Сирены

— Даг! Срочно приезжай на подстанцию, я уже еду с Франсом и ребятами. Дагон сел — так резко, что нервная система перешла в авральный режим, пуская сердце вскачь и кружа голову. Подступила тошнота. — Раф? Черт, Раф, что с тобой? Голос Рафа еще никогда так не дрожал. — Со мной ничего. Это Швепс. Даг, он… Блядь… Приезжай, ладно? Дагон посидел, прижимая к уху пищавший длинными гудками телефон. Никогда. Никогда и никому он не признается, какое в этот момент почувствовал облегчение. Дальнейшее превратилось в галочки напротив механических действий. Плеснуть в лицо воды. Напялить одежду. Сунуть в задний карман телефон и ключи. Спуститься в воняющем капустой лифте на парковку, дойти до мотоцикла, развернуться и подняться обратно — за шлемом. Прихватить из дома два, один с дырками для рогов, второй — обычный, на случай, если Рафа нужно будет отвезти домой. Вставить ключ, повернуть, нажать на газ — и вилять по запруженным дорогам, как чёрная рогатая молния. Дагон ехал на запредельной скорости, он встревал в каждый просвет, он успевал на каждый светофор — он мчался к Рафу, как ветер. Бросив байк у входа, он рванул в приёмную, пробежался глазами по протянутому Кейсичкой заключению и, задержавшись на минуту у кофемашины, зашагал по коридору, обычно такому знакомому — а сейчас угрожающему и чужому. Как ресторанчик на углу, где раньше работала мать, в детстве казавшийся вторым домом, а с ее смертью ставший холодной грязной забегаловкой, так и подстанция сейчас зияла протертостями в линолеуме, давила узкими больнично-желтыми стенами, ставила на пути порожки, каталки, угрюмых врачей. От холода и безнадежности вдоль хребта топорщилась шерсть, в носу стоял запах спирта и немытых тряпок. Дагон поежился и прибавил шагу. Раф стоял у дверей палаты, оперевшись о стену и сливаясь с ней сизым цветом кожи. Больше всего хотелось иметь право подойти сзади, скользнуть руками вокруг талии, прижаться щекой к затылку; прошептать: «Все будет хорошо» и сжать сильнее. Но такого права не было; Дагон мог лишь глупо топтаться на месте и обжигать пальцы о бумажный стаканчик, отбитый в неравной схватке с древним автоматом. — Как он? Раф вздрогнул, будто очнулся от временной смерти. Обернулся, шагнул навстречу, словно тоже в объятья, но споткнулся взглядом о стаканчик и замер. — Сейчас стабильно. — К нему можно? — Там Макфайер. Рычит на всех и трясётся, как над сокровищем. Тёмная капля плюхнулась Дагону на кроссовок. Бумажный стаканчик протекал. — Ты знал, что они… Раф поднял глаза и рассеянно кивнул. Взял кофе, но глядел на вялую коричневую жижу, будто не совсем понимая, что с ней делать. Темные волосы падали на лицо, а под глазами залегла чернота, которой в подмётки не годилось даже новогоднее дежурство с его бесконечными переломами, ожогами и пьяными эльфами. Дагон потянул за локоть — аккуратно, но твердо — и усадил Рафа в жёсткий металлический стул. Сам сел рядом. Их разделял острый неудобный подлокотник и такая же острая неудобная тишина. Наконец Раф громко сглотнул. — Он пытал его. Пытал, понимаешь? Было столько крови, вырванная чешуя, срезанные плавники… Я многое повидал, Даг, но ведь это… это Швепс… — рука дрогнула, кофе брызнул на кожу — Раф даже не заметил. Пальцы пришлось размыкать по одному. Дагон провёл хирургическую операцию по извлечению инородного тела и отставил на соседний стул. — Ты видел того, кто это сделал? — Немного. Длинный, вроде в костюме… не уверен, было темно… Когда я вошёл, он удрал через окно. — Как ты там оказался? — За час до этого Швепс позвонил мне, попросил прийти. Мне показалось, он расстроен. — Почему он не позвонил мне? Раф отвернулся, будто не желая встречаться глазами. Пошевелил лопатками, как всегда при волнении. Шумно и влажно выдохнул: — А если бы я не пришел?.. В голосе было столько отчаяния, что Дагон не сдержался, положил руку на основание шеи и провел вниз, вдоль позвонков. — Я отвезу тебя домой. Надо поспать хоть немного, а утром приедем снова. Раф опустил лицо на руки. — Не могу. Закрываю глаза и вижу его… Разделанного, как на чертовом рыбном рынке… — Он сжал кулаки, поднял молящий взгляд: — Поехали к тебе? Стало невыносимо жарко и трудно дышать; в груди, кажется, взорвался баллон с газом. Дагон проглотил пламя, сказал — почти ровно: — Байк у входа.

***

Дорога домой заняла втрое дольше. Дагон собирал все светофоры, терпеливо пропускал старушек и примерно ждал в пробке: руки на его талии были проводами к самому мощному аккумулятору — хотелось подзаряжаться бесконечно. Квартира встретила промозглыми сумерками, но тепло от рафовых рук на боках все еще обжигало слишком ярко, чтобы мёрзнуть. В коридоре было темно и тесно, но не хотелось ни включать свет, ни идти в комнату. Хотелось вечно стоять рядом, дышать бергамотом и слушать, как заполошно бьётся сердце. Раф почему-то тоже стоял, не двигаясь, и это подогревало надежду. Чертову идиотскую надежду, которую не убили годы молчания. Почему он все еще рядом, стоит, цепляя пальцами снятый шлем? Почему не идёт к холодильнику, где дожидается своего часа вечный запас отвратительного гномьего пойла, и не разваливается на диване со словами: «Врубай «Ангельские слезы», будем ржать»? Может ли это значить, что сегодня, сейчас, ему так хреново, что он готов сказать «да»? Плюнуть на все, что заставляло отстраняться, и позволить… Позволить… Бред. Он же просто ждет поддержки. Ищет друга, хочет не быть один, а Дагон, как грязный похотливый кобель, уже мысленно раздел и облапал. Хотелось разбить себе за это рожу. Но — черти! — еще больше хотелось бухнуться на колени и уткнуться носом Рафу в ширинку. Где-то за окном парковалась машина. Сверху глухо выл сосед-оборотень. У кого-то на кухне включилась вытяжка. А они так и стояли в полумраке, и стены сближались, будто в ловушке, толкая их друг к другу, пока пальцы Дагона не уткнулись в мягкость футболки и твёрдость живота под ней, а нос не защекотали нежные, как кошачий мех, волосы. Губы опалило жарким дыханием. — Даг… Раф вжимался в стену, словно ища опоры. Прикрыв глаза и трепеща белесыми ресницами, он откинул голову, открывая свою необыкновенную шею, будто зная, что Дагон, как съехавший с катушек вампир, дрочит на нее почти каждую ночь. Такую белую, с брызгами крошечных родинок, чуть выпуклым шрамом под челюстью и благородной волной кадыка. Такую запретную. Сейчас — такую близкую. В груди завибрировал стон. Дагон чуть склонил голову, осторожно, шаг за шагом погружаясь в море бергамота. Ну же, скажи что-нибудь. Дай знак. Хоть жестом покажи, что если сейчас прикоснуться губами — не сбежишь и не бросишь. Что тоже хочешь. Что это не ошибка, не сон, не безумный трип… Или оттолкни. Еще секунда — и возврата не будет. — Не надо… — голос Рафа был еле слышен. — Ты разочаруешься… Дагон потерял равновесие и оступился, вжимаясь сильнее. Шлем глухо брякнулся на пол. Раф охнул, совсем тихо, как-то по-детски — и отстранился. Темные глаза были безмерно усталыми, с узором воспаленных вен. — Что там у тебя острое? — он ощупал карман дагоновых джинсов, потянул за торчащий шнурок. — Это что? — Да я… сам особо не знаю. Раф задышал быстро и как-то испуганно. — Перед тем, как потерять сознание, Швепс твердил про какой-то амулет. Я думал, он бредит, а тут… — Он поглядел с мольбой: — Даг, во что вы ввязались? Дагон снова оглядел самую обычную на свете ракушку. — Я… Мне дала ее доппельгангер. Глаза Рафа округлились: — Почему ты не сказал? Почему не отдал Грейс? — Я собирался… я забыл. Досада Рафа ощущалась в темноте нервными движениями лопаток. — Ты же знаешь, тебе нельзя связываться с полицией. А если это улика? Или там есть что-то внутри? Что-то запрещённое? Отдай, я сам поеду в участок. — Нет уж. Если к Швепсу пришли из-за нее, значит, она опасна. — И твой ответ на это — хранить ее? Ты спятил? А если они придут к тебе? — Пусть попробуют… Звонок в дверь разрезал темноту, заставляя вздрогнуть. Соседский вой оборвался, вытяжка отключилась, тишина зазвенела в ушах. Липкий пот захолодил позвоночник. Обменявшись с Рафом напряжённым взглядом, Дагон повернулся к двери. — Кто там? — Я из Федерального центра магических расследований, мистер Хоррус, — сказали оттуда сдержанно и мягко. — Мое имя Драйт.