Александр

Близилась вторая осень Александра в качестве царя. Жаркие летние дни понемногу сменялись теплыми, а холодный северный ветер гнал к югу первые дожди. Деревья и трава еще продолжали радовать глаз яркой зеленью, но, несмотря на это, жители Греции уже начали подготовку к главному осеннему празднику — Празднику урожая. В больших городах, таких как Афины, Коринф, Дельфы, воздвигались статуи богини Деметры, и совершались первые богослужения. Жрецы отправлялись на сбор урожая вместе с простыми жителями, и все как один воздавали почести великой богине, хранившей эллинов и благоволившей им на протяжении тысячи лет. Обострившаяся борьба за власть и траур по почившему македонскому царю не позволили провести торжество в прошлом году с должными ему пышностью и размахом. Этой же осенью праздник урожая должен был стать великим событием не только как дань благодарности богине плодородия, но и как символ власти нового правителя, сумевшего объединить всю Грецию, как демонстрация силы македонского народа. Жители Пеллы, привыкшие к роскоши и масштабности празднеств во время правления Филиппа, с нетерпением ждали дня, когда можно будет своими глазами увидеть, что приготовил для них новый царь. Никто не сомневался, что Александр не уступит отцу, и этот праздник урожая станет одним из грандиознейших торжеств, что когда-либо проводились в Пелле. Македонцы, повидавшие слишком много крови, потерявшие больше, чем могли вынести, уставшие от бесконечных битв и смертей, всем сердцем верили, что молодой царь, разобравшись с призраками прошлого, наконец принесет им мир и процветание, которого они так долго ждали… Однако их надеждам не суждено было сбыться. Едва Александр вернулся во дворец, как в Македонии было объявлено о начале войны с Персией.

***

Объявление о походе было сделано в первые дни осени, и уже к середине месяца по приказу Александра в Македонию прибыли тысячи лучших воинов со всей Объеденной Греции. Официальным поводом для войны с Персией македонец объявил отмщение за некогда сожженные персами греческие святыни. Александр преподносил себя как героя, миссиями которого было вернуть эллинам их былое величие, восстановить храмы и наказать тех, кто однажды посмел покуситься на их свободу. Несмотря на то, что этот повод вызывал сомнения у греков, так как последняя святыня на территории персов была уничтожена более ста лет назад, никто так и не решился выступить против решения македонского царя. Все боялись гнева Александра и потому молча высылали отряд за отрядом, пополняя его армию своими лучшими воинами. Когда набор новобранцев был практически окончен и казалось, что молодой правитель успокоился, к удивлению всех было объявлено и о повторном расследовании убийства царя Филиппа. Александр стал открыто выражать свои сомнения по поводу обстоятельств смерти отца и того, что Павсанию удалось совершить преступление без чьей-либо помощи. Он дал начало масштабному расследованию, и каково же было всеобщее удивление, когда спустя год после смерти македонского царя меньше, чем через неделю истинный виновник убийства был найден. Им оказался никто иной, как сам Дарий. Александр публично заявил о том, что перс так сильно опасался похода Филиппа на Восток, что лично велел убить македонца еще до его начала. Павсаний же пал жертвой подкупа, и даже если бы его не убили люди самого юноши, то ему бы все равно бы не удалось сохранить жизнь — он бы был убит персами как нежелательный свидетель. Таким образом, для начала войны с Персией у Александра добавился еще один повод — личный.

***

Спустя несколько недель после прибытия новобранцев в Пеллу началась полномасштабная подготовка к походу. В связи с тем, что македонская армия имела свою уникальную, некогда разработанную Филиппом тактику, каждый из новоприбывших солдат обязан был пройти ускоренный курс переподготовки. Ответственным за это Александр назначил Филоту, и, невзирая на то, что юноша был самым молодым из его командиров, именно ему царь поручил превратить толпу солдат в единый механизм, четко выполняющий его приказы. Хоть многие опытные полководцы не разделяли решения царя по поводу назначения юноши, Парменион оказался одним из немногих, кто полностью поддерживал выбор правителя. Он всегда придерживался позиции «уступи дорогу молодым» и потому был искренне рад, что Александр выбрал его старшего сына в качестве ответственного за подготовку новой сорокатысячной армии. Помимо Филоты царь привлек к обучению новобранцев и его младшего брата — Никанор стал ответственным за физическую подготовку солдат. Под его началом от рассвета до заката армия лучших из лучших упражнялась под стенами Пеллы, день ото дня улучшая свои навыки. Александр лично проверял ход подготовки и потому всегда находился подле солдат. Он знакомился с каждым из них, запоминал имена и позиции, чтобы в дальнейшем с легкостью представить, где мог бы находиться каждый из них во время грядущих сражений. Как и когда-то Филипп, македонец велел подготовить для каждого солдата собственное обмундирование, которые бы идеально подходило под его телосложение. У кузнецов были заказаны тысячи уникальных видов оружия, каждое из которых отличалось по длине, весу и форме. Никогда до сего дня в Греции не видели настолько тщательной подготовки армии и, более того, никогда не видели, чтобы хоть кто-то был готов потратить на ее содержание столько, сколько на нее тратил Александр. Македонская казна уменьшалась все сильнее с каждым днем, и к началу третьего месяца подготовки она едва не опустела вовсе, однако самого царя это мало волновало. Он не мог думать ни о чем, кроме войны, он не мог думать ни о ком, кроме Дария.

***

— Скажи мне, что к концу этого месяца моя армия будет готова, — Александр барабанил пальцами по столу, не сводя с молодого командира сурового взгляда, — скажи, что зима еще не наступит, а мы уже будем стоять у берегов Геллеспонта. — Нет, — твердо ответил Филота, который ни разу за весь доклад не опустил взгляда, — нам понадобится еще минимум три месяца, чтобы привести ее в должное состояние. Александр глубоко вздохнул и, стиснув зубы, молча откинулся на спинку стула. Он продолжал прожигать взглядом сына Пармениона, пока внутри него разгоралось настоящее пламя. Юноша был уверен, что подготовка к походу займет гораздо меньше времени, ведь ему прислали лучших из лучших, однако, на практике все оказалось с точностью до наоборот. Коринфийцы не могли усвоить слаженность фаланги, иллирийцы постоянно устраивали стычки, а большая часть афинян до сих пор отказывалась подчиняться македонским командирам. В греческом мире еще никогда не было настолько разношерстной армии, и потому ни сам Александр, ни его военачальники до сих пор не могли найти должного подхода к большей ее части. Это стало для юноши настоящей проблемой, так как слаженность войска была одним из немногих козырей, с которым он собирался противостоять персам. На Востоке их ждало немало испытаний, и, еще будучи ребенком, Александр был наслышан о несокрушимых колесницах Дария, об его элитных подразделениях и непобедимых отрядах, о загадочных прирученных зверях, которых персам удалось превратить в смертоносное оружие, но самой главной силой, тем, что на протяжении сотни лет делало Персию непобедимой, была численность ее войска. Македонцам противостояла не просто большая армия, а самая большая во всем мире армия, имеющая в своих рядах поистине невиданную ранее мощь, и если у них не будет ещё и слаженности, то шансы на победу и вовсе приблизятся к нулю. Александр прекрасно это понимал, как и понимали все, кто сейчас находился с ним в зале заседаний, однако лишь немногие из них знали, почему решение об отсрочке так тяжко далось их молодому правителю. — Все свободны, — процедил сквозь зубы царь, разорвав повисшее молчание. Зал заседаний опустел практически сразу. Хоть македонцы и были встревожены состоянием царя, никто не решился задавать ему вопросы, и все, что им оставалось — это бросать растерянные взгляды в сторону юноши, надеясь, что тот передумает и вернется к обсуждению планов. Однако Александр лишь откинул голову назад и, потерев переносицу, закрыл глаза. Он явно не был готов к такому повороту событий. Наконец большая часть военачальников покинула зал, и грохот захлопнувшейся двери отрезал оставшихся здесь от внешнего мира. Переглянувшись между собой, самые близкие люди Александра наконец осмелились приблизиться к царю и встали тесным кругом около него. — Александр… — не скрывая тревоги в голосе, Парменион первым нарушил тишину, — ты же знаешь, это будет лучшим решением. Македонец смотрел на юношу, но, поняв, что не получит от того реакции, перевел обеспокоенный взгляд на сына. — Армия не готова, — словно озвучивая приговор, вновь повторил Филота. От его глаз не укрылось, как от этих слов дрогнули губы Александра, — по отдельности они, безусловно, талантливы, но вместе — это змея с несколькими головами, которые так и норовят покусать друг друга. Я ничего не могу с этим сделать. Нам нужно больше времени. Александр медленно убрал от лица ладонь и поднял тяжелый взгляд на юношу. — У меня нет этого времени, Филота, — дрожащим от едва сдерживаемой злости голосом заметил царь. — Я должен выдвигаться в Персию. Понимаешь меня? Должен! Глаза Александра метали молнии, и только удушающее понимание того, что Филота был прав, не позволяло македонцу потерять остатки самоконтроля. Будь юноша во власти своих желаний, он бы двинулся в поход еще месяц назад, но молодой царь лучше всех понимал, на чьей стороне тогда была бы победа. Не желая допускать даже малейшей возможности поражения своей армии, Александр усмирил свою гордую натуру, и это далось ему тяжелее любого испытания. Царь отвернулся от Филоты и, сжав подлокотники до боли в пальцах, стал погружаться в себя, позволяя мрачным мыслям полностью завладеть его разумом. — Ты еще успеешь сразиться с Дарием, — по залу заседаний вдруг прокатился низкий голос Антипатра. Все разом повернулись на советника, но тот даже не обратил на это внимания, не сводя пристального взгляда с юноши. — Даже если подготовка армии идет не так гладко, рано или поздно мы добьемся должного результата. Александр поднял злые глаза на советника, едва сдерживаясь от резких слов, но, хмуро оглядев серьезного Антипатра, все же нашел в себе силы промолчать. Юноша устало выдохнул, а затем, медленно поднявшись с трона, направился в сторону выхода. Вслед за ним двинулись Гефестион, Пердикка и Леоннат, которые на протяжении всего собрания стояли за македонцем, словно тени. — Александр, — напоследок окликнул царя советник, — прошу тебя, не принимай поспешных решений! От услышанных слов Александр замер на месте. — Поспешных решений… — едва шевеля губами, прошептал он. Жгучая обида с новой силой обожгла сердце юноши, и он уже не смог найти в себе силы, чтобы суметь хоть как-то противостоять собственным эмоциям. — Так ты это называешь? — юноша обернулся на мужчину, и перед его глазами снова пронеслись наполненные ядом строки из письма, которое тот посмел от него скрыть. Год назад, когда Александр только взошел на престол, персидский царь Дарий решил лично поздравить юношу и, прислав во дворец гонца из Персеполя, передал с ним письмо провокационного характера. Перс открыто высмеивал юношу, называя правителя соседнего государства «несмышленым мальчишкой», а прознав про детскую мечту македонца отправиться на Восток, ехидно подчеркнул: «Ты успеешь постареть за то время, которое тебе понадобится для того, чтобы только пройти по моим владениям». Тогда письмо попало в руки Антипатру, и он, справедливо опасаясь, что юноша может бросить терзаемую восстаниями страну и умчаться на Восток, принял решение повременить с передачей послания и отдал его ему лишь этим летом. Как считал сам Антипатр, принятое им решение было верным — письмо подействовало на Александра как красная тряпка на быка. Прочитав его, македонец пришел в такую ярость, что в тот же день отправил Дарию письмо, в котором поклялся залить персидской кровью все приграничные с Грецией реки. Александр был уверен, что это спровоцирует перса и тот первым нанесет удар, однако в ответ юноша получил еще большее унижение. Угроза македонского царя вызвала лишь смех со стороны Дария, и он отмахнулся от его слов, сравнив их с жужжанием мухи. Это был один из страшнейших ударов по самолюбию Александра, и македонец в мгновение ока возненавидел персидского царя так сильно, как никого и никогда в своей жизни. Он спал и видел, как пронзает сердце Дария мечом, с наслаждением представляя, как по лезвию стекает еще горячая кровь. В какой-то момент ненависть к персу настолько сильно завладела Александром, что он возжелал, чтобы вместе с ним эту ненависть разделил и весь его греческий мир. И именно тогда македонец нашел выход своей ненависти. Это была война. — Я не изменю своего решения, — глухим безжизненным голосом произнес царь. Голова Александра пульсировала от тупой боли, и кровь в висках мерно стучала ей в такт, — как только армия будет готова, мы выдвигаемся в поход. — Александр… — только и успел произнести советник в ответ, как вдруг Александр схватил стол и с яростью перевернул его. — Я сказал, что не изменю решения! — закричал юноша под шелест разлетевшихся по комнате карт. — Я сотру улыбку Дария с его лица и лично вырву его сердце из груди! Лицо македонца стало багрово-красным, а вены на висках вздулись с такой силой, что со стороны казалось, что они лопнут в любую секунду. Испугавшись за состояние царя, Парменион с Антипатром одновременно бросились к юноше, но их опередил стоявший рядом с Александром Гефестион. Юноша обхватил царя за плечи и развернул к себе лицом, и тот, к удивлению старших македонцев, мгновенно замер. Юноши несколько секунд прожигали друг друга взглядами, и Александр вдруг обмяк в чужих руках. Гефестион же молча закинул его руку себе на плечо, позволяя Александру опереться на себя, и медленно повел царя к выходу из зала заседаний. Вслед за ним вышли и другие друзья Александра, оставив в комнате лишь советника да военачальника царя. — И что это сейчас было? — сквозь зубы спросил Антипатр, прожигая хмурым взглядом спины уходящих македонцев. Парменион тяжело вздохнул и лишь молча пожал плечами.

***

      В столице опустился вечер. Холодный ветер гулял за окном, а первые капли дождя уже коснулись македонской земли. Александр сидел нахмурившись и, подперев одной рукой щеку, другой перебирал листья лавра на своем венке. Он выглядел чересчур задумчивым, даже мрачным, и несмотря на то, что сегодняшний день уже подходил к концу, тяжелые мысли все равно отказывались покидать его светлую голову. Помимо самого юноши в тронном зале находились и трое его лучших друзей — Гефестион сидел на ступеньках у трона, Птолемей стоял напротив царя, а Кассандр, облокотившись спиной о стену, ковырял сандалиями каменный пол. Уже долгое время никто из них не решался нарушить ту тишину, что грозовой тучей повисла в воздухе, и лишь когда за окном начался ливень, а шум дождя целиком заполнил комнату, один из македонцев решил предпринять попытку вытащить Александра из бездны поглощавших его мрачных мыслей. — Я подготовил отчет, — в надежде привлечь внимание царя, громко произнес Птолемей. Юноша протянул царю сверток бумаги, на котором он изложил подробный отчет о своем визите в Афины. — Я описал все, о чем ты просил. Может быть, глянешь хотя бы одним глазком? Птолемей стоял напротив Александра с протянутой рукой и пытался выдавить из себя нечто, что хотя бы отдаленно напоминало улыбку. Вид у него был отчаявшийся, но несмотря на это, он продолжал внимательно смотреть на царя, грея в душе надежду, что его многочасовые труды не были напрасны. Однако шло время, а Александр, который так и продолжал перебирать пальцами лавровые листики на венке, даже не обернулся в его сторону. Сглотнув ком горькой обиды, Птолемей опустил руку и молча отвел взгляд в сторону. В комнате вновь повисло молчание, а напряжение в ней стало ощущаться пуще прежнего. Неизвестно, сколько прошло времени, прежде чем в комнате вдруг раздалось несколько глухих ударов. Кассандр, стоящий у стены, несколько раз ударил по ней ладонью. Друзья Александра хмуро посмотрели на него, а юноша, сумев привлечь желанное внимание, наконец откинулся от стены и вальяжной походкой двинулся в сторону Александра. Подойдя к трону, он поймал на себе недовольный взгляд Гефестиона, но, не придав ему никакого значения, спокойно остановился прямо перед царем. Кассандр долго всматривался в мрачное лицо друга и уже, казалось, был готов сказать ему не самые приятные слова, как вдруг, к большому удивлению троицы, расплылся в лукавой улыбке. Он медленно наклонился к Александру и, не отводя от него взгляда, резким движением вырвал из его рук лавровый венок и бросился прочь в сторону. — Ты что творишь?! — опешивший Александр тут же вскочил с трона. Всю мрачность царя сняло как рукой. — А ну быстро верни! — Не-а, — отбежав еще дальше от трона, засмеялся Кассандр и показал другу язык. Юноша надел на голову венок и, убедившись, что тот держится достаточно крепко, принялся кружиться по залу. — Кассандр! — со всей злости крикнул ему царь, — Я сказал тебе вернуть венок! Но в ответ Кассандр не просто отказался вернуть царский атрибут, а, расплывшись еще в более широкой улыбке, продолжил кружиться по залу, хватаясь руками то за одну колонну, то за другую. Юноша дразнил правителя снова и снова, пока в какой-то момент, встретившись с ним взглядом, не понял, что тот едва сдерживался, чтобы не броситься на него с кулаками. Тогда Кассандр внезапно замер и, проведя рукой перед собой, состроил максимально серьезное выражение лица. — Что там с отчетом, Птолемей? — театрально понизив голос, он обратился к высокому македонцу. Кассандр демонстративно выгнул грудь колесом, а руки завел за спину. — Я слышал, твой визит в Афины прошел крайне удачно. Не расскажешь ли нам, как все было? Птолемей непонимающе захлопал глазами, а после перевел вопросительный взгляд в сторону Гефестиона. — Царь прав, — подыгрывая другу, вдруг отозвался брюнет. — Разве ты не должен был явиться к нему с отчетом? — Гефестион кивнул в сторону сына Антипатра. Птолемею понадобилось чуть больше времени, чтобы догадаться, о чем сейчас говорили его друзья, но стоило ему уловить суть, как он тут же просиял. — Вот мой отчет, повелитель, — произнес юноша, протягивая бумажный сверток Кассандру, — здесь все, что вы просили. Кассандр несколько раз провел пальцами по невидимой бороде, после чего взял в руки свиток и, драматично взмахнув им перед собой, раскрыл и принялся читать его с серьезным видом. — Вы что устроили?! — веселье троицы было нарушено громким голосом Александра. Царь переводил возмущенный взгляд то на одного македонца, то на другого, но, не найдя признаков раскаяния на лицах ни у одного из них, стал закипать ещё сильнее. — А ну быстро прекратили! Думаете, это смешно?! — Вообще-то, здесь все очень серьезно, — сухо отрезал Кассандр, пожав плечами, — видел бы ты, какую работу проделал Птолемей. Похоже, придется повысить его в следующем месяце. Юноша продолжал играть роль царя, пока настоящий царь метал в него молнии из глаз. Поняв, что Кассандр не собирается отдавать ему венок, Александр, крепко сжав кулаки, ринулся прямо на македонца. — Кассандр! — закричал он, подбежав к юноше. Царь уже был готов схватить Кассандра за тунику, однако, ускользнувший в последний момент брюнет успел спрятаться от него за высокую фигуру Птолемея. — Защищать царя! — закричал Кассандр, крепко держась за спину друга и прикрываясь им как щитом. — Я тебе покажу царя! — пытаясь достать брюнета, крикнул в ответ Александр. — Отойди, Птолемей! Они втроем так и продолжали кружиться по залу, оттаптывая друг другу ноги, пока в один момент Кассандр не заметил безучастно сидящего у трона Гефестиона. Брюнет выждал, пока Александр предпримет очередную попытку схватить его, а после резким движением схватил сына Аминтора за руку и притянул к себе. — Вот будешь знать, как нападать на македонского царя! — показав ему язык, громко произнес Кассандр, прячась за спинами уже двух македонцев. Глаза Александра пылали огнем. Он все пытался добраться до брюнета, но высокие фигуры Птолемея с Гефестионом никак не позволяли ему этого сделать. — И ты ему еще потакаешь, Гефестион?! — попытавшись отодвинуть юношу, Александр понял, что тот намеренно не давал ему дотянуться до Кассандра. — Ничем не могу помочь, — улыбнулся в ответ Гефестион, закрывая своим телом друга, — царь есть царь. — Какой еще царь?! — возмущению Александра не было предела. Юноша уже хотел было наброситься на двух македонцев, что сейчас предательски защищали псевдоцаря, однако, в тот самый момент, когда Александр уже было схватился за их туники, Кассандр по своему обыкновению запнулся в собственных ногах. Македонец, поняв, что летит на пол, схватился руками за Гефестиона и Птолемея, а те, в свою очередь, потащили за собой самого Александра. В комнате раздался глухой шлепок, а следом воцарилось гробовое молчание. Дождь продолжал шуметь за окном, тогда как юноши лежали на полу, боясь даже пошевелиться. Прошла одна секунда, вторая, как вдруг громкий раскатистый смех четырех македонцев заглушил собой все вокруг. Громче всех смеялся Александр, который раскинув руки в стороне, позволил всем накопившимся эмоциям выйти наружу. Насмеявшись от души, юноша зажмурился, а затем выдохнул от внезапно накатившего на него облегчения. Александр больше не слышал ни шума дождя, ни мрачных мыслей, которые преследовали его с тех пор, как он получил лавровый венок. Хвала Богам, у него были друзья, друзья, которые всегда заставляли его смеяться, а значит, жить дальше.

***

      Вечер. В македонском дворце впервые после смерти Филиппа раздавалось непрекращающееся грохотание барабанов. Громкий, ритмичный, звучащий единой линией звук поглотил всех жителей Пеллы, став кульминацией празднеств, длившихся девять дней. Из-за того, что на протяжении всей осени Александра волновала лишь его новая армия, Праздник урожая в этом году был проведен с тем же сомнительным успехом, что и в прошлом. Антипатру едва удалось уговорить юношу выделить из казны хотя бы малую долю средств, на которые он самостоятельно пытался организовать для народа хоть какое-нибудь подобие торжества. Ответная реакция македонцев не заставила себя долго ждать, и уже спустя через неделю после праздника до советника стали доходить тревожные слухи о возмущении народа по поводу пренебрежительного отношения молодого царя к местным обычаям и традициям. Впереди их ждал великий поход, и Александр не мог отправиться в него, не заручившись благосклонностью македонцев — это всегда было для правителей дурным предзнаменованием. Не на шутку обеспокоенный всем этим, Антипатр решил во что бы то ни стало исправить положение и сохранить репутацию царя. Единственным человеком, кто решился помочь в этом вопросе советнику, стал прорицатель почившего царя — Аристандр. И если Антипатра волновало мнение народа о царе, то ликийца — мнение богов. Он вызвался лично переговорить с Александром, и, когда ему наконец удалось это сделать, юноша сразу же сделал публичное заявление о том, что на следующей неделе будут устроены праздники в честь муз. Что именно Аристандр сказал царю, так и осталось для Антипатра тайной, однако, зная нрав македонца, можно было предположить, что прорицатель упомянул свои предсказания насчет будущего похода, ведь кроме этого Александра сейчас вообще ничего не заботило.       Празднества начались в первый день зимы. В Пелле собрались десятки лучших актеров, певцов, танцоров, музыкантов и поэтов со всех уголков Греции. Люди сотнями стекались в театр, чтобы хотя бы одним глазком взглянуть на весь тот размах, с которым Александр приказал восхвалять девятерых дочерей Зевса и Мнемосины. Первый день был посвящен Каллиопе — музе эпической поэзии, второй — Клио, покровительнице истории. На третий день, когда сотни людей восхвали Евтерпу, музу лирической поэзии, Кассандр едва сдерживался, чтобы не броситься прямиком на сцену. Он знал наизусть текст каждого произведения, и потому любая заминка артиста казалась ему самым настоящим кощунством. Юноша критиковал каждого из них, демонстративно вскидывая руки каждый раз, стоило кому-то прочесть отрывок не с тем темпом или интонацией. К концу третьего дня Кассандр лежал пьяный, уткнувшись лицом в царский стол, и заливался горькими слезами о своей несбывшейся судьбе. На четвертый день празднеств чтили Мельпомену, музу трагедии, на пятый — Терпсихору, верховную покровительницу танцев. Шестой день отводился музе любовной поэзии Эрато, и Александру, Гефестиону и Птолемею пришлось приложить немало усилий, чтобы и на этот раз сдержать Кассандра. В итоге на протяжении всего праздника он находился в ложе царя, в очередной раз топя себя в пьяном угаре. На седьмой день чествовали Полигимнию — покровительницу священных гимнов, на восьмой — Уранию, музу астрономии. И, наконец, девятый, завершающий день был посвящен Талии — музе комедии. К десятому дню зимы грохочущие каскады барабанов из дворца доносились до самых отдаленных уголков столицы. Пир в честь проведенных празднеств был на редкость роскошным, и даже Филиппу, проводившему их десятки раз за год, было не сравниться с тем размахом, который устроил Александр. Дворец ломился от гостей, артистов и зевак, мечтавших хоть одним глазком взглянуть на всю ту красоту, которую приказал организовать царь. Впервые на македонских столах были представлены афинские вина, критское мясо и всеми любимые персики, которые в Македонии были редкостью. Песни и танцы не прекращались ни на секунду, и едва заканчивал выступать один артист, как в центр зала тут же выходил другой. Александр сидел на троне, громко смеясь и поддаваясь всеобщему веселью. Рядом с ним сидел Гефестион и, держа его за руку, так же громко смеялся. Приближенные царя сидели около юношей и оживленно комментировали каждое из выступлений. В отличии от тех пиров, что устраивал Филипп, на празднике Александра не было пьянки. Лишь старые полководцы позволяли себе глотнуть лишнего, а молодые предпочитали вину участие в празднике. Когда фракийский певец под шумный всплеск аплодисментов закончил свое выступление, по главному залу македонского дворца раздался оглушающий удар гонга. Мужчина поклонился и ушел с места выступлений, на котором тут же выросли восемь фигур совсем юных девушек. Все, как одна, были одеты в голубые туники, расшитые по всей длине македонскими узорами. На руках и ногах красовались десятки золотых браслетов, а голова каждой из них была украшена ажурными золотыми сетками, на концах которых в свете факелов переливались драгоценные камни. Когда раздался второй удар гонга, в центр зала выбежала еще одна, девятая участница танца. Ею оказалась совсем маленькая восьмилетняя девочка, но несмотря на свой юный возраст, она заняла почетное место в самом центре. Танцовщица встала на цыпочки и высоко подняла руки над головой. Ее примеру последовали и другие участницы. Когда гонг ударил в третий раз, в зале вновь зазвучали барабаны. Танцовщицы плавно раскинули руки, а затем, обернувшись вполоборота, одновременно закружились на месте. Спустя некоторое время под нарастающий грохот барабанов они бросились кружиться по залу вереницей. Узоры на их разлетающихся туниках закрыли собой все свободное пространство на полу, превращая его в один пестрый ковер. Окунувшись в ритм музыки, танцовщицы меняли свои движения резко, но слаженно: вот они вскинули головы, позволяя длинным волосам обвить их тела, вот выставили по ножке вперед, словно демонстрируя окружающим красоту браслетов на них, а вот неистово завращали бедрами, словно в древнем танце троянской богини. Гости не могли оторвать взгляд от красивых македонских танцовщиц, которые к тому моменту уже покорили сердца каждого из них. К концу танца восемь девушек одновременно вскинули руки, а затем упали на пол, выставив ногу вперед, и только девятая, самая юная из них, продолжала плясать в центре. Она кружила и кружила под грохотание барабанов, широко раскинув руки в стороны, пока в один момент резко не остановилась, высоко подняв их над собой. Музыка стихла в ту же секунду. Девочка стояла посреди зала, жадно глотая воздух ртом. Как только она опустила руки, а другие танцовщицы встали с пола, зал взорвался аплодисментами. Александр был так поражен увиденным, что замер на месте, затаив дыхание. Под шумное ликование гостей он буквально впился глазами в девочку, которая так же решительно устремила свой взгляд на него. Она сжимала длинный подол туники руками и несколько раз пыталась сдуть прилипшие к ее лбу прядки иссиня-черных волос. Они продолжали выжидательно смотреть друг на друга, пока Александр наконец не расплылся в одобрительной улыбке. Этого хватило, чтобы девочка в ту же секунду сорвалась с места и, пробежав через весь зал, бросилась к нему в объятия. — Братик! — крикнула она, кинувшись царю на шею. — Ты видел, как я танцевала? Видел? — Фессалоника, ты танцевала как богиня! — крепко обняв девочку, ответил Александр. — И когда ты только научилась? Еще и скрывала от меня! — Я хотела сделать тебе сюрприз! Так тебе понравилось? — Своим танцем ты затмила все сегодняшние выступления, — македонец провел рукой в воздухе, — никто с тобой не сравнится, моя драгоценная сестренка! От счастья девочка запрыгала у Александра на коленях. — А ты, Гефестион? — Фессалоника подалась к брюнету. — Ты видел, как я танцевала? — Даже взгляда не мог отвести, — улыбнулся македонец, а затем перешел на шепот. -Уверен, что пока ты танцевала, сама Терпсихора сгорала от зависти. От услышанного и без того большие глаза Фессалоники сделались еще больше. Она тихонечко захихикала и запрыгала на коленях Александра пуще прежнего. В этот момент в центре зала сменился артист. Им оказался знаменитейший афинский поэт и, как только он оказался на месте выступлений, грохочущий звук барабанов сменился на лирическую мелодию арфы. Приглашенные гости в ту же секунду устремили все свое внимание в его сторону. — О, моя прекрасная Фессалоника! — вдруг в ноги Александра бросился Кассандр. — Моя прекрасная, моя красивая… — Что за…?! — выпалил от неожиданности царь, подняв ноги. — Во имя всех богов, Кассандр, что ты…?! — Видит Афродита, я просто обязан жениться на твоей сестре, Александр! — Что? — брови царя поползли вверх. Он перекинулся взглядом с девочкой, а затем прижал ее вплотную к себе. — Ты совсем из ума выжил? — подался вперед Гефестион, закрыв своей рукой вжавшегося в трон Александра. Кассандр уже был готов снова броситься в ноги юноши, как позади него выросла высокая фигура Птолемея. Резким движением он схватил брюнета за тунику и поднял с пола. — Что тут опять происходит? — недовольно спросил он, тряхнув македонца за ворот. — Любовь! — Кассандр взмахнул руками, словно птица. — Любовь тут происходит! Птолемей недоуменно посмотрел сначала на брюнета, а затем на двух других македонцев. — Боги, Кассандр, — потирая лоб, вздохнул Гефестион, — ты когда-нибудь успокоишься? — Но я уверен, что мы с Фессалоникой предназначены друг другу самой Афродитой! — Про Клеопатру ты тоже так говорил. — Это другое! — брюнет яростно затопал ногами. Птолемей все еще держал его за тунику, отчего со стороны Кассандр походил на пойманного за хулиганством ребенка. — Сейчас я чувствую, что это моя судьба! Слышите меня?! Судьба! Пока выступал афинский поэт, македонец так и продолжал бросать в друзей сомнительные аргументы в необходимости его женитьбы на Фессалонике. Пребывая в мечтах, он размахивал руками, подавался вперед и не меньше трех раз наступил Птолемею на ногу. Когда Кассандр наконец решил освободиться от крепкой хватки друга и заерзал на месте, его бесконечная тирада о любви была прервана звонким голосом девочки: — Нет! — твердо заявила она, со всей силы сжав подол туники. Ее бездонные глаза уставились прямо на Кассандра. — Я не выйду за тебя замуж! Не выйду, и все! — О, милая, — подался к девочке Гефестион, — не переживай, тебя никто даже и не думал отдавать за него замуж. — Чего это?! — возмутился Кассандр. — А того, — холодно отрезал Александр, прожигая взглядом друга, — ты женишься на одной из моих сестер только через мой труп. Кассандр хотел было возмутиться еще сильнее, но в этот момент девочка, которая все время прижималась к брату, неожиданно спрыгнула с его коленей и встала прямо перед сыном Антипатра. — Я выйду замуж только за братика или за Гефестиона! — громко сказала македонка, а затем, переполненная решимостью, показала юноше язык. Отверженный Кассандр так и замер на месте, чувствуя, как у него отвисает челюсть. Он, конечно, попытался возразить, ведь Афродита не ошибается, но едва он поднял руку в знак протеста, как Фессалоника, гордо вскинув голову, ринулась мимо него прямиком к центру зала, прихватив с собой вышеупомянутых кандидатов в мужья. Оказавшись на месте, девочка, не мешкая, подала знак дворцовым музыкантам, и стены комнаты вновь задрожали от оглушительного грохота барабанов. Скучавшие до этого македонцы тут же повскакивали со своих мест, заполнив все свободное пространство. Как оказалось, чтение афинского поэта вызывало интерес только у южных эллинов, а они, северные, предпочитали стихам движение, а арфе — барабаны. Македонцы все, как один, начали танцевать, высоко поднимая колени и вскидывая кверху руки в такт грохоту, который сложно было назвать музыкой. Поначалу Александр еще пытался призвать их к порядку, ведь возмущенные такой выходкой греки и не закончивший свое выступление афинский поэт ждали от царя правильных действий, но, поняв, что эту толпу уже ничем не остановить, только рассмеялся во весь голос. Он взял Гефестиона за руку, и они втроем с Фессалоникой полностью погрузились в веселье и закружились в центре зала под безудержное ликование всех македонских гостей. — Тебе вообще жить надоело, раз ты решил попросить себе в жены Фессалонику, — не сводя взгляда с веселящейся троицы, заметил Птолемей. Кассандр стоял рядом с ним и неестественно громко шмыгал носом. — За одну ее слезинку Александр готов весь дворец с землей сравнять. — Но она ведь такая красивая, — всхлипнув, ответил брюнет, — лет через десять она станет самой красивой женщиной во всей Македонии. — Ага, только за эти десять лет ты уже женишься раза два, а может, и все три. — А вот и нет! — А вот и да! — Птолемей кивнул головой в сторону женской половины зала. — Если бы Клеопатра не вышла замуж за эпирского царя, ты бы уже выпросил ее у Александра. И то, мне кажется, что, если бы она скоро не должна была родить, ты бы так и продолжал за ней ухлестывать. — Да как ты… да я…! — возмущению Кассандра не было предела. От последующей тирады брюнета Птолемея спас только усилившийся грохот барабанов, от громкости которых задрожали даже стены. Пока одни гости продолжали отплясывать по залу, другие с жадностью поглощали вкуснейшие блюда, запивая их лучшими винами. Никто в македонском дворце не мог упрекнуть Александра в скудности проведенных праздников или приемов. Все было организовано роскошно. Македонский дворец снова заиграл привычными для всех красками — красками праздника.

***

      Филота сидел, облокотившись на изголовье кровати и свободно раскинув руки и ноги по сторонам. Его дыхание все еще не восстановилось, а мокрые от пота локоны беспощадно лезли в глаза. Он протирал лоб тыльной стороной ладони раз за разом, но крупные капли, стекающие по лицу, так и продолжали капать на его массивную грудь. Рядом с ним, все еще содрогаясь от захлестнувшего ее удовольствия, извивалась девушка. Бедра ее дрожали, а на поднимающейся и опускающейся от глубокого дыхания груди выделялись темные набухшие от возбуждения соски. Этой наложнице пришлось приложить немало усилий, чтобы на нее обратил внимание самый молодой и завидный командир во всей македонской армии. Едва юноша появлялся в гареме, как десятки девушек окружали его в надежде, что хоть одной из них удастся обратить на себя его внимание. Высокий кареглазый македонец, да еще к тому же и аристократ, будоражил их сознание одним своим существованием, и стоило в гареме пройти слуху, что сегодня он явится ко двору, как дворец тут же разносился от визгов. Филота знал об этом и вдоволь наслаждался всем, что давало ему его власть и положение. Сейчас же он вновь был окружен красавицами, готовых пойти на что угодно, лишь бы привлечь его внимание. Пока одна наложница продолжала томно вздыхать рядом с ним, другая протягивала ему кувшин с водой. — Она тебе понравилась? — спросила девушка, наблюдая как сын Пармениона опустошает кувшин до дна. — Если да, то могу привести ее и в следующий раз. Допив, Филота бросил на пол кувшин и, протерев влажные губы рукой, окинул оценивающим взглядом стоящую перед ним наложницу. Ее звали Наннин, и на протяжении всех пяти лет, что македонец посещал гарем, она продолжала оставаться его главной фавориткой. В ней было все, что он любил — узкие плечи, тонкая талия, стройные ноги и, по сравнению с другими наложницами, девушка была высокого роста. Ему также нравился и ее характер — спокойная, не задающая лишних вопросов. За те пять лет, что Филота приходил к Наннин, он ни разу не уходил от нее неудовлетворенным. Она знала все его предпочтения, все желания, и даже когда он сам не знал, чем себя развлечь — она знала. Юноша просто приходил в гарем, и девушка делала все так, чтобы македонец мог расслабиться, полностью отдавшись искушениям. — Неужели ты совсем меня не ревнуешь? — македонец улыбнулся и провел пальцами вверх по бедру девушки. Наннин была обнажена, и только набедренная повязка из полупрозрачной ткани едва прикрывала то, что должна была прикрывать. — Иногда мне даже грустно от этого. — Правда? — улыбнулась в ответ наложница. Она ловко взобралась на кровать, словно кошка и, сев на Филоту, положила его руки себе на бедра. Она крепко зажала бока юноши ногами и начала игриво тереться об него. Наннин то приподнимала, то опускала бедра, с каждым разом все острее чувствуя, как заводится Филота. Лежащая рядом девушка наконец восстановила дыхание и теперь с любопытством наблюдала за ними. Наннин подала ей знак, и та, все еще находясь под дурманом удовольствия, медленно подползла к подруге и страстно припала к ее губам, втягивая в глубокий мокрый поцелуй. Густой воздух наполнился звуками тяжелого дыхания, тихих постанываний и поцелуев. Наннин медленно облизывала губы наложницы, а затем проникала языком в ее рот, жадно сплетаясь с чужим языком. Они неспешно ласкали друг друга, пока Филота, крепко сжимавший руками бедра фаворитки, прожигал их затуманенным похотью взглядом. Когда девушки наконец оторвались друг от друга, они принялись целовать тело македонца, не пропуская ни одного сантиметра. Их губы ласкали его шею, накаченную грудь, рельефный живот, пока не спустились еще ниже, к паху. Наннин прогнулась в спине так, что ее лицо оказалось ровно напротив полувставшего члена, и медленно провела языком по всей длине. Филота сдавленно зашипел, но ничего не предпринял, позволяя девушке начинать с неспешных движений. Она медленно провела по его органу пальцами, едва ощутимо царапая нежную кожу, и, склонившись ниже, облизала ствол, обильно смачивая слюной наливающийся кровью член. Наложница же действовала по-другому — девушка, придерживая рукой полувставший орган, погрузила в рот головку, осторожно посасывая чувствительный кончик и проводя языком по увитому венками стволу. Филота низко застонал и вплел пальцы в их макушки, чуть сжимая волосы на затылках, и стал направлять девушек, заставляя поддаваться постепенно ускоряющемуся ритму. От жара женских губ на его нежной коже у него слегка кружилась голова, но он игнорировал это ощущение, сосредотачиваясь на том, как старательно они доставляли ему удовольствие. Кажется, девушки вошли во вкус — они двигали головами и языками все быстрее и резче, в уголках блестящих глаз выступили слезы, а щеки полыхали от лихорадочного румянца, и при виде их раскрасневшихся лиц Филота едва сдерживался, чтобы не кончить в ту же минуту. Но когда наложницы вдруг начали страстно целоваться, задевая губами и языками головку члена Филоты, он с тихим рыком схватил их обеих за волосы и со всей силы прижал лицами к промежности. А те лишь обворожительно улыбнулись и провели влажными языками по твердому стволу, опаляя его своим горячим дыханием и заставляя юношу громко застонать, прежде чем кончить, забрызгав жемчужными каплями лица девушек. Маленькая комната понемногу тонула в тяжелом дыхании македонца и громких причмокиваниях наложниц, жадно слизывающих сперму с его члена. Пока старший сын Пармениона продолжал предаваться утехам в дальних покоях гарема, по коридору дворца, едва не сбиваясь с ног, бежал юноша-слуга. Он стрелой спустился по лестнице со второго этажа, словно мальчишка, перепрыгивая по несколько ступеней сразу, обежал главный зал и устремился вперед, стараясь не врезаться в разносящих еду и питье служанок на своем пути. Несмотря на то, что время было уже позднее, из зала до сих пор доносились громкая музыка и заливистый смех десятка пьяных македонцев. По пути юноше попались и несколько приглашенных на торжество актеров и певцов. Они были так вымотаны и пьяны, что, свалившись с ног прямо в коридоре, крепко спали, прислонившись к каменным стенам. С осторожностью обходя все преграды, юноша наконец добрался до большой каменной арки, являвшейся входом в гарем. Он вихрем пронесся мимо наложниц, вызвав визг с их стороны, и из последних сил ринулся в сторону дальнего коридора. За весь проделанный путь он остановился лишь один раз — на всей скорости врезавшись в большую деревянную дверь. — Господин! — затарабанил юноша кулаками. Слуга припал ухом к двери, надеясь услышать за ней хоть какие-то звуки. Ни услышав ни одного, он впал в отчаяние. — Прошу вас, господин! — закричал он, ударив по двери. — Господин! Не прекращая колотить кулаками в дверь, юноша со всей силы стиснул зубы. Решение достучаться до господина стало непоколебимым. Он продолжал наносить удар за ударом, пока в какой-то момент среди доносящегося до него щебетания наложниц из зала ему не послышалось шарканье ног. Едва юноша успел опустить глаза на дверную ручку, как дверь распахнулась перед ним, с грохотом ударившись об стену. — В чем дело? — прорычал возникший в дверях Филота. Волнистые локоны были взлохмачены, а по вискам стекали капельки пота. Не на шутку разозлившись, что его прервали в самый неподходящий момент, командир стоял в дверном проеме и грубыми резкими движениями пытался застегнуть пряжку на правом плече. Она, как назло, отказывала застегиваться, и, казалось, что еще одно сопротивление и он вырвал бы ее вместе с тканью. Закипая от этого все сильнее, Филота бросил бессмысленные попытки и, оставив золотую пряжку свободно болтаться на тунике, поднял глаза на человека, посмевшего его побеспокоить. — Господин, — торопливо склонил голову слуга. Он знал, каким суровым командир был в гневе, но дело не требовало отлагательств. Сцепив руки в замок, юноша поспешно продолжил, — вы должны немедленно пойти со мной, — он поднял взгляд на македонца, — там ваш брат. Недовольное лицо Филоты побледнело, а вся его злость мгновенно улетучилась. Замерев, он непонимающе уставился на слугу. Тот молча смотрел на него в ответ. Спустя несколько секунд Филота, так и не задав ни единого вопроса, сорвался с места и ринулся прочь из гарема. Взволнованный слуга умчался вслед за ним. — Интересно, это что же там такого могло случиться? — вглядываясь в опустевший коридор, спросила наложница, прикрывая свое голое тело одеялом. Наннин громко клацнула языком в ответ. В душной комнате загулял ветер, ворвавшийся из коридора. — Да какая разница? — спустя время бросила она подруге, откинув назад прядь черных шелковистых волос. — Он все равно уже больше не вернется. — Почему это? Мы же прервались на самом интересном! — Когда дела касаются его драгоценного младшего брата, то для него даже лужа покажется морем. Наннин вальяжно потянулась, а затем повалилась спиной на кровать, раскинув руки в разные стороны. — Вот оно как — улыбнулась наложница. В ней взыграло любопытство, и она, повернувшись к девушке, внимательно уставилась на нее. — Так это всё-таки правда? Что они настолько близки? Наннин ничего не ответила и закрыла глаза. Она не хотела ничего рассказывать о Филоте, тем более, одной из наложниц, которая едва ли могла оказаться в его постели еще раз. В гареме не могло быть друзей, и девушка, прожившая здесь большую часть своей жизни, знала это, как никто другой. Наннин также знала, как сильно ей завидовали, ведь за все проведенные македонцем в гареме годы ни одной из наложниц так и не удалось забрать у нее статус фаворитки. Она действительно удовлетворяла все его потребности и желания, однако никто не знал, что девушка на протяжении всех этих лет была и его главным слушателем. Она выслушивала все его пьяные выходки, возмущения, молча кивала, когда тот, желая получить удовлетворительный ответ, спрашивал ее о чем-то. Бывало такое, что Филота, обуреваемый чувствами, вваливался к ней глубокой ночью и несколько часов подряд рассказывал о своей очередной невероятной победе. Так как Наннин была умным человеком, она всегда молча выслушивала его, а поутру, когда македонец приходил в себя, делала вид, что ничего толком не слышала. Наблюдая за их близкими отношениями, каждый в гареме был уверен, что Филота не просто благоволил девушке, а по-настоящему ценил и, возможно, даже любил ее, и лишь одной Наннин, девушке, которая знала македонца лучше всех во дворце, было известно, что его сердце замирало и волновалось при упоминании лишь одного человека — его младшего брата. Никанор был его самым дорогим и любимым человеком, которого македонец оберегал как зеницу ока. Наннин никогда не разговаривала с юношей лично, но после многочасовых рассказов македонца ей казалось, что она знала младшего брата так же хорошо, как и старшего. В отличие от пылкого и страстного Филоты, Никанор был самим воплощением добродетели. Скромный, тихий, но невероятно талантливый македонец стал для наложницы главной темой разговоров с командиром на протяжении долгих лет в гареме. Она знала, что Никанор ел, во что одевался и как себя вел, Филота знал о нем каждую мелочь и всегда с радостью делился этим с ней. Иногда Наннин пугала такая одержимость командира собственным братом, ведь они были, прежде всего, солдатами, и как смерть одного из них могла сказаться на другом, оставалось неизвестным, однако она никогда не задавала ему подобных вопросов, так как знала, что это могло поставить ее статус фаворитки под удар. Сыновья Пармениона были слишком близки, слишком сильно заботились друг о друге, и даже на поле битвы один всегда находился в видимости другого. Девушка знала об этом, поэтому продолжала молчать. Смолчала она и сейчас, когда Филота, лишь услышав о брате, без колебаний бросил ее и умчался к нему, словно вихрь. Ей правда было неинтересно, что могло приключиться с Никанором, ведь, что бы ни произошло, его старший брат обязательно ему поможет. Похожие внешне, но такие разные внутри, братья были словно одним целым. Наннин, как бы ей ни хотелось обратного, знала, что ей никогда не заполучить место в сердце Филоты. Знала и давно смирилась с этим. За многие годы, проведенные в гареме, она разучилась верить в чудо и была абсолютно уверена лишь в одном: на всем белом свете не найдется ни одного человека, которого Филота мог бы полюбить так же сильно, как своего драгоценного младшего брата. — Правда, — вдруг сорвалось с губ Наннин, когда образ взволнованного командира вновь возник перед ее глазами. Грудь ее резко сдавило, а каждый последующий вздох стал отдаваться жгучей болью во всем теле. Проглотив комок от неожиданно нахлынувших на нее эмоций, девушка медленно открыла глаза. Она пролежала несколько минут в молчании, пока в один момент не заметила, что наложница не сводила с ее лица взгляда любопытных глаз. Поняв свою оплошность, брюнетка мгновенно опомнилась, а затем, натянув привычную для всех улыбку, игриво ущипнула ее за бок. — А что? Хочешь попробовать еще и с ним? Похоже, мало тебе было Филоты. — Наннин! — тут же вспыхнула наложница, совершенно забыв о сказанном. — Я после него и так еще несколько дней нормально ходить не смогу, а ты мне еще его брата предлагаешь! — Так ты сама этого хотела. Я просто сделала так, чтобы он обратил на тебя свое внимание, и, кстати, где обещанный мне за это золотой браслет с грифонами? А?

***

      Для македонцев зима прошла быстро. Пелла вновь была погружена в привычней для нее ритм, а непрекращающиеся звуки праздничных барабанов наконец заглушили то недовольство, что совсем недавно господствовало в столице. Впервые за много лет в Македонии было заключено более сотни браков, и праздничные церемонии не стихали ни на один день. Среди войск Александра практически не осталось неженатых, а некоторым солдатам даже сообщили, что они станут отцами. И такие молодые, воодушевленные и готовые сражаться, сорок тысяч лучших воинов предстали перед царем в полной готовности, едва в столице отгремела последняя свадьба. Филоте удалось обуздать армию раньше срока, и, превратив ее в единый, абсолютно слаженный механизм, македонцы готовы были выдвигаться в Персию. Как только Александр лично убедился в этом, на следующий же день было объявлено о дате начала похода. Македонский царь не стал уподобляться отцу и решил двинуться на Персию раньше, чем настанет праздник Диониса — в начале второго месяца весны. Как только подготовка армии была официально завершена, а дата объявлена, настала очередь Александра проявить себя как лидера. Он стал созывать собрания практически ежедневно, и, к удивлению всех присутствующих, ему всегда находилось, что им сказать. Царь снова и снова проигрывал разные варианты сражений, пока в стратегии, которую некогда предложил Филипп, не осталось ни одного изъяна. Даже Парменион, одержавший десятки побед, был поражен тем, какие методы и тактики придумывал Александр, желая сразить ненавистного перса. Юный царь страшно боялся ошибиться и потому не успокаивался до тех пор, пока не продумал предстоящее сражение до мельчайших деталей. В его голове македонская армия уже была победителем, и он не видел никакого другого исхода, который мог бы быть у него по итогу войны с Дарием. Окружавшим царя полководцам едва удавалось поспевать за ходом его мыслей, и хоть многие его идеи поначалу казались безумными, Александру всегда удавалось доказать им, что его решения были единственно правильными. Кто-то это связывал с покровительством Пармениона, кто-то видел в нем второго Филиппа, но, независимо от причины, окружавшие македонца люди стали беспрекословно ему подчиняться и, самое главное, верить в него и их общую победу. — Вопросы? — Александр окинул взглядом присутствующих в зале македонцев. Это собрание выдалось долгим, и у царя уже садился голос, но несмотря на это, юноша продолжал выступать перед своими людьми, уделяя внимания каждому и отвечая даже на самые незначительные вопросы. — Если ли у вас остались сомнения, то озвучьте их сейчас. Как только мы двинемся на Персию, у нас больше не будет возможности обсудить их в такой же спокойной обстановке. Лица македонцев потемнели. Вопросы, безусловно, были, да вот только большая часть военачальников, полководцев и гетайров уже знала на них ответы. В Персии их ждала огромная, просто непомерная армия, а их было всего сорок тысяч, и они прекрасно понимали, что большинство из них не вернется. Это было одно из последних собраний, на котором Александр еще раз озвучил позиции каждого из присутствующих, а также продемонстрировал на карте ход первого сражения, которое они до этого спланировали. Македонская армия должна была встретиться с войсками Дария, едва войска переправятся на правый берег реки Геллеспонт, а так как по мнению Александра, перс не позволит им пройти дальше западной границы, в первом же бою они столкнутся со всей мощью армии своего восточного соседа. «Главное продержаться» — повторял юноша, будучи абсолютно уверенным, что Дарий покажется, едва они начнут сражение. Он понимал, что они были в меньшинстве, но Александр решил победить персов не числом, а тактиками отдельных отрядов, над которыми думал не один месяц. Его армия была лучшей на Западе, и он собирался продемонстрировать это Востоку во всей красе. — Если вопросов больше нет, — Александр еще раз пробежался взглядом по присутствующим, — то напоследок я бы хотел вас ознакомить с новой расстановкой отрядов, — царь кивнул стоящему рядом Филоте, и тот сразу же принялся расставлять на картах деревянные фигурки. — Что это значит «новой»? — нахмурив широкие брови, тут же выказал свое недовольство стоящий напротив молодых македонцев Антипатр. — Ты решил сменить расстановку прямо перед походом? Армия уже готова. — Знаю, — твердо ответил юноша, подняв на советника глаза, — но еще я знаю, что в Греции никогда не было настолько большой и разношерстой армии, как наша. Это мера была необходимой, и я хочу, чтобы вы все поняли принцип ее устройства. Александр перевел взгляд на фигурки, которые расставил Филота. Юноша кивнул другу, и под пристальные взгляды участников собрания старший сын Пармениона начал вещать: — Как и сказал Александр, наша армия действительно слишком большая и самая разношерстная, которая когда-либо была в нашем подчинении. Нам удалось достичь желаемой слаженности, однако из-за многочисленности солдат у нас все еще оставались некоторые сложности с их контролем. Ни мой отец, ни сам Александр не сможет контролировать всю армию целиком, из-за чего любой отряд во время боя может быть брошен на произвол судьбы. Чтобы избежать подобного, мы приняли решение разделить все основные подразделения на более мелкие отряды, — Филота раздвинул стоящие на столе фигурки в стороны, — каждый из которых будет обособлен, а также будет иметь собственного командира. — Собственного командира? — переспросил Антигон, подавшись вперед. — Это сколько вам понадобится людей, чтобы поставить их над каждым из отрядов? — Предостаточно, — твердо ответил Александр, всматриваясь в фигуры на столе, — столько, чтобы хватило на каждый. — И где ты возьмешь столько опытных командиров? Александр лукаво улыбнулся и поднял глаза на бывалого полководца. — В том-то и смысл, Антигон. Опыт здесь не играет никакой роли. В зале заседаний повисла тишина, а все присутствующие уставились на царя. — Эти отряды будут входить в состав более крупного отряда с более опытным полководцем, а те уже, в свою очередь, будут под командованием военачальников. — Вертикальная система, — добавил Парменион, кивнув в сторону расставленных на столе фигур, — ее используют чтобы не потерять контроль над мелкими отрядами во время битвы. Такую же использует Дарий для своего войска. — Но это не отвечает на вопрос, кого ты собрался назначить командирами мелких отрядов, — явно не разделяя идеи Александра, резко бросил Антипатр, — даже если над ними будут опытные полководцы, неужели ты готов доверить своих солдат людям, ни разу не бывавшим в битве? В таком случае нам точно не видать победы. После слов советника в зале заседаний сразу же воцарилась тишина. Хоть многие и негласно разделяли его мнение, ведь никому не хотелось нести ответственность за неопытных командиров в подчинении, однако них были и те, кто понимал, насколько удачным было это решение, ведь такая расстановка значительно повышала маневренность армии. Пока присутствующие в зале молча делились на два лагеря, советник и царь прожигали друг друга взглядом. Спустя некоторое время, в зале раздался громкий голос Александра. — Я верю в своих людей, Антипатр, — твердо произнес македонец, пронзая советника леденящим душу взглядом, — и я верю, что именно они принесут нам победу. На этом Александр окончил свою речь и полностью отдал главенство проведения собрания Филоте. Спустя час дискуссий македонцы наконец приняли введенную царем новую расстановку отрядов. Как оказалось, список с новоиспеченными командирами был подготовлен заранее, и в него вошли все, кто так или иначе были приближенными Александра. Антипатр сквозь зубы зачитывал список, и с каждым новым именем он чувствовал, как закипает все сильнее. Он не увидел ни одного достойного македонца, которому, по его мнению, можно было доверить хотя бы маленький отряд. Гнев советника был настолько сильным, что, даже когда Александр окончил собрание и большая часть македонцев покинула зал, мужчина продолжал стоять на месте, сжимая в руках ненавистный клочок бумаги. — О чем он только думает… — прошептал Антипатр, в очередной раз пробежавшись глазами по именам, — как можно поступать настолько опрометчиво… Поняв, что ничего уже не исправить, советник глубоко вздохнул, а после скомкал список и со всей злости швырнул его на пол. Он устало вскинул голову и потер мозолистыми пальцами сморщенный от гнева лоб. Антипатр продолжал сокрушаться над решением Александра, совершенно не обращая внимания на тех, кто до сих пор оставался вместе с ним в зале заседаний. А тем временем, подле него, молча опустив голову, все это время находился Кассандр. Юноша не то что боялся поднять взгляд на отца, он боялся дышать. Его сердце так быстро колотилось, что он готов был перемолиться всем богам, лишь бы Антипатр его не услышал. Поджав губы, Кассандр съежился так сильно, насколько мог, и лишь мелькавшие в его голове слова все продолжали бесконтрольно вызывать в нем чувство неимоверного счастья. «Командир Кассандр» — едва слышно повторил про себя македонец, и его губы тут же предательски дрогнули в улыбке. Эти слова казались настолько звучными, настолько прекрасными, что не произнести их вслух оказалось той еще пыткой. Кассандр мечтал услышать их еще раз, мечтал услышать их из уст Александра, Пармениона, Филоты и, самое главное, он мечтал их услышать от отряда, который отныне был под его командованием. Юноша поклялся стать лучшим командиром для своих солдат и, погрузившись в мечты об грядущем сражении, не заметил, как привлек к себе внимание человека, считавшим его недостойным этой должности. Резкий удар по затылку — и Кассандр был вырван из страны грез так же быстро, как попал в нее. — Оглох что ли? — с ненавистью бросил Антипатр, сжимая кулак. — Что, думал, стал командиром и все, можно дальше меня позорить? — Прости, отец, — опустив голову еще ниже, прошептал Кассандр. Советник презрительно сплюнул на пол. — Я бы даже вам свою лошадь не доверил, не то что отряды. Пользуетесь тем, что Александр вам благоволит, хотя на самом деле ничего из себя толком не представляете. Глупые бесхребетные мальчишки, которые даже слова против сказать не могут. Позорище. Что вообще станет с нашей страной, если такие, как вы, будут нашими командирами? Не решаясь поднять головы, Кассандр лишь крепче стиснул зубы. Злые слова отца не были для него чем-то новым, однако, в этот раз они дались ему особенно болезненно. Пускай Антипатр никогда не верил в своего старшего сына, но сейчас македонцу выпал реальный шанс проявить как себя, так и свои таланты, которые его отец упорно отказывался замечать. Мужчина был слишком озабочен собственной репутацией и потому не был готов мириться с ошибками, которые, как он считал, обязательно совершит Кассандр. Он не верил в него, не поддерживал и упорно продолжал настаивать на том, каким бездарным был его первенец. — Я буду хорошим командиром, — едва слышно прошептал Кассандр, продолжая смотреть в пол. Пускай он не нашел в себе силы сказать это громко, с высоко поднятой головой, но он все же сказал это, и это уже было для него маленькой победой, — обязательно буду. — Что? — прорычал Антипатр. Мужчина смотрел на сына, стараясь понять, не подводит ли его собственный слух. Но увидев, как крепко юноша сжимал кулаки, он понял, что он не ослышался. — Что ты сейчас сказал? Антипатр схватил сына за тунику и с неистовой силой притянул к себе. — Ты что сейчас сказал, щенок?! — прорычал он, ошарашенный дерзостью сына. — Как тебе вообще хватает наглости говорить подобное вслух? Антипатр тяжело задышал. Гнев настолько сильно захватил его, что он уже не видел ни побледневшего от страха Кассандра в его руках, ни обративших на него внимание окружавших их людей. Мужчина отклонился назад и, сжав кулак, со всей силы замахнулся на сына. После такого удара Кассандр вряд ли бы смог подняться, поэтому, сжавшись всем телом, он закрыл лицо руками. Закрыл — и не увидел, как буквально подлетевший к ним Гефестион в самый последний момент успел перехватить руку Антипатра. — Ты что делаешь?! — грозно спросил он, со всей силы сжав руку советника. Отец и сын одновременно повернули головы на брюнета, впившись в него безумными — один от страха, другой от ярости — глазами. — Ты?! — прорычал Антипатр, не веря собственным глазам. — Да как ты… Совсем забыл, кто перед тобой стоит?! — Нет, это ты забыл, Антипатр! — громко ответил Гефестион, не позволяя мужчине пошевелиться. — Кассандр –один из командиров македонской армии, и теперь никто, слышишь меня, никто не смеет обращаться с ним подобным образом! В зале повисло молчание. Антипатр продолжал сжимать тунику Кассандра одной рукой, пока другую до боли в запястье держал Гефестион. Мужчина не сводил взгляд с сына Аминтора, не веря, что тот своей дерзостью посмел опозорить его на глазах у всех. Антипатр всегда недолюбливал Гефестиона, но после того, как Александр стал царем, его неприязнь превратилась в настоящую ненависть. Советник ненавидел в юноше буквально все, начиная с его благородного происхождения и заканчивая кудрявыми локонами, спускающимися до самых плеч, словно у девушки. Его тошнило от одной мысли, что какой-то мальчишка, некогда вскруживший наследнику голову, теперь занимал его место на собрании подле царя, пока Антипатр был вынужден толкаться с оставшимися полководцами напротив них. Хоть мужчина все еще являлся официальным царским советником, он понимал, что не все так однозначно. Одного слова, брошенного Гефестионом, хватало, чтобы моментально изменить решение Александра, тогда как Антипатру требовалось приложить немало усилий, чтобы хоть как-то повлиять на мнение царя. Все это уже два года не давало мужчине спокойно спать по ночам, и сейчас, стоя напротив, он осознал, что больше не может совладать с собственной ненавистью. Антипатр медленно выдохнул. Он резко отшвырнул от себя Кассандра, а затем схватил Гефестиона за руку, которой тот продолжал сжимать его кисть. Советник буквально проклинал сына Аминтора глазами, готовясь разорвать его на части. Мужчину перестало волновать, что на них смотрели десятки любопытных глаз, и он продолжал сжимать руку юноши, пока другая его рука готовилась нанести удар. Когда ненависть пеленой закрыла его глаза, и Антипатр приблизился Гефестиону, в зале заседаний раздался громкий голос, лишивший мужчину всякой возможности закончить начатое. — Что тут происходит? — позади советника раздался суровый голос Александра. Антипатр мгновенно обернулся и увидел царя, стоящего позади него грозной фигурой. В порыве ярости мужчина не подумал о том, что Гефестион всегда находится рядом с правителем, и если сейчас брюнет стоял здесь, то и тот должен был быть где-то поблизости. Возненавидев себя за собственную глупость, Антипатр презрительно усмехнулся, а после обернулся на юношу и резким движением вырвал свою руку из его хватки. — Я спросил, что здесь происходит? — начиная злиться, повторил Александр. Он смотрел в упор на советника, пытаясь дождаться от него хоть какого-то ответа. — Ничего, — спустя время, ответил за мужчину Гефестион. Македонец вскинул кудрявую голову и, бросив на Антипатра колкий взгляд, шагнул в сторону Кассандра. Гефестион взял друга за руку и решительным шагом подошел вместе с ним к Александру. — Прости, что задержались, — спокойным голосом произнес он, — надо было кое с чем разобраться. Гефестион стоял к Антипатру спиной, и несмотря на то, что юноша сейчас всем своим нутром чувствовал его проклятия в свой адрес, он ни на секунду не отпустил Кассандра. Он продолжал сжимать руку друга, старясь передать через нее хоть крупицу той решимости, который был сейчас переполнен сам. И Кассандр это почувствовал. В его голове вился целый рой мыслей, а сердце было готово буквально разорваться на части. Одна половина по привычке тянулась к отцу, ему хотелось встать рядом и разделить с ним его позор, тогда как вторая продолжала шептать ему заветное «командир Кассандр». Кассандр думал долго, и только крепкая рука Гефестиона помогла ему решиться. Юноша глубоко вздохнул, а после поднял голову. Кассандр твердо решил: с этого момента он больше никогда и ни перед кем ее не опустит. Тем временем, Александр впивался взглядом в Гефестиона. Он ждал от брюнета пояснений, но тот упрямо продолжал отмалчиваться, и тогда царь, глубоко вздохнув, повернулся и направился в сторону двери. Трое македонцев молча покинули зал, даже не взглянув в сторону опозоренного Антипатра. Сразу после того, как царь скрылся в коридоре, македонцы, бросая косые взгляды на советника, также принялись выходить. Когда в большой комнате не осталось практически никого, сгорающий от ненависти Антипатр сжал кулаки с такой силой, что впившиеся в плоть короткие ногти прорезали многолетние мозоли. Между сжатых пальцев просочилась кровь и закапала на пол. Когда македонцу казалось, что хуже уже быть не могло, около его уха неожиданно пронесся ветерок, оповестивший его, что к нему подошли сзади. — Еще раз коснешься моего сына, — наклонившись к советнику, полушепотом произнес Аминтор, — и я отрублю тебе руку. Гетайр отодвинулся от мужчины и, выпрямив спину, направился в сторону выхода, а следом за ним вышел и Клит. Антипатр остался один в зале заседаний, все больше погружаясь в ту бездну, из которой еще никто не находил выхода.

***

      При тусклом свете луны Гефестион едва мог найти дорогу, которую когда-то в детстве мог отыскать даже с закрытыми глазами. Он, словно вор, крался среди ночи по саду, с опаской оглядываясь по сторонам. Юноша боялся привлечь внимание дворовых псов — несмотря на то, что он лично приносил домой каждого из них еще щенками, на этот раз македонец решил не проверять их память на практике. Когда до входной двери оставалось чуть больше двух метров, перед глазами Гефестиона предстал стражник, который в силу своих юных лет и очевидной неопытности тихонечко посапывал у самого порога. Недовольный увиденным, брюнет демонстративно фыркнул, а затем сделал решительный шаг вперед. Он уже был готов отругать мальчишку, однако стоило ему приблизиться, как из кустов выпрыгнула большая лохматая собака. Она залаяла с такой силой, что спящий охранник мгновенно проснулся и вскочил на ноги, а в окнах дома тут же забегали тени. — Стой! — закричал стражник, заслоняя своим телом входную дверь. Его сонным глазам не удалось сразу разглядеть противника, но несмотря на это, он решительно достал из ножен меч и наставил его прямо на брюнета. — Стой, где стоишь! От неожиданности Гефестион замер на месте. Он переводил недоуменный взгляд то на мальчишку, то на собаку, совершенно не понимая, как вообще мог оказаться в такой ситуации. — Немедленно убери собаку! — строгим голосом приказал брюнет, взглянув на оскалившуюся пасть пса. Еще немного, и зверь точно бы бросился на македонца. — Ты что, меня не слышишь? Эй! Гефестион перевел взгляд на стражника, но тот в ответ лишь крепче ухватился за меч. — Да что с тобой такое?! — начал сердиться македонец. — Ты что, вообще меня… Вдруг голос брюнета был неожиданно прерван звуком открывающейся двери. — Что здесь за шум? — спросил возникший на пороге коренастый мужчина. Положив руку на плечо стражника, он медленно отодвинул его в сторону, а затем сам вышел навстречу нежданному гостю. Его глаза тут же округлились в узнавании. — Господин? — Здравствуй, Пелей, — бросил Гефестион, заметив знакомое лицо. — Не думал, что после пары месяцев отсутствия меня будут ТАК встречать на пороге собственного дома, — возмущенный юноша недовольно кивнул в сторону собаки. — Простите нас, — без малейшего раскаяния протянул Пелей, даже не взглянув на пса. Мужчина был так рад увидеть хозяйского сына, что едва сдерживался, чтобы не расплыться в довольной улыбке, — на то был приказ вашего отца. Управляющий дома подал знак стражнику, и тот, мгновенно спрятав меч, бросился к собаке и оттащил ее прочь в сторону. — Я не знал, что вы сегодня придете. Знал бы — предупредил Тирима заранее. — И где отец только таких находит, — укорительно произнес Гефестион, все еще негодуя от произошедшего. Юноша поднялся по лестнице и шагнул в сторону двери. –Это я привел его в дом, — Пелей отошел в сторону, пропуская брюнета внутрь, — пускай он и молод, но, поверьте мне, стоит десяти таких стражников. Гефестион недоверчиво покосился на мужчину, после чего вошел в дом так, как и полагалось его хозяину — решительно, с гордо поднятой головой. Лишь оказавшись в холле, македонец сумел выбросить из головы невежественного стражника и его собаку, ведь, к его огромной радости, с его последнего визита в доме не произошло никаких существенных изменений. Вся резная мебель, некогда привезенная его родителями из Афин и являвшаяся предметом зависти самого Филиппа, стояла на привычных местах, украшая просторные комнаты дома. По коридорам были расставлены расписные вазы, а в углах главного зала красовались столетние статуи, которые когда-то Аминтор получил в наследство от своей семьи. Несмотря на то, что дом Гефестиона был значительно меньше дворца — лишь пять комнат и внутренний двор — это не мешало ему с легкостью конкурировать с ним красотой своего убранства. Каждый, кто оказывался в этом доме, мог с уверенностью сказать, что он принадлежал потомственным аристократам, людям выдающимся и очень богатым. Сам же Гефестион никогда не обращал внимания на роскошность своего дома, оставаясь равнодушным к изысканным вазам и статуям, и даже спустя годы в нем так и не проснулась жажда окружать себя чем-то красивым, ведь, в отличие от большинства людей, у него это было в избытке с самого его рождения. — Отец у себя? — спросил Гефестион, не оборачиваясь на идущего позади него Пелея. — Да, — ответил управляющий дома и тут же поймал себя на мысли, как давно «та» комната стала восприниматься хозяйскими покоями. Не найдя точного ответа на этот вопрос, Пелей невольно поджал губы, но, поймав взглядом фигуру брюнета, все же сумел улыбнуться. — Ваш отец будет очень рад вас видеть. Гефестион молча кивнул в ответ. Минув холл, македонцы вышли во внутренний двор и, быстро пройдя его, оказались в мужской половине дома. Не дойдя несколько шагов до главного зала, они завернули за угол, где Гефестион ступил на крутую лестницу, ведущую на второй этаж. Пелей не стал подниматься вместе с ним и, облокотившись на перила, лишь молча проводил его взглядом. На втором этаже располагались женская половина дома и комнаты слуг. Не обращая внимания на замерших при его появлении служанок, Гефестион прошел по коридору и, пройдя несколько метров от лестницы, остановился у большой деревянной двери, которая выделялась своей необычайной роскошью и красотой. Косяки ее были сделаны из дорогого и редкого в Македонии кипариса, а сама дверь была выточена из ясеня и расписана на афинский манер. В детстве Гефестион не любил заходить в эту комнату — она всегда казалась ему слишком холодной и мрачной, но однажды, когда в один из летних вечеров мальчик играл с отцом в прятки, что-то подтолкнуло его спрятаться именно в этих покоях. Поначалу они ему показались такими же, как и всегда, однако в тот момент, когда он отодвинул штору и уже был готов юркнуть в угол, перед его глазами предстало самое красивое, что ему когда-либо доводилось видеть за всю свою жизнь — тысячи мерцающих звезд мгновенно обожгли ему глаза. С тех самых пор Гефестион прикипел к этим покоям так же сильно, как и Аминтор, и даже несмотря на то, что у того была совершенно другая причина дорожить ими, они оба стали проводить свои вечера на балконе этой самой комнаты, молча любуясь невероятной красотой, которая, как им двоим казалось, была видна лишь отсюда. Брюнет вошел без стука. Большая просторная комната находилась в полумраке, и только нескольких оставшихся свечей тускло освещали все, что в ней находилось. Отца внутри не было. Гефестион быстренько пробежался глазами по комнате, убедившись, что все предметы находились на прежних местах, и лишь ненадолго задержался взглядом на большой расписной вазе, стоящей на столе. Вот уже больше пятнадцати лет Аминтор каждое утро ставил в эту вазу свежесрезанные цветы белых канн, красота которых могла быть сравнима разве что с красотой женщины, любимыми цветами которой они когда-то являлись. Увидев их перед собой, Гефестион тяжело вздохнул и опустил глаза. Он аккуратно обошел стол, а затем, продолжая искать отца, вышел на балкон. Гетайра юноша увидел сразу — мужчина стоял чуть поодаль от входа, молча всматриваясь в темноту. Обрадовавшись ему, Гефестион уже было хотел окликнуть отца, однако, сделав несколько шагов к нему, он понял, что тот стоял не один. Некий мужчина, такой же высокий и темноволосый, крепко прижимался к Аминтору, уткнувшись ему лицом в плечо. Брюнет попытался рассмотреть его, но мрак ночи с одной стороны и тусклый свет из комнаты с другой не позволили ему этого сделать. — Пап, — взволнованно произнес Гефестион, опасаясь, что может стать свидетелем чего-то более личного. Аминтор мгновенно обернулся на раздавшийся позади голос. Увидев сына, он ласково улыбнулся ему, а затем, повернув голову обратно, шепнул таинственному человеку несколько коротких фраз. Тот, явно не ожидая, что их прервут, быстро закивал головой в ответ и принялся наспех вытирать лицо. Спустя какое-то время мужчина отодвинулся от гетайра, а затем, зачесав назад длинные волосы, быстрым шагом двинулся в сторону выхода. Едва тусклый свет из комнаты коснулся его раскрасневшегося лица, как Гефестион в ту же секунду узнал незнакомца — это был Клит. Командир гетайров пронесся мимо юноши, даже не взглянув в его сторону, и, словно призрак, скрылся во мраке роскошных покоев. — Никогда раньше не видел Клита в нашем доме, — проговорил Гефестион, как только они с отцом остались на балконе одни. — Много лет назад он был тут частым гостем, — с грустной улыбкой ответил Аминтор. Мужчина скрестил руки за спиной и, повернув голову, снова стал всматриваться в темноту македонской ночи. Гефестион молча подошел к отцу и, встав рядом, поднял кудрявую голову к звездам. — Все по-разному переживают боль от потери, — продолжил гетайр, смотря перед собой, — кому-то на это нужно меньше времени, кому-то больше. Клит, к сожалению, относится ко вторым. — А ведь прошло уже больше года. — Иногда наши души превращаются в точно такой же прах, которым становятся тела тех, кого мы когда-то любили. Время не всегда лечит раны, дорогой, и особенно, если эти раны на сердце. От того, с какой печалью Аминтор произнес последние слова, Гефестион невольно опустил голову и задумался. Потеряв рано мать, а затем став солдатом и повидав многое на полях сражений, что, как казалось, было намного хуже смерти, он был уверен, что его закаленное годами сердце не может иметь в себе место для страха. Люди умирали, умирали его близкие, и каждый раз, наблюдая за ними, юноша чувствовал, как его характер становился все крепче. Он был уверен в этом. Был уверен ровно до того дня, пока не увидел кричащего в агонии Клита, прижимающего к себе остывающее тело Филиппа. Гефестион никому не сказал, что почувствовал в тот момент, но с тех пор этот образ вставал перед его глазами каждый раз, когда он смотрел на Александра. Что-то внутри него кричало об опасности, и даже если ее не было видно глазами, македонец знал, что она затаилась где-то рядом. Страх потери любимого так сильно вжился в разум Гефестиона, что, даже не отходя от царя ни на шаг, он все равно продолжал оглядываться по сторонам. — Дорогой? — волнения македонца была внезапно прерваны обеспокоенным голосом его отца. Аминтор коснулся щеки сына, нежно проведя большим пальцем по скуле. — Все в порядке? — Да, — натянув улыбку, быстро ответил Гефестион. Македонец положил свою руку поверх отцовской и крепко прижался к ней щекой. — Просто немного устал. Не переживай. Аминтор молча смотрел на юношу, и чем крепче тот прижимался к его ладони, тем сильнее в его груди начинала разрастаться тревога. Он слишком хорошо знал своего сына, и ему было достаточно одного взгляда на него, чтобы понять, что тот ему лжет. Сейчас Гефестион лгал. Аминтор убрал свою руку и, нахмурив брови, недовольно вздохнул. — Я не понимаю, зачем ты делаешь все это, — укорительно произнес он, строго посмотрев на сына, — это не твоя обязанность, и ты ничего ему не должен. — Папа, не начинай, — твердо произнес Гефестион, встретившись взглядом с отцом, — я правда очень устал, и я не хочу сейчас с тобой о нем говорить. — Интересно, почему, — вскинул руки Аминтор, — наверное потому, что этот мальчишка не может даже наладить контроль в собственной армии? От услышанных слов Гефестион тут же изменился в лице. — Что? Или ты думал, я не пойму, что все его слова, сказанные на собраниях, на самом деле твои идеи? — мужчина едва сдерживался, чтобы не закричать на сына. — Думаешь, я не вижу, как ты пытаешься выставить его в лучшем свете перед аристократий? Делаете вид, будто он что-то понимает в управлении, хотя на самом деле этот заносчивый мальчишка не желает ничего, кроме славы. Ему нужна война, сражения, смерти. Он готов пойти на что угодно, лишь бы одержать победу, и его совершенно не волнует, что будет с его страной. — Не говори так, — покачал головой Гефестион, не желая мириться со словами отца, — он наш царь. Пускай сейчас ему тяжело это дается, но он старается и делает все, что может. — Но он не может управлять, — понизил голос Аминтор, — царь, которой жаждет одних завоеваний, не сможет построить что-то великое. Как бы много он ни захватил, сколько бы врагов ни уничтожил, ему всегда будет этого мало. Он царствует только год, но уже не желает управлять Македонией. А что же будет, когда он расширит наши границы? Что будет, когда у него больше не останется территорий для завоеваний? — темные глаза мужчины стали чернее самой ночи. — Все рухнет, Гефестион. Гефестион смотрел на отца словно провинившийся ребенок. Он прекрасно понимал, что в его словах была правда, но она была настолько болезненной, что юноша невольно закрывался от нее. Он видел, что Александра действительно не волновало управление, но позволить ему потерять из-за этого такую долгожданную власть македонец не мог. Гефестион действительно хорошо разбирался во многих вещах, ведь Аминтор с самого детства учил его этому — как наладить связь между полисами, где лучше строить крепости, как снабжать армию. Гетайр делал это для того, чтобы его сын, повзрослев, мог использовать полученные знания для себя, и, разумеется, пришел в бешенство, услышав, что Александр приписывает их себе. Конечно, нельзя было сказать, что сын Филиппа не знал об основах управления вовсе, но, в отличие от своего отца и того же Гефестиона, он не придавал этому никакого значения, всегда ставя на первое место завоевания. Александр мечтал запомниться людям великим полководцем, человеком, выигравшим тысячи битв, а вот быть мудрым и рассудительным царем он даже и не думал. Именно поэтому эту часть его обязанностей пришлось взять на себя его любимому. Пока Александр передвигал фигурки солдат по карте, проигрывая в голове варианты предстоящий сражений, Гефестион корпел над бумагами, тщательно обдумывая каждый их следующий шаг. — Он мой царь, — словно в оправдание сказал Гефестион не то себе, не то отцу, — и он навсегда им для меня останется. — Он тебя не заслуживает, — покачав головой, ответил Аминтор. Гетайр отвернулся от сына и, взглянув темноте в глаза, наполнил грудь прохладным зимним воздухом. Он так сильно любил Гефестиона, что от одного только его присутствия рядом мужчина был по-настоящему счастлив. Пускай и сейчас Аминтор говорил ему колкие слова, но он так сильно желал уберечь его, что готов был использовать любую, даже самую бесполезную тактику, чтобы изменить его решение. Аминтор каждый день винил себя в том, что пятнадцать лет назад познакомил Гефестиона с наследником Филиппа, ведь, не сделав это в прошлом, он бы сумел сохранить жизнь своему любимому и единственному сыну в настоящем. Но было уже слишком поздно. Македонец понимал, что его сын, унаследовав от него упрямство, не отступится от Александра и будет с ним до самого конца. — Это мы делаем его царем, — безжизненным голосом произнес Аминтор, продолжая вглядываться в пустоту, — всегда помни об этом. Македонский царь — это лишь первый среди равных. Он не стоит выше тебя или ниже. Он просто идет первым в бой. Вот и все. Гефестион глубоко вздохнул, но ничего не ответил отцу. Он любил отца не меньше, чем тот любил его, и потому в каждую их ссору им обоим приходилось по-настоящему тяжело. Отпустив все тревожные мысли и стараясь вновь почувствовать себя в безопасности, юноша подошел к отцу и, протиснув руки вперед, крепко его обнял. — Я люблю тебя, пап, — прошептал Гефестион, утыкаясь лицом в то же плечо, что и некоторое время назад Клит. Туника гетайра в этом месте была влажной, но несмотря на это, брюнет не отпрянул, а лишь потерся подбородком. — И я тебя, — Аминтор поцеловал сына в лоб, — больше всего на свете. Они стояли вдвоем на балконе молча, крепко прижавшись друг к другу. Прохладный ветер развевал их кудрявые волосы, а молодой месяц, сиявший тоненькой полоской на небе, украдкой освещал их силуэты. Прошло немало времени, прежде чем Гефестион по своей детской привычке поднял голову к небу. — Всегда хотел тебя спросить, — прервал молчание брюнет, поймав глазами несколько ярких звезд, — почему ты выходишь ночью на балкон? Аминтор печально улыбнулся, а затем поднял глаза к небу. — Я стою здесь, когда чувствую себя невыносимо одиноким, — ответил он сыну, поджав губы. Юноша взглянул на гетайра и застыл. Сколько бы Гефестион ни думал, он не мог вспомнить ни одного вечера в своей жизни, когда его отец не стоял бы на балконе.

***

      В Пелле наступила долгожданная весна. Морозы наконец-то отступили, а глубокая синь зимнего неба сменилась прозрачной невесомой лазурью. Все вокруг просыпалось, оживало, и лишь прохладный порывистый ветер напоминал македонцам, что зима все еще отказывалась сдавать свои позиции.       Александр стоял у окна и, обхватив себя руками, молча наблюдал, как мягкое весеннее солнце медленно исчезает с небосвода. Оно опускалось прямо на македонские холмы, и со стороны казалось, что коснись оно сейчас их верхушек, тут же разобьется на две половины, словно яйцо, однако, коснувшись их взаправду, солнце лишь спряталось за ними, забрав с собой весь свой свет. Как только небо окрасилось тьмой, царь глубоко вздохнул и опустил взгляд на пол. Этот день был необычайно долгим и тяжелым. — Александр, — раздался в тронном зале самый прекрасный на свете голос. Царь не обернулся, но улыбку сдержать не мог. Он продолжал смотреть в пол, пока Гефестион, подошедший к нему сзади, не обнял его со спины. — Я думал, ты уже в покоях, — прошептал брюнет. Юноша коснулся губами шеи Александра, а после положил подбородок на его широкое плечо. — Сильно устал? Александр грустно усмехнулся. — Поход уже так скоро, — тихо отозвался царь, положив свои ладони поверх горячих рук брюнета, — а я так до конца и не уверен в собственных людях. — Среди твоих людей нет неверных, — Гефестион крепче обнял македонца. — Да, но… — Александр поднял голову и вновь встретился взглядом с темным небом в окне, — но не все смотрят на мир моими глазами. Он замолчал, а тени сомнения метались в его глазах. Александр думал об этом уже давно, и сколько бы юный царь ни пытался прогнать от себя мрачные мысли, те все равно раз за разом накатывали на него с новой силой. Гефестион продолжал прижимать его к себе, и лишь тепло его тела не давало Александру окончательно провалиться в ту пропасть недоверия, у края которой он стоял уже не первый месяц. — Скажи мне, Гефестион, — царь наклонил голову к голове брюнета, — скажи, что мне делать? Гефестион не сразу дал ответ. Он внимательно смотрел в окно, словно пытаясь увидеть то же, что и Александр, и погрузился в раздумья. — Я не знаю, как тебе правильно поступить, Александр, — македонец потерся подбородком о плечо любимого, — но то, что Кассандр с Эвменом мне гораздо важнее, чем их отцы, это я знаю наверняка. От услышанных слов Александр мгновенно обернулся. Взгляд у него был непонимающий, даже растерянный, но встретившись с непроницаемым лицом Гефестиона, юноша понял, что тот обо всем догадался сам. О том, что Александр пытался оградить себя от Антипатра, догадывались многие, а вот то, что юноша хотел сменить и своего секретаря, не знал никто. Отец Эвмена достался новоиспеченному царю «по наследству» вместе с лавровым венком и, как оказалось позднее, имел большое влияние при дворе. Александр не мог без повода убрать его с поста, но и найти повод, как оказалось, было той еще задачей. Мужчина был хорошим секретарем, возможно, даже лучшим во всей Македонии, но несмотря на это, он был абсолютно противоположным царю человеком, открыто осуждающим его поведение. Помимо этого, он был верным Антипатру человеком, и о любом решении Александра тут же сообщалось советнику. Это не просто раздражало юношу — он чувствовал себя преданным, словно у него завелась крыса, которая, даже будучи сытой, продолжала по ночам грызть запасы зерна на зиму. Но что с первым македонцем, что со вторым, Александр ничего не мог сделать, и это уже длительное время мучило его, обостряясь все сильнее с приближением похода. — Я хочу, чтобы меня окружали только мои сподвижники, — заключил Александр, вглядываясь в самые любимые на свете глаза, — хочу, чтобы они смотрели со мной в одну сторону и шли за мной, несмотря ни на что. Как ты. Сын Аминтора глубоко вздохнул и прикоснулся лбом к лбу македонца. — Все будет хорошо, — прошептал брюнет в губы юноши, — у тебя все получится. Мягкий поцелуй унес их обоих далеко от того места, где они сейчас находились. Целовались они неторопливо, с нежностью, с любовью, иногда прерываясь, чтобы снова прижаться как можно ближе. С каждым новым столкновением губ их сердцебиение ускорялось, стуча в едином такте, сливаясь в такую знакомую и до боли родную мелодию. Романтику, царящую в тронном зале, нарушил Архелай. Молодой мужчина постучался в большую деревянную дверь, после чего вошел внутрь и, кашлянув, прервал македонцев. — Повелитель, — обратился он к Александру, явно смутившись. Новый телохранитель царя прибыл во дворец лишь недавно и, еще не привыкший к жизни при дворе, не всегда знал, как правильно вести себя в той или иной ситуации. Год назад Леоннат лично порекомендовал македонца Александру, сославшись на его многолетний опыт в сражениях и безупречное владение мечом. Тридцатилетний Архелай сразу же понравился правителю, и тот принял решение назначить его на ту же должность, что при Филиппе принадлежала злополучному Павсанию. — К вам посетитель, — спустя некоторое время добавил он. Александр удивленно посмотрел на телохранителя, а после перевел взгляд на Гефестиона. Брюнет молчаливо пожал плечами. — Кто пришел в такое время? — повернувшись на Архелая, хмуро спросил правитель, но не успел он договорить, как дверь в комнату медленно отворилась. — Неужели ты не найдешь время для встречи со старым другом, Александр? — расплываясь в широкой улыбке, в тронной зал вошел Аристотель. — Вот уже не думал, что ты заставишь своего учителя ждать в коридоре. Мужчина прошел внутрь и встал прямо в центре зала. Он сцепил руки в замок и, продолжая улыбаться, с интересом взирал на своих бывших учеником. Александр с Гефестион одновременно оторопели, но, проморгавшись и убедившись, что в комнате действительно стоял Аристотель, бросились к нему навстречу. — Учитель, — добежав первым, Александр со всей силы прижал к себе тело старика, — как я по вам скучал, учитель! — Ну, ну, — Аристотель похлопал македонца по спине и добавил со смешком, — ты ведь уже царь, веди себя соответствующе. Но несмотря на свои слова, грек продолжал тонуть в объятиях юноши, пока тот не надышался им вдоволь. Как только Александр отодвинулся от старика, к Аристотелю тут же прильнул Гефестион. — Учитель, — прошептал брюнет, зарываясь лицом в худое плечо. — Гефестион, — Аристотель нежно провел рукой по кудрявым волосам македонца, — услада моих глаз, ты стал еще прекрасней. Гефестион улыбнулся и отодвинулся от старика. Аристотель еще долго наслаждался его красотой, после чего взял за руку и его, и Александра. — Совсем уже мужчины, — грустно вздохнув, подытожил он, — и когда вы только успели так вырасти… Македонцы стояли с румянцем на лице и украдкой поглядывали друг на друга. Они оба так давно не видели Аристотеля, что хватало одного взгляда, чтобы вызвать в них целую бурю эмоций. В голове всплыли и интересные занятия, и жаркие споры, и то, как они вчетвером с друзьями сбегали по склонам Пеллы, едва учитель заканчивал свой урок. Приятные воспоминания нахлынули волной и не давали никому из присутствующих плавать в других водах. — Я слышал, что совсем скоро вы выдвигаетесь в поход, — Аристотель остановил взгляд на Александре. — По воле Зевса, через месяц мы уже покинем Пеллу, — спокойный голосом произнес царь. Присутствие учителя давало ему ощущение защиты, и он мог с легкостью говорить о том, что при других давалось ему крайне сложно. — Это хорошо, — одобрительно кивнул грек, — я буду молить Богов о твоей победе, — Аристотель провел пальцем по тыльной стороне ладони юноши. — Кстати, я все хотел спросить. Ты все также трепетно относишься к Илиаде? Вопрос старика застал Александра врасплох, и он даже приоткрыл рот. — Илиада? — словно не понимая, о чем говорит грек, переспросил он растерянно. — Ну… — Он читает ее каждую ночь, учитель, — быстро сдал Александра Гефестион. — Гефестион! — вскрикнул Александр. Щеки его мгновенно вспыхнули. — Видят боги, не прошло и ночи, чтобы Александр не открыл свою потрепанную рукопись Гомера, — закатив глаза, продолжил Гефестион. — А если у него нет сил, то он заставляет меня читать вслух. Глаза бы мои уже не видели эту Илиаду! — Гефестион! — словно пораженный в самое сердце, взмолился царь. — Не говори так о Гомере! Брюнет отвернулся от Александра и громко цокнул языком, чем добил царя окончательно. Аристотель, все это время с улыбкой наблюдавший за ними, переводил взгляд, то на одного македонца, то на другого, а спустя какое-то время тихо засмеялся. — Не зря вы двое всегда занимали особое место в моем сердце, — утирая выступившие слезы, проговорил он. Старик отпустил руки македонцев, а после окликнул своего слугу, стоящего в коридоре. Мальчишка забежал внутрь тронного зала и протянул греку большую обшитую кожей рукопись. — У меня для тебя подарок, Александр, — философ взял рукопись из рук слуги и протянул ее царю, — надеюсь, что рассказы Гомера будут всегда напоминать тебе о величии греков и о том, что ты должен принести в мир. Александр взял в руки подарок и бережно открыл его. На первой странице было одно большое, написанное рукой учителя слово — Ἰλιάς. Илиада. Александр не заметил, что, стоило ему прочитать название книги, как его глаза увлажнились. — Учитель, это… — Я лично переписал ее для тебя, — подтвердил его догадку философ, — хотел, чтобы частичка меня всегда была с тобой, мой мальчик. Александр поджал губы и, не сумев сдержать эмоций, порывисто обнял учителя. — Спасибо, — прошептал он, одной рукой прижимая к своему сердцу Аристотеля, а другой — Илиаду. Учитель без лишних слов стоял с македонцем столько, сколько это было тому нужно, а как только тот отодвинулся, продолжил: — Но это еще не все мои подарки, — лукаво улыбнулся грек. Александр растерянно переглянулся с Гефестионом. — Я пришел к тебе не один, — Аристотель подал знак мальчишке-слуге, и тот выбежал в коридор, а уже через мгновение в тронный зал вошел еще один грек. — А дворец, я погляжу, совсем не изменился, — широко улыбаясь, произнес вошедший юноша, чересчур похожий на Аристотеля в молодости, — сколько меня здесь не было? Десять лет? Одиннадцать? — Двенадцать, — поправил его старик, вскинув голову, — и будь так добр, поприветствовать царя. А то скажут, что я тебя совсем манерам не научил. Молодой грек усмехнулся и обратил свой взор к Александру. — Давно не виделись, Александр, — громко произнес он, приложив руку к груди, — в последнюю нашу встречу ты и сандалии толком завязывать не умел, а теперь стал царем, — грек одобрительно кивнул, демонстрируя уважение. Александр горделиво вскинул голову и уже было хотел поприветствовать старого друга, как юноша наклонил голову и, расплывшись в ехидной улыбке, добавил: — А сандалии то завязывать научился, царь? И, конечно же, после этих слов от доброжелательности Александра не осталось и следа. — А ты, я смотрю, совсем не изменился, Каллисфен, — процедил сквозь зубы македонец, скрестив руки на груди. — Тебя что, снова выгнали из Академии? — Что поделать, — пренебрежительно пожал плечами грек, — люди не особо любят слышать правду, — Каллисфен бросил на Александр колкий взгляд, — особенно, если эта правда про них. Царь посмотрел на грека сверху вниз. — А, может, кто-то просто не научился вовремя закрывать рот? — надменно бросил Александр. — Уж кто бы говорил, — оскалился в ответ Каллисфен. Друзья детства прожигали друг друга взглядами, пока на их языках во всю горели готовящиеся слететь в любую минуту колкие фразы. Каллисфен мог сказать еще многое, ведь ставить заносчивого македонца на место было его любимым занятием с самого детства. Но в тот момент, когда полная издевки фраза уже была готова сорваться с его уст, взгляд юноши невольно упал на брюнета, стоящего подле царя. Племянник Аристотеля замер в ту же секунду. Он сразу забыл и о Александре, и о философе, и даже любимые колкости провалились в глубину его сознания, так и не сорвавшись с губ. — Я думал, ты уехал с отцом в Афины, — едва слышно проговорил Каллисфен. Он не отводил взгляд от Гефестиона, так до конца не и веря собственным глазам. — Мы тогда решили остаться, — ласково проговорил брюнет, — тем более, что через два года Филипп приказал построить в Миезе школу. Отец сказал, что будет лучше, если я буду обучаться здесь. — Понятно, — прошептал грек, сжав кулаки. Все эти годы он был уверен, что Гефестион был в Афинах, и продолжал искать его там каждый раз, стоило им с матерью посетить южный полис. Осознав, что все его поиски были обречены на провал с самого начала, грек заметно погрустнел, но, найдя в себе силы смириться, поднял голову выше. — Рад тебя снова видеть, Гефестион. — А я уже думал, что ты меня не заметишь. — Разве такое возможно? — усмехнулся грек, проклиная себя за то, что был слишком зациклен на встрече с Александром. Каллисфен шагнул ближе к македонцу и внимательно взглянул ему в лицо. — Ты стал еще красивее, чем в детстве, — заметил он, всматриваясь в совершенные черты лица Гефестиона. Едва он отводил взгляд от бездонно синих глаз брюнета, как тут же натыкался на манящие створки его алых губ. Каллисфен был сдержанным человеком, но, находясь сейчас перед македонцем, впервые не сумел обуздать собственные желания, и, невольно сглотнув, протянул руку к голове Гефестиона. Едва его тонкие пальцы коснулись шелковистых прядей юноши, как его кисть тут же перехватил разозлившийся Александр. — Так какими судьбами тебя занесло в Пеллу, Каллисфен? — едва сдерживаясь, царь сжал руку грека. — А что, дядя еще не сообщил тебе радостную новость? — старясь держать лицо, ответил тот, чувствуя, как хватка царя становится все сильнее. Александр наконец отпустил его руку, и Каллисфен тут же принялся растирать пострадавшую кисть ладонью. — О чем он говорит, учитель? — царь бросил хмурый взгляд на старика. — Я же сказал, что это еще один мой подарок, — недовольно посмотрев на племянника, покачал головой Аристотель, — я хочу, чтобы он отправился с тобой в поход. — В качестве кого? — брови Александра поползли вверх. В его голове тут же промелькнуло, насколько слабой была рука юноши. — Сомневаюсь, что он вообще когда-то в своей жизни держал меч. — В качестве летописца, — закатил глаза Каллисфен, поняв, на что намекает царь, — и мечом я, вообще-то, тоже неплохо владею. — Все еще сомневаюсь, — сухо отозвался Александр, за что тут же получил от Гефестиона локтем в бок. Царь поморщился, но промолчал, обдумывая услышанное. — Это большая честь для меня, учитель, — спустя время наконец произнес Александр, глядя на старика. Аристотель мягко улыбнулся. — Не забывай, чему я тебя учил, мой мальчик — старик бросил взгляд на подаренную им рукопись в руках царя, — и никогда не забывай про величие греков. — Я никогда тебя не подведу, — твердо ответил македонец, — и всегда буду нести твои учения, где бы я ни оказался. Философ одобрительно кивнул, а после перевел взгляд на племянника. Аристотель считал свой выбор правильным и был уверен, что даже если Александр и потеряет себя однажды, то резкие правдивые слова Каллисфена напомнят ему о том, кто он есть. Они нуждались друг в друге, и старик был в этом уверен. — Пообещай мне, что сбережешь его, Александр, — проговорил Аристотель, глядя на своего любимого племянника. Александр глубоко вздохнул и посмотрел на язвительного грека. Тот до сих пор не мог отвести взгляда от Гефестиона, что не могло не бесить царя, однако его давняя привязанность к юноше все же дала о себе знать. Он вспомнил, как они играли в Миезе, как тайком убегали от Ланики и кормили дворовых собак, как дрались и ругались, а потом мирились, хохоча на весь дворец. Все это вереницей картин промелькнуло у него в голове, и, глубоко вздохнув, Александр ответил: — Обещаю тебе, учитель, — заверил он, крепче сжав в руке Илиаду, — я сберегу Каллисфена, несмотря ни на что. Аристотель вновь улыбнулся, и счастье заиграло в глазах старика. Так у Александра появился еще один сподвижник.

***

— Так в чем дело, Филота, говори, — Александр быстрым шагом шел по длинному коридору, стараясь как можно быстрее покинуть македонский дворец. — У меня совсем мало времени. — Да-да, — кивнул Филота, стараясь идти с царем в ногу. Он уже несколько дней пытался выловить юношу, но тот все продолжал исчезать из поля зрения, едва он его находил. — Вчера в Пеллу прибыли два командира из Эги. Я хотел чтобы ты с ними познакомился. — Из Эги? — переспросил правитель. Ему казалось, что, как только был объявлен набор новобранцев, жители бывшей столицы первыми прислали ему солдат. — Кто они? — Два аристократа. Ненамного старше нас, но уже имеют приличный опыт командования. — Вот оно как? Хорошо. Македонцы прошли весь коридор и вышли в главный холл дворца. Они шли так быстро, что занимавшиеся там делами служанки едва успевали расступаться перед ними. Когда Александр вышел на крыльцо, а прохладный весенний ветер обдул его лицо, юноша глубоко вздохнул и поднял голову к небу. — Какой сегодня хороший день, — наслаждаясь долгожданной весной, прошептал царь. Его сердце билось так громко, так звучно, будто внутри играли праздничные барабаны, а с лица никак не желала сходить улыбка. Поход был так близко, что Александр едва мог держать себя в руках от переполняющего его счастья. Вкус близкой победы оседал сладостью на языке, и юному царю безумно хотелось кричать, выплескивая свою радость в мир. Он наполнил легкие воздухом и, опустив голову, решительно двинулся дальше. Филота последовал за ним. — Так где они? — поинтересовался царь, спускаясь по ступеням. — На манеже, — быстро ответил Филота, кивнув сторону уходящей от дворца дороги, — они с нетерпением ждут встречи с тобой. — Ну что же, не стоит больше заставлять их ждать, — кивнул Александр. Настроение у македонца было на редкость хорошим, и это не могло не радовать как его самого, так и Филоту, — тем более, что мне как раз в ту сторону. Македонцы быстро спустились по дороге и подошли к шатрам солдат, окружавшим манеж. К Александру несколько раз подходили то военачальники, то полководцы, то гетайры, а когда его заметили и простые солдаты, юноша едва не встрял окончательно. Перебрасываясь словами практически с каждым, царь медленно протискивался все дальше и дальше к манежу, на котором в самом разгаре сейчас была тренировка с Никанором. — Александр, — Филота окликнул царя, разговорившего с очередным своим воином, — подойди. Александр бросил напоследок несколько слов солдату, а после подошел к другу. Тот стоял вместе с двумя македонцами, которые явно оживились, увидев перед собой царя. — Повелитель, — одновременно кивнули юноши, едва Александр подошел к ним. На вид они действительно были ненамного старше самого царя, но несмотря на это, было невооруженным глазом видно, что это были настоящие воины. Оба были хорошо сложены, крепки, имели сильные руки и ноги. Один, темноволосый, был выше Александра, тогда как второй, с каштановыми кудрями, был с царем одного роста. На их открытых руках и ногах были видны шрамы, и это говорило о том, что они были непосредственными участниками не одной битвы. Это сразу же понравилось Александру, как и то, что он сумел с легкостью отгадать, каким оружием владели его новые командиры — один был мечником, а другой лучником, и, судя по их мозолям на руках, были они очень старательными. — Нам так и не удалось познакомиться с тобой в Эги, Александр, — начал темноволосый юноша, не сводя с царя пристального взгляда, — поэтому мы прибыли лично, едва нам выдалась такая возможность. — Волею Богов нас призвали к вам в самое нужное время, — улыбнувшись добавил другой. — Мы почтем за честь служит тебе. От этих сладких речей Александр расплылся в улыбке. Мысли о приближающемся походе значительно улучшали его настроение, и потому он сейчас был особенно расположен как к людям, так и положительным решениям. — Что же, — Александр уперся руками в бока, — а я почту за честь вести вас в бой, — царь перекинулся взглядами с македонцами. — Назовёте мне свои имена? — Селевк, — почтительно кивнул кудрявый македонец, — сын Антиоха. Александр едва слышно прошептал имя, стараясь его запомнить. — А я, повелитель, — впиваясь в него глазами цвета самой черной ночи, подал голос брюнет, — Кратер, сын Александра. — Кратер… — повторил следом царь, — Селевк и Кратер, Кратер и Селевк. Я обязательно вас запомню. — Не сомневаюсь, — низким голосом проговорил Кратер, приподняв уголки губ. Александр был в достаточно хорошем настроении, чтобы принять это за улыбку, когда на деле это больше напоминало оскал. Царь добродушно улыбнулся, а македонцы кивнули в ответ. — А теперь я вынужден оставить вас… — тут Александр уже был готов развернуться и уйти, как вдруг позади него раздался громкий голос Кассандра. — Боги, сколько можно тебя ждать?! — возмутился он, подойдя к Александру. Македонец беспардонно закинул свою руку на плечо царя и повис на нем. — Как ты вообще мог оставить меня ждать тебя вместе с Птолемеем? Ты хотел, чтобы я со скуки помер? — Да что ты говоришь? — вскинул брови подошедший следом Птолемей. — Я скорее раньше умру от твоей болтовни, нежели ты от скуки. И чего ты повис на Александре? Ты дите малое что ли? Кассандр демонстративно закатил глаза и повис на Александре еще сильнее. — Кхм, — Александр прочистил горло, поймав на себе удивленные взгляды македонцев из Эги, — Кратер, Селевк, познакомьтесь. Это Птолемей, сын Лага, — царь указал свободной рукой на высокого македонца, — а это… — Александр хотел представить и Кассандра, но тот решил в этот момент почесать нос. Брюнет висел на нем с пальцем в носу, и Александр уже едва сдерживался, чтобы не дать тому по голове. Царь резким движением скинул с себя македонца и, поправив тунику, невозмутимо продолжил, — а это Кассандр, сын Антипатра. — Будем знакомы, — кивнул Птолемей юношам. Те кивнули в ответ, но продолжали кидать косые взгляды в сторону недовольного, что его оттолкнули, Кассандра. Его фамильярность по отношению к царю их, мягко говоря, не порадовала. Среди македонцев повисла неловкая пауза, так как обиженный на Александр Кассандр не стал приветствовать новых командиров и демонстративно отвернулся. К счастью, молчание было нарушено раздавшимся позади македонцев голосом. — Чем вы тут занимаетесь? — скрестив руки на груди, упрекнул друзей появившийся Гефестион. — Герон ждет уже больше часа. — Гефестион! — одновременно выкрикнули три македонца. Александр был рад его видеть, Кассандр хотел пожаловаться, а Птолемей был рад его видеть и хотел пожаловаться. Первым до брюнета, конечно же, добежал Александр. Он схватил его за руку и осторожно подвел к македонцам из Эги. — Познакомься, это наши новые командиры — Кратер и Селевк. — Добро пожаловать в Пеллу, — приветливо улыбнулся Гефестион. Его темные тяжелые кудри сияли в свете полуденного солнца, придавая ему почти что божественный ореол, а в глубоких синих глазах будто плескалось море. Кратер и Селевк коротко взглянули на него — да так и замерли, едва сумев кивнуть в ответ. — Так мы долго тут будем еще стоять? — вмешался Кассандр, совершенно не обращая внимание на новоиспеченных командиров. — Александр, ты сам нас позвал и сам еще и опаздываешь! — Да-да, — Александр обернулся на македонцев из Эги, — нам действительно пора, переговорим в другой раз. Хорошо? — Конечно, — тут же отмер Селевк и очаровательно улыбнулся. — До встречи. Царь быстро кивнул македонцам и, крепче сжав руку Гефестиона, двинулся вдоль манежа. Птолемей и Кассандр ушли вслед за ними. — Я что-то не расслышал, как они сказали, его зовут? — Селевк подался к Филоте, который все это время молча негодовал от возмутительного поведения своих друзей. — Гефестион, — потерев лоб рукой, ответил светловолосый македонец, — сын Аминтора. — Он не македонец? — глухо произнес Кратер, сдвинув черные брови. — Наполовину. Его мать родом из Афин. Кратер с Селевком переглянулись. Затаив дыхание, они не сводили пристального взгляда с удаляющейся фигуры Гефестиона. Филота не мог не заметить перемены в поведении юношей, но, увидев, на кого они смотрели, даже не стал ничего говорить вслух. «И эти туда же» — хмыкнул про себя македонец, вспомнив, как они замерли, едва завидев красивого брюнета. — Мне тоже пора. Увидимся позже, — кивнул им сын Пармениона, а затем удалился, поднявшись на манеж к брату. Как только Филота скрылся из поле зрения, оставив македонцев одних, от всей напускной вежливости не осталось и следа. С их лиц моментально пропали улыбки, а глаза сделались стеклянными, словно у хищников перед броском. — Похоже, нам будет не так просто к нему подобраться, — скрестив руки на груди, недовольно цокнул языком Селевк, — кто же знал, что наш царь уже обзавелся столькими подхалимами. Надеюсь, он не сильно успел к ним привязаться. Кратер свел брови еще сильнее, продолжая хищно всматриваться в спины македонцев. Он наблюдал за тем, как уже далеко ушедшие от них македонцы неожиданно остановились и принялись о чем-то оживленно разговаривать. Они махали руками, толкались, а в какой-то момент рассмеялись так громко, что их смех донесся даже до манежа. — С теми двумя проблем не будет, — ледяным тоном произнес брюнет. — Сын советника и сын богача — не такая уж большая потеря. — А этот? — Селевк кивнул в сторону кудрявого македонца. — Похоже его мамашка продала душу Афродите. Никогда не видел вживую настолько красивого человека. От этих слов и без того мрачное лицо Кратера стало еще мрачнее. — А вот с этим надо быть поосторожнее, — сквозь зубы процедил македонец. — Что-то в нем мне не нравится. — Даже так? — по-змеиному усмехнулся Селевк. — Кратер, ты никогда не изменишься. Готов разорвать его части только потому, что он наполовину афинянин? — Здесь другое, Селевк, — брюнет понизил голос. — Александр ведет себя с ним не так, как со всеми. Это заставляет задуматься. — У нас много времени — ехидно улыбнулся кудрявый македонец, — в самый раз, чтобы все узнать, а затем… — Селевк облизнул верхнюю губу и оскалился, — занять их место, как мы и планировали. Довольный Селевк еще раз окинул македонцев взглядом, а после отвернулся и принялся разминать шею, пока Кратер, едва дыша, все продолжал наблюдать за юношами. Он смотрел на них пристально, словно ястреб, нутром чуя, что сейчас должно что-то произойти. Когда четверка уже ушла достаточно далеко, и уже казалось, что ничего не могло произойти, звериным глазам Кратера вдруг открылась истина. Он увидел, как Александр наклонился к Гефестиону, игриво коснулся его лба, а затем провел рукой по щеке… — Нет… — не веря собственным глазам, прошептал Кратер, — только не это… Брюнет со всей яростью сжал кулаки и подался вперед. Он готов был взывать к любым богам, лишь бы не стать свидетелем того, как царь Македонии отдавал свое сердце афинянину, однако боги его не услышали. Александр поцеловал Гефестиона, а тот охотно ему ответил, обвивая руками шею царя. — Будь ты проклят! — процедил сквозь зубы Кратер. Гнев в его душе разразился такой лютой ненавистью, что сердце македонца едва ли не выскочило из груди. Он тяжело задышал, вены вздулись, а оскалившейся рот продолжал содрогаться от слетавших с них проклятий. — Я обязательно тебя уничтожу, — поклялся он, топя Гефестиона в бездне своих черных глаз, — во благо царя, во благо всей нашей страны. Клянусь богами!