***
Птолемей шел по длинному коридору македонского дворца, старясь не выронить из рук все те многочисленные отчеты, что он составлял не один день. После возвращения из Афин, где он добросовестно выполнял свою работу, ему еще не представилось возможности пообщаться с Александром наедине, и потому македонец надеялся, что сегодня ему удастся это сделать. Два года назад молодой царь назначил юношу на должность чиновника по надзору за управлением греческими полисами, посчитав его лучшей кандидатурой. Птолемей не заставил себя долго ждать и, потратив всего несколько месяцев на обучение, сумел значительно продвинуться в этом нелегком деле. За время, проведенное в южном полисе, он сверил более тысячи учетных книг, предложил несколько новых пунктов в налоговую систему, а также наладил контроль органов власти во всех близлежащих к Афинам городах. Он отсылал во дворец по несколько отчетов в неделю, а когда решения требовали радикальных мер, приезжал лично. Александру нравилось, что, пока он мог спокойно заниматься своими делами, южные полисы, в частности, Афины, были под пристальным надзором его друга. Он видел, как Птолемей отдавался этому делу, и не мог этого не ценить, однако царь не догадывался, что, назначив юношу на эту должность, он навсегда изменил его судьбу. Едва Птолемей принялся за обучение, он тут же почувствовал себя как рыба в воде. Возможно, сказалась его страсть к учебе, возможно, в нем взыграли гены управленца-отца, но, так или иначе, юноша по-настоящему прикипел к своей новой работе. Он мог часами составлять отчеты, не уставал от постоянных проверок, и даже когда у него уже слипались глаза, он все равно продолжал работать, пока не всходило солнце. Для самого Птолемея, который, как и его друзья, с детства жаждал стать настоящим воином, это стало полной неожиданностью. Да, он всегда любил учиться, но никогда не отказывался поупражняться, а с шестнадцати лет и вовсе стал посвящать тренировкам большую часть своего времени. Ему хотелось догнать троицу друзей, которая с легкостью владела оружием, могла постоять за себя и уже давно была на хорошем счету у опытных полководцев. Птолемею хотелось быть как они, и к своим двадцати трем годам он действительно стал с ним вровень, да вот только плутовка-судьба решила открыть ему глаза в самый неожиданной момент. Скажи кто-нибудь ему два года назад, что Александр назначит его командиром отряда, юноша бы выпрыгнул из собственной туники от счастья, однако сейчас, когда он осознал, чем действительно горело его сердце, он даже не смог улыбнуться. Эта новость застала его в Афинах, когда юноша сидел за очередным отчетом, и как бы Птолемей ни старался обрадоваться, он не смог. Он смотрел на листки бумаги перед собой, понимая, что больше их не коснется, и от одной мысли об этом его сердце болезненно сжималось. Едва он нашел свое призвание и окунулся в него с головой, как Александр вырвал его наружу и с гордостью вручил то, о чем, казалось, Птолемей всегда мечтал. Вот только в этот момент юноша наконец осознал: об этом мечтали его друзья, но не он. Ему не нужны были мечи и войны, слава и всеобщее уважение. Для него тихая и спокойная жизнь управленца была гораздо милее, чем та, что ждала его в качестве командира. Разумеется, македонец думал о том, чтобы попросить Александра оставить его в Афинах, однако, поразмыслив над этим, Птолемей понял, что тогда он лишится самого важного в своей жизни — друзей. Эти трое были не просто его спасением от одиночества, они были его светом, смыслом жизни. Ради них македонец был готов пожертвовать многим, и как же ему было больно осознать, что жертвовать ему придется ничем иным, как любимым делом. Он был вынужден смириться со своей судьбой и принять звание командира, которое давало ему возможность находиться рядом с дорогими ему людьми. Неся отчеты в руках, Птолемей мысленно прощался с тем, что так недолго делало его счастливым. Он надеялся, что однажды, когда они вместе пройдут тысячи дорог и он станет кем-то более значимым, он расскажет им всю правду. Возможно, они поддержат его, и тогда он, окруженный друзьями и занимающийся любимым делом, станет самым счастливым на свете человеком. От этой мысли губы Птолемея дрогнули в улыбке, и он едва не заплакал. Дойдя до тронного зала, македонец застыл у больших деревянных дверей. Он сделал несколько громких ударов кулаком, после чего принялся ждать. Македонец был уверен, что Архелай откроет ему сразу, однако время шло, а дверь так и продолжала оставаться закрытой. Тогда Птолемей решил постучать еще раз, но едва он занес руку, как двери зала с грохотом распахнулись. — Ну, наконец-то! — громко восторжествовал Александр, стрелой вылетевший из зала. Будь Птолемей с него ростом или ниже, царь бы точно не заметил его и снес с ног, однако, увидев в коридоре большую фигуру, македонец успел остановиться, схватившись рукой за косяк. — Боги, Птолемей, — царь удивленно вскинул брови, — ты чего здесь стоишь? Напугал! — Да, я стучал несколько раз и… — Птолемей не успел договорить, так как Александр резко повалился в его сторону. Македонец едва успел поймать друга, а выпавшие из его рук отчеты с шелестом разлетелись по коридору. — Кассандр, не толкайся! — возмутился Гефестион, обернувшись на брюнета позади него. — Чуть с ног не сбил! — македонец повернулся обратно и застыл, увидев перед собой растерянное лицо сына Лага. — Птолемей? Где ты пропадал? — А-а-а, я… — Что, Александр снова не выслушал твой отчет? — ехидно улыбаясь, из-за спины Гефестина показался Кассандр. — А? Чего это вы обнимаетесь? — Не обнимаемся мы! — завопил Александр, отодвинувшись от друга. — Если бы ты не толкался, я бы не упал! — троица бросила недовольные взгляды на Кассандра, но брюнет лишь громко цокнул языком в ответ. — Так где ты был? — потянувшись, перевел тему Кассандр. Птолемей хотел было ответить, однако, посмотрев на лица македонцев, понял, что тех это совсем не заботило. Он поджал губы и опустил глаза, глядя на пол, где его труды были без зазрения совести затопчены его друзьями. Поняв, что надеяться ему больше не на что, Птолемей протяженно выдохнул, а после натянул улыбку — точно такую же, какую ему приходилось изображать с детства. — Так я же теперь командир, как-никак. Знакомился со своим отрядом. — Вот это я понимаю! — тут же оживился Александр, хлопнув македонца по плечу. — Все, довольно тратить время! Я не могу пропустить построение собственной армии! Идем! Александр решительно двинулся вперед, а следом за ним пошли Гефестион с Кассандром, которые, громко смеясь, обсуждали что-то, что произошло в отсутствие Птолемея. Высокий македонец молча смотрел им вслед, а после перевел взгляд на валявшиеся на полу листки отчета, который он так бережно составлял. — Однажды… — скрепя сердце прошептал Птолемей, молясь всем богам о возможности еще хотя бы раз стать чиновником, а затем молча пошел вслед за друзьями — точно так же, как делал это всю свою жизнь.***
Первый месяц весны был особенным чарующим временем в Македонии. Ласковое солнце освещало холмы и склоны, покрытые зелеными коврами и полевыми цветами, что, проснувшись после долгого сна, вдыхали будоражащий весенний воздух. Под лазурным чистым небом все живое пело, звенело, жужжало и радовалось, с неистовой тягой стремясь к свету. Эта пора всегда имела особую силу, где энергия и жизнь сплетались воедино, давая шанс каждому, кому это было необходимо. Холод уступил место теплу, а запах сырости — прекрасному аромату цветов, который витал в воздухе, бессовестно опьяняя любого, кто вдыхал его полной грудью. Гефестион направлялся в покои Александра в тот момент, когда попавшийся ему на глаза ветвистый кустарник привлек его внимание. Пройди он здесь в любое другое время, юноша бы даже не взглянул на внутренний двор дворца, однако сегодня что-то заставило его обернуться, и он уже не мог пройти мимо. Юноша повернул за угол и вышел во двор. Запах цветов, который доносился до него еще в коридоре, тут же ударил в нос, но Гефестион не отпрянул, а наоборот, вдохнул его сильнее. Он подошел к кустарнику и, сев на корточки, протянул руку к желтым лепесткам, которые, словно нарочно старались выделиться среди красных цветов, распускавшихся повсюду. Брюнет трогал кончиками пальцев цветок, и с каждым новым прикосновением в его голове всплывали давно забытые воспоминания о беззаботном детстве в Афинах. Когда он касался этих цветов в последний раз, собирая букеты близ моря, они были точно такими же, как и сейчас — бархатными, душистыми и невероятно красивыми. С тех пор юноша не видел таких цветов и был уверен, что в Пелле они не растут, однако этот ветвистый куст, похожий на зеленые мягкие иголки, доказал ему обратное. Улыбнувшись сам себе, Гефестион наклонился и вдохнул полной грудью аромат цветка цвета солнца. — Тебя можно потерять среди цветов, — позади юноши раздался до боли знакомый голос. В последний раз он слышал его весной два года назад, и потому Гефестион был уверен, что позабыл его, но, как оказалось, его сердце помнило. Брюнет вдохнул аромат цветов еще раз, а после поднялся на ноги, отряхнув тунику. — Не думал, что нам еще раз удастся увидеться перед походом, Эакид, — Гефестион улыбнулся, обернувшись в сторону эпирца. — Я тоже так думал, — улыбнулся в ответ юноша, — но Клеопатре уж слишком захотелось проводить своего брата. — Клеопатре? — вскинул брови брюнет. — Она снова приехала в Пеллу? Эакид утвердительно кивнул. — Брат велел сопроводить ее. Вернемся в Эпир сразу, как только вы покинете столицу. — Вот, значит, как, — протянул Гефестион, а после задумался. Он был очень удивлен визитом девушки, ведь, по слухам, та должна была родить со дня на день. Дорога от Эпира до Македонии была не столь долгой, сколь трудной, ведь большая часть пути пролегала по холмистой местности. Многие торговцы обходили северную страну стороной, опасаясь за свои грузовые повозки, и как на это путешествие решилась Клеопатра, будучи глубоко беременной, оставалось для Гефестиона тайной, как и то, с какой целью она на самом деле приехала в Пеллу. После того, как Александр стал царем, поведение его младшей сестры сильно изменилось. Несмотря на то, что они никогда не были близки между собой, после смерти отца девушка стала одной из первых, кто без промедления встал на сторону юноши. Она отказывалась ехать в Эпир до тех пор, пока брат не укрепит свою власть, и, оставшись во дворце, взяла на себя часть обязанностей, которые должен был выполнять Александр. Пока молодой царь метался из одной части Греции в другую, Клеопатра выступала на всех македонских приемах и торжествах, которые так или иначе пытался проводить Антипатр. Несмотря на то, что девушка была лишь наполовину македонкой и после свадьбы являлась царицей другой страны, она все равно выступала в качестве представителя царской македонской семьи перед всеми гостями и жителями столицы. Не будь девушки в Пелле, Антипатру пришлось бы тяжело, и в то время ее присутствие пришлось как никогда кстати. Вот только причины изменения ее поведения оставались для всех тайной, как и то, в какой момент она успела понести от Александра Молосского. В первый год правления брата Клеопатра практически не покидала Македонию, а к началу второго уже оказалась беременна. Тогда Александр выслал ее в Эпир, где она провела несколько месяцев, после чего вновь вернулась в Пеллу в качестве гостьи на очередной праздник, устроенный Антипатром. Девушка продолжала поддерживать брата во всех его начинаниях и присутствовала на всех главных событиях Македонии. Это не могло не удивлять и самого Александра, но тот решил не придавать этому значения, ведь сейчас он делил людей только на два лагеря — тех, кто был на его стороне, и тех, кто был против. Клеопатра, какие бы цели она ни преследовала, относилась к первым, а это для юноши было главным. Гефестион продолжал стоять, задумавшись, пока Эакида не окликнул пожилой слуга. Юноша обернулся и перекинулся с ним несколькими фразами на эпирском, после чего вновь повернулся в сторону брюнета. — Мне надо идти, — погрустнев, произнес эпирец, — иначе они до самого вечера не определятся, куда разместить собак. — Каких собак? — тут же оживился Гефестион, взглянув в глаза юноши. — Брат прислал Александру подарок перед походом, — Эакид кивнул в сторону старика. Тот возился у повозки, из которой доносился едва различимый писк. По загоревшимся в ту же секунду глазам Гефестиона эпирец понял, что просто обязан продемонстрировать привезенный царю подарок. Он двинулся в сторону повозки, махнув рукой брюнету, и через некоторое время они вдвоем заглядывали в повозку, которую Эакид приказал вести по холмистой дороге едва ли не осторожней, чем повозку с Клеопатрой. В ней находилось около двадцати пухленьких щенят. — Такие упитанные… — завороженно проговорил Гефестион, наблюдая за щенками с детской радостью в глазах, — сколько им? — Родились в середине зимы, — улыбнувшись, ответил Эакид. От вида искренней радости Гефестиона у эпирца заколотилось сердце. — Я не знал, что ты так любишь собак. — С самого детства, — не сводя глаз с пухленьких малышей, ответил брюнет. Его руки так и чесались взять хотя бы одного, и потому Гефестион все крепче сжимал пальцами борт повозки. Щенки были не такими, какие всегда были в доме Гефестиона. Они были крупными, пушистыми, с крепкими лапами и хвостами и с очень необычной для Македонии расцветкой — черные спинки, белые грудки и желтые пятна на бровях и шеях. Все в повозке были практически одинаковыми и вели себя так, как и полагалось вести себя щенкам в их возрасте — резвились, кусали друг друга за уши, а иногда и за хвосты, переворачивались и учились лаять, как взрослые собаки, которыми они станут спустя уже несколько месяцев. Эакид обратил внимание, что Гефестион уже длительное время не сводил взгляда с одного, особенно шумного и игривого щенка. — Ох, с этим мы натерпелись, — покачал головой эпирец, вспомнив долгую дорогу, — он столько раз пытался сбежать, что мы уже думали посадить его на цепь. — Посадили? — улыбнулся Гефестион, увидев, как щенок повалил другого и принялся кусать за ухо. — Еще чего, — закатил глаза юноша, — он так стал выть, что Клеопатра была готова нас на цепь посадить, если мы его не отпустим. Гефестион расплылся еще в более широкой улыбке. — Кого-то напоминает, — прошептал он, стараясь поймать на себе взгляд щенка, но тот был слишком увлечен игрой, — я могу его взять? Эакид приподнял бровь. — Собираешься взять его в поход? — Кто знает, — пожал плечами брюнет, — так могу? — Тебе можно все, что угодно. Эпирец сказал несколько слов возившемуся у повозки старику, а после указал на щенка, которому, в отличие от него, удалось покорить сердце Гефестиона. Слуга, несмотря на свой солидный возраст, ловко запрыгнул в повозку, где его тут же со всех сторон окружили щенки. Они хватали его за тунику, некоторые принялись грызть сандалии, а тот, ради которого старик и оказался в повозке, наоборот, забился в угол и принялся издавать звук, похожий на рычание. — Точно этот? — спросил слуга на эпирском. — Точно, — кивнул Эакид, а про себя подумал: «Мало тебе одного Александра, да, Гефестион?» Гефестион же не сводил глаз с щенка до тех пор, пока едва не покусанный старик не протянул его ему в руки. Как только упитанный малыш оказался в руках юноши, он сразу же прекратил всякие попытки сопротивления. Гефестион наклонился к щенку, ткнувшись носом в его влажный носик, после чего оба замерли в ожидании. — Похоже, ты ему понравился, — улыбнулся Эакид, заметив, как проблемный щенок тут же завилял хвостом. Гефестион широко улыбнулся, прижав к груди нового друга. Юноша выглядел таким счастливым, что сердце Эакида едва могло выдерживать. Оно билось так громко, что он был благодарен за то, что сейчас во дворе находилось столько людей. Эпирец не знал, что бы мог сказать или сделать, наблюдая за тем, каким прекрасным Гефестион был в такие моменты, окажись они наедине. Поджав губы, Эакид решил отвлечь себя от поглощавших его мыслей. — Ты похудел, — проговорил он, внимательно взглянув в лицо брюнета. Он хорошо помнил в Гефестионе каждую мелочь, и потому впалые щеки и острые скулы взволновали его, как только он их увидел. — Не обращай внимания, — продолжая прижимать к себе щенка, ответил македонец, — дурная привычка с детства. — Не есть? — Не находить время на ужин, когда много работы, — безмятежно, как будто это было что-то обыденное, произнес Гефестион. Он поднял перед собой щенка и потерся носом о его мягкий пушистый животик. — А вот его никогда не забуду покормить, да? — брюнет взглянул животному в глаза. — Ты, наверное, голодный? Гефестион поцеловал собаку в нос, а после вновь прижал к груди. — Я пойду, Эакид, — обернувшись на эпирца, произнес он, — я и так тут сильно задержался. — Покорили цветы Адониса? — грустно усмехнулся эпирец, надеясь продлить разговор хоть еще немного. — В детстве я их часто собирал. Они мне нравились. — Красивые, — заметил Эакид, взглянув на куст, значительно выделявшийся среди всех во дворе, — жаль, в Эпире не растут. — Я думал, и в Македонии их нет, но, как оказалось, один есть. «Два» — подумал про себя Эакид, переведя взгляд на брюнета. — Надеюсь, мне еще удастся однажды увидеть его, — вспоминая прикосновения к цветку цвета солнца, грустно улыбнулся Гефестион. Эакид промолчал, натянув на лицо слабую улыбку. Они попрощались с Гефестионом слишком быстро, чтобы он мог придумать еще одну тему для разговора. Когда брюнет оставил его, унеся с собой самого шумного щенка, юноша медленно подошел к цветку Адониса и, сев на корточки, нежно коснулся его желтых лепестков пальцами. — Не трогайте его, господин, — вдруг позади Эакида вырос старик-эпирец, — это дурной цветок. — Отчего же? — юноша наклонил голову, позволяя лучам солнца залить цветы светом. — Он предвестник весны. — А еще смерти, — хмуро заметил старик, скрестив руки на груди, — этот цветок назван в честь юноши, чья красота посеяла раздор между богами. — По легенде, он был обычным охотником. Разве это его вина, что его возжелала сама Афродита? — А еще Персефона с Артемидой. И Арес, обезумевший от того, что его жена ушла к простому охотнику и нарожала ему детей, развязал войну, в которой погибли сотни простых людей. Господин… — эпирец наклонился к Эакиду, — не касайтесь того, что может принести вам боль. Это дурной цветок, и его красота — настоящее проклятие. Пойдемте, нам пора. — Дионис… — убрав руку от лепестков, шепотом произнес юноша, — ты забыл про Диониса, который отдал ему свое сердце и любил его сильнее, чем Афродита, Персефона и Артемида вместе взятые. — Не зря он не растет в Эпире, — покачал головой старик. — Дионис бережет нас. — Или невыносимо тоскует, — грустно улыбнулся Эакид. Юноша поднялся на ноги и, кивнув слуге, двинулся в сторону повозки, которую к тому моменту уже окружили визжавшие от умиления служанки, которые до этого добросовестно выполняли свою работу во дворе. Александр сидел за столом в своих покоях, внимательно изучая карту Азии. Он понимал, что как только они переправятся на правый берег реки Геллеспонт, персы не заставят себя ждать и уже через несколько дней состоится первое сражение. Изучая территорию, македонец старался отыскать наиболее выгодные и невыгодные территории для первого боя. Практически все земли, что находились на границе между Востоком и Западом, были окружены реками. Александр понимал, что первое и решающее сражение пройдет как раз у одной из них, и старался придумать, как бы такое положение могло сыграть на руку его немногочисленной по сравнению с персами армии. Когда позади Александра раздался звук открывшейся двери, он даже не обернулся. Македонец склонился над картой, продолжая вести пальцем по небольшой кривой линии, обозначающей реку. — Ты же знаешь, что я не люблю, когда ты долго отсутствуешь, — недовольным голосом произнес царь, узнав шаги брюнета, — что тебя так задержало? Александр продолжал вести палец по линии на карте до тех пор, пока она не оборвалась в том месте, где обозначились горы. Недовольно вздохнув, он принялся вновь искать глазами начало линии. — Гефестион, — начиная злиться, громче произнес он. Македонец чувствовал, что брюнет стоял прямо позади него, но почему-то не подавал голоса, — в чем дело? Нахмурив брови, Александр резко обернулся, и в его нос тут же ткнулось что-то влажное. От неожиданности юноша тут же отпрянул назад, прикрыв нос рукой. Македонец непонимающе захлопал глазами, не сводя взгляда с пушистого щеночка в руках Гефестиона. — Милый, правда? — расплылся в улыбке брюнет, протягивая пухляша царю. — Откуда? — быстро вытерев нос рукой, Александр взял в руки щенка. Он поднял его перед собой, внимательно вглядываясь в темные глаза. — Такой тяжелый. — Подарок Молосского, — ответил брюнет, опираясь на спинку стула, на котором сидел царь, — прислал тебе целую повозку сторожевых. Александр был так сосредоточен на щенке, что совершенно не обратил внимания на то, чей подарок это был. Последний раз он виделся с Молосским два года назад, и за все это время, как бы эпирский родственник ни пытался вернуть расположение царя, македонец больше не желал с ним общаться. За время правления юноши эпирцы ни разу не посещали Македонию, не были приглашены ни на один прием или праздник. Александр демонстративно игнорировал их существование, показывая тем самым, что оборвал все связи с людьми, которых большинство греков до сих пор подозревали в причастности к смерти Филиппа. Только Эакиду, которого за два года Александр так и не удосужился принять лично, было позволено посещать столицу и то только в случае крайней необходимости, как например, сопровождение беременной Клеопатры. От подарков, которые Молосский неустанно продолжал посылать племяннику, Александр, несмотря на все свое пренебрежение к эпирским родственникам, никогда не отказывался. Как и не отказался от армии, которую его дядя прислал ему, едва тот объявил о начале похода. То, что сам Эпир оказался при этом практически без обороны, македонца не волновало. Он считал, что эпирцы ему должны, и потому принимал все, что те ему давали, хотя и прощать их не собирался. — Такой пушистый, — уткнувшись лицом в живот щенка, проговорил царь, — интересно, каким он вырастет. — Думаю, он будет большой, — Гефестион протянул руку и взял щенка за лапу, — смотри, какие крепкие у него лапы. — И правда, — Александр поднял щенка выше, рассматривая его конечности. Македонцы внимательно рассматривали щенка, пока на их лицах искрились улыбки. Мало кто знал, что с самого детства у них была особая страсть к собакам, и, будучи детьми, они нередко сбегали, чтобы покормить вместе дворовых псов. Эта привязанность сохранилась у них обоих, а с возрастом только окрепла, и если Гефестион просто любил собак, то Александр ими по-настоящему бредил. Ему нравился их живой ум, преданность, для него они были идеальными компаньонами, и даже несмотря на то, что все эти годы у него не было любимца, он знал, что рано или поздно он появится. И вот он, наконец, дождался. — А кто такой хороший, — Александр поцеловал щенка в нос, — кто такой пушистый, кто такой… Юноша не успел договорить, как щенок, игриво виляющий все это время хвостом, без зазрения совести решил справить нужду прямо на македонского царя. Александр вскочил со стула, вытянув руки перед собой. Щенок закончил свои дела, а после радостно тявкнул, оповестив об этом своих новых хозяев. Возмущенный Александр в мокрой тунике обернулся на Гефестиона. — Только попробуй засмеяться… — предупредил брюнета царь, но было слишком поздно — Гефестион расхохотался во весь голос. — Я знал, что так будет, — кое-как утерев слезы от смеха, проговорил он, подойдя к македонцу. Юноша взял щенка в руки, нежно погладив его по спине, — такой хороший. Мы просто обязаны его оставить. Александр недовольно цокнул языком, но ничего не сказал. Он посмотрел на довольного своей проделкой щенка, и в его голове возник образ того, каким большим и сильным мог вырасти его новый друг. Обучив его правильно, царь мог бы взять пса вместе с собой в поход, и, возможно, ему удалось бы сделать то, что до него не делал никто. Собаки всегда были не более, чем сторожевыми служителями, но что если их превратить в нечто большее, нечто более полезное? Македонца до сих пор мучили слухи о таинственных зверях, прирученных Дарием. Так неужели, он, Александр, не сможет сделать подобного, не сможет обеспечить свою армию дополнительными силами? Ведь они им нужны, как никогда прежде. Поглощенный этими мыслями Александр не заметил, как к нему наклонился Гефестион, молча ждавший, когда он снова к нему вернется. — Прости, — встряхнув головой, царь поднял на брюнета глаза, — так что там? — Не собираешься переодеться? — улыбнулся Гефестион, кивнув на желтые пятна на белой тунике македонца. Александр улыбнулся и, протянув руку, потрепал щенка по голове. — Так, когда он родился? — В середине зимы, — ответил Гефестион, покачав в руках щенка. — В середине зимы, — повторил Александр, продолжая гладить пухляша, — значит, будешь Перитас. Гефестион улыбнулся, и они с Александром, позабыв обо всех делах, продолжили играть с новым другом, который с этого дня навсегда занял особое место в их сердцах.***
За окнами македонского дворца опустился вечер. Александр сидел за столом и, подперев щеку рукой, молча наблюдал, как служанки впопыхах подавали ужин. Едва не сбивая друг друга с ног, девушки ставили на стол подносы с ягодами, фруктами, около каждой тарелки клали несколько пресных лепешек, а в самом конце, когда стол был уже накрыт, в покои царя на большом серебряном подносе занесли зажаренного поросенка, вовсю пышущего жаром. Комната мгновенно заполнилась ароматами, и даже у Александра, который не собирался есть, разыгрался аппетит. Служанки поставили поднос с поросенком на стол, а после одна из них принялась его разделывать под пристальные взгляды собравшихся. Как только мясо было поделено на куски, а служанки, поклонившись, отошли и молча встали вдоль стен, Александр и его семья принялись ужинать. По правую руку от царя сидела Клеопатра, которая на протяжении всего вечера была бледна и пила много воды. Приезд в Пеллу на позднем сроке дался ей крайне трудно, и потому девушка старалась меньше двигаться и больше отдыхать, проводя все время в покоях. Сразу за ней за столом сидела Фессалоника. Девочка была как обычно жизнерадостна и весела, и потому, не обращая внимания ни на кого, еще до того, как нарезали мясо, принялась уминать лепешки, обильно поливая их медом. Слева от Александра сидела Кинана, которая, гордо вскинув голову и держа осанку, молча ожидала начала ужина. Лишь изредка девушка поднимала глаза на Клеопатру, которая, как казалось, с каждой минутой становилась все более бледной. Рядом с Кинаной сидела ее пятилетняя дочь Адея, которая на протяжении всего этого времени не сводила глаз с поедающей напротив нее лепешки Фессалоники. Ей тоже хотелось урвать кусочек, полить медом и положить в рот, но девочка, внешне очень походившая на покойного отца, во всем старалась вести себя как мать. Она сидела за столом ровно и, сжав маленькими ручками тунику, молча глотала слюни, пока Фессалоника, не обремененная ничьими запретами, продолжала искушать ее, уплетая лакомства. После предательства Аминта многие предполагали, что Александр, сохранив Кинане и ее ребенку жизнь, примет решение изгнать их из Македонии, однако юноша не только не стал этого делать, но и спустя год после кровавых событий наделил свою старшую сестру такими полномочиями, которые и не снились ее покойному мужу. Александр доверил Кинане управление всей Верхней Македонией, передал ей большую часть своих земель, оставил в управление старый дворец, часть армии и слуг, тем самым сделав девушку практически своей соправительницей на севере страны. Негодования со стороны македонцев, даже несмотря на то, что старшая сестра правителя была наполовину иллирийкой, это не вызвало. Все знали ее как дочь Филиппа, как первого и самого любимого ребенка покойного царя, на которого тот при жизни возлагал большие надежды, и потому приняли ее, как полагалось — с должным почтением и уважением. А вот маленькой Адее не удалось сыскать любви народа, так как в глазах македонцев она продолжала оставаться дочерью предателя. Узнав об этом, Александр принял решение, которое вызвало волну негодования не только со стороны Антипатра, но и всех других македонцев — он публично удочерил девочку. В один день Адея обрела статус и положение, которые обеспечивали ей безопасность, ведь навредить ребенку убитого предателя — одно дело, а нанести вред приемному ребенку самого царя — уже совсем другое. Александра боялись, как и боялись последствий его решений. Адея стала практически неприкосновенной, точно такой же, как и Фессалоника, Кинана и даже Клеопатра, которая, будучи царицей другой страны, сейчас имела в Македонии самое высокое положение среди женщин. Они были царской македонской семьей, видимость единства которой Александр вовсю старался продемонстрировать окружающим. Да, у него не было теплых чувств ни к одной из них, за исключением Фессалоники, но он все равно показывал окружающим, как благоволит своей семье и заботится о ней. В этом вопросе Александр намеренно демонстрировал разницу между ним и Филиппом, ведь, в отличие от отца, ему удалось сохранить свою семью, какой бы она ни была. — Как ты себя чувствуешь? — нарушив молчание за столом, Кинана обратилась к Клеопатре. Она видела, как царица воротила взгляд от куска мяса, которое недавно положила ей служанка в тарелку. — Все в порядке, — сглотнув, ответила девушка. Ее живот тянуло уже несколько дней после приезда и ненадолго отпускало, если она начинала пить воду и глубоко дышать. Почувствовав, как низ живота снова потянуло, Клеопатра глубоко вздохнула, а после взяла бокал с водой и сделала несколько маленьких глотков. На время ее опять отпустило. Принявшийся есть поросенка Александр перевел взгляд на сестру. Изменения в ее поведении все еще вызывали у него вопросы, но тот факт, что она приехала в таком состоянии проводить его, не могло не потешить его самолюбие. Царь кивнул служанке, и та, подбежав к Клеопатре, наполнила ее опустевший бокал водой из кувшина. — А ты? — взяв бокал с вином, Кинана перевела взгляд на брата. — Как ты себя чувствуешь? — Лучше, чем когда бы то ни было, — с ухмылкой произнес Александр, вытерев тыльной стороной ладони жирные от мяса губы. — Ты бы обзавидовалась, увидев, насколько сильна наша армия. — Неужели? — Кинана приподняла тонкую бровь. — Если она настолько сильна, то зачем тебе флот? От услышанных слов Александр мгновенно замер. Он оставил недоеденным кусок мяса на тарелке, медленно выдохнул, а после взглянул на старшую сестру, прищурившись. — Кто тебе сказал? — сквозь зубы спросил царь, сжав руку, лежащую на столе, в кулак. — Антипатр? — Парменион, — Кинана скрыла довольную улыбку на улице, поднеся к губам бокал. — Спрашивал, что я думаю по этому поводу. — А ты? — не сводя взгляда с девушки, начал закипать Александр. — Я сказала, что… Ответ Кинаны был прерван стуком в дверь, неожиданно раздавшимся в покоях. — Мы кого-то ждем? — нахмурившись, спросила Клеопатра, увидев, как Архелай незамедлительно пошел открывать дверь. Александр не ответил ей, и это заставило девушку обернуться на него. К ее удивлению, недавно вскипевший от разговора брат казался совершенно спокоен. Он взял в руки бокал с вином, которое, как все знали, он не пил, и откинулся на спинку кресла, приняв вальяжное положение. Чем дольше отсутствовал в комнате Архелай, тем отчётливее сестра видела, как на лице Александра появлялась улыбка — недобрая, надменная, ехидная. Клеопатра не могла даже представить, кого они ждали и кто мог бы вызвать такую реакцию у брата, однако, когда девушка обернулась на вошедшего следом за телохранителем юношу, царица застыла в недоумении — в комнату вошел Арридей. Юноша неуверенно прошел к столу и замер, оказавшись под пристальными взглядами присутствующих. — Повелитель, — кивнул он Александру. Он теребил пальцами подол туники, мешком висевшей на его худощавом теле. Царь посмотрел на юношу исподлобья, не прекращая крутить бокал в руке. Почувствовав, как в комнате накаляется атмосфера, Александр не спешил приходить на помощь Арридею. Он, словно стервятник, наблюдал, как его сестры с нескрываемым возмущением пронзали юношу взглядами. Арридей застыл в самом центре комнаты, словно диковинное животное, выставленное напоказ, молча опустив голову. Он чувствовал, как они смотрели на него, слышал, как зашушукались служанки, ведь одного его вида хватало, чтобы понять, что за этим столом он был лишним. Александр, желая быть равным с каждым, никогда не носил лаврового венка вне тронного зала, однако сейчас царский атрибут красовался в его пшеничных волосах. Туника его была черной, и только золотые пряжки в виде головы льва заметно выделялись на ней. Рядом с ним сидела Клеопатра, на голове которой сияла корона в виде десятка дубовых листьев. На ее шее и руках были золотые украшения со вставками из драгоценных камней, а белая туника, расшитая золотыми нитями, крепилась на красивейшую пряжку в виде дубовых веток, из которой волнами струилась ткань. Кинана, которая никогда не надевала корону, сидела в золотой диадеме с изумрудами, блеск которых не могли скрыть даже догоравшие свечи. Она также была одета в белую тунику, но, в отличие от туники младшей сестры, ее подол украшали рисунки стрел и копий. Фессалоника по своему обыкновению надела золотую сетку для волос с драгоценными камнями, которые особенно сильно выделялись на ее иссиня-черных волосах и придавали девочке поистине царский облик. Даже маленькая Адея, которая сейчас с любопытством смотрела на гостя, была одета в тунику из дорогих тканей, а на ее маленьких ручках сверкали золотые браслеты. Лишь один Арридей, которого Александр тоже пригласил на семейный ужин, не носил золота, ведь его у него попросту не было. С того момента, как царь признал его братом, жизнь юноши не сильно-то изменилась. Его переселили из гарема в более просторные покои, дали в подчинение несколько слуг и двух стражников, которые не столько охраняли македонца, сколько следили за ним, а затем докладывали обо всем Александру. Он так же не выходил на улицу, редко посещал мероприятия и проводил большую часть времени в покоях за чтением книг. По настоянию Гефестиона, царь позволил Арридею посещать царский лазарет, и юноше даже приставили личного лекаря, благодаря которому его здоровье значительно улучшилось. Филинна не могла нарадоваться состоянию сына и возносила молитвы об Александре каждую ночь. Царь проявил милость к незаконнорожденному брату — милость, с которой сам Арридей не мог смириться по сей день. Он знал, что Александр никогда не был милосердным, и то, как царь сейчас буквально пожирал его своими золотыми глазами, доказало ему это в очередной раз. — Арридей? — повисшее в комнате молчание нарушил звонкий голос Фессалоники. Девочка смотрела на македонца широко открытыми глазами, пока с куска лепешки в ее руке стекал мед, который она перед этим от души полила на него сверху. — Ты тоже будешь ужинать с нами? В комнате повисло молчание. — Да, — спустя время ответил за него Александр, — ведь он член нашей семьи, не так ли? Возмущенная Кинана и разозлившаяся Клеопатра тут же перевели на него острые взгляды, но юноша лишь поднял перед собой бокал с вином, а затем ехидно улыбнулся. Он указал Арридею место за столом напротив себя, где стоял единственный пустой стул. Рыжеволосый македонец потупил взгляд, а после, вцепившись костлявыми пальцами в спинку стула, отодвинул его от стола. В комнате раздался омерзительный скрежет. Находящиеся в комнате тут же скривились, а маленькая Адея и вовсе закрыла уши, и только Александр, продолжавший пожирать македонца глазами, остался с непроницаемым лицом. Арридей не стал извиняться и, лишь крепче поджав губы, осторожно сел на край стула, боясь его вновь сдвинуть. — Я так давно тебя не видела, — улыбнувшись, Фессалоника подалась к юноше. Она не понимала, что сейчас происходило в комнате ее брата, но чувствовала, что должна была поддержать Арридея. — Говорят, у тебя новые покои. Ты ведь мне их покажешь? — Конечно, — глухо ответил Арридей, попытавшись натянуть улыбку. Он знал, какое доброе сердце было у Фессалоники, и потому совсем не хотел расстраивать ее своим жалким видом. Он все еще чувствовал, как сидящий напротив Александр и его сестры продолжали смотреть на него, и потому старался не поднимать глаза, чтобы не встретиться с их уничтожающими взглядами. — Мы обсуждали необходимость флота в нашей армии, — в комнате вновь раздался низкий голос Александра. Царь подпер одной рукой щеку, а другой продолжал болтать вино в бокале. — Как ты считаешь, он нам нужен? Арридей сглотнул. Он знал, что Александру было плевать на его мнение и тот специально провоцировал его, но волнение все равно продолжало накатывать. Сердце македонца забилось чаще, дыхание стало прерывистым. У Арридея начало мутнеть в глазах. Он оперся рукой о край стола и глубоко задышал. — Правильным будет только то, что вы решите, повелитель, — не поднимая глаз, ответил рыжеволосый македонец, — если вы считаете, что флот нужен, значит, он действительно нужен. — Я не об этом спросил, — прищурив глаза, процедил Александр, — я спросил твое мнение. Нужен ли нам флот или нет? В глазах Арридея потемнело. Сердце колотилось так быстро, что он уже едва мог дышать. Когда он открыл рот, чтобы ответить, вместо слов из него вырвался громкий лающий кашель. Юноша тут же прикрыл рот рукой, но остановить приступ было уже невозможно. Кашель продолжал нещадно истязать его легкие, а ноги начало сводить судорогами. Арридей сжимал одной рукой край стола до боли в пальцах, пока другой пытался заглушить съедающую его с самого детства болезнь. В какой-то момент он нашел в себя силы поднять глаза. Сквозь туманную пелену македонец увидел испуганную Адею, которая вжалась в стул, обеспокоенную Фессалонику, в глазах которой застыла жалость, а после перевел мутный взгляд на двух девушек и юношу, сидящего напротив. Дети Филиппа никогда не были похожими друг на друга, но сейчас, именно в этот самый момент, они смотрели на Арридея абсолютно одинаковыми глазами. Они смотрели на корчащегося от боли юношу, и их взгляды были наполнены отвращением, презрением и надменностью. Они смотрели на него свысока, словно он был не человеком, а грязным животным, которое привели потехи ради. Арридей нашел в себе силы поднять голову и, несмотря на кашель, который пронзал его грудь, словно десятки кинжалов, встретился с ними взглядом. Его золотые глаза, в которых боль приняла облик слез, кричали всем троим, что он тоже ребенок Филиппа, и, хотят они того или нет, в их жилах течет одна кровь. «Не надо было переставать за меня молиться, мама» — подумал про себя Арридей, почувствовав, как последние силы покидают его. Еще немного, и он точно упал бы. — Довольно, — процедила сквозь зубы Клеопатра, с отвращением отвернувшись от рыжеволосого македонца. Девушка подала знак рукой, и ее тут же окружили служанки. — Я возвращаюсь в свои покои. Слуги помогли царице подняться, и та, придерживая большой живот, медленно двинулась в сторону выхода. — Я тоже пойду, — обернулась на Александра Кинана, — уже поздно. Девушка встала со стула и, взяв за руку Адею, вышла из комнаты вслед за Клеопатрой. Как только девушки покинули покои, Александр кивнул Архелаю, и тот, подойдя к Фессалонике, шепнул ей несколько слов. — Подарок? — с нескрываемой радостью девочка обернулась на Александра. Царь улыбнулся, и та, спрыгнув со стула, со всех ног побежала в коридор. Следом за ней из комнаты тут же вышла вся стража. Александр остался в покоях вместе с Арридеем, Архелаем и еще несколькими служанками, которые продолжали шушукаться, совершенно не опасаясь, что могут быть за это наказанными. — Простите меня, — сквозь хриплый кашель обратился рыжеволосый македонец к царю, — я сегодня плохо себя чувствую. Разрешите мне уйти. Александр презрительно фыркнул. Будучи одному, ему не было никого смысла смотреть на больного, и потому он небрежно махнул рукой. Арридей едва сумел подняться из последних сил. От судорог ноги его не слушались, и он боялся, что упадет, но, видимо, сегодня его мать все же помолилась за него. Превозмогая боль, юноша сделал один шаг, второй и через несколько секунд уже дошел до дверей, а после, кивнув Александру, вышел в коридор. Что было с ним дальше, царь не знал — может, он упал, а может, успел дойти до комнаты. В любом случае, ему было совершенно все равно. Он добился того, чего хотел. Как только Арридей скрылся в коридоре, Александр приказал служанкам убрать со стола. Поросенок оказался на редкость вкусным, и царю даже было жаль, что ему не удалось его хорошенько распробовать. Когда девушки принялись уносить подносы, царь расслабился в кресле и поднес к лицу бокал с вином. Красная жидкость плескалась в нем, словно бушующее море, ударяясь о стенки, словно о скалы. Александр не любил вино, как и не любил то, что оно делало с людьми, но почему-то именно сейчас ему ужасно захотелось сделать глоток. Хотелось ощутить на языке ту терпкость, что оно давало, ту горечь, которая была его послевкусием. Александр поднес бокал к губам и сделал глоток. В этот раз оно оказалось для него сладким. Спустя несколько часов после несостоявшейся трапезы в покои Александра постучались. За окном уже была глубокая ночь, и царь готовился отойти ко сну, но, судя по шуму в коридоре, возмущение посетителя вряд ли могло подождать до утра. Едва царь позволил Архелаю впустить ночного гостя, как дверь в покои с грохотом распахнулась, и в комнату, словно гремучая змея, ворвалась разъяренная Клеопатра. — Это что еще за выходка?! — с порога набросившись на брата, закричала девушка. — Как ты посмел посадить со мной за один стол сына шлюхи?! Стоящий у окна Александр громко цокнул языком, а после подал знак Архелаю, чтобы тот закрыл за девушкой дверь. — Танцовщицы, — поправил сестру царь, будто это имело какое-то значение. Юноша отошел от окна и, подойдя к столу, взял кувшин с водой. Он наполнил доверху стоящий рядом бокал, после чего сделал из него несколько больших глотков. — Не понимаю, что могло тебя так разозлить. Я публично признал его братом, а это значит, — Александр опустил бокал и расплылся в ехидной улыбке, — он теперь тоже член нашей семьи. Обуреваемая злостью Клеопатра со всей силы сжала кулаки. — Я смотрю, ты находишь это забавным, — прошипела девушка, пронзая брата взглядом, полным презрения. — Может, теперь ты решил признавать всех ублюдков нашего отца? Тогда, боюсь, им не хватит места в твоих покоях. Александр усмехнулся, а затем допил залпом оставшуюся в бокале воду. Ему удалось разозлить своей выходкой сестер, что несомненно потешило его самолюбие. Он знал, что девушки не уступали ему в гордости, и потому не мог упустить возможности ударить по ней. Поставив бокал обратно на стол, Александр поднял золотые глаза на сестру. — Успокойся, — продолжая ехидно улыбаться, юноша скрестил руки на груди, — такого больше не повторится. Я просто хотел собраться всей семьей перед походом. Кто знает, когда мы увидимся в следующий раз. Клеопатра продолжала прожигать брата взглядом, отказываясь верить в то, что он ей говорил. Она не видела перед собой царя, воспринимая Александра точно таким же надменным мальчишкой, каким он всегда и был. Не сумев проглотить выходку брата, девушка решила ответить ему тем же. — Семьей, говоришь… — протянула царица, вскидывая голову, — тогда позволь спросить, почему за нашим столом не было еще одного человека? — Клеопатра выждала паузу, а затем расплылась в точно такой же ехидной улыбке. — Или ты случайно забыл про еще одного нашего родственника в этом дворце? Лукавый огонь зеленых глаз девушки буквально обжег Александра, и все его нарочитое спокойствие как рукой сняло. С его лица мгновенно исчезла улыбка, и злость, что до этого переполняла Клеопатру, мигом перекинулась в сердце юноши. Обуреваемый гневом Александр стрелой метнулся к девушке, встав вплотную к ней. — Я приказал никому о ней не говорить, — угрожающе процедил царь, глядя сестре в глаза. — Но от этого она не перестала быть нашей матерью, — огрызнулась в ответ Клеопатра, гордо вскинув голову. Они прожигали друг друга ненавидящими взглядами. Несмотря на то, что в них текла одна кровь, любви в их отношениях не было и грамма. Им нравилось упиваться болью друг друга, которую они могли принести своими укусами, ведь они оба учились этому с самого детства женщиной, чье имя Александр уже как два года запретил упоминать во дворце. После последнего разговора с Олимпиадой юноша ни разу не переступил порог ее покоев и ни разу не впустил в собственные. Он опасался, что женщина может затуманить его разум, боялся, что она может использовать его, и потому предпочел вычеркнуть ее из жизни вовсе. Поначалу он просто избегал ее, а после приставил стражу, которая не подпускала к нему эпирку ни на шаг. Александр знал, что женщина следит за ним, видел ее рыскающих по коридорам служанок и нередко находил в своих покоях змей, но даже так он оставался непреклонен. У него больше не было горячо любимой матери, и он старался забыть как о ней, так и обо всех чувствах, которые к ней испытывал. Едва в его памяти всплывал образ Олимпиады, как следом за ней тут же появлялся мучавший его все эти два года призрак убитого Филиппа. В этих страшных видениях женщина стояла вся в крови его отца и смотрела на Александра, который, к своему ужасу, ничем от нее не отличался — его руки были по локоть в крови. Как только видения пропадали, и царь приходил в себя, он лишний раз убеждался, что поступает правильно. Олимпиады не должно быть в его жизни, ведь, в противном случае, он мог потерять самого себя. Она имела слишком большое влияние на него, и одного ее слова хватило бы, чтобы посеять в нем сомнение. Александр не хотел иметь около себя такого человека, ведь он по-настоящему боялся как ее, так и того, что она могла сделать с ним и его страной. Сама же Олимпиада, лишившись благосклонности сына, была вынуждена жить во дворце словно тень. Ей не оказывали должного статусу уважения, ее не приглашали на праздники и приемы, ее не посещала знать. Даже покои, которые полагались царице, Александр отдал Фессалонике, впрочем, как и большую часть слуг. Будучи матерью правителя, Олимпиада не имела никакого влияния и власти, о которых всегда мечтала. Жители Пеллы не интересовались участью бывшей жены Филиппа, ведь она давно прославилась своей ненавистью к Македонии и всем ее традициям, и потому никого особо не волновало, что стало с женщиной, которой много лет назад удалось околдовать царя. Ее просто забыли, вычеркнули из памяти точно так же, как это сделал Александр, который всем своим видом показывал, что эпирка больше не имеет для него значения. Со временем, некоторым даже стало казаться, что Олимпиада и вовсе исчезла из дворца, но это было далеко не так. Ее змеи рыскали по коридорам и покоям, проникая внутрь и завладевая каждым, до кого они могли добраться. Эпирская принцесса была не так проста, чтобы ее можно было вычеркнуть из истории, и даже если к ней испытывали ненависть, то этой ненависти явно не хватало, чтобы обуздать весь огонь, что уже давно горел в груди женщины. Олимпиада слишком долго ждала того дня, когда ее сын наденет лавровый венок, и потому не была готова так легко сдаваться. Смерть Филиппа ударила по Александру гораздо сильнее, чем она могла предположить вначале, но если это было ценой власти, то они были обязаны ее заплатить. Пока молодой царь упорно делал вид, что забыл собственную мать, Олимпиада не тратила время на обиды — она готовилась править. Эпирка каждый день писала брату, приграничным полисам и расставляла свои сети там, где только могла. Никто не ожидал такого скорого похода, и даже сама Олимпиада, которая с легкостью просчитывала шаги своего сына, была удивлена, что Александр решил выдвинуться на Персию так скоро. Она считала его положение на Западе шатким и была уверена, что едва македонец выдвинется из столицы, как начнется смута. Обязательно найдется тот, кто захочет большего, тот, кто позарится на власть, которая по праву должна была достаться ей одной. Олимпиада прошла слишком длинный и тернистый путь, чтобы отступить. Конечно, будь ее воля, она бы отправилась вместе с Александром. Женщина знала, что он добьется многого и склонит перед собой каждого, кто окажется у него на пути. Он был воплощением Ахиллеса, юношей, благословленным Дионисом, сыном самого Зевса. Его возвышение было лишь вопросом времени, и ей было жаль, что она не сможет увидеть это воочию. Олимпиада знала, каким упертым был ее сын, и потому была уверена, что в поход он ее точно не возьмет. Однажды, когда Александр покорит весь мир, он обязательно позовет ее посмотреть, чего достиг, осыпет золотом, подарит дворцы, сделает царицей Азии, но до тех пор ей придется ждать этого дня в Пелле. И сейчас она будет неустанно молиться Дионису о его здравии, грезить о его победах и надеяться, что он ее обязательно поймет и простит. С этими мыслями Олимпиада уже два года жила во дворце, принимая выбор своего сына, пока Александр, сам того не ведая, готовился разрушить все ее планы в пух и прах. — Убирайся, — сквозь зубы процедил царь. Его настроение было окончательно испорчено, и он не собирался больше играть в семью с людьми, которых едва переносил. Клеопатра презрительно фыркнула и, положив руку на живот и гордо вскинув голову, двинулась в сторону двери. Как только двери в комнате хлопнули, Александр схватил ближайший к себе стул и со всей силы швырнул его о стену. Бросок был такой силы, что деревянный стул разлетелся в щепки. Тяжело задышав, юноша закрыл лицо руками и сделал несколько неуверенных шагов назад. Голова его снова заболела.***
Александр лежал на краю кровати с закрытыми глазами и, спустив вниз руку, играл с Перитасом. Щенок то бил лапами по руке македонца, то отпрыгивал в сторону, то вновь нападал на него, кусая за длинные пальцы. Иногда царь хватал пухляша, отчего тот возмущенно взвизгивал, а после, вырвавшись, нападал на руку хозяина с новыми силами. Когда щенок вновь вцепился в ладонь Александра и боль от укуса пронзила его руку до самого плеча, юноша открыл глаза. Он уставился в потолок, и мысли, что роились все это время у него в голове, вереницей закрутились перед глазами. Поход был совсем близко, а македонцу так и не удалось разобраться с теми людьми, что до сих пор вызывали у него сомнение. Антипатр продолжал наседать на него, и чем чаще советник высказывал свое недовольство, тем больше людей к нему примыкало. Как-то вечером Александр даже составил целый список неугодных ему людей, тех, кто не разделял его взглядов и убеждений. Он хотел оградить себя от них, хотел оставить их в Пелле, но в этом списке оказалось слишком много людей, власть и влияние которых не позволяли ему этого сделать, и его это дико раздражало. Постоянное сомнение, что они сеяли в его армии, бесконечные вопросы, ответы на которые Александру казались очевидными, вечные споры и конфликты, которыми заканчивалось каждое из собраний. Все это настолько ему надоело, что царь чувствовал, что еще немного, и он точно сорвется. Но срываться перед походом и ставить свою репутацию под удар ему было нельзя, и от этого юноша злился еще больше. Ему надо было что-то придумать, чтобы оградить от себя нежеланных людей, при этом сохранив свое положение. Александр думал об этом дни и ночи напролет, и за столько времени в его голову пришел только один единственный способ. Он обдумывал его уже несколько дней, взвешивая все «за» и «против», и сколько бы «против» юноша ни находил, аргументов «за» было гораздо больше. Александр тяжело вздохнул и оттолкнул рукой Перитаса, чем только сильней раззадорил щенка. — Гефестион, — глухим голосом окликнул он брюнета, все это время корпевшего над бумагами за столом. Ответа не послышалось. — Гефестион, — громче позвал любимого Александр, но ответом ему была точно такая же тишина. Тогда царь приподнял голову и увидел, как сын Аминтора, совершенно не обращая на него внимания и неотрывно смотря в учетную книгу, что-то старательно переписывал. Александр возмущенно фыркнул и, подхватив рукой вновь напавшего на него Перитаса, сел на кровати. — Гефестион! — недовольным голосом громко произнес царь. — Ты меня вообще слушаешь? — Да-да, — монотонно пробубнил брюнет, даже не взглянув на македонца. Возмущенный таким поведением Александр едва не подавился собственной слюной. Он заохал и замотал головой, совершенно не понимая, как Гефестион мог предпочесть ему столь нудное занятие. В свои юные годы Александр был царем всей Греции, и тысячи людей были готовы внимать любому его слову, едва он появлялся перед ними. Кто-то смотрел на него с восхищением, а кто-то со страхом, но ни одному человеку не удавалось оставаться к македонцу равнодушным. Александр был огнем надежды, солнцем победы, светом величия, и никто, никто не смел его игнорировать… за исключением лишь одного человека — юноши, ради которого он был готов перевернуть целый мир. Убедившись, что Гефестион не собирается отрываться от своего занятия, царь недовольно поджал губы и, напоследок потрепав Перитаса по голове, поднялся с кровати. Он решительно двинулся в сторону брюнета, стараясь обуздать вскипевшие в его груди эмоции. Гефестион сидел за столом вполоборота, закинув ногу на ногу, и, подперев голову рукой, внимательно переписывал на листок цифры из учетной книги. Он не увидел, как подошел Александр, как и не увидел того, что царь Греции, обладающий огромной властью и самым высоким положением, опустился перед ним на колени. Будь на месте Гефестиона любой другой человек, македонец бы уже давно перевернул стол или швырнул ненавистную книгу в стену, но так как перед ним был сын Аминтора, Александр сумел направить свои эмоции в совсем другое русло — он опустил свой подбородок брюнету на коленку, а пальцами со всей нежностью провел вдоль бедра. — Гефестион, — полушепотом, полным нежности и любви, произнес Александр. Словно пробуя на вкус, он повторил его имя несколько раз, а после робко поднял глаза. — Любимый, — добавил в конце царь и, словно преданный пес, замер в предвкушении ответной ласки. Однако ласки не последовало. — Я занят, — сурово отрезал Гефестион, резко вскинув ноги. Он спрятал их под стол и, быстренько размяв плечи и встряхнув затекшую руку, принялся за работу как ни в чем ни бывало. Слова Гефестиона оглушили Александра словно гром. Даже гнев, готовящийся вырваться из его груди, не мог сравнить с тем шоком, что сейчас заставлял юношу хлопать глазами как дурак. С самого детства окруженному всеобщим восхищением Александру приходилось из кожи вон лезть, чтобы привлечь к себе внимание одного единственного человека, от которого он не мог оторвать взгляда с самой первой встречи. Пока все неотрывно смотрели на сына Филиппа, красноречивого и талантливого македонца, он сам был готов совершать самые безумные поступки, лишь бы Гефестион удостоил его своим вниманием. Александр во всем стремился быть лучшим, во всем стремился быть первым. Ему казалось, что если он будет на вершине, то сыну Аминтора ничего не останется, кроме как смотреть на него одного, но сколько бы юный царь ни старался, каких бы высот ни достиг, тот всегда находил что-то, что занимало его больше. Даже сейчас, когда повелитель всей Греции, предводитель самой большой армии на Западе, сидел перед ним на коленях, Гефестион отмахнулся от него, как от назойливой мухи. Пока другие греки боялись поднять на сына Филиппа глаза, сын Аминтора оставался единственным, кто даже не считал важным обернуться в его сторону, когда тот неустанно продолжал его звать. Как же жестоким надо было быть… каким бессердечным… «Что мне сделать?! Что?!» — мысленно кричал про себя Александр, медленно поднимаясь с колен. Он знал, что Гефестион не любил вспышки его гнева, но гнев, а может, и обида, принявшая его образ, сейчас был настолько сильным, что царь уже не видел ничего перед собой. Он схватил деревянный стол и со всей силы швырнул его в сторону. Гефестион даже не успел понять, что произошло. — Ты что творишь?! — крикнул брюнет, увидев, как стол, дважды перевернувшись, врезался в стену. Он обернулся на Александра, чтобы потребовать ответа, но как только он это сделал, царь со всей силой схватил его руку. — Александр! — в гневе уже кричал Гефестион. — Сейчас же отпусти! Но Александр не отпустил. Он потащил сына Аминтора словно дикий зверь и, как бы тот ни вырывался, лишь крепче сжимал хватку. Гефестион же, осознав, что царь не собирается его отпускать, не стал с этим мириться. Резким движением он вывернул руку, чем практически освободил себя, но Александр, обернувшись, схватил его второй рукой. Завязалась борьба. Даже спустя годы тренировок сыну Филиппа не удалось приблизиться к уровню Гефестиона, но, несмотря на это, он был очень хитер. Александр перехватывал его снова и снова, подставлял подножки, хватался за тунику — делал все, чтобы брюнет волей-неволей подошел к кровати. Когда до царского ложа оставалось чуть меньше метра, Александр со всей силы накинулся на Гефестиона, но тот, ожидая подобной выходки, резко его опрокинул. Царь упал спиной на кровать и был крепко прижат к ней брюнетом. — Да что с тобой такое?! — закричал в лицо македонцу Гефестион. Он плотно прижимал локтем грудь Александра, пока другая его рука сдерживала кулак юноши. — А с тобой?! — так же громко закричал царь, попытавшись вырваться. — Ты совсем не обращаешь на меня внимания! — Что? — недоуменно спросил Гефестион, чуть ослабив хватку. Это стало его роковой ошибкой, ведь оказаться вдвоем на кровати и было изначальным планом Александра. Македонец резко повалил брюнета и прежде, чем тот успел предпринять новую попытку вернуть свое положение, накрыл его губы своими. Грубые поцелуи не давали Гефестиону вздохнуть, и чем больше он сопротивлялся, тем напористей был Александр. Когда царь наконец оторвался от его губ, он тут же впился в шею. Он всасывал бархатистую кожу, оставляя не ней багровые следы. Спускаясь все ниже и ниже, Александр сначала прикусил торчавший из-под туники сосок, а после прижался губами к животу, покрытому тканью. Сжимавшие до этого тело Гефестиона руки залезли брюнету под тунику и в одно мгновение сняли с него набедренную повязку. Сын Аминтора не успел сказать и слова, как горячий язык жаром обдал его бедра. Они слишком давно друг друга не касались, чтобы Гефестион не отреагировал на ласки, и едва царь коснулся губами его члена, как он выгнулся на кровати, издав протяженный стон. Александр заглатывал его снова и снова, пока брюнет, утопая в наслаждении, не схватил его волосы. Еще немного, и Гефестион мог излиться, но у македонца был на него другой план. Царь резко отстранился от него и, встав на колени, резко перевернул его на живот. — Это твое наказание, — властно произнес Александр, нависнув над брюнетом. Одним движением он задрал тунику Гефестиона и, зачерпнув масло из стоящего на столике кувшина, грубо проник пальцем внутрь брюнета. От резкого проникновения юноша издал звук больше похожий на рык, нежели стон, но Александру было уже не до того. Он был слишком зол и возбужден, чтобы обращать внимание на подобные вещи, и уже через несколько секунд небрежной подготовки ввел в македонца еще один палец. — Александр… — сквозь зубы прохрипел Гефестион, сжав руками простынь. Он надеялся, что царь услышит его и остановится, но вместо этого почувствовал твердый член у своей промежности. Александр вошел резко, и тогда уже Гефестион не мог сдержать голоса. Царь вдалбливался в него снова и снова, словно старясь выбить все одолевавшие его эмоции. Его золотые глаза горели огнем, и он не знал, что еще мог еще сделать, лишь бы сын Аминтора обратил на него свое внимание. Александр опустил взгляд на Гефестиона, и желание обладать им целиком полностью лишало его рассудка. Он сжимал его тонкую талию до багровых отметин и глубоко насаживал на свой член, пока тот, едва дыша, мог только стонать, упираясь локтями в кровать. Трясущиеся кудрявые локоны любимого были единственным, что возвращало мысли Александра в реальность. Он с ним, он всегда будет с ним… Взглянув на Гефестиона вновь, царь к своему ужасу осознал, что даже сейчас, когда, как ему казалось, он обладал им, любимый не смотрел на него. Александра затрясло. Он резко остановился и, схватив брюнета за ногу, развернул его к себе лицом, войдя при этом еще глубже. В комнате раздался громкий стон. — Что мне сделать, чтобы ты смотрел только на меня?! — в отчаянии закричал Александр. Его глаза были влажными от слез, а владевший им гнев в мгновение ока сменился болью и страданием. — Скажи мне… прошу тебя, Гефестион, скажи мне, что мне сделать?! Едва дыша, Гефестион поднял на македонца влажные глаза. Ему хватило одного взгляда, чтобы понять все, что было у Александра на душе. «Я и так смотрю только на тебя», — с жалостью подумал про себя брюнет, увидев всю боль, что съедала царя, — Неужели ты не видишь, что я уже давно не замечаю никого, кроме тебя одного?» До этого момента Гефестион хотел вырваться, хотел убежать от той грубости, что исходила от Александра, но, увидев его в отчаянии, он попросту не смог. Поджав губы, брюнет медленно поднял руку и дотронулся холодными пальцами до разгорячённого лица македонца. — Дурак, — тихо произнес он, попытавшись улыбнуться. Гефестион наклонил к себе македонца и крепко поцеловал. Он знал, что такими поступками Александр, в первую очередь, причинял боль самому себе, и потому был готов закрыть глаза на все, что он делал. Брюнет придвинулся поближе и, обвив царя уже двумя руками, позволил ему войти в себя целиком. Александр тяжело выдохнул и вновь стал двигаться, заставляя их обоих стонать. Гефестион подавался бедрами на каждый его толчок, отчего накатывающая волна удовольствия не заставила себя долго ждать. Они излились одновременно, громко простонав имена друг друга. Брюнет откинулся на кровать, а Александр, не желая его отпускать даже на секунду, повалился на юношу прям так, не вынимая из него свой член. — Никогда не думал, что буду из тех, кто спит с царем, — спустя некоторое время произнес Гефестион, усмехнувшись. Его голос был прерывистым, а дыхание все еще сбито. — Я люблю тебя, Гефестион, — словно оправдываясь, ответил Александр, приподняв голову, — я буду любить тебя до конца своих дней. Брюнет снова усмехнулся, а после погладил царя по голове. — Что на тебя нашло? — ласковым голосом спросил он, перебирая пшеничные локоны юноши. — Прости, — тихо ответил Александр, спрятав лицо в груди македонца, — просто ты даже не представляешь, что ты для меня значишь. Если с тобой что-нибудь случится, я умру в тот же день. — Александр… — тяжело вздохнул Гефестион, поняв, куда снова клонит царь. — Впереди нас ждет столько событий. Поход уже совсем скоро. Не беспокойся, я буду рядом. Обещаю тебе, я ни за что тебя не брошу. Александр приподнял лицо, бросив на брюнета недоверчивый взгляд. — Все будет хорошо, — улыбнувшись, произнес Гефестион, — ты обязательно со всем справишься. Царь смотрел на Гефестиона все также недоверчиво, но, увидев улыбку любимого, не смог больше предаваться мрачным мыслям. Он потерся подбородком о грудь македонца, а потом коснулся ее губами. Его руки крепче сжали чужой торс, а бедра невольно подались вперед. — Александр, — возвращая суровость в голос, возмутился Гефестион, почувствовав, как внутри становится тесно от быстро твердеющего члена, — если ты продолжишь, то я завтра утром не встану. Александр хотел было согласиться, но резко изменился в лице, почувствовав, как его член сжали тугие горячие мышцы. — А если продолжишь ты, — царь прищурился, — то завтра не встанем мы оба. Александр посмотрел в глаза Гефестиона и, несмотря на то, что тот отрицательно покачал головой, все же подался вперед. Он страстно поцеловал юношу и, крепко сжав его бедра, глубже проник в его тело. Комната вновь заполнилось звуками шлепков и стонов, которые в итоге не кончались до самого утра. Гефестион проснулся первым. Его разбудил звонкий лай Перитаса, который неустанно прыгал на дверь, словно взрослая собака, охраняя своих хозяев. Брюнет хотел было сразу встать, однако острая боль, резко пронзившая его тело, не позволила ему этого сделать. «Я его точно когда-нибудь прибью», — подумал Гефестион, бросив недовольный взгляд на мирно спящего рядом Александра. Царь развалился на кровати и громко посапывал. Гефестион недовольно вздохнул, а после медленно поднялся, стараясь не делать резких движений. Как только Перитас услышал позади себя шаги, он тут же отскочил от двери и словно молния ринулся к брюнету. — Да, да, — Гефестион осторожно поднял на руки щенка, подставляя щеки под его собачьи поцелуи, — напугали мы тебя вчера, да? — македонец погладил щенка по голове и двинулся в сторону двери, в которую к тому моменту уже несколько раз снова постучали. Подойдя к двери, Гефестион накинул на себя валявшийся на стуле гиматий и открыл ее. — Архелай, — натянул улыбку юноша, увидев на пороге телохранителя. — Гефестион, — кивнул мужчина, стараясь не опускать взгляд ниже глаз брюнета. Он всю ночь был вынужден слушать громкие стоны македонцев и не хотел еще и лицезреть следы их пылкой страсти, — Антипатр уже несколько раз присылал слугу. Он хочет знать, когда Александр придет на собрание. Услышав о собрании, Гефестион тяжело вздохнул. Именно к нему накануне он готовился, так как хотел представить Пармениону варианты поставки провизии в армию. Осознав, что ему этого сделать сегодня не удастся, брюнет обернулся через плечо, взглянул на спящего Александра, а после снова перевел взгляд на телохранителя. — Скажи, что собрание будет сегодня вечером. Архелай недоверчиво приподнял бровь. — Антипатра возьмет на себя Александр, — догадавшись, что смутило телохранителя, быстро произнес Гефестион, — ступай. Архелай утвердительно кивнул и уже было отошел от двери, как юноша его вновь окликнул. — Покорми щенка, — попросил напоследок Гефестиона, протягивая Перитаса в руки мужчине, — он со вчерашнего дня ничего не ел. Дай ему молока и мяса. Архелай не успел вымолвить и слова, как Гефестион закрыл перед ним дверь. — Мяса? — возмущенно фыркнул мужчина. — Цербера что ли растят? — но едва он произнес это, как Перитас тут же вцепился ему в палец. — Тссс… вот же зверюга. Это надо же было такого выбрать. Цербер, не иначе. Архелай двинулся вдоль коридора и, ворча себе под нос, нес на руках щенка, надеясь, что тот больше его не укусит. Гефестион же, вернувшись в комнату, снял с себя гиматий и лег обратно в кровать. Поясница вновь дико заныла, и юноша подумал, что не будь он так натренирован, его тело вряд ли выдержало бы страстных порывов Александра. Когда острая боль вновь пронзила его спину, брюнет наклонился над царем и уже был готов мстительно пихнуть его, как тот повернулся в его сторону и крепко обнял. — Гефестион… — прошептал во сне Александр, крепко прижимаясь к брюнету. Занесенная для удара рука Гефестиона так и замерла в воздухе, не исполнив своего намерения. Смирившись со своей болью, он нежно поцеловал юношу в лоб, после чего, все еще возмущенный, крепко его обнял, а через некоторое время и заснул. Они проспали вдвоем до самого собрания, когда Архелай постучался в дверь уже второй раз.***
За семьдесят лет своего существования македонский дворец повидал в своей жизни многое. В его стенах рождались и умирали цари и царицы, планировались тысячи сражений, проводились сотни ежегодных тожеств. В него стекались послы, купцы и гости с самых разных и отдаленных уголков планеты. С самого первого дня он был символом независимости македонского народа, а спустя годы, заполненный ликованием побед, стал центром всего греческого мира. Вереница из светских, дипломатических, религиозных и военных мероприятий, длящихся по несколько часов, а иногда и дней, не давала македонскому дворцу и дня на отдых. Его двери всегда были открыты, и толпы выдающихся людей едва не разрывали дворец на части, желая там погостить. Будучи домом царской семьи и другой знати, македонский дворец также являлся пристанищем для сотен людей, имена которых никогда не войдут в историю. Они не имели благородного происхождения, не были образованы и по большей части едва сводили концы с концами, пряча за пазухой единственную медную монету. Пока аристократы наслаждались своей роскошной жизнью, не зная нужды, по коридорам дворца, словно призраки, имевшие способность возникать из ниоткуда и также быстро исчезать, едва слышно ступали эти люди. Они видели и слышали все, что происходило вокруг, но достаточно было лишь звона монеты, чтобы заставить их молча опустить головы. Для большинства жителей дворца у этих людей не было ни имен, ни лиц, и, будучи одетыми в одинаковую одежду, они представляли собой лишь пустую оболочку, тень личности, которой они никогда не станут. Коридоры дворца, лестничные пролеты, главные залы и множество покоев — все, что большая часть из них могла увидеть за всю свою жизнь. По своему статусу они не были рабами, но их жизнь, зависящая от милости хозяев и месячного жалования, больше походила на рабскую. Эти люди были рабами собственных обстоятельств. Они были слугами. Однажды вечером, когда над македонским дворцом уже вовсю сияла луна, несколько одинаково одетых девушек играли в давно позабытую всеми игру. Они стояли вдоль коридора рядом со стражниками и, поворачиваясь друг к другу, протягивали плотно сжатые кулаки. — Чет или не чет? — Чет, — ответила одна из служанок, когда повернувшаяся к ней девушка протянула кулак. Она раскрыла ладонь, и они принялись вместе считать количество бобов в ее руке. — Четыре, — расплывшись в довольной улыбке, заметила служанка, — с тебя один боб. Другая девушка неохотно протянула боб победительнице. — Слышала, что царь разрешил своим полководцам взять с собой несколько служанок. — Вот так честь, — усмехнулась девушка, заново пересчитав бобы, — мало им наложниц? Чет или не чет? — она повернулась к следующей девушке, плотно сжав кулак. — Нечет, — ответила та, — и что, много уже кого взяли? Из дворца? — Из дворца, — ответила первая, выглядывая, нечетное ли количество бобов в руке у второй девушки, — слышала, что и одну из дворцовых кухарок прихватили. Уже очень она приглянулась одному из гетайров. — У кухарки и то больше шансов вырваться отсюда, чем у нас, — грустно заключила третья. Она не угадала количество бобов, и ей пришлось отдать один свой, — видят Боги, мы сгнием здесь вместе с нашей госпожой. — Не услышала бы тебя наша госпожа, — предупредила ее первая, пытаясь угадать количество бобов у третьей служанки, — чет. — Когда госпожа молится, она никого не слышит. — И то верно, — первая девушка угадала и забрала последний боб у третьей. Она хорошенько потрясла кулаком перед стоящей посередине служанкой и, незаметно вытянув оттуда три боба, протянула ей кулак. — Чет или нечет? — Чет, — ответила вторая. Первая к стражнику служанка открыла ладонь, и там оказалось два боба. — Боги, Антигона! Ты хоть когда-нибудь проигрываешь?! — бросив победительнице бобы, возмутилась девушка. — Хоть бы раз у тебя выиграть! Антигона усмехнулась и демонстративно подбросила перед служанкой выигранные ею бобы. — Кто знает, может, и тебе повезет в следующий раз. — Только если ты играть не будешь, — надула губы первая служанка. — Не удивлюсь, что если кому из нас и повезет быть замеченной прихвостнями царя, то только тебе. — Верно, верно, — закивала головой третья служанка, — уже предвкушаю твои будущие рассказы о богатой жизни с аристократом. Антигона тут же бросила на подругу неодобрительный взгляд. — Что? — вскинула брови третья служанка, — Хочешь сказать, что если бы тебя позвал в поход один из полководцев, ты бы не согласилась? — Нет, — резко отрезала девушка. — Даже если бы мне пришлось отдать за это всю свою удачу, я бы не согласилась на подобное. Первая и третья служанки многозначительно переглянулись. — Не слишком ли ты категорична, Антигона? — вскинула брови первая служанка. — Хочешь всю жизнь гнуть спину за гроши? — Уж лучше гнуть спину за гроши, чем быть походной шлюхой, — отчеканила Антигона. — Нет ничего хуже, чем, когда человек забывает о своей совести и чести. Видят боги, я скорее умру, чем отдам свое сердце одному из этих высокомерных ослов-аристократов. Девушка кивнула сама себе, словно подтверждала решимость собственных слов, и, не обращая внимания на негодование подруг, перевела взгляд на большую массивную дверь покоев. — У госпожи скоро закончатся свечи, — предусмотрительно отметила Антигона, — надо бы принести еще. — Она молится уже шесть часов, — понизив голос до шепота, возмутилась третья служанка, — сколько можно? — Будь твой сын царем, ты бы разве не молилась день и ночь о его здоровье? — фыркнула первая. — Антигона, ты сходишь? Антигона утвердительно кивнула и, крепче сжав выигранные бобы, молча двинулась вперед по коридору. Оставшиеся две девушки проводили ее взглядом и продолжили разговор только тогда, когда звуки шагов их подруги стихли окончательно. — Такие разговоры явно ей не по душе, — покачав головой, заметила одна из них. — Думаешь, она правда бы не согласилась стать женщиной командира? — Кто знает, — хмыкнула другая, — такой характер, как у Антигоны не у каждого мужчины встретишь. Ох, чует мое сердце, рано или поздно она за него поплатится. — Ну вот что ты нагнетаешь? Все у нее будет хорошо. Я в жизни не встречала более удачливого человека, чем Антигона. — У Фортуны нет постоянных любимчиков, — философски ответила первая служанка и, убрав несколько бобов из руки, повернулась к подруге и протянула ей сжатый кулак. — Чет или нечет? — Чет, — уверенно ответила девушка, надеясь, что в отсутствие самой везучей из них богиня удачи обратит на нее внимание. Не помогло — у служанки в руке было три боба. Тем временем, служанка, которую во дворце окрестили «обладательницей мужского характера», уже прошла первый лестничный пролет и вышла в большой хорошо освещенный факелами коридор. Вдоль стен стояли роскошные вазы и изящные статуи, а потолок от начала и до конца был украшен разноцветной мозаикой. Это был один из самых любимых коридоров Антигоны, и, идя по нему, она всегда старалась шагать чуть медленней, пытаясь запечатлеть в своей памяти всю увиденную красоту. Правда, было в нём одно «но» — этот коридор вел прямиком в гарем. Едва девушка останавливалась, чтобы полюбоваться чем-то прекрасным, как громкие визги наложниц и хохот зашедших к ним аристократов портили все приятное впечатление. У Антигоны порой складывалась впечатление, что этот коридор вел вовсе не в гарем, а в хлев к свиньям, где из любого уважающего себя человека могли сделать животное — грязное и похотливое. — Отправиться с одним из них в поход! — презрительно фыркнула девушка, вспомнив недавний разговор подруг. — Как вообще можно согласиться на что-то столь отвратительное?! Сморщившись от одной только мысли об этом, Антигона не выдержала и заткнула себе уши. Она старалась идти как можно быстрее, ведь в этот раз звуки, доносящиеся до нее из гарема, были особенно громкими. Несколько часов назад в главном зале закончился праздник, и толпа пьяных мужчин уже ринулась в обитель любви за получением новой порции удовольствий. Слыша крики даже через ладони, девушка перешла на легкий бег. Все это казалось ей неправильным, отвратительным, и, будучи абсолютно принципиальной, она всегда старалась избегать подобного. И когда до заветного поворота ей оставалось не больше двух шагов, Антигона со всей скорости ринулась вперед. Ринулась — и тут же врезалась в большую фигуру, направляющуюся в гарем. — Ты куда несешься? Совсем слепая?! — прорычал светловолосый македонец, отшатнувшись назад от толчка. Выпрямившись и осмотрев себя, он принялся дерганными движениями отряхивать тунику, безостановочно ворча себе под нос. Когда же обозленный юноша решил выместить все свое недовольство на служанке, он поднял на нее глаза и уже было открыл рот, как вдруг замер, так и не сумев произнести ни одного бранного слова. Перед ним стояла необыкновенно красивая девушка с роскошными каштановыми волосами. Несмотря на то, что была она одета так же просто, как и любая другая служанка, было сложно не обратить внимания на ее изящные изгибы талии, пышную грудь и округлые бедра. Оглядев македонку с головы до ног, юноша, едва сумев оторвать взгляд от ее форм, поднял глаза выше и тут же был сражен во второй раз. Карие глаза служанки словно горели огнем, и казалось, этот огонь мог спалить дотла весь македонский дворец. Поймав на себе этот пылкий взгляд исподлобья, македонец сменил гнев на милость. Он игриво улыбнулся и подался чуть вперед к девушке. — Надо же, ты такая мелкая, что я даже тебя не заметил, — решил пошутить юноша, отмерив рост служанки рукой — та едва доходила ему до груди. — Зато тебя, как я погляжу, раздуло от такого самомнения, — грубо ответила Антигона, почувствовав, как все это время македонец буквально раздевал ее взглядом. Оскорбленная, она презрительно фыркнула и, нахмурив брови, сама оглядела грубияна с головы до ног. К ее сожалению, освещенный светом факелов юноша своим телосложением больше походил на скульптуру бога, нежели на живого человека. На широких плечах блестели золотые пряжки, массивная грудь была обтянута туникой, а накачанные ноги были подчеркнуты кожаными ремнями сандалий. По привычке зачесав назад светлые кудри рукой, он шагнул к ней навстречу и, согнувшись почти вдвое, наклонился к лицу девушки. — И откуда в тебе столько дерзости, а? — заглядывая ей в глаза, спросил юноша. — Ты ведь знаешь, кто я. — Самодовольный осел? — не поведя бровью, уточнила служанка. Филота громко фыркнул. — Ты либо безумная, либо слепая. Я больше склоняюсь к первому, ибо даже в кромешной тьме невозможно не заметить моих золотых пряжек и стального меча. — Да, пожалуй. Мне только очень интересно, зачем тебе меч во дворце. Гоняешься за дворцовыми крысами? Тогда ты ошибся коридором. Тебе надо не в гарем, а на кухню. Антигона вскинула голову так высоко, как могла и смерила македонца надменным взглядом. Перед ней стоял очередной самодовольный аристократ, абсолютно уверенный в своей неприкосновенности. Не испытывая к нему ничего, кроме презрения, девушка крепче сжала выигранные ранее бобы в кулаке. Почувствовав себя уверенней, Антигона решительно шагнула ему навстречу и, крепко сжав кулак, толкнула македонца в плечо. Несмотря на их разницу в телосложении, ей удалось его сдвинуть. Филота тут же вытаращился на нее, да и сама Антигона с трудом сдержала удивление. Но девушка тут же пришла в себя и, воспользовавшись чужим замешательством, решительно двинулась вперед. Ей даже удалось сделать несколько шагов, прежде чем оторопевший от ее поведения Филота сумел среагировать. Он резко обернулся и ринулся вслед за ней. Ему хватило одного шага, чтобы догнать ее, схватить за руку и притянуть к себе. Согнувшись почти вдвое, он наклонился к лицу девушки и замер буквально в сантиметре от ее губ. Филота всегда был любим женщинами, и потому его самоуверенность не знала границ. Ему было достаточно взглянуть в их сторону, чтобы очередная представительница прекрасного пола сделала для него все, чего бы он только ни пожелал. Обычно ему хватало красивых наложниц, но и служанки, которые замирали при его виде, тоже иногда вызывали его интерес. Ему нравилось купаться в их обожании, ему нравилось, когда ему смотрели в рот. Филота был уверен, что на всей земле не существовало ни одной девушки, которая бы не попала под его чары, и как же он ошибался, думая, что и Антигона сейчас замерла от того, что ореол его красоты и заслуг ослепил ее. Однако, стоящая перед ним девушка замерла вовсе не в ожидании поцелуя. Она готовилась нанести удар. Когда Филота оголил белоснежные зубы в очередной раз, это стало для нее сигналом. Она резво отпрыгнула от него и со всей силы швырнула ему в лицо бобы. — Ты что творишь?! — застигнутый врасплох македонец в шоке уставился на нее. — Совсем с ума сошла? — А ты? — в гневе крикнула ему Антигона. — Думаешь, что раз богатенький аристократ, то тебе все можно? Не зная, чего еще можно ожидать от безумной служанки, Филота предусмотрительно отошел от девушки на несколько шагов назад. — Вот-вот, — пригрозила ему кулаком Антигона, — еще раз только попробуй выкинуть нечто подобное, я тебе такое устрою! Совсем уже совесть потерял! И такие, как ты, еще служат нашему царю! Неслыханно! — Да я… — македонец выпучил на девушку глаза, — ты вообще знаешь кто я? — Осел с мечом, вот ты кто! Антигона развернулась и решительно двинулась по коридору. Филота смотрел ей вслед ошарашенными глазами, совершенно не понимая, как какая-то служанка вообще посмела сказать ему нечто подобное. — Да ты… — растерянно шевелил губами юноша, пытаясь осознать произошедшее, — да я… да как же… Неизвестно сумел бы Филота собрать остатки своей растоптанной гордости или нет, но именно в этот самый момент из-за угла выбежала еще одна служанка. В панике она едва успела затормозить и не врезаться в Антигону, в последний момент схватившись за колонну. — Антигона! — едва переводя дыхание, просипела служанка, увидев девушку. — Царица! Царица рожает! В этот момент, что бы ни происходило между Антигоной и Филотой, девушка вновь стала той простой служанкой, которой и была. Не удостоив Филоту и взглядом, она кивнула и со всех ног бросилась бежать по темному коридору к своей госпоже. Филота еще долго смотрел ей вслед расширившимися глазами, и только когда девушка окончательно растворилась во мраке, он тряхнул головой, будто сбрасывая наваждение. Юноша тяжело вздохнул и, случайно посмотрев на пол, не удержался от истерического смешка. Под его ногами были разбросаны бобы. — Значит, Антигона… — он потер пострадавший лоб ладонью, вспоминая эту сумасшедшую девушку, что посмела бросить ему в лицо бобы, и невольно усмехнулся. — Я запомню.***
Праздник по случаю рождения сына Клеопатры стал одним из самых грандиозных за всю историю дворца. Впереди македонцев ждала долгая разлука с домом, и потому царь велел напоследок устроить торжество с размахом в лучших македонских традициях. Три дня стены дворца дрожали от грохота барабанов, а пол, казалось, едва мог выдержать топот того количества гостей, что были приглашены на праздник. Все смеялись и веселились. Афинское вино, что было подарено Александру в знак мира, слуги разливали по бокалам из двух больших амфор, поражающих своей красотой. На столах пылали жаром рыбные блюда, а диковинные для македонцев фрукты были горками выложены на небольших столиках вдоль стен. Певцы, актеры и танцоры также были приглашены во дворец, что добавило торжественности и без того роскошному празднику. Гости были в основном из числа сподвижников Александра и его армии, но также присутствовало несколько представителей македонской аристократии. Все радовались рождению будущего эпирского царя и долгожданному началу Великого похода. В первый день торжества, как и полагалось по македонским традициям, главный зал дворца был разделен на две половины — мужскую и женскую. На женской половине сидели сестры Александра, бывшие жены Филиппа, жены полководцев и командиров, а также их дети. Им было позволено присутствовать на пиру вместе с мужчинами, а также наслаждаться выступлениями поэтов, певцов и танцоров, которые прибыли во дворец для их увеселения. Из женщин ближе всех к правителю сидела Клеопатра, мать будущего эпирского царя, ослепляющая гостей своей диковинной красотой и величием. За царицу и ее ребенка поднимались десятки тостов, а подарков, преподнесенных эпирской чете, было не счесть. Тут были и роскошные украшения, и дорогие ткани, и даже персидские ковры, о которых македонская знать могла только мечтать, были разложены перед ними во всех цветах и оттенках. Но, конечно же, самый дорогой и запоминающийся из всех подарков преподнес Клеопатре и ее сыну сам правитель Македонии. В присутствии всех гостей Александр подошел к младшей сестре и лично надел ей на шею роскошное ожерелье невиданной до сего дня в Македонии красоты. Сплетенная из сотни золотых нитей цепочка обвивала белую шею девушки, а на ее пышной груди, переливаясь в свете вечерних огней, сверкали крупные камни насыщенного зеленого цвета. Едва Александр отошел от Клеопатры, и та продемонстрировала гостям подарок, как зал ахнул. Ни афиняне, не фессалийцы, ни спартанцы, ни, тем более, македонцы, никогда не видели столь красивого и необычного украшения. Казалось, что юноша украл его у Геры, а может, у Персефоны, а может, даже и у самой Афродиты — в любом случае, такую красоту могла носить только богиня или же… единокровная сестра царя Греции. Таким подарком Александр не просто подчеркнул высокое положение девушки, он публично показал, насколько крепкими и теплыми были их отношения. Македонец не стеснялся демонстрироваться свою благосклонность к семье, и чем дольше длился праздник, тем отчетливее сподвижники Александра видели, как сильно он отличался от Филиппа. Многие из них до сих пор считали, что, сумей покойный царь сохранить хорошие отношения в семье, его правление насчитало бы еще не одно десятилетие, и потому, видя сейчас такую заботу Александра, невольно радовались. Даже своему новорожденному племяннику, который был чужим на македонской земле, юноша преподнес щедрые подарки: десяток породистых лошадей из собственной конюшни и меч, который он приказал выковать по подобию своего ксифоса. На второй день праздника женская половина зала удалилась. Рыбные блюда были заменены мясными, а афинское дорогое вино — на критское, более дешевое и доступное. Приглашенные для увеселения гостей поэты, танцоры и певцы покинули зал вместе с женщинами, а на их место пришли придворные шуты и столичные гетеры. Уже через несколько часов пьяные и раззадоренные мужчины вовсю горланили песни, водили хороводы и смеялись так громко, что иногда даже заглушали грохот барабанов. Кто-то танцевал на столе, раскидывая ногами жирное мясо и фрукты, кто-то вливал в себя чашу за чашей, пока вусмерть пьяный не падал на пол, а кто-то уже принялся устраивать оргии. Александр, который никогда не разделял любви к подобному времяпровождению, к своему сожалению, в этот раз был вынужден присутствовать на празднике до самого конца. Для большинства его людей поход в Персию был прямой дорогой к Аиду, и потому для его воинов это торжество стало последней возможностью насладиться всеми человеческими радостями. Юноша видел, что, горланя песни и выдавая один похабный анекдот за другим, его полководцы, командиры и гетайры словно бросали вызов самой смерти. Они знали, что умрут, они знали, что больше никогда не соберутся в этом зале в таком составе, но даже несмотря на это, продолжали улыбаться. Александр не смог оставить их в такой момент и, закрывая глаза на все их пьяные выходки, продолжал находиться подле них, отчего впервые почувствовал, что по-настоящему занял место отца. На нем сиял лавровый венок, он был окружен верными сподвижниками, и впереди их ждал величайший поход за всю историю греческого мира. — Братья, — уподобляясь покойному отцу, Александр махнул рукой, останавливая музыкантов, и обратился к своим воинам, — уже совсем скоро нас ждет великая битва. Мы веками ждали возможности отомстить персам за все то зло, что они причинили нашему народу. Они забирали наши земли, сжигали наши храмы. Меч восточного врага давно заслоняет нам солнце свободы, но… пришло время все изменить! Настал тот день, когда мы, эллины, вернем себе то, что причитается нам по праву! Мы больше не будем жить в тени и страхе, мы больше не будем никому подчиняться! Клянусь Зевсом, мы вырвем победу из лап персов, будь их хоть сотни, хоть тысячи человек! Мы вернем себе нашу свободу! За победу, мои храбрые воины! За победу! — За победу! — хором грянули греки в ответ. — За победу! За победу! Александр победоносно поднял чашу перед собой, а после залпом опустошил ее. В зале вновь заиграла музыка, и радостные гости погрузились во всеобщее веселье. — Пора заканчивать, — с натянутой улыбкой произнес царь, отдав пустую чашку слуге. Большая часть гостей уже едва могли держаться на ногах, и юноша посчитал это лучшим временем, чтобы незаметно удалиться. — Ты сегодня постарался на славу, — улыбнувшись одному из полководцев, подбодрил его Гефестион. — На моей памяти ты впервые так долго задерживаешься на празднике. — И надеюсь, последний, — сквозь зубы проговорил Александр, продолжая наиграно улыбаться. Его бровь заметно дернулась, когда ему на глаза попался лежащий на полу в рвоте Антигон. — Боги, дайте мне сил… Стараясь обуздать привитую Аристотелем брезгливость, Александр закрыл глаза и сделал несколько глубоких вздохов. Этот вечер был его последним шансом заручиться поддержкой сомневавшихся, и потому юноше не в коем случае нельзя было ударить в грязь лицом. На протяжении всего дня ему удавалось сдерживать свой буйный нрав и, скрипя зубами, молча наблюдать, как уважаемые люди предпочитали топить себя в вине и женщинах вместо того, чтобы заниматься государственными делами. Помимо этого, Александр уже несколько недель был обеспокоен состоянием казны, ведь что подготовка армии, что проведение праздников вылились ему не в один десяток талантов. Если юноша не заручится поддержкой знати, то его войско будет вынуждено двинуться в поход без какой-либо финансовой помощи, а это, в свою очередь, может привести к непоправимым последствиям. Александр не мог допустить подобного и был вынужден расплачиваться за желаемую поддержку тем, чем никогда особо не отличался — терпением. — Мы идем? — Александр резко вздрогнул от прикосновения любимого. Брюнет снова вывел его из мыслей, заставив вернуться в реальность. — Да, — впервые за вечер искренне улыбнулся царь, — я очень устал. Гефестион понимающе кивнул и подал знак стоящему позади македонца телохранителю. — Мы уходим? — заметив засуетившихся друзей, спросил Птолемей, наклонившись к брюнету. Получив от него кивок, высокий юноша с облегчением выдохнул. — Ну, наконец-то… А-а-а, а где опять Кассандр? Птолемей вытянул длинную шею и принялся искать глазами друга. К его негодованию, Кассандра не оказалось ни с лежащими на ложах гетерами, ни с заводящими всех гостей шутами. — Видят Боги, если он снова завалится ко мне в покои пьяный… — Пусть только попробует, — суровым голосом оборвал его Александр. — Я сказал что Кассандру, что Филоте: еще раз увижу их пьяными — велю выпороть на глазах собственных отрядов. — Выпороть? — приподняв бровь, Гефестион не сумел сдержать усмешку. — Ты хочешь выпороть своих командиров? — Нечего пить, — строго отрезал царь. — Пусть старики этим балуются, у нас же есть дела поважнее. Македонцы не стали спорить и замолчали. Птолемей взволнованно смотрел на Гефестиона, Гефестион, улыбаясь, смотрел на Александра, а Александр смотрел перед собой, стараясь не встречаться глазами ни с кем, кого вино уже давно лишило человеческого образа. К этому моменту перед юношами вырос Архелай, который быстро повел их к боковому выходу из зала, ведущему во внутренние покои. Когда до заветной двери оставалось несколько метров и Александр уже готовился вдохнуть грудью свежий воздух, музыка резко стихла, и гулкий голос взмахом меча разрезал повисшую тишину. — Повелитель, — донеслось до ушей царя, отчего он мгновенно замер. Быстро оценив ситуацию, юноша глубоко вздохнул и, собравшись, обернулся в сторону советника. Антипатр стоял возле ложа, которое, как предполагалось изначально, должен был занимать сын Филиппа. Его создали специально для царя и его ближайших соратников, и на протяжении не одного десятка лет оно было центром внимания всех гостей македонских застолий. Когда советник в начале празднества велел юноше занять отведенное для него место, тот категорически отказался, отдав предпочтение большому ложу в самом центре зала, и на протяжении всего праздника не то что не обмолвился с советником ни словом — он даже не взглянул в его сторону. Антипатр был вынужден единолично соблюдать македонские традиции и в одиночестве восседать на царском ложе без царя. Разумеется, это не осталось незамеченным, и уже к середине вечера зал наполнился шепотками о напряженных отношениях между Александром и его советником. Что на самом деле творилось на сердце старого македонца, не знал никто — никто, кроме него самого, всеми силами старающегося похоронить эти чувства глубоко в себе. Его руки не тряслись от злобы, и губы не поджимались от обиды… но карие глаза были переполнены жгучей болью, рвущейся из самого сердца. Антипатр видел, что Александр не доверял ему, он знал, что тот не придет к нему за советом, и от одной мысли об этом у мужчины обрывалось все внутри. Он был слишком верным царю человеком, чтобы покинуть его, и он слишком любил Македонию, чтобы пустить все на самотек. Только советник мог высказать царю все, что он думает, и Антипатр не мог упустить возможно последнего шанса сделать это. И именно поэтому он заставил музыкантов прекратить играть одним лишь взмахом руки — таким же властным, как у юного царя. — Я тебя слушаю, мой верный Антипатр, — впервые за весь вечер улыбнулся советнику Александр. Юноша повернулся всем корпусом к мужчине и устремил к нему свой взгляд. — Уж слишком ты хмурый для такого замечательного вечера. Неужели что-то случилось? На лице царя сияла улыбка, тело его было расслабленным, а в голосе чувствовалась забота. Со стороны казалось, что его действительно волновало состояние мужчины, но по острому взгляду, пронзившему его словно тысячи мечей, Антипатр сразу понял, что его выходка не на шутку разозлила Александра. Советник намерено привлек к нему внимание, лишив его возможности покинуть зал незамеченным. Царь пронзал мужчину ненавидящим взглядом, пока его лицо источало само добродушие. — Повелитель, праздники праздниками, но меня волнуют более насущные проблемы, — проигнорировав его ласковый тон, строго заметил Антипатр. Он спустился с пьедестала на несколько ступенек вниз, после чего вновь обратился к юноше. — Впереди нас ждет долгий поход, а страна остается безо всякой помощи и защиты. Я хотел бы поднять этот вопрос здесь и сейчас. На лице Александра не дрогнул и мускул. Антипатр прекрасно знал, как важна была для царя репутация, ведь его самого она занимала больше всего на свете, и потому он не нашел ничего действенней, чем публично задать ему вопрос. Конечно, пьяные свидетели имели меньшую ценность, однако, что Антипатр, что Александр знали, что сколько бы ни пили македонцы, стоило кому-то коснуться вопросов войны или государства, как они очень быстро трезвели. Поняв, что задумал Антипатр, Александр едва заметно повел бровью. — Антипатр, да что с тобой?! — вырвавшись из толпы пьяных гостей и попытавшись взобраться на ступеньки, обратился к советнику Парменион. Мужчина шатался из стороны в сторону и, даже подхваченный под руки красивыми юношами, едва держался на ногах. — Оставь моего мальчика в покое! Сегодня такой вечер, а ты опять лезешь со своими вопросами! — Хоть кто-то же должен! — гневно бросил ему Антипатр. — Я знаю, что это волнует всех в этом зале, но если никто не решается на этот разговор, его начну я! — Да чтоб тебя… — проворчал пьяный Парменион, попытавшись схватить советника за тунику. — Я сказал, оставь моего мальчика! Антипатр со злостью отмахнулся от руки пьяного друга и вновь повернулся к Александру. — Повелитель? — О чем ты хотел поговорить? — лишив голос прежней мягкости, царь расправил плечи и поднял на советника суровый взгляд. — Что такого мне не могут сказать мои верные воины и что, как ты говоришь, так сильно волнует мой народ? От всей показной добродушности юноши не осталось и следа. — Будущее, Александр, — уверенно произнес мужчина, — будущее нашего народа и нашей страны. — Да какое будущее… ты совсем уже из… — хотел было возмутить Парменион, но его неожиданно прервал сам Александар. — А разве я сделал не все ради этого будущего?! — нахмурив светлые брови, громко спросил царь. Повернувшись к гостям, он взмахнул руками. — Разве я не защитил границы, не наладил торговые пути, не обеспечил полисы продовольствием? Во всей Греции не осталось ни одного клочка земли, куда не ступили моя нога или ноги моих людей. Мне казалось, что я сделал все, чтобы наша страна ни в чем не нуждалась, — гости поспешно закивали, а кто-то даже разразился поддерживающими криками. Улыбнувшись своим людям, Александр повернулся к советнику и, смерив его внимательным взглядом, понизил голос. — Или же ты хочешь сказать, что я в чем-то не прав, Антипатр? — Все так, Александр, все так, — кивнул мужчина. — Тебе действительно удалось сделать многое за столь короткое время, и многие цари могли бы у тебя поучиться. Однако, — он вскинул голову, и его глаза вспыхнули в неровном свете факелов, — как долго это будет длиться? Год, два? Сколько еще в нашей стране будет сохраняться достигнутый тобой мир? Всем понятно, что он не будет длиться вечно. Глаза Александра расширились, а на виске забилась венка. И без того с трудом сдерживаемый гнев начал выбираться наружу, и юноша сжал кулаки, впиваясь ногтями в собственные ладони. — На что ты намекаешь? — помолчав, спросил он сквозь зубы. — Я хочу сказать, что пока ты сражаешься с Дарием, наша страна должна быть в полной безопасности. — В какой еще безопасности?! — взорвался Александр. Лицо его мгновенно покраснело от рванувшей ярости. — Пока на Востоке правит Дарий, Греция никогда не будет в безопасности! Рано или поздно они нападут на нас и отберут наши земли, храмы, людей, как делали это на протяжении сотен веков! — Мы больше не та разрушенная страна, Александр, — посмотрев на юношу сверху вниз, сурово отрезал советник. — Твой отец поднял страну с колен и превратил ее в самое могущественное государство во всем Западе. Одна наша армия чего только стоит. — Вот поэтому сейчас самое время навсегда освободить нас от гнета персов, — крикнул царь. — Нам впервые выпал такой шанс, и мы его не упустим! Лицо Александр горело от злости. Юноша опустил голову и глубоко вздохнул, восстанавливая дыхание и силясь прийти в себя после вспышки гнева. — А что будет, если ты умрешь? — вдруг донеслось до ушей Александра. Юный царь тут же вскинул голову и уставился на Антипатра. Тот стоял, скрестив руки, и сверлил его мрачным взглядом. — Что будет, если ты погибнешь в первой же битве? Что тогда будет с нашей страной? Александр прищурился. — Я не умру безызвестным, — вдруг заявил он как само собой разумеющееся. Его тон застал врасплох даже Антипатра. — Причем тут это?! — возмутился мужчина. — Я тебе говорю о будущем нашей страны, а не о славе. Если ты погибнешь… — Значит, погибну! — перебил его Александр. — Погибну героем, пронзив сердце Дария и освободив Грецию от гнета персов! Оторопевший Антипатр подался назад, опешив от такого напора, но, встряхнув головой, тут же пришел в себя. — А что станет с македонцами?! Что станет с македонцами, если они лишатся своего царя?! Об этом ты подумал?! В ответ на это юноша лишь пренебрежительно фыркнул. Благо, в зале все были пьяными — в противном случае, за эту выходку Александру пришлось бы дорого заплатить. — Наша страна и так столько вытерпела… — отказываясь верить, что перед ним действительно стоял сын Филиппа, покачал головой Антипатр. — Столько лет мы боролись за свободу, столько жизней было отдано… Неужели мы положили свои жизни ради того, чтобы через тридцать лет Македония вновь обратилась в руины?! Ради этого?! — Что ты хочешь услышать от меня, Антипатр? — гневно бросил ему Александр. Юноше уже было все равно, кто на него смотрел и кто его слышал. Злость окончательно затмила его разум. — Что ты хочешь от своего царя?! Скажи уже! К удивлению македонца, советник ответил не сразу. Он несколько секунд смотрел на юношу, прежде чем выдохнуть. — Наследника, — стиснув кулаки, ответил он. — Я хочу, чтобы ты подарил своему народу законного наследника и обеспечил нашу страну светлым будущим! От раздавшихся слов в зале, наполненном шепотками и изумленными голосами, мгновенно повисла гробовая тишина. Александр смотрел на Антипатра с яростью, тогда как в глазах Антипатра все еще теплилась надежда на понимание. Вопрос о наследнике уже несколько лет преследовал юношу. Если не брать в расчет Арридея, Александр был последним из царской династии аргеадов и единственным, кто мог продолжить свой род. Впервые за всю историю Македонии действующий правитель не просто не имел законных или незаконных детей, а даже не был женат. Отправляться при таком раскладе в поход было просто безумием, и, разумеется, никто из знати этого не поддерживал. Антипатр был одним из тех, кто открыто осуждал Александра за это. «Тебе нужен наследник» — повторял он снова и снова, пытаясь вразумить молодого правителя. «Он должен быть македонцем, он должен быть законным» — все это Александр слушал на протяжении двух лет, пока их отношения с советником не испортились окончательно. Конечно же, сам Антипатр винил во всем Гефестиона, видя в нем главную причину всех безумных поступков молодого правителя. В какой-то момент он даже пытался настроить против юноши влиятельных людей, но из-за талантов и происхождения Гефестиона его действия так и не возымели успеха. Сейчас же Антипатр, потеряв всякую надежду, решился на отчаянный шаг. Его планом было заставить Александра жениться, ведь даже такой вздорный мальчишка не посмел бы противиться мнению большинства, если бы прямо здесь и сейчас ему выставили такое условие. В этот самый вечер в главном зале дворца собрались все, кто так или иначе был нужен Александру. Даже царь со всей своей властью не сумел бы отказать советнику, ведь заяви он об этом публично, мгновенно бы лишился поддержки минимум десятка верных ему до сего дня людей. — Нам нужен наследник, — повторил Антипатр. — Только так ты сумеешь сберечь то, что было вверено тебе твоим отцом. Он смотрел на Александра в ожидании ответа. Вынужденные протрезветь гости переводили взгляды то на советника, то на царя, то друг на друга, но никто так и не решился прервать затягивающееся молчание. Вопрос стоял ребром, и, казалось, ответ мог быть на него только положительный… — Значит, наследник… — неожиданно для всех задумчиво протянул Александр. Он вдруг расслабился. Лицо его больше не было красным от гнева, даже наоборот — оно источало спокойствие и даже скуку. Хмыкнув, он скрестил руки и усмехнулся. — Только вот боюсь, что я уже не успею. Поход-то через неделю. — Поход может подождать, — чуя подвох, Антипатр нахмурил брови, — мы сейчас говорим о будущем Македонии. — Так и я об этом говорю. И говорил, и буду говорить, — царь вальяжной походкой двинулся навстречу мужчине, — неужели ты правда не видишь, что все, что я делаю, я делаю только на благо нашей страны? — Что за игры? — взбесившись от тона юноши, советник крепко сжал кулаки. — Нам всем нужно, чтобы ты женился и произвел на свет законного наследника. Только так ты сумеешь удержать власть и сохранить мир в Македонии. Александр замедлил шаг. — Я правлю только два года… — посмотрев себе под ноги, промолвил царь, — а вам уже нужен кто-то, кто займет мое место? — Это будет твой законный сын, — продолжал настаивать Антипатр, — твоя кровь и плоть. — И если я умру в первой битве, как все опасаются, вы готовы посадить на трон ребенка? Младенца? — Разумеется, у него будет регент. — Кто? — царь поднял на Антипатра глаза. — Кто будет править Македонией, пока мой сын не достигнет совершеннолетия? Все верные мне люди отправятся со мной в поход. Неужели вы доверите воспитание наследника, о котором так грезите, кому-то из непроверенных людей? Советник поджал тонкие губы. — К чему ты клонишь, Александр? — процедил он, спустя некоторое время. — Даже если сейчас этот вопрос и висит в воздухе, это не отменяет твоего долга перед родиной! Ты обязан произвести на свет законного наследника, хочешь ты того или нет! — Не хочу, — как гром среди ясного неба прозвучал ответ Александра. — Не хочу, чтобы мой сын родился и рос без меня, а моя жена проводила годы в одиночестве, молясь о моем возвращении. Я не могу ждать появления наследника, не могу откладывать поход. Я и так ждал два года! На юношу уставились сотни внимательных глаз, и люди с открытыми ртами внимали каждому его слову. — Но я разделяю твое беспокойство о судьбе Македонии, — продолжил царь, направляясь в сторону ложа. — Признаюсь честно, я думал об этом не один раз, и каждый раз приходил к выводу, что нет ничего вечного. Если мне будет суждено погибнуть, моя страна останется на растерзание врагам, а если выживу и продолжу свой путь, она станет лакомым куском для всех соседних территорий, — македонец приблизился к царскому ложу и взглянул на пылающего возмущением Антипатра, стоящего на ступеньках. — И к чему же ты пришел? — затаив дыхание, спросил советник. — Что собираешься делать? — Я хочу защитить не только Македонию, но и всю Грецию. Только так я могу быть спокоен за свой народ, пока идет война с Дарием, — Александр обернулся и оглядел всех присутствующих в зале. — Я не оставлю свой дом без защиты, — громко заявил он, — я всегда думал и буду думать только о благополучии греков. Именно поэтому я принял решение сразу назначить регента. Зал грохнул сотней голосов. — Как?! — Повелитель! — Как это регент?! — Кто?! — Регент?! Люди загудели, взрываясь криками шока и негодования. Гости тщетно пытались переорать друг друга, не в силах поверить в сказанное царем. Друзья Александра тут же встали ближе к ложу, готовые в любой момент рвануть на защиту царя, приготовилась и охрана. Антипатр застыл с округлившимися глазами, не в силах вымолвить ни слова, пока его товарищи пытались продвинуться вперед и высказаться. «Регент?!» — опешил советник. «Кого этот мальчишка собрался выбирать? Кто вообще может управлять страной помимо царя? Боги, что будет с Македонией? О чем он вообще думает?!» Внезапно Александр поднял руку, заставив присутствующих замолчать. — Есть только один человек, верный и преданный мне настолько, что я могу вверить ему управление всем государством. Это человек острого ума, имеет многолетний опыт в политике, храбрый воин и всеми уважаемый македонец. Только он может занять столь высокий пост, и только ему я могу доверить страну в свое отсутствие. От услышанных слов Антипатра затрясло. Он шагнул вперед и, положив руку на плечо царя, развернул его к себе. — Кто? — сжимая плечо юноши, резко спросил он. — Кого ты назначаешь регентом?! Александр вдруг улыбнулся и мягко сжал лежащую на его плече ладонь. — Тебя, — ответил царь. — Тебя, Антипатр. Советник застыл, не в силах поверить в услышанное. Юноша же тем временем развернул его к людям и приложил руку к сердцу. — Я, Александр, сын Филиппа, царь Греции, с этого дня назначаю своего советника Антипатра, сына Иолая, в свое отсутствие наместником Македонии. Я верю, что он будет править от моего лица справедливо и честно, и до тех пор, пока я не вернусь в столицу, будет защищать македонцев, обеспечивая им мир и процветание. Да здравствует регент Антипатр! — громко произнес Александр. — Да здравствует регент! — Да здравствует регент, ик… Антипатр! — вдруг рядом с советником вырос пьяный Парменион, широко улыбаясь, и хлопнул мужчину по спине, довольно расхохотавшись. — Похоже, в поход я отправлюсь-таки один! Хвала Зевсу… — Александр… — процедил сквозь зубы Антипатр, но большего сказать не успел. Тишина в зале снова разорвалась оглушительными возгласами. Но теперь в них не было ни грамма изумления или же недовольства — это были радостные крики приветствия нового регента. Советник прикусил губу и прикрыл глаза. Александр обыграл его в собственной же игре.***
Фила шла по длинному коридору македонского дворца в сопровождении нескольких служанок и стражников. Женщина не имела ни малейшего понятия, зачем она могла понадобиться Александру в столь поздний час, но, учитывая последние события, эта встреча не предвещала ничего хорошего. Судьба Филы должна была решиться еще два года назад, когда она, как и другие жены и фаворитки покойного царя, должны были покинуть дворец, однако, вопреки всем традициям и обычаям, молодой правитель ни разу не обмолвился об их выселении, тем самым дав им возможность сохранить привычный для них образ жизни. Они продолжали жить во дворце, вести светскую жизнь и занимались благотворительностью. Поначалу Фила с опаской отнеслась к такой благосклонности юноши, ибо она кто, как не она, знала вздорный характер Александра. Еще с детства он раздражал ее своей заносчивостью и поразительной способностью устраивать беспорядок и смуту одним своим присутствием, и поначалу женщина все время была в напряжении, ожидая, когда на ее голову наконец рухнет Дамоклов меч. Но, наблюдая вблизи за его правлением, она стала находить его поступку более логичные объяснения. Во-первых, в Македонии до сих пор не было законной царицы. Александр не был женат и, более того, судя по слухам, даже не собирался связывать себя узами брака в ближайшие несколько лет. Во-вторых, у юноши не было единогласной поддержки знати, которая пришла бы ему на помощь в случаи смуты. А Фила на этот момент еще обладала колоссальным влиянием и потому, находясь под боком, значительно играла ему на руку. И в-третьих, к чему женщина пришла после двухлетнего наблюдения за Александром — молодому царю было попросту не до правления страной. Она нередко становилась свидетельницей того, как загорались глаза юноши, стоило кому-то заговорить об армии, сражениях и победах, и как они гасли, стоило коснуться тем правления, народа или страны в целом. Фила видела, что мыслями Александр уже давно покинул Македонию и все, что происходило в стенах дворца мало его интересовало. Именно поэтому новость о регентстве Антипатра никак не удивила женщину, даже наоборот, для нее это было ожидаемым исходом. «Так что же ты хочешь от меня, Александр?» — прищурила взгляд Фила, высоко вскинув голову. Она долго обдумывала происходящее, но она так и не смогла найти причины, по которой Александр спустя два года внезапно решил поговорить с ней. Подойдя к тронному залу, македонка нахмурилась, увидев, что его двери были наглухо закрыты. Такого никогда не было при Филиппе, ибо мужчина всегда давал возможность обратиться к нему любому желающему, вне зависимости от статуса и положения. Конечно, Фила редко посещала тронный зал, только в дни праздников, но такое поведение Александра пришлось ей не по душе. Уж не закрывается ли он таким образом от своего народа? Заметив подошедшую македонку, стражники молниеносно ринулись к дверям и с громким скрипом распахнули их. Фила зашла, не дожидаясь приглашения. К ее удивлению, Александр находился в тронном зале не один. Рядом с ним стояли Пердикка и Леоннат, с которыми молодой правитель живо что-то обсуждал, а в центре зала играли девочки. Фессалоника и Адея бегали друг за другом, хватались за руки и кружились. Их звонкий задорный смех заполнял все вокруг, и Фила даже удивилась, что не слышала его из коридора. Она перевела взгляд на Александра — тот вроде бы слушал друзей, изредка кивая в знак согласия, но все его внимание было сосредоточенно на сестренке. С его губ не сходила теплая улыбка, и Фила невольно поразилась этой перемене — такой пылкий и несдержанный в обычное время, сейчас Александр выглядел необычайно расслабленно и мягко. Он смотрел на Фессалонику с такой любовью в глазах, будто в его жизни не было ничего важнее ее смеха и улыбки. Такая перемена не могла не удивлять, и Фила пришла в себя только тогда, когда Александр, заметив вошедшую женщину, перестал улыбаться и махнул рукой Архелаю. Тот тут же подошел к играющим девочкам и, сев на корточки, что-то им шепнул. Фессалоника и Адея радостно подпрыгнули на месте и, протянув руки, ухватились за ладони Архелая и вместе с ним покинули зал. Кивнув царю на прощанье, из зала вышли и Пердикка с Леоннатом. Двери с громким скрипом закрылись, отрезав Александра и Филу от остального мира. — Спасибо, что пришла. Надеюсь, я не оторвал тебя от важных дел? — он расслабленно откинулся на спинку трона. — Слышал, что жена Гарпала беременна. Поздравляю. Женщина вскинула голову и прищурилась. — Милостью Богов к концу осени у нас будет пополнение, — ровным голосом ответила она. — Что же, рад за вас, — посмотрев македонце прямо в глаза, равнодушно ответил царь. Фила хмыкнула, но не позволила дурным словам сорваться с ее языка. Такое отношение Александра не удивило ее — она давно заметила, что юному царю было все равно даже на такие грандиозные мероприятия. А между прочим, сезон свадеб в этом году был одним из самых масштабных и продолжительных за всю историю Македонии, и именно свадьба ее племянника Гарпала стала роскошнейшим и потрясающим событием, открывшим череду более сотни торжеств. Что аристократы, что простые солдаты спешили связать себя узами брака перед грядущим походом, ведь никто не знал, сколько он продлится, никто не знал, вернутся ли они домой живыми. Только друзья Александра не спешили обзаводиться супругами. Фила же прекрасно осознавала, что война не щадит никого, и не могла так рисковать своей семьей. Именно поэтому она еще с осени начала искать племяннику достойную партию, пока в итоге не остановила свой выбор на юной Нике — племяннице Пармениона, идеально подходившей Гарпалу что по статусу, что по происхождению. Договориться о свадьбе не составило труда, и уже через несколько месяцев слава о проведенном по случаю их бракосочетания торжестве гремела на всю Македонию, а Фила не могла нарадоваться своему успеху, способному уберечь и ее, и ее семью от предстоящих невзгод. А если волею Зевса родится мальчик, ее миссия точно будет завершена. — Впрочем, я позвал тебя не за этим, — спустя какое-то время, честно признался Александр. Он откинул голову на спинку трона, взглянув на женщину сверху вниз, — Скажи мне, Фила, что ты думаешь по поводу регентства Антипатра? От удивления македонка приподняла бровь. — Не думаю, что я тот человек, который имеет право высказывать тебе свое мнение на этот счет, Александр. — И все же, — юноша в упор посмотрел на нее, — что ты думаешь об этом? — Думаю, у тебя не было выбора, — немного подумав, ответила Фила. — Он лучше всех разбирается в политике, к тому же, много лет был советником Филиппа. Хоть у него и не самое достойное происхождение, думаю, вряд ли кто-то подходит на эту роль лучше, чем он. Александр молча выслушал ее, а после облегченно выдохнул. Это удивило женщину еще сильнее. — Я рад, что у нас с тобой схожие мысли. Мне было это важно. Фила не поняла того тона, с которым царь произнес эту фразу. То ли он проверял ее, то ли издевался. — Зачем ты меня вызвал, Александр? — бывшая царица высоко подняла голову. Ей совсем не хотелось играть с македонцем, тем более, что этот бесстыжий мальчишка стал весьма опасен. — Я вызвал тебя, чтобы сообщить тебе новость, — оперившись на подлокотники, юноша поднялся с трона, — думаю, тебя это обрадует. — И что меня должно обрадовать? — нахмурила темные тонкие брови женщина. — На празднике я объявил всем, что Антипатр будет регентом. Ты же, Фила, в свою очередь, — Александр сделал паузу, — станешь его правой рукой. Черные глаза женщины непроизвольно округлились. — Я хочу, чтобы ты стала управляющей дворцом, — твердо произнес Александр, посмотрев на женщину сверху вниз. От неожиданности Фила застыла. Этот вздорный мальчишка, Александр, переворачивал все возможные устои с ног на голову. Ему было все равно, что перед ним стояла некогда конкурентка его матери, ему было все равно, что с этой женщиной он практически не разговаривал. Александр знал о ее влиянии, и этого было достаточно, чтобы даровать ей власть, о которой она не могла мечтать даже при жизни своего покойного мужа. Погрузившись в раздумья, Фила опустила глаза в пол. Тем временем, Александр спустился с пьедестала и медленно двинулся в сторону выхода. Когда юноша проходил мимо женщины, она нашла в себе силы заговорить. — Твоей матери это не понравится, — предупредила его Фила, осознавая, какую бурю вызовет во дворце ее назначение на эту должность. — А мне все равно, что об этом подумает моя мать, — оскалился Александр, бросив на женщину острый взгляд. — Я здесь царь. Он вскинул голову и продолжил идти вперед. И как только он достиг дверей, до его ушей дошел ответ Филы. — Как прикажете, повелитель.***
В столице Македонии опустилось солнце. Ещё недавно багровое небо постепенно заливалось лиловыми красками, темнея все сильнее с каждой минутой, пока полностью не окрасилось в кромешно-черный цвет. Животные и птицы затихли, природа замерла, залитая тенями. Стих даже шелест деревьев, что качались из стороны в сторону, словно древние титаны. Ночь уверенным шагом гуляла по окрестностям, заглядывая в каждый уголок, где еще совсем недавно кипела жизнь. Город погружался во мрак, полностью отдавшись сотворенью тени. Аристандр стоял на балконе македонского дворца и, закрыв глаза, вдыхал прохладный ночной воздух. Высоко над ним на ясном безбрежном небосклоне сияла полная луна. Она светила так ярко, что провидец даже с закрытыми глазами ощущал ее силу. Он чувствовал, как лунный свет заполнял его, вдыхал в него жизнь, растекался по венам, придавая уверенности в собственных силах. Аристандр никогда не чувствовал себя так хорошо, как в полнолуние. Казалось, боги понимали его с полуслова, и он, будучи их верным слугой, с трепетом и благоговением внимал каждому их ответу. Простояв в молитве на балконе не один час, ликиец, наконец, открыл глаза. Луна была такой же ослепительной, и он был вынужден прищуриться, чтобы выдержать всю мощь ночного светила. Попытавшись шевельнуть пальцами, он обнаружил, что его земное тело было не таким устойчивым, как его разум и, находясь длительное время в неподвижности, окоченело. Аристандр принялся сжимать и разжимать кулаки, а после размял шею. Потустороннее всегда было для него гораздо ближе, нежели земное, и потому, поймав себя на этой мысли в очередной раз, он недовольно выдохнул. Как было бы прекрасно навсегда остаться по ту сторону луны. Сумев вернуть телу прежнюю подвижность, Аристандр снова поднял взгляд к небу. Поход начинался завтра, и он вместе с Александром и другими должен был начать новую главу в своей жизни. Впереди их ждало много побед, поражений, смертей, боли, радости, света и тени. Провидец видел, каким тернистым будет их путь, видел, насколько он будет масштабным и долгим. Он уже знал, кто не вернется домой, а кто вернется, но будет уже не тем. Аристандр все это видел, но молчал. Каждое его слово имело силу и, скажи он лишнее, это неминуемо привело бы к последствиям. Нужно уметь не только слушать Богов, но и находить в себе силы принимать их ответы, а это стоит людям поистине титанических усилий. В очередной раз вознося молитву небесному светилу, провидец почувствовал, как что-то скользнуло около его ноги и опустил взгляд. В ярком свете луны блеснула зеленая полоска. Она быстро двигалась, проползая мимо, и явно старалась удалиться, оставшись незамеченной. Аристандр молча взмахнул рукой, скрыв змею под своим гимантием. — Не хочешь подойти ближе? — вернув все свое внимание луне, нарушил тишину провидец. — Сегодня Геката сильна как никогда. — Неудивительно, что мои свечи гасли, едва я их зажигала, — позади мужчины послышались шаги, и уже через мгновение рядом с ним выросла фигура, облаченная в красную длинную тунику. — Жаль, мы не можем помолиться в храме, как полагается, — продолжил Аристандр с непроницаемым лицом, — вместе жрец Амона и жрица Диониса могли бы сделать куда большее, чем это. Стоящая подле него женщина презрительно усмехнулась. — А чего ты ожидал, Аристандр? Думал, эти варвары, что каждый вечер насмехаются над богами, опомнятся в последний момент? Скорее Олимп рассыплется в пыль, чем македонцы станут набожными. Порыв ветра подхватил длинные волнистые волосы эпирки, перебросив их на одну сторону. — Как же я их ненавижу… — глубоко вдохнув, прошептала женщина, — если бы не ты, я вообще не знаю, как смогла бы выдержать здесь столько лет. Ликиец промолчал, но в его голове невольно всплыло воспоминание об их первой встрече. Они оба были молоды и очень набожны. Они были единственными во всем македонском дворце, кто умел видеть не только земное, но и потустороннее. Пускай они никогда не разговаривали при свете дня, но стоило Гекате зажечь свои факелы и луне взойти на небо, как души жреца и жрицы находили друг друга, где бы ни находились их физические тела. — Твоя жажда отмщения ослепила тебя, — смотря прямо перед собой, с легкой ноткой печали в голосе заметил жрец. — Филиппа больше нет, твой сын на троне. Все именно так, как ты и мечтала, вот только…- Аристандр опустил глаза, — ты снова несчастна. От услышанных слов глаза эпирки запылали. Она резко развернулась к мужчине всем телом, а ее лицо исказилось звериным оскалом. — Не смей жалеть меня! — практически по-змеиному прошипела женщина, сжав кулаки до отметин от острых ногтей на коже. Какой бы красивой ни была Олимпиада, в моменты ярости она становилась самой настоящей гарпией. Весть о регентстве Антипатра разбила сердце женщины на части. В тот вечер она кричала, сыпала проклятьями и даже плакала, но так и до конца и не осознала, как Александр мог так с ней поступить. Олимпиада до последнего верила, что сын назначит ее регентом, вверит ей власть, и она, пройдя столько унижений и боли, наконец, отомстит за себя. Антипатру, этому треклятому псу Филиппа, она мысленно уже давно отрубила голову, а ненавистных соперниц сварила заживо. Почему все пошло не так? Почему Александр ее не простил? Олимпиада провела не один час в молитвах, пытаясь получить ответ на этот вопрос, но, сколько бы ни прошло богослужений, ответ не менялся — нужно ждать. Ждать, пока ее упрямый и честолюбивый сын простит ее. Закипая от злобы, женщина заскрипела зубами. Сейчас она проклинала каждого македонца, что находился сейчас в этом дворце. Жрец слегка нахмурился, почти физически ощущая исходящие от нее волны злости, и повернулся к ней. — Поликсена, — вдруг раздалось из уст Аристандра, отчего эпирка невольно вздрогнула. Злость в ту же секунду будто смыло ледяной волной, потушив бушующий в ее сердце пожар. Царица уже и не помнила, когда ее в последний раз называли ее именем жрицы, и услышать это сейчас было… отрезвляюще. — Ты ведь уже знаешь ответ. И я его знаю. — Я не собираюсь мириться с этим, — сквозь зубы процедила жрица, разворачиваясь лицом к луне и впиваясь пальцами в перила. — Только я могу его защитить, только я могу ему помочь! — Мы оба знаем истину. — Он может оступиться! Ему могут заморочить голову! — тут же возразила Олимпиада. На эти слова Аристандр лишь покачал головой. Он сделал глубокий вздох, после чего медленно поднял руку и протянул ладонь жрице. Недолго думая, женщина протянула свою в ответ. — Я буду рядом, — прошептал ликиец, мягко коснувшись пальцами руки женщины. Они стояли вдвоём на балконе при полной луне, пока маленькая зеленая змея, что высунулась из-под рукава мужчины, неспешно переползала к своей хозяйке. Аристандр едва ощутимо, почти трепетно сжал пальцы Олимпиады. — Я не дам ему уйти от своей судьбы. Клянусь Амоном. Змея переползла к женщине и, обвив ее запястье, словно браслет, замерла. Олимпиада задумчиво взглянула на любимицу, после чего подняла глаза к ночному небу. — Храни его Дионис, — вздохнула женщина, почувствовав, как разговор с другом лишил ее последних сил. Они молча стояли под холодной луной, переплетя пальцы, и это едва ощутимое тепло чужих ладоней было единственным, что держало их мысли здесь, на земле, не позволяя вновь унестись в темное небо. Но спустя некоторое время Олимпиада наконец кивнула сама себе и, осторожно высвободив ладонь, развернулась и двинулась во мрак македонского дворца. — Я буду молиться о нем, — едва слышно сказала она напоследок и судорожно вздохнула, — буду молиться каждый день. Аристандр обернулся на женщину. Ему, как провидцу, была открыта истина, которую эпирская колдунья не могла знать. — На твоем месте я бы молился о Гефестионе. Едва услышав это имя, женщина застыла на месте. Он медленно обернулась на ликийца, устремив на мужчину мрачный взгляд. — Пока дышит этот юноша, наше солнце будет сиять в безоблачном небе, — с непроницаемым лицом озвучил пророчество Аристандр — но как только он издаст свой последний вздох — наступит закат. Это и будет конец. Мужчина обернулся и поднял свой взгляд к небу, взывая к Гекате. — Конец для всех нас. Олимпиада с недоумением посмотрела на жреца, озаряемого лунным светом. Посмотрев на него несколько секунд, она подняла голову и уставилась на белоснежную луну, сияющую в ночи. В тот же момент ее прошибло резким осознанием. Если Александр — само македонское Солнце, то у Македонии должна быть и своя Луна. Гефестион должен жить как можно дольше. Луна не должна погаснуть.