***
Швепс тихонечко застонал: хорошо-то как… Макфайер трахал, будто жарил: до искр, до готовности, до хрустящей корочки. Огромный член таранил так, что плавники поджимались и дыхание терялось где-то под жабрами. Швепс закусил палец на особо глубоком толчке. Мать моя каракатица, вот это «огонь, вода и медные трубы». Задрав его толстовку, Макфайер то прижимался, складывая пополам, цепляя холодными пуговицами соски, жарко прикусывая подбородок, стискивая член между телами будто в раскалённую вафельницу, то выпрямлялся, меняя угол на остро-нирванный, вбиваясь толстой головкой в самую суть, заставляя скулить и дрожать в коленках. Швепс судорожно хватался за шелковый галстук, боясь, что все это опять окажется сном: выговор, посреди которого Макфайер, наконец, не выдержит его грязных намёков и виляния задницей, заметит его стояк и таки вдавит в стол с поцелуем. Разве такое может быть чёртовой правдой? Швепс уже не очень понимал. Голова плыла, под веками вспыхивала целая звёздная система. Горячие шершавые руки огладили живот, поднялись по ребрам, потерли соски — и он подавился воем. Спину выгнуло колесом, член встал дыбом, по хребту вниз стрельнуло мурашками. Он зажмурился, завжикал кулаком, а потом застыл, выплескивая прозрачную, словно морская вода, теплоту себе на живот. Макфайер держал за бедра, позволяя плавать на волнах незамутненного кайфа, и легонько насаживал на себя в качестве добавки, а потом мягко вышел. Натужно щелкнул резинкой. Торопливо захлюпал пальцами по своему члену. Хотел побыстрее кончить. Фигушки. Швепс замотал головой. Чуть морщась, спустил затекшие ноги на пол и толкнул огромное тело в стул. С силой раздвинул все еще затянутые в брюки бедра и заглотил столько драконьего члена, сколько поместилось — сразу до горла. Толстенный и твёрдый — будто биту бейсбольную вталкивать, разве что на вкус приятней: вишневая смазка. У Макфайера в груди что-то зарокотало, судя по звукам, там просыпался вулкан. Он вцепился пальцами в подлокотники и резко вдохнул. Выдох вышел со стоном — едва слышимым, но даже это приятно согрело самолюбие: не был еще, небось, с русалами, что такое глубокая глотка при жаберном дыхании и не знает. Наслаждайся, огнедышащий. Смотри не сгори. Долго ждать не пришлось. Несколько движений головой — и в волосы вцепились пальцы, отталкивая, но Швепс не для того старался, чтобы пропустить самое главное. Отпихнув руку, он насадился глубже, зажмурился, замер. Задышал жабрами, ритмично сокращая мышцы горла, а когда Макфайер забился на стуле — молча, по-партизански — принялся глотать. Ух, горячий. Вкусный. Солёный. То, что надо после бессонных суток. Высосав до последней капли, вылизав чуть не до скрипа, Швепс сел на пятки, поднял взгляд — и залюбовался. Вечные суровые морщины на красивом широком лице наконец расслабились, уголки губ не тянулись вниз, брови не сталкивались на переносице. В эту секунду Макфайер выглядел спокойным и домашним: пригревшаяся на солнце ящерка, а не безжалостный тиранозавр. Рыжие глаза открылись, глянули почти нежно. За грудиной что-то заворочалось и заныло, что-то, что заставляло днем охотиться за каждой доступной дыркой, а одинокими ночами выло: его одного надо, нет никого лучше — в башню его к себе замани, запри там навечно, запахом своим его измажь, чтобы все знали, что этого дракона уже похитила принцесса… Испугавшись, что глупые рыбьи глаза все выдадут, Швепс сморгнул и нагло ухмыльнулся. — Всегда хотел попробовать дракона на вкус, — сказал он, вытирая рот рукавом толстовки. Макфайер на секунду замер. Чуть прищурился. — А, — сказал он, вжикая молнией. — А я-то гадал… — В смысле? — Ничего, Швепс. Ваша смена закончилась, вам по санитарным нормам положен отдых. Вот идите и отдыхайте. — Да я же не… — Идите, Швепс. — Мистер Мак… — Вы не расслышали? В носу защипало. Джинсы отказывались натягиваться на задницу. Молния прищемила пальцы. Зато дверь хлопнула на пятёрочку — громко и с эхом, так, что в комнате что-то смачно шлепнулось. Оставалось надеяться, Макфайеру на голову.***
— Спишь? — Что у тебя? — голос у Рафа был пропитый, как всегда спросонья. Швепс забренчал ключами, привязывая велосипед к фонарному столбу у дома. — Я… может, зайдёшь? Я из магазина, с пивом. Гномьим, как ты любишь. Зефира твоего купил, все дела. На том конце долго душераздирающе молчали. Раф явно взвешивал дружбу и сон. Судя по кряхтенью и шлепкам босых ног, дружба все-таки перевесила. — Что случилось-то? — Да ничего, я просто… — в носу опять защипало, слова не лезли. Швепс замер на корточках у велосипеда. — Господи, ты таки добился, чего хотел? — спросил Раф. На фоне мерно жужжала электрическая зубная щётка. — Ну и? Стоило того? Швепс вытер глаза рукавом и поплелся к подъезду. Пиво в бумажном пакете холодило подмышку. — Приходи, а? Не могу один. — Он тяжело дышал, поднимаясь по лестнице. — Я ведь и Дага позову… Жужжание оборвалось. — Не надо Дага. Швепс вжал горячий лоб в дверь, чуть пониже выцветших абрисов давно отвалившегося номера. — Почему? У вас семейные разборки? Он снова смотрел на тебя больной собакой, и ты дал ему наконец свою сладкую конфету? А теперь жалеешь? Судя по звуку, Раф смачно сплюнул зубную пасту в раковину. — Ты хочешь, чтобы я приехал с тобой горе запивать или чтобы я послал тебя совокупляться с каракатицей? Швепс тихо рассмеялся: — Горе запивать. — Тогда заткнись и просто не зови Дага. — Без проблем. — Ключ со скрипом повернулся в замочной скважине. — Пива все равно только на двоих. Отключившись, Швепс захлопнул дверь и привалился к занозливой деревяшке спиной. Несмотря на солнечный полдень, в комнате царила глубоководная темнота. Казалось бы, за годы сбитого режима организм должен был привыкнуть спать при любом освещении, а вот ведь, без кромешного мрака фиг заснешь. Швепс зашарил по стене рукой в поисках выключателя… но кто-то его опередил. В глубине комнаты щёлкнуло, торшер выстрелил в угол пучком света. — Мистер Швепс? Бутылки жалко звякнули, бухнувшись на пол. В нос ударило кислым гномьим пойлом. — Вы… вы кто? — спросил Швепс, вглядываясь в темноту. Первым, что бросилось в глаза, была улыбка. Широченная, пухлогубая, сахарно-сладкая — от нее захотелось броситься на пол и забить хвостом. — Не стоит так беспокоиться, — сказала улыбка, чуть сбавляя обороты, позволяя рассмотреть и остальное: нереально синие глаза, резные скулы, черные красиво уложенные волосы. Ко всему этому прилагалось длинное роскошное тело, затянутое в брючно-галстучное великолепие, которое хотелось сразу содрать. С другой стороны, драть можно было и в костюме. Только почему-то образ не складывался воедино, а распадался, словно красивые кусочки перепутанного пазла: вот сладкий рот, в который отчаянно хотелось погрузить пальцы, вот белые ровные зубы, по которым не терпелось провести языком, вот глаза с фиолетовой искринкой, что смотрели с обещанием: «Сделай то, что хочу я, и я сделаю все, что хочешь ты…» Швепс замотал головой, отгоняя похотливую чушь. — Вы кто? Что вам надо? Как вы ко мне попали? — Агент Драйт, — сказал человек. Человек? Разве люди бывают такими красивыми? — Федеральный центр магических расследований. Вот, взгляните. Швепс скосил глазами в мелькнувшее перед носом удостоверение, а мозг уже судорожно поставил память в режим обратной перемотки: что он успел натворить? Голос превратился в жалкую мямлю: — Я… я… планировал заплатить за этот зефир, я случайно захватил его… Мне не хватило денег, я вот сейчас собирался вернуться и… Изогнутые волнами губы, мягкие даже на вид, чуть дрогнули в улыбке. — Я передам, мистер Швепс, — Драйт спрятал ксиву в карман. — Однако я здесь не по этому поводу. У вас есть что-то, что вы должны передать мне, не так ли? — Передать вам? — глупым эхом отозвался Швепс. Гость вдруг оказался ближе, глядя жадным взглядом и дыша в лицо, и голова пошла совсем кругом. — Ну как же, та русалка, что дала вам амулет, — промурлыкал Драйт. — Она должна была передать, что я приду за ним, вот я и здесь. — Русалка? Какой амулет? О чем вы? Широкие брови — красивые, словно изломанные черные перья — чуть сдвинулись. — В ваших интересах говорить правду, мистер Швепс. Я веду это дело и знаю каждую деталь. Отдайте мне амулет — и я обещаю, вы не пожалеете. Он снова улыбнулся и положил ладонь Швепсу на плечо. Ровные пальцы с аккуратными розовыми ногтями чуть сжали, а в голове только и колыхалось: «В себя эти пальцы хочу. Вот прямо сейчас. Помру, если он их в меня не засунет». Швепс судорожно захлопал глазами. Да что ж за ерунда? Колдовство какое-то… С усилием, он ухватил сознание за хвост и втолкнул обратно в мозг. — Говорю вам, — сказал он, отстраняя руку со своей груди, — я понятия не имею, о чем вы. По идеальному лицу пробежала тень. Драйт шагнул еще ближе, вжимая лопатками в стену. Выставил ладонь, поглаживая около уха. Знал, гад, что над жабрами кожа чувствительней всего. — Если не вы, значит, кто-то из ваших друзей. Кажется, с вами был демон. Где он живет? В нос ударило чем-то приторно-медовым. Член напрягся, оттопыривая ширинку — а ведь Швепс ненавидел сладкое. Почему же сил сопротивляться не было? — Вы коп, вот идите и узнавайте, я вам ничего не скажу. Убирайтесь! Бесстыдная ладонь жадно сунулась в штаны. Швепс дернулся, но возмущение захлебнулось слюной. — А по-моему, вы очень хотите мне все рассказать, мистер Швепс, — пропел в ухо влажный шепот. Наверное, Драйт терял терпение, а может быть, торопился, поэтому перешёл к таким грубым действиям. Он яростно дёргал за член, но все, чего он добился, были воспоминания о тёплых ладонях на ребрах, огненном дыхании в шею, нежном взгляде, пусть и односекундном. Похоть отхлынула, в мозгу зажглись нужные синапсы. Паззл наконец-то сложился. — Суккуб! — прохрипел Швепс. — Вы суккуб. Отпустите меня, вы же видите, так у вас ничего не получится. Драйт выдернул руку: — Значит, получится по-другому. Колено врезалось в пах жёстко и безжалостно. Швепс согнулся пополам, на мгновение оглохнув и ослепнув, будто погрузившись в камеру сенсорной депривации. Зато боль была — такая, что не хватило сил даже для крика. А в следующую секунду он уже лежал на полу лицом в пивной луже. Осколки впились где-то над бровью и в жабры слева. Суккуб навалился, заламывая запястье. — Где живут твои напарники? Говори, ты, отвратительная вонючая вобла. Швепс сжал зубы, но стон все равно прорвался сквозь заслонку. Проблема в профессии врача в том, что когда тебе что-то ломают, ты точно знаешь, что.