Сирены

У чёрного входа на стадион людей толпилось не меньше, чем у главного, несмотря на то, что шоу уже шло полным ходом. Земля дрожала от басов, ночное небо перечеркивалось всполохами прожекторов, в воздухе витали горьковатые запахи дыммашинного газа и фейерверочного ацетона. Когда Дагон продрался сквозь возмущающихся малолеток ко входу, из моря фанатов золотой рыбкой вынырнул заморыш-русал. — Я нашел его, — сказал он в торчащую у губ гарнитуру. — Мистер Хоррус? — Он шлепнул бейдж Дагону на грудь. — Пройдемте. В коридоре царил хаос. С безумными глазами, крича и пошатываясь, метались организаторы; из-за дверей раздавались ругательства, плач, вой и почему-то конское ржание; пол, потолок и все видимые поверхности были покрыты ровным слоем блёсток. На одном из поворотов Дагона едва не снёс гигантский минотавр в облегающем платье, а в дальнем углу повисли друг на друге — то ли в драке, то ли в поцелуе — безбородая гномиха и худенький крылатый фей. Открыв одну из дверей ключом, русал пригласительно махнул рукой, а потом улыбнулся, на секунду отключая блокиратор на запястье. Вместо ровных русалочьих зубов его челюсти блеснули тонкими белыми иглами. Это многое объясняло. Перед ним был не просто русал. — Сирена. — Именно, мистер Хоррус, — раздалось из глубины комнаты. — Сирена. Такое же дитя преисподней, как вы и я. Проходите, мы вам рады. Суккуб, развалившись в кресле, держал в руке бокал с шампанским. В качестве закуски перед ним стояло блюдо с разложенными, словно устрицы, маринованными огурцами. — Я ничего общего с тобой не имею, гнида блудливая, — рявкнул Дагон. — Ошибаетесь, мистер Хоррус, — суккуб улыбнулся поверх бокала. — Пожалуй, мне пора официально представиться. Меня зовут Бальтазар. Внутренняя дверь открылась, из-за нее высунулась бритая женская голова. — Зар, он отказывается петь. Улыбку суккуба смыло. — Я ему кишки вырву, — прошипел он, вскакивая с кресла и бросаясь в комнату. — Милый мой, ведь мы это уже обсуждали, — сказал он там кому-то с медовой укоризной, будто отчитывая любимого ребенка. Дагон шагнул следом. Тот, кто был внутри, и в самом деле был очень молод. Тонкий, как веточка, с глазами цвета ламинарии и ядерно-рыжими волосами, он вполне мог бы сойти за девушку, если бы не совершенно плоская грудь, проглядывающая розовыми сосками сквозь прозрачные ракушки расшитого блестками бюстгальтера. Из одежды на нем были еще крошечные зелёные шортики, которые тесно обнимали круглую попу, открывая вид на стройные перламутрово-чешуйчатые ноги и высоченные шпильки. Мальчик был нежной русалочкой, но Дагон почему-то не сомневался, что после отключения блокиратора на месте ровных белых зубок проявятся иглы. Но все эти мысли пронеслись в голове за секунду и пропали, потому что в дальнем углу комнаты, прикованный цепью к батарее, сидел Раф. Точнее, там сидел ангел — синеглазый и золотоволосый, с перекрученными верёвкой крыльями; и все же это был Раф, родной, любимый, самый на свете лучший. Он вскинул виноватый взгляд и тут же опустил его, болезненно жмурясь. Его руки были неуклюже заломлены за спину, нижняя губа кровоточила, челюсть слева наливалась синяком, а ошейник — такой, что использовался полицейскими при аресте детей преисподней, потому что снимал любую блокировку, — явно мозолил кожу. Дагон дернулся к нему, но бритоголовая сирена выразительно направила на Рафа пистолет. — Стой где стоишь, — сказала она холодно. — Ариэль, рыбка моя, — ворковал тем временем Бальтазар, оглаживая покрытое блестками плечо. — Ты же знаешь, для чего все это было. Ты уже мировая знаменитость. Сирена поджал губы, нахмурился под рыжей чёлкой: — А там должен буду просто открывать рот, пока амулет будет петь за меня? Не хочу. — Да ведь не в песне дело, красота моя. Да, петь будет амулет, но ты — рупор. Твоя магия стократно усилит его действие, обездвижит всех, до кого дольётся звук, — и совсем скоро ты сможешь петь на лучших площадках мира. Тебе будут рукоплескать стадионы. — Я хочу, чтобы мне рукоплескал этот стадион! — Как русалу? Неужели тебе не хочется навсегда отключить блокиратор и быть самим собой? — Сиренам никогда не будет позволено выступать, — встрял Дагон. — Нас не пускают даже в зал. — Пока всем заправляли белокрылые подонки — так и было, — усмехнулся Бальтазар. — Только сегодня их власть закончится. И настанет наша эра. Наша, мистер Хоррус. Моя, его, ваша. Скоро миром будут править дети преисподней. Что за бред? Дагон принялся вспоминать курс взаимодействия с шизофрениками в стадии обострения. — Послушай, переворот у тебя не получится. Детей преисподней слишком мало, чтобы что-то изменить. — Уже через час нас будет достаточно. — Откуда… — начал Дагон и вдруг почувствовал, как глаза вылезают из орбит. — Заклинание! В амулете — заклинание, которое открывает адские порталы… Бальтазар вспыхнул безумной улыбкой: — И как только магические слова разнесутся по всему миру, транслируясь в каждый уголок земли, порталы откроются повсеместно, впуская из ада полчища наших собратьев. В прошлый раз главной ошибкой было открытие лишь одной двери. Теперь же, благодаря Мировидению, их будут миллионы — по количеству включенных телевизоров. Против этого белокрылым не устоять. В животе у Дагона взвился рой испуганных пчел. Все это было слишком нереально, будто он попал в фильм ужасов. Мифическое заклинание, полчища первородных детей преисподней — кровожадных, полуразумных, диких? Разве им место в цивилизованном мире? — Ты хочешь новой войны? — Войны не будет, — отмахнулся Бальтазар. — Пернатые — трусы, как только они поймут, что нас легион, они сложат оружие и будут лизать нам пятки. Вот тогда-то мы и отомстим. — За что? Бальтазар задохнулся яростью: — За что? Сколько мы натерпелись от них? Насмешек, издевательств, горя? Сколько раз вам отказывали в праве сдать хотя бы вступительный экзамен? Через что вам пришлось пройти, чтобы они позволили вам быть врачом? — Но позволили же… — И сколько презрения вы с тех пор испытали? Подавляли свою сущность, потому что вас боятся и ненавидят? Каждый день, каждый чертов день они напоминают нам, что мы низший сорт. — Шаг за шагом мир меняется… — Шаг за шагом?! — Бальтазар брезгливо сплюнул: — Слишком медленно. Сколько жизней вы предлагаете мне ждать, прежде чем я смогу участвовать в выборах? Пока он сможет участвовать в чертовом песенном конкурсе? Пока вы сможете получить докторскую степень? А в это время им все будет даваться легко, просто потому что повезло родиться в правильной коже. Вы же знаете, они — белокрылые подонки! Дагон посмотрел на скрюченную фигуру в углу. Будто почувствовав его взгляд, Раф поднял голову. Дагон с трудом вдохнул. — Не все. Бальтазар встал перед ним, вцепился в футболку. — Ты наивный дурак, если думаешь, что он другой, — зашипел он, и его дивные раскосые глаза заблестели. — Пока любопытно, будет играться — тайно, конечно, чтобы не прознали друзья и родители, а когда приестся — бросит ради какой-нибудь пернатой шлюшки. Ведь жизнь с такими, как мы, не живут. — Он несколько раз сморгнул, и его ядовитая улыбка вернулась: — Но скоро все будет наоборот, вот увидите. Они будут ползать у наших ног, прося подачки, а мы будем втаптывать белые крылья в грязь… В дверь заглянул сирена с гарнитурой. — Зар, десять минут до выхода. Бальтазар протянул руку: — Амулет, мистер Хоррус. Дагон медлил, и лысая сирена ткнула пистолет Рафу в челюсть, заставляя его морщиться от боли. Выбора не было. Дагон открыл ладонь. Бальтазар выхватил амулет, повернулся к своей сирене и взял его по-детски округлый подбородок: — Ариэль, сладкий мой мальчик, ты такой талантливый. Ты заслужил эту сцену. Но не забывай, кто помог тебе на нее забраться. — Он заправил рыжую прядь за крошечное ушко. — Только сирена может стать проводником голоса преисподней, гордись, что я выбрал тебя — но помни, что ты не единственный. Ну же, будь умничкой. И ты получишь все, что захочешь, я обещаю. Сирена взмахнул накрашенными ресницами. — И тебя? Бальтазар улыбнулся — почти сразу. Склонил голову, накрыл пухлые розовые губки поцелуем. Сирена подставился, вжался в него хрупким тельцем, задрожал, когда ладонь прошлась по спине и скользнула в зелёные шортики. Мальчик сладко зажмурился и не видел, что глаза суккуба все это время были открыты. — И меня, — сказал Бальтазар, отстраняясь. — А теперь иди и уничтожь их. Он надел на сирену амулет и подтолкнул к выходу, а сам зашагал следом. Дагон перехватил его у двери. — Он дитя преисподней. На него твои чары не действуют. Как ты заставляешь его? Бальтазар посмотрел с усталой грустью. — Заставляю? Вы недооцениваете силу чистой настоящей любви, мистер Хоррус. — Он сунул Дагону ключ: — Забирайте отсюда своего ангела, если хотите спасти его. Наши гости будут злы и голодны. Вряд ли они кого-то пощадят. Не дожидаясь, пока за суккубом закроются двери, Дагон сорвался с места. Ключ дрожал в руках, царапая замок, и никак не хотел вставляться. Наконец ошейник щелкнул, и Дагон откинул ненавистную цепь под батарею. В ту же секунду Раф был прежним — кареглазым, темноволосым, почти человеком. Родным. Они вцепились друг в друга взглядами, но слова не шли. Время словно остановилось. — Я никуда не уйду, — сказал Раф твердо. Дагон кивнул: — Я знаю. Рука в руке, они бросились из комнаты. Три раза их пытались остановить, но Дагон тыкал в нос бейджем, и охрана расступалась. У входа в последний коридор охранник попался упёртый, но Раф помахал белыми крыльями и рявкнул: «Он со мной», и дорога была открыта. — А сейчас приветствуйте представителя русалок! — загремел голос откуда-то сверху и справа. Зал взорвался аплодисментами, а потом настала торжественная тишина. Нежными колокольчиками зашелестело вступление набившей оскомину песни. Дагон рванул к сцене, но теперь вход блокировала целая армия охранников. Он дал в рожу одному, пнул второго в колено, оттолкнул третьего плечом, но остальные навалились, выкручивая руки и заламывая рога. Рядом отбивался Раф — так же безуспешно. Со сцены потянуло ужасающе-знакомое: «Я разорву этот мир на части, ждите новые напасти…» Дагон, задергался, ожидая увидеть открывающиеся повсюду порталы, но кроме света и клубов дыммашины ничего не было. — Он поёт! — крикнул Раф, улыбаясь поверх сдерживающих его охранников. — Сам! Он просто поёт. Дагон изогнулся, глядя на сцену: сирена пел, закрыв глаза от удовольствия, а амулет болтался у него на шее безжизненной побрякушкой. — Ах ты, вобла сушёная! — раздался громогласный вой с того конца сцены, и Бальтазар ринулся в свет прожекторов. Под всеобщий изумленный вдох он схватил сирену за жабры, вздернул, как куклу, как-то по-особому повернул амулет… — Пой! — прошипел он, сжимая кулаки сильнее. — Пой! Сирена повис в воздухе распятой морской звездой, глаза его округлились, рот захлопнулся, а амулет на груди засветился. Оттуда тихим обволакивающим голосом потекли слова. Время остановило свой поток. Фанаты замерли на местах, не в силах пошевелиться, охранники застыли в проходе, даже Раф заледенел. Все они смотрели на мягкий свет, что вытекал из раковины и закручивался, очаровывая, гипнотизируя, приклеивая намертво взгляды. Воздух потяжелел. Потянуло серой. То тут, то там над залом запульсировали огромные черные дыры. Они неспешно раскрывали пасти, готовясь извергнуть полчища адских монстров. Дагон щелкнул блокиратором. Почувствовав мощь за спиной, ударил о воздух тяжёлыми крыльями и через два взмаха был на сцене. Он врезался в Бальтазара, и они сплелись яростным клубком. Дагон рванул за черные волосы, Бальтазар вскрикнул и двинул в подбородок. Зубы клацнули, в голове вспыхнула молния. Дагон запрокинул голову — и напоролся на взгляд: с потолка, из гигантского чёрного ничто на него смотрели горящие глаза, дикие и жадные. Много — много — глаз. Еще немного — и «я разорву этот мир на части» станет явью. Зарычав, Дагон дернул хвостом и полоснул Бальтазара по спине. Ухватил когтями за горло, ударил крыльями, поднялся в воздух — а там сбросил балласт на пол. Бальтазар глухо стукнулся о настил, но тут же подскочил и удрал за сцену. Дагон ринулся к сирене, скорчившемуся в центре. Амулет выпивал его, будто коробочку с соком, и парень теперь был лишь тенью — копной рыжих волос на полупрозрачном теле. Дагон попробовал снять амулет, но немедленно отдернул пальцы: шнурок, ракушка, кожа сирены — все жгло раскаленным утюгом. Возможно, если попробовать через футболку… — Убери от него руки, — прошипели сзади. Дагон обернулся. Бальтазар стоял на краю сцены, а в лапах у него был зажат Раф — обездвиженный амулетом: белые крылья висели, руки безжизненно болтались, лицо полнилось умиротворением — он даже не осознавал, что в висок ему упиралось дуло пистолета. — Отойди от сирены, — Бальтазар сплюнул кровь с разбитой губы. — Или он труп, как и агент Драйт. Дагон медленно поднялся, держа руки на виду. Он пытался поймать взгляд Рафа, но голубые глаза бездумно приклеились к мерцающей ракушке. Сверху раздались, нарастая, звериные вопли, тяжелые шаги, хлопки кожаных крыльев. Повеяло первобытным голодом и жаждой крови. Дагон загривком ощущал горячее дыхание ада. — Останови это, — он сделал шаг навстречу. — Они все здесь уничтожат… — А мы все построим заново, — рявкнул Бальтазар, отступая. Раф в его руках покачнулся, светлая голова дернулась, и на секунду Дагон поймал взгляд — осознанный. Раф смотрел тяжело, будто напряжение сказывалось безумной болью, и еле заметно кивнул. «Действуй». Одна из черных дыр позади Дагона вспыхнула, из нее с низким стрекотом выпала многорукая безумно оскалившаяся тварь. Брякнувшись на пол, она тут же подскочила и устремилась в зал. Там что-то захрипело, захрустело и забулькало, но криков не было. Разве что голос из амулета зазвучал еще громче. Дагон взмахнул крыльями. Бальтазар был слишком увлечён резней в зале и не успел среагировать, когда стокилограммовая туша спикировала ему на грудь. Он тут же выстрелил, но Дагон уже толкнул Рафа влево, и пуля прошила крыло, поднимая в воздух клочки белого пуха. Дагон повалил суккуба на пол и вцепился мёртвой хваткой. Со всех сторон в зал падали новые визжащие тени, а он все давил, одной рукой перехватив запястье с пистолетом, а другой раздирая пиджак. Дорогая ткань треснула, когти погрузились в мягкое, Бальтазар завыл. Извернувшись, он полоснул свободной рукой по лицу. Щеку обожгло, шее стало горячо и липко. Полированные когти блеснули у глаза, и Дагон отпрянул. Бальтазар крутанулся, попытался отползти, но Дагон навалился сверху. Он схватил черные волосы и ударил голову об пол. Еще. И еще. И еще. Пока Бальтазар не перестал сопротивляться. Тогда Дагон кинулся к сирене. Не обращая внимание на жар, он схватил раскалённый амулет, потянул за шнурок — но порвать не успел. Сначала он услышал резкий хлопок, а потом на груди справа стало мокро. С футболки закапало на пол. — Глупый демон, — прошипели сзади. — А я еще жалел тебя. Тебя и твоего ангела. Дагон упал, так и не выпуская ракушку. Бальтазар, прихрамывая и утирая кровь с разбитого лица, подошел, прицелился и выстрелил еще раз. Справа. Туда, где у демонов сердце. Боли не было. Почти все чувства отключились, оставляя лишь мерзкий запах собственной крови и глухой звук бухающего пульса. В кулак вцепились пальцы. Задергали, закрутили, а Дагон лишь сжимал хватку. Сильнее, пока в кулаке что-то не затрещало. На фоне зашипели ругательства, руку опоясало болью, но последняя мысль не позволяла сдаться: одна из чёрных тварей подбиралась к обездвиженному Рафу. Ну уж нет. Ладонь горела изнутри, в кожу впились острые края, а Дагон жал, пока с тихим хрустом пальцы не сомкнулись. Все резко поменялось. Со звуком взрывающихся фейерверков черные дыры стали лопаться, осыпаясь снопами искр. Из амулета, протяжно застонав, выскользнуло прозрачное облако, чуть похожее очертаниями на человека. Оно метнулось прочь, мазнув Дагону по лицу, почти благодарно, и исчезло в тёмном — но таком чистом — небе. А в следующее мгновение реальность обрушилась со всех сторон — топот, крики, грохот и визги, звуки выстрелов и борьбы, яркий свет, мелькающие тени и ругань, а потом возникло любимое лицо. — Двенадцать миллилитров сульфозина! — кричал Раф кому-то. — Немедленно! — Сэр, мы не экипированы препаратами для детей преисподней. — Вы же чертовы медики! — В зале не подразумевалось наличие демонов, сэр, мы не экипированы… — Убирайся к черту, белокрылый подонок! Руки зашарили по джинсам, вырывая из кармана телефон. — Кейси, машину к стадиону, живо! — рявкнул Раф. В ответ что-то пискнули, он не дослушал. Склонился, зашептал на ухо: — Даг… держись. Держись, слышишь? Ребята уже на подходе. Дагон попытался сделать вдох. В лёгких хлюпало. — Франс? Ну тогда хана. Он водитель ни к черту. Раф засмеялся, хоть в глазах у него стояли слезы. — Ну уж конечно, с тобой никто не сравнится. Дагон поднял руку, провел по бледной щеке, стараясь не оставлять красных разводов. Раф подставился под прикосновение, а потом наклонился — возможно, с поцелуем, но Дагона уже накрыла темнота. Последнее, что он услышал, был нарастающий с бешеной скоростью родной убаюкивающий звук. Сирены.