Хранительница счастья

      Дворец Буколеон, массивными гранитными причалами уходящий в Мраморное море, мирно спал, но это было лишь видимостью. В кабинете хозяина дворца вот уже который час текла неспешная беседа паши с женой о текущем положении дел. Хафизе задумчиво смотрела на огонь, прислонившись к груди мужа, тихо рассказывавшего ей о предстоящем походе. — Шах Тахмасп еще не правит сам, подле него регент, а сам правитель — взбалмошный юнец, любитель пиров и женщин, армия, огромная и хорошо организованная армия, собранная его отцом, сейчас практически полностью не боеспособна, а значит, лучшего шанса и не предоставится, — паша нежно касался руки жены и задумчиво смотрел на полыхавший в камине огонь. — Я не хочу отпускать тебя, Бали, — златовласая госпожа вздохнула — И повелителя не хочу, у меня дурное предчувствие. — Хафизе, ты же понимаешь, что походы все равно будут, их не может не быть, — визирь поцеловал тонкую руку, на которой сияло сапфировое кольцо, ставшее первым символом их любви — И ты сама предложила персидские земли, в Европу сейчас идти было бы опасным, две кампании по захвату Вены были проиграны. — Знаю, — султанша посмотрела на мужа с нежностью — Но мне никогда не будет покоя, я день и ночь буду думать о тебе и о брате, — зеленые глаза вновь заволокла пелена задумчивости, и Хафизе устремила свой взгляд на огонь — Фелиса сделала прогноз, поход может стать удачным, но она видит угрозу для Династии, для шехзаде Баязида, кто знает, хватит ли Валиде, Гюльфем и нам с сестрами сил отвести от него беду. — Хафизе, все будет хорошо, на шехзаде никто не посмеет напасть, — уверенность мужа успокаивала сестру повелителя — Я оставлю много охраны, Касым-ага с отрядами останется в столице, ты, дети и шехзаде будут в безопасности. — А Мимар Синан? — Хафизе вопросительно посмотрела на супруга — Он уходит с Вами или остается? Ты же пообещал Таджие, что ей построят павильон с садами, где круглый год будут живые цветы и птицы. — Но ведь он уже почти закончил, — возразил Малкочоглу -Осталась только внутренняя отделка, а дальше дело садовников. — Смотри, паша, — улыбнулась султанша — Ты маленькой госпоже вечный сад пообещал, если она расстроится, обида её будет огромна и на тебя, и на архитектора. — Хафизе, — карие глаза смотрели на златовласую османскую султаншу так, что дочь султана Селима как в первый раз тонула в них, задыхаясь в любви и нежности, которыми они были переполнены — Под ноги тебе и нашей дочери я готов весь мир положить, лишь бы вы радовались. — Знаю, — Хафизе легко коснулась горячих губ и тут же отстранилась — Амирхан рвется с тобой в поход, не хочу даже думать о тех недалеких временах, когда из похода помимо тебя и брата мне придется ждать сыновей. — Он будет отличным воином, — не без самодовольства сказал визирь — Как он держится в седле, стреляет из лука, а бьется на мечах? Это же просто искусство, чистое удовольствие видеть как он совершенствуется день ото дня, становясь все боле подготовленным воином. — Мне большее удовольствие доставляет то, что он рассудителен и спокоен, — слегка поморщившись, сказала Хафизе — Я не вижу в нем воина, я вижу в нем стратега, политика, военачальника, а не солдата. — Давай предоставим ему самому право выбирать, когда придет время, — спорить с женой Малкочоглу не любил — Главное, чтобы он стал счастливым, тогда и нам с тобой будет счастье, — Хафизе согласно кивнула и обняла мужа, устроив голову у него на плече.       Как и всегда в ожидании похода она желала проводить с ним больше времени, но в этот раз ей придется оставить его, отправившись с повелителем в Эдирне. Сердце её много дней уже билось тревожно, ощущение того, что будет беда, которую она не может спрогнозировать и предотвратить, доводило султаншу до крайней степени усталости, и лишь общество любимого мужа позволяло ей ненадолго избавиться от этого чувства тревоги и забыть обо всем мире за пределами их дворца, за пределами их семьи. И Хафизе отчаянно жалела, что такие моменты стали для неё редки, но время неумолимо неслось вперед, рассвет окрашивал небо алыми красками, ознаменовывая новый день, в котором им придется расстаться на несколько дней, ибо султанша покидала столицу вместе с братом, ей предстояло вновь увидеть ту, чья ссылка так облегчила жизнь всех султанш Династии в последние годы, ту, которую она не уничтожила, придя во дворец, когда могла, а теперь ненавидела и жалела, что не позволила Ибрагиму тогда растоптать эту змею и навсегда выгнать её из дворца, заклеймив позором. ***       Зима в Эдирне еще не уступила своих прав весне, хотя март уже наступил, и в Стамбуле, откуда и прибыл повелитель в сопровождении сестры и лекарей, уже было довольно тепло. Дворец Эдирне, огромный и величественный, встретил прибывших гостей мрачной обстановкой. Сулейман, не желавший терять время понапрасну, распорядился немедленно принести младшего шехзаде, дабы лекари могли его осмотреть. Хафизе-султан, тенью следовавшая за братом, стояла позади повелителя в больших покоях, где под предводительством Яхьи-эфенди собрались лучшие лекари империи. — Повелитель, — в покои вошла рыжеволосая султанша и поклонилась. Хюррем изменилась за годы, проведенные за пределами столицы, глядя на неё, Хафизе подумала, что бывшая фаворитка сильно подурнела.       Похудевшая, потерявшая очарование юности, она была все еще симпатичной женщиной, ухоженной и роскошно одетой, но былой привлекательности в ней уже не было. Глаза её, раньше источавшие огонь, способный выжигать все на своем пути, потускнели, она выглядела несчастной, но при этом очень злой и не смирившейся. Златовласая сестра повелителя, в первые мгновения испытавшая было чувство жалости к матери старшего шехзаде, тут же одернула себя, едва заметила взгляд, брошенный на неё рабыней. — Яхья, осмотри моего сына, — распорядился султан, едва взглянув на мать своих четверых детей. Хюррем же не сводила умоляющего и жалобного взгляда с повелителя. — Повелитель, — Хафизе обратилась к брату, сосредоточенно смотрящему на действия лекарей — Нам наверное лучше выйти пока. — Да, выйдете, — рассеянно молвил султан. Все внимание его, весь он был устремлен в сторону Джихангира, истошно вопившего в окружении лекарей. — Пойдем, Хюррем-султан, — златовласая госпожа сочувствующе улыбнулась рыжеволосой госпоже — Нам сообщат, когда лекари закончат.       Едва двери за ними затворились и женщины оказались в коридоре, как Хюррем замерла как вкопанная, с ненавистью и испугом глядя на Фатьму-хатун, стоявшую недалеко от покоев. Хафизе не могла не заметить того, как переменилась в лице мать Джихангира, потому лишь усмехнулась, когда рыжеволосая султанша бросилась к её служанке. — Ты, — Хюррем была готова вцепиться девушке в лицо — Что ты здесь делаешь? — Госпожа, — Фатьма растерянно смотрела то на наложницу султана, то на свою госпожу — Я… — Она служит у меня, — голос Хафизе звучал спокойно и холодно, мать старших наследников замерла и медленно повернулась в сторону султанской сестры — А в чем дело, Хюррем? — Госпожа, — женщина отчаянно пыталась совладать с собой, эти попытки забавляли Хафизе-султан — Но как такое может быть? Разве Вы не знаете, что она пыталась меня убить? — Фатьма отбыла свое наказание в Старом дворце, теперь она служит у меня на месте моей Фелисы, вышедшей замуж. Я ей довольна, Хюррем, она хорошо обучена и неглупа. — За что Вы меня так ненавидите? — рыжеволосая госпожа подошла к дочери султана Селима и посмотрела ей в глаза — Что я сделала Вам? — Во мне нет ненависти к тебе, Хюррем, ты слишком многое о себе возомнила, — Хафизе улыбалась — А грехов за тобой не счесть, уж тебе о них известно не хуже, чем мне. Жаль только, что за твои грехи Аллах покарал моего несчастного племянника, — лицо рыжеволосой госпожи дрогнуло, но она не поддалась эмоциям и пару минут молчала. — Вам никогда не понять меня, Хафизе-султан, всё, что я делаю, ради моих детей, — Хюррем усмехнулась — Гарем жесток, либо выживут твои дети, либо дети соперниц, и каждая хочет, чтобы именно её ребенок жил. — Я тоже хотела, чтобы мой сын жил, — оборвала речь наложницы Хафизе — Но так поддерживаемая тобой Айбиге сделала все, чтобы он не родился, в том и твоя вина, Хюррем, — рыжеволосая замолчала и опустила глаза. Она уже давно поняла, что Айбиге была ошибкой, все шло прекрасно до тех пор, пока по её вине не погиб ребенок сестры повелителя, с того самого момента ни сострадания, ни жалости Хафизе Хюррем не могла заслужить даже тем фактом, что она родила четверых детей, племянников султанше, наследников Династии. ***       Малкочоглу, храбрый воин и второй визирь совета, становился совершенно мягким и неспособным говорить нет, когда дело касалось его детей. Старший сын, такой долгожданный и такой любимый своей матерью, был и для паши отрадой и поводом для гордости. После отъезда супруги, строго следившей за воспитанием и режимом двух старших детей, в Буколеоне воцарилась атмосфера веселых игр допоздна, скачек по саду и практически полной вседозволенности. Гези и Зуфар, пока не так активно участвовавшие в шалостях старшей сестры, тоже проводили вечера с отцом, но Радан-хатун вовремя уводила их в спальни. — Почему я не могу пойти в поход? — Амирхан обратился к отцу, усадившему к себе на колени Таджию, беззаботно болтавшую ногами и уплетавшую сладости. — Инш Аллах, у нас с тобой будет много совместных походов, Амирхан, — паша улыбнулся сыну — А пока я оставляю тебя здесь, дабы ты оберегал свою маму и остальную семью. — Тебя хотя бы когда-то возьмут в поход, а мне никогда не участвовать в сражениях, — Таджия нахмурила брови и взглянула на брата — Нечестно ведь, я тоже хорошо держусь в седле и на мечах я тебя один раз победила, — отец и сын выразительно переглянулись, стремление Таджии ни в чем не уступать старшему брату забавляло пашу, а сам султанзаде ей иногда подыгрывал, ибо младшая сестра хоть и была иногда невыносимой врединой, все же оставалась его безоговорочной любимицей. — Обещаю, что буду привозить маме и тебе из походов самые изысканные подарки, — зеленоглазая султанша перестала хмурится и подняла глаза на отца. — А сад мой скоро будет готов? — Мимар Синан его почти закончил, — визирь заботливо поправил выбившуюся из-под диадемы черную кудряшку и, не удержавшись, поцеловал дочь в лоб — Скоро там всё отделают, заработают фонтаны и высадят цветы. — Скорей бы, — вздохнула султанша — И птички наши смогут там жить. Павлины тогда круглый год будут нас радовать, а то зимой они не гуляют по внутреннему дворику, и мы не можем ими любоваться. И мы еще с Амирханом читали про то, что при египетских правителях в садах жили ручные звери. Помнишь? — Да, пантеры и тигры, — подтвердил мальчик, присоединяясь к поеданию сладостей. — Папочка, — Хасна-султан положила маленькие ручки на покрытые щетиной щеки отца и лукаво улыбнулась, заглядывая ему в глаза — А ты привезешь нам тигренка? — И мама нас к этому тигренку в павильон выселит, — пробормотал паша, но умоляющий взгляд дочери и такой же взгляд сына не оставили ему ни малейшего шанса — Я привезу тигренка, хорошо. — Спасибо, папочка, — Таджия обняла отца и прижалась к нему — Ты самый лучший, самый хорший. — Ну, все, ладно, — паша прятать в усах довольную улыбку — Вам давно пора спать, уже поздно очень. — Спокойной ночи, отец, — Амирхан слегка поклонился и подождал, пока Таджия наконец распрощается с папой — Пойдем, — дети направились к выходу из отцовского кабинета. — Амирхан, а почему у нас садовники разговаривают, а в Топкапы всегда молчат? — донесся до паши голос дочери. — В Топкапы садовниками служат те, кто выполняет роль палачей, — начал назидательным тоном пояснять султанзаде. Паша усмехнулся и подошёл к столу, на котором была разложена карта, мысли его уже долгое время занимал предстоящий поход. Если всё сложится так, как и планирует Хафизе, то эта военная кампания станет его триумфом как военачальника, и он жаждал этого триумфа, с годами в нем стала просыпаться жажда военных свершений, такая же, какой был терзаем султан, не желавший после поражения в Европе останавливаться. ***       Проведя вечер с детьми, султан остался в покоях один, терзаемый сомнениями. Яхья-эфенди, молочный брат повелителя и один из лучших лекарей империи, предельно ясно и четко изложил падишаху диагноз и перспективы маленького шехзаде, от чего правитель тут же впал в уныние, и облегчить его состояния не смогли подросшие шехзаде Мехмет и Селим, красавица Михримах, так любимая отцом, тоже не смогла утешить повелителя. — Брат мой, — Хафизе вошла в покои и застала султана задумчиво смотрящим на огонь. — Хафизе, — голубые глаза посмотрели на неё печально — Хорошо, что ты пришла. Посиди со мной, — мужчина ладонью похлопал по дивану рядом. — Я говорила с лекарями, — султанша опустилась подле брата и взяла его за руку — Сулейман, давай не будем пытаться исправить его спину, это так опасно. В конце концов, Яхья-эфенди уверен в том, что здесь на природе шехзаде будет гораздо лучше, чем в столице, постоянно мучиться в корсетах и не иметь возможности жить тихой и размеренной жизнью. — Мой сын не может быть горбуном, — упрямо заявил султан — Хафизе, они будут медленно вытягивать его позвоночник, он сможет иметь нормальный вид, быть обычным шехзаде, понимаешь? — Я всё понимаю, — Хафизе вздохнула и погладила брата по голове — Ты властелин мира, тебе решать как оно будет, только вот скажи мне, уверены ли мы, что после всех процедур Джихангир наш проживет счастливую жизнь, если детство его будет сопряжено с постоянными мучениями? Не лучше ли, чтобы он рос таким, какой он есть, но рос счастливым, рядом с мамой и братьями, на природе, в спокойствии. Разве желаешь ты для своего сына что-то кроме счастья, Сулейман? — Я хочу, чтобы у него не рос горб, — мрачно молвил султан и отвернулся — Он мой сын, мой шехзаде, он должен быть здоровым мальчиком, а не горбуном, — Хафизе вздохнула и обняла брата за плечи, она как никто другой понимала его терзания, и в это время в ней боролись два чувства — любовь к брату и желание навсегда оставить Хюррем за пределами столицы. И сама златовласая султанша не знала, что в ней победит… ***       Покои Валиде были необычно многолюдны, все три султанши Династии, проживающие в столице, собрались подле Хафсы-султан вместе со своими детьми. Если сначала это походило на милые семейные посиделки, то в какой-то момент, когда дети сполна насладились общением с бабушкой и увлеклись какой-то общей занятной игрой, четыре султанши стали походить на грозных военачальников перед решающей битвой. — Я даже не могу представить, как удалось тебе уговорить сына не возвращать Джихангира, а вместе с ним и его мать в столицу, — Хатидже с восхищением взирала на младшую сестру. — Мой бедный внук, — сокрушалась Валиде — Расплачивается за грехи этой рыжей рабыни. Как же сын передумал править его горб здесь в Топкапы при помощи лучших лекарей? — карие глаза вопросительно смотрели на златовласую султаншу. — Мне не пришлось убеждать повелителя в чем-то, — голос Хафизе звучал уверенно и размеренно, она отвела глаза от лица Валиде и с нежностью посмотрела на веселящихся детей — Он и сам знал, что верно, я просто помогла ему это понять. Брат не мог смириться с тем, что его ребенок, сын властителя мира будет горбуном. Но в глубине души наш султан знал, что для ребенка своего он желает счастья, каким бы этот ребенок не был, счастья и покоя, а не долгих и мучительных пыток в надежде выправить его изъян. — Она не вернется, — Бейхан радостно взирала на мать и сестер — Если бы вы только знали, какое это для меня счастье, знать, что она не вернется. — Когда шехзаде придет пора отправиться в санжак, она вернется, — уверенно сказала младшая из сестер повелителя — А до тех пор мы поживем спокойно. — Инш Аллах, еще несколько лет мы будем жить в покое, — вздохнула мать повелителя. Дети её и внуки её были для жены султана Селима отрадой, в их счастье и покое она видела свое счастье и счастье всей империи. ***       Златовласая османская госпожа стояла посреди покоев в алом платье, плотно облегающем силуэт, и придирчиво рассматривала свое отражение. Ей минуло тридцать, она родила четверых здоровых детей, но осталась стройна, волосы её золотистыми длинными кудрями ниспадали по узким плечам, в уголках глаз во время улыбки стали появляться первые тоненькие морщинки, но кожа была свежей и белой как прежде, но главное украшение её точеного лица — большие зеленые глаза, вызвавшие и зависть, и трепет, и испуг, были как и прежде ясны и в глубине их таился прежний негасимый огонь. — Ты прекрасна, — Хафизе вздрогнула и оторвалась от созерцания себя в зеркале. Бали-паша стоял у самого входа в покои, облокотившись плечом о стену и не сводя с жены восхищенного взгляда — И почему я не попросил Матракчи нарисовать твой портрет, чтобы он всегда был со мной в походах? — Потому что ревнив, — усмехнулась Хафизе, обнимая оказавшегося совсем рядом мужчину и глядя в его горящие глаза снизу вверх — Настолько, что даже посланника австрийцев чуть не испепелил взглядом, когда он говорил со мной. — Он слишком пристально на тебя смотрел, — фыркнул паша — Какая невоспитанность для дипломата, он ведь не уважает наши традиции. — Ты бы и Насуха-эфенди заподозрил в том, что он на меня как-то не так смотрит, — хохотнула султанша и положила руки на плечи мужа — Впрочем, сеньору Гритти я в нашем дворце в качестве гостьи больше не принимаю по тем же причинам, — Хафизе притянула мужа ближе к себе и тихо сказала — Потому что и я тебя ко всем ревную, Бали-паша, так и знай. — Султан принял решение относительно похода, — сообщил вдруг Малкочоглу, когда они уже лежали в постели, нежась в объятиях друг друга — Ибрагим-паша останется наместником султана в столице на время похода, а войсками буду командовать я. — Правда? — Хафизе сделала вид, что удивлена, благо лица её муж не видел, ибо голова султанши покоилась на его груди — Я так горда тобой, любимый, — султанша поцеловала пашу, предпочитая оставить того в счастливом неведении, ибо если бы он знал, скольких усилий и хитроумных комбинаций, долгих отвлеченный разговоров и медленного внушения султану этого решения пришлось притворить в жизнь его жене, то расстроился бы по причине того, что нечестно обошел великого визиря, считавшего своим другом, а также из-за осознания коварства и жестокости, которыми была наделена его супруга и которые она так виртуозно использовала для того, чтобы Малкочоглу, не прыгая пока выше по карьерное лестнице, стал для султана самым важным другом, советником и сподвижником среди государственных мужей. ***       Май тысяча пятьсот тридцать первого года войска османской империи встретили на берегах реки Евфрат. Малкочоглу Бали-паша мог поистине годиться собой и армией османов, а султан уже некоторое время находился в состоянии подъема, вызванного победами войска, молниеносным наступлением и победой. Диякрбакыр и все земли западнее этой провинции персов отходили по результатам заключенного мира Османской империи, и падишах со своим войском уже намеревался начать триумфальное возвращение в Стамбул, когда из столицы пришло письмо от Ибрагима-паши, разбившая вдребезги всю радость от победы — в столице империи бушевала чума. В ставке повелителя было немного людей, лишь самые верные и важные — второй визирь совета, Капудан-паша, молочный брат султана и Мартакчи, мужчины долго и напряженно молчали, бросая друг на друга мрачные взгляды. — Я считаю, что Вам нельзя возвращаться в столицу, повелитель, — наконец вымолвил Яхья-эфенди — Вам следует временно остановиться в Эдирне и осуществлять управление оттуда, пока в Стамбуле не будет побеждена эпидемия. — Что скажешь, Малкочоглу? — султан внимательно смотрел на зятя, они оба понимали, что происходит в столице, хотя письма от Хафизе ни один из них пока не получил. — Я считаю, что Яхья-эфенди прав, — паша глубоко вздохнул — Вам и большей части войска следует остаться во дворце Эдирне со старшими шехзаде, а я с небольшим отрядом пойду в столицу, дабы попытаться помочь Ибрагиму-паше в борьбе с черной смертью. — Тогда я поведу отряд вместе с тобой, Бали-паша, — мрачно, но решительно заявил Насух — Я могу быть полезен, я ученый. — А ты что думаешь, Барбаросса? — голубые глаза султана внимательно следили за корсаром. — Мои корабли могут подойти к столице, — паша был немногословен — На палубу поднимается вся ваша семья и дети, я вывезу их в другую провинцию и смогу вернуться для помощи пашам. — Повелитель, — в шатер вошел гонец и склонился — Письма от Хафизе-султан для Вас и для Бали-паши, — юноша перевел дух — Срочно.       Сулейман и Бали замерли, практически синхронно развернули послания и углубились в чтение. Султан медленно опустился на трон, вжимая в руках письмо сестры — Валиде, Гюльфем, Дильшах, Хатидже с детьми, гостившими в Топкапы и почти весь гарем были заражены. За пределами дворца было лишь несколько случаев, и те среди торговцев, поставлявших заказы из города в Топкапы. Султан поднял глаза на мужа любимой сестры своей и принял решение в ту же минуту, когда в карих глазах его прочитал такую же решимость. — Мы возвращаемся в столицу, — падишах поднялся окинул взглядом соратников — Войска остановятся в Эдирне, дальше пойдем налегке с немногочисленными отрядами. Яхья-эфенди, отбери всех, кто разбирается в лекарстве, они пойдут с нами. Капудан-паша, готовь карабли, на них мы вернемся в Стамбул, Насух-эфенди, организуй отряды, отвечающие за доставку трофеев, Малкочоглу, — султан встретился с зятем взглядами и замер — Останься, нужно обсудить ситуацию. Поживее, мы должны торопиться. — Шехзаде Баязид, дети Бейхан султан, наши дети с Хафизе-султан и сама Бейхан-султан остаются в охотничьем домике, где они отдыхали. Госпожа моя вернулась в столицу, как только узнала, что в Топкапы вспышка. — Это все выглядит слишком странно, — султан мрачно смотрел на разложенную перед ним карту — Вспышка во дворце, в моем гареме, а в остальном городе пока спокойно. Опять кто-то из шпионов? — султан поднял взгляд на Малкочоглу — Лайош мертв, а кроме него ни один из европейских монахов до такого бы не опустился да и духу бы не хватило. — В Риме была вспышка чумы осенью прошлого года, — Малкочоглу задумчиво помолчал пару мгновений — Но стал бы Папа Римский устраивать подобное, зная, что Вас нет во дворце и Вы не заболеете? — Одному Аллаху известно, что стало причиной этой вспышки, — султан устало потер переносицу — Бали-паша, нам надо торопиться, моя семья, моя мать, моя сестра, моя женщина, мои дочь и мои племянники больны, — второй визирь совета молчал, лишь по загорелому лицу его гуляли желваки, он вспомнил слова жены, которые она твердила во время подготовки к войне — она предчувствовала беду, и Хафизе-султан не ошиблась, беда пришла внезапно, омрачив радость победы.