Хранительница счастья

      В главных покоях было светло и уютно, в камине потрескивал огонь, мягкий свет от расставленных по всей комнате подсвечников озарял богато обставленную комнату, посреди которой за низким столом сидели двое. Сулейман был хмур, хотя глаза его, глубокие и с годами ставшие темно-синими, озарялись светом всякий раз, когда он смотрел на младшую сестру. Хафизе-султан мягко улыбалась брату, но зеленые глаза оставались тревожными — она как и прежде была неспокойна всякий раз, когда повелитель был чем-то опечален. — И все же ты обещал мне, брат, — с нотками укора произнесла златовласая госпожа, отодвигая от себя тарелку с десертом — Вот уже сколько недель прошло как мы вернулись, а решение так и не принято. — Хафизе, ты же понимаешь, что ситуация изменилась, — султан вздохнул и взял в руки золотой кубок — Я не могу отпускать его сейчас, зная, что мои враги покушались на жизнь моего сына. — На жизнь шехзаде Баязида покушались и раньше, — дочь грозного султана Селима недовольно повела плечами — Это лишь очередное прикрытие Ваших страхов, мой повелитель, — Хафизе пристально посмотрела на брата и вдруг голос её стал спокойнее, маленькая белая рука легла поверх широкой ладони мужчины — Сулейман, ты не сможешь вечно держать его подле себя, — зеленые глаза смотрели с пониманием и сочувствием, и повелитель сдался, тяжело вздохнув. — Я обсужу этот вопрос с Бали-пашой, — пообещал падишах, грустно улыбаясь сестре — Сегодня же обсужу, пусть начинают подготовку. После свадьбы Михримах-султан и Рустема-паши шехзаде Баязид отправится в свой санжак, — жена великого визиря довольно улыбнулась, но вдруг на высоком лбу проступила неглубокая морщинка между нахмуренными бровями. — Вы все еще раздосадованы новостями из Манисы, повелитель? — хозяин покоев помрачнел, поднялся из-за стола и отошел к камину, устремляя свой взгляд на огонь. — Какой позор, Хафизе, и это старший наследник, мой старший шехзаде, — в голосе мужчины слышалась досада и злость — Я не смог воспитать сына достойно, раз подобное произошло. — Конечно, досадно, что пошли такие слухи и лишь после этого шехзаде Мехмет заявил, что собирается заключить никях, — султанша поднялась из-за стола и подошла к брату — Но в самой их связи хоть и есть многое неприемлемое мной все же нет ничего позорного или недопустимого, — госпожа остановилась подле брата и задумчиво коснулась золотистой пряди — В конце концов, это не первый подобный брак в истории нашей Династии. — Ты же понимаешь, что я злюсь не столько потому, что Эсмахан-султан двоюродная сестра Мехмета, — молвил султан, устало касаясь переносицы и отходя к письменному столу — Ты права, браки между членами Династии случались и раньше, но одно дело, когда это браки между султанзаде и султаншами, и совсем другое, когда шехзаде, старший из моих наследников, женится на своей же двоюродной сестре. И вся эта ситуация, его связь с Эсмахан-султан, его вынужденная женитьба — это всё позор для меня, Хафизе. — Может и не было никакой позорной связи между ними, — попыталась для приличия оправдать старшего племянника госпожа, но не особо усердствуя, ибо весь гнев, что обрушил султан на старшего сына, был не столько результатом самого никяха, сколько результатом того, как информация о Мехмете и Эсмахан была подана повелителю — Слухи иногда растут совершенно на пустом месте. — Он сын падишаха, правителя Османской империи, — продолжал злиться султан — Он должен думать о последствиях любого своего шага. Даже неосторожным взглядом он не должен порочить имя свое, мое и нашей Династии. — Не терзайте мое сердце своим гневом и досадой, мой повелитель, — Хафизе подошла и обняла сидящего за столом мужчину за плечи, устраивая голову на его плече — Я не могу видеть, что ты так переживаешь из-за всего этого, брат мой. — Если бы ты знала, Хафизе, как дети мои огорчают меня, когда позволяют себе недостойное поведение, — покачал головой султан и вздохнул, прикрывая глаза и накрывая свое ладонью руки сестры, сомкнувшиеся на его груди — Одна ты не огорчаешь меня и даешь мне почти забытое чувство покоя. — Все наладится, Сулейман, — голос женщины звучал тихо, но уверено — У тебя еще будет повод гордиться своими сыновьями, хотя бы один из них никогда не сделает того, что опозорило бы его самого и огорчило тебя. — Аминь, — в голосе султана звучала усталость, и Хафизе-султан, чуть отстранившись от мужчины, посмотрела на него печально. Брат её был еще нестарым мужчиной, ровесником её мужа, а все же выглядел гораздо старше своих лет — горькие потери оставили на лице его глубокие морщины, рано посеребрили пышную бороду, заставили некогда голубые, словно небо весенним солнечным днем, глаза потемнеть и сделаться вечно беспокойными и печальными.       Несколько дней назад падишаху исполнилось сорок шесть лет, и здоровье его все чаще вызывало беспокойство у Хафизе, сведущей в медицине не хуже придворных лекарей. Султана изредка мучали приступы неведомой болезни, не один год она была с ним, но в последние годы приступы повторялись все чаще. Падишах в такие дни не мог подняться с постели и встать на ноги, руки его тоже плохо слушались, а все тело пронзали сильные боли, и никто, даже Яхья-эфенди, оставленный в столице после последнего похода в принудительном порядке на случай очередного приступа, не мог назвать причины нездоровья султана. Под страхом расправы златовласой госпожи все, кто знал о недуге правителя, предпочитали держать язык за зубами, и лишь режим сверхсекретности позволял информации о слабости здоровья султана оставаться в стенах Топкапы и не долетать до его бывшей фаворитки и её сыновей. Малкочоглу опасался, что Рустем-паша, став султанским зятем, сможет узнать о недуге султана, и Хафизе прекрасно понимала, что так и будет, и в этом будет и её вина, ибо она собственными руками возвысила этого шакала. И вот уже много дней в прекрасной белокурой голове этой властной женщины зрела мысль, пока еще не обличенная в слова и не высказанная ни мужу, ни брату, ни старшей сестре — мысль о том, что Рустему-паше нужно противопоставить в совете другого визиря, не впутывая в это Бали-пашу, и визирь этот должен быть верен лично Хафизе, безоговорочно верен ей и связан по рукам и ногам, дабы не переметнулся на сторону врагов шехзаде Баязида.       У златовласой госпожи на примете было несколько кандидатов, но после возвращения из Манисы стало очевидно, что лишь одного возможно сделать полностью ручным и верным — Махмуд-паша, очарованный зеленоглазой дочерью великого визиря, мог бы стать таким пашей для супруги Малкочоглу. Но об этом пока не знал даже сам Махмуд-паша, Хафизе боялась принять это решение, боялась, что её осудят даже два самых близких ей мужчины — муж и брат, а еще боялась пожертвовать своей дочерью. И все же сейчас, глядя на полысевшую макушку брата, на его руки со вздувшимися венами, слыша его усталый голос, Хафизе-султан поняла, что не имеет права не думать о будущем, о будущем без любимого брата, в котором ей все же нужно будет сохранить их Династию, свою семью и сына той, что была для нее единственной верной подругой среди фавориток брата. ***       Дворец Хасиба Реиса и Фахрие-султан встретил Таджию ледяной тишиной. Длинные мраморные коридоры, еще совсем недавно звенящие детским смехом и неуклюжим топотом маленьких ножек, были полны гнетущей тишины. Хозяин дворца, мрачный, осунувшийся, высокий загорелый моряк встретил племянницу повелителя легким поклоном. — Добро пожаловать, Таджия-султан, — корсар старался говорить спокойно, но в голосе этого молодого мужчины без труда угадывалась боль от недавней потери — Хорошо, что Вы решили нас навестить, — неизвестно кого из молодых супругов смерть маленького Хасана подкосила больше. Фахрие, первые дни не встававшая с постели и без устали лившая слезы, после возвращения из Манисы будто немного оживилась, встретившись с любимым мужем и разделив с ним свою печаль, а вот племянник Барбароссы напротив смерть единственного и долгожданного сына воспринял очень остро, прервав торговую миссию и вернувшись в Стамбул сразу же после того, как получил страшную весть. — Хасиб Реис, — молодая султанша посмотрела на зятя с сочувствием — Я не могу быть в стороне, ведь это и мое горе, — Таджия в отличие от сестры уже сняла траурные одеяния, но нисколько не лукавила, говоря о своей боли. Маленького племянника она любила, хоть и не обожала его так, как это делали тетка и мать, а убийство невинного ребенка, погибшего вместо сына Гюльфем-султан, всколыхнуло в душе зеленоглазой султанши то, что она старательно долгие годы загоняла в самую глубь, стараясь не вспоминать, кто стал причиной безвременной кончины её младшего брата Гези. — Госпожа в саду за дворцом, — мужчина поклонился и виновато улыбнулся — Я вынужден просить Вас побыть с Фахрие-султан некоторое время, мне нужно съездить в Топкапы и выступить перед советом дивана. — Поезжайте спокойно, — султанша грустно улыбнулась и посмотрела на племянника Хайреддина-паши с пониманием — Я не оставлю сестру одну вплоть до Вашего возвращения. — Благодарю Вас, госпожа, — хозяин дворца вышел, а Таджия-султан неспешно побрела по знакомым коридорам к выходу в сад, что раскинулся позади небольшого дворца. Арзу-хатун, возвращенная зеленоглазой дочерью великого визиря из опалы после того, как Фирузе вернулась в гарем, семенила рядом, держась за спиной темноволосой султанши.       Фахрие-султан и правда обнаружилась в саду, тонкая фигура её чернела на фоне белого мрамора садовой беседки. Султанша сидела в гордом одиночестве, гордо держа голову, покрытую черным платком, взгляд её был устремлен куда-то вдаль. Слуги, обеспокоенные и нервные, стояли чуть поодаль, не смея без дозволения близко подойти к хозяйке, и лишь бросали на султаншу частые тревожные взгляды. Едва завидев дочь Хафизе-султан, облаченную в теплый суконный плащ, отороченный мехом и украшенный массивной пряжкой в виде тюльпана, обитатели дворца пришли в оживление и быстро начали склоняться и наперебой шептать приветствия. Таджия прошла мимо них, рассеяно кивая и жестом приказывая своей служанке оставаться подле прислуги сестры. Русоволосая хозяйка дворца, казалось, не замечала ничего вокруг, однако, когда Таджия вошла в беседку и села подле сестры, все же медленно ей кивнула. В руках единственной дочери покойного Ферхата-паши лежали черные четки, которые молодая женщина неспешно перебирала тонкими бледными пальцами. — Я ждала, что ты приедешь, — голос Фахрие-султан звучал как обычно, но что-то в нем было другим, и это насторожило Хасну-султан, хорошо понимавшую, что сестра её теперь не успокоится до тех пор, пока не отомстит Хюррем-султан и всем, кто ей служит. — Зачем ты послала ему эту змею? — в голосе юной султанши не звучало упрека, лишь усталый вопрос — Ведь ты понимаешь, что Хюррем-султан теперь сына окружила такой охраной, что просто подброшенная в охотничий шатер наследника змея не может быть эффективна в том, что ты замыслила. — Ну, попытаться стоило, — философски заметила русоволосая султанша, ничуть не смущенная обвинением младшей сестры в том, что она пыталась убить старшего шехзаде их Днастии. — Фахрие, — Таджия пересела так, чтобы видеть лицо сестры, и попыталась заглянуть ей в глаза — Ты же совсем не думаешь о том, что Хюррем-султан обо всем узнает. А что если станет известно повелителю? — Я таиться не стану, Таджия, — в глазах хозяйки дворца полыхнул недобрый огонек и она посмотрела на гостью в упор — Пусть Хюррем-султан знает, пусть даже наш повелитель узнает об этом, даже хорошо, пусть знают все, я не таюсь. Я поклялась, что отомщу за смерть моего сына, — голос молодой женщины становился все громче — И я убью сына этой рыжей дряни, чтобы отомстить за моего малыша. — Фахрие, я знаю, что ты хочешь отомстить, — Таджия притянула сестру к себе и обняла — Но подумай, чем это может обернуться для тебя… — Мне все равно теперь, — тихо отвечала русоволосая госпожа, обнимая младшую сестру и роняя ей на плечо свою голову — Мне все равно, что теперь со мной будет. — Тебе все равно? — и в голосе дочери великого визиря послышался укор — А ты подумала о том, что убийцы твоего сына могут обернуть любой твой неосторожный шаг против шехазде Баязида, очернить его в глазах нашего повелителя, — Таджия за плечи отодвинула от себя сестру и посмотрела ей прямо в глаза — Не думаешь о том, что это может привести к твоей смерти, подумай о том, чем это угрожает шехзаде Баязиду. — Я буду осторожнее, — нехотя пообещала султанша, отводя взгляд от испытывающе смотрящих на неё зеленых глаз сестры. — Я тоже желаю отомстить им всем, Фахрие, — заверила хозяйку дворца темноволосая султанша — Но нужно быть осторожнее, действовать так, чтобы нашу вину нельзя было доказать, чтобы Хюррем-султан знала, кто это сделал, а доказать не могла. Нужно отплатить ей её же монетой, — и Таджия-султан, сама того не зная, подсказала измученной болью потери султанше путь, которым можно больнее всего отомстить не только за смерть её несчастного ребенка, но и за прежние злодеяния. ***       Малкочоглу Бали-паша был доволен собой и еще более доволен тем, как исказилось лицо Рустема-паши, когда вторым визирем совета повелитель объявил Махмуда-пашу. Место, на которое так рассчитывал бывший конюх, женясь на Михримах-султан, место, которое было так нужно его будущей теще в совете, ускользнуло у него прямо из-под носа и не к кому-нибудь, а прямиком к Махмуду-паше, успевшему стать для Рустема всего за несколько встреч личным врагом. Сам же Махмуд-паша похоже не сильно был рад назначению, хоть и горячо благодарил и султана, и великого визиря, когда им удалось переговорить с глазу на глаз, и Малкочоглу отметил, что нужно как можно скорее выяснить, что печалит его верного соратника и почему Махмуд-паша после возвращения из Манисы ходит такой понурый. — Рано в этом году пришли холода, — султан вышел на балкон, где его ожидал зять, и встал подле паши, опираясь руками на покрытые тонким слоем первого снега перила — Даже поздние цветы не успели еще распуститься, а уже морозы ударили, — повелитель обводил взглядом раскинувшийся перед дворцом сад, припорошенный первым снегом, и собирался с мыслями. Малкочоглу, знавший султана много лет, терпеливо молчал и не торопил его, хоть и понимал примерно о чем пойдет речь — Я как эти цветы, Бали, — мужчина невесело усмехнулся — Только познал счастье, расцвел душой, и морозы все безжалостно уничтожили, теперь мне остается лишь доживать свой век да видеть, как плод той моей весны растет и как ему уготовано однажды расцвести под этим небом, — султан прикрыл глаза и глубоко вдохнул прохладный воздух — Или не ему, на все воля Аллаха. — И все же, настает такая пора, когда чтобы не погубить, нужно позволить молодому дереву расти не в тени кроны родительского древа, повелитель, — позволил себе заметить паша — Чтобы по-настоящему окрепнуть, нужно лишиться тепличных условий. — Я знаю, что ему давно пора ехать, Бали, — султан немного помолчал, думая о чем-то своем, и повернулся к другу — Займись подготовкой всего необходимого, Малкочоглу, после того, как отгуляем свадьбу Михримах-султан, шехзаде Баязид отправится наместником в Кютахью, — великий визирь понимающе кивнул — И твой старший сын отправится вместе с ним, Бали-паша, — верный соратник султана чуть удивленно вскинул бровь, но лицо его быстро вновь стало спокойным. — Как пожелаете, мой повелитель, — Малкочоглу склонился — Сегодня же начну подготовку всего необходимого. — Пошли с ним отряд охраны из числа тех, кого обучали для тебя и твоей семьи, — напоследок велел Сулейман, покидая балкон — И сообщи Насуху-эфенди, что я хочу побеседовать с ним лично до того, как он отправится в санжак дабы приготовить там все к приезду шехзаде, — тяжелые шаги султана еще долго звучали в коридоре, ведущем в сторону главных покоев, а великий визирь задумчиво смотрел вслед повелителю, размышляя, как лучше сообщить любимой жене, что вместе с племянником ей придется отпустить их первенца. ***       Никях шехзаде Мехмета и Эсмахан-султан прошел скромно, без лишних торжеств и едва ли стал значимым событием даже по меркам Манисы. Старший наследник не ощущал особого несчастья от того, что ему пришлось связать себя браком с двоюродной сестрой — Эсмахан была еще очень юна, свежа и не надоела Мехмету сразу, как надоедали почти все наложницы его гарема, потому вот уже несколько недель старший сын повелителя наслаждался возможностью на законных правах обладать дочерью Шах-султан. Вопреки воле своей Валиде шехзаде Мехмет сдержал слово и заключил никях с Эсмахан-султан, обрушив на свою голову гнев отца, недовольство матери и младшей сестры, и теперь Хюррем-султан, уже строившая планы по скорому избавлению от Беязида и возведению старшего сына на престол, была вынуждена думать, как бы ей за недолгие дни празднования свадьбы дочери в столице успеть исправить все то, что так легко испортил её старший сын с подачи черноволосой султанской сестры.       Абсолютно довольной во всей этой ситуации была только Шах Хубан-султан, которую гнев повелителя не смутил и даже позабавил и которая рассчитывала в скором времени избавиться от рыжеволосой рабыни, заняв сначала в Манисе, а потом и в столице, место той, что должна в будущем стать Валиде-султан.       По-своему несчастной была Эсмахан-султан, слишком поздно подумавшая о том, что возлюбленный её не паша или бей, а шехзаде, который не будет ей безоговорочно верен и от которого она этой верности требовать не сможет. Каждый раз проходя мимо комнат фавориток и видя беременную наложницу своего теперь уже законного супруга, Эсмахан захлебывалась собственной яростью. Она любила Мехмета, по-настоящему любила и желала быть единственной, не делить его ни с одной другой женщиной, но прекрасно понимала, что другие женщины у него будут, другие женщины будут рожать ему детей, и эти дети будут для него так же дороги, как те, которых родит она. Эсмахан-султан не была так тщеславна и горда как мать, но все же и она чувствовала себя всегда султаншей крови, госпожой Династии, а брак её с шехзаде Мехметом лишь понизил её статус, приравняв к рабыням, которые тоже вынуждены делить мужчину с другими женщинами.       Во всем огромном дворце Манисы лишь один человек пока что никак не реагировал на все происходившее с шехзаде Мехметом и Эсмахан-султан, и человеком этим была Неслихан-султан. Младшей дочери Шах-султан шел пятнадцатый год, она была невысока ростом, худа, бледна, темноволоса, не выделялась красотой и по мнению своей матери не блистала умом, будучи всегда очень отстраненной, замкнутой и обитающей где-то в своем мире. И все же Неслихан-султан была гораздо умнее своей старшей сестры, ибо давно поняла, что её мать задумала исполнить при помощи своих дочерей и дочери покойной сестры, поняла и предпочла выйти из игры, убедив амбициозную султанскую сестру в том, что совершенно не годится на роль соблазнительницы шехзаде и способа влияния на одного из наследников. Неслихан-султан была неглупа, она внимательно наблюдала за всем происходящим и понимала, что мать её поставила не на того шехзаде. Мехмет был старшим наследником, он был умен и будто создан для того, чтобы стать султаном, именно потому он, по мнению младшей дочери Лютфи-паши, им никогда и не станет, у Баязида было много врагов, таких врагов, что даже все те, кто стоит за спиной шехзаде, не уверены в том, что смогут одержать победу, Джихангир был слаб здоровьем и мог бы взойти на трон лишь в крайнем случае, зато был Селим, которого никто почему-то особо серьезно не воспринимал, Селим, которого отослали в дальний санжак и забыли, Селим, который состоял с двоюродной сестрой в переписке и который все последние недели в каждом письме звал её приехать дабы убедиться лично, что он не ищет в ней никого кроме друга и союзника, Селима, обещавшего ей, нелюбимой младшей дочери все то, чего никогда не было даже у её матери, почет и власть, которой может обладать сестра султана или потенциального султана. И Неслихан-султан, долго думавшая над тем, является ли это предательством семьи и насколько сильно её будет мучать совесть за это предательство, все же решилась, но не ехать в санжак шехзаде Селима, а лишь встретиться с ним в Стамбуле во время торжеств в честь свадьбы Михримах-султан и обсудить все то, что он может предложить ей и что она должна будет дать взамен. ***       Приезда двоюродной сестры Хуриджихан-султан Таджия ждала с непонятным для себя страхом, смешанным с беспокойством и злостью. О том, что дочка покойного великого визиря пишет любовные письма шехзаде Баязиду, а тот на них отвечает, Таджия-султан прекрасно знала, это её беспокоило, ибо узнать о том могла не только она одна, и Баязид совершенно не желал прислушиваться к её словам о том, что подобная связь недопустима, если он не хочет навлечь на себя гнев повелителя, как случилось с шехзаде Мехметом, это её злило. Сама же Хуриджихан-султан вызывала у единственной дочери великого визиря противоречивые чувства. С одной стороны, дочь покойной Хатидже-султан была мила, приветлива и нравилась её брату, а с другой стороны, её воспитала Шах-султан, а значит, по определению эта девушка был угрозой для Баязида и потому ненавистна Таджие. И все же встречать её в Буколеоне пришлось именно Таджие, ибо в тот полуденный час, когда карета султанши подъехала к древнему дворцу императоров, хозяйки дворца в нем не было, равно как и великого визиря, еще ранним утром уехавшего вместе с Барбароссой и султаном на верфи, где шло обновление османского флота. — Добро пожаловать, Хуриджихан-султан, — зеленоглазая султанша приветливо улыбнулась высокой девушке и сделала шаг навстречу — Надеюсь, что Вы добрались без проблем. — Таджия-султан, — кареглазая госпожа приветственно кивнула дочери великого визиря и улыбнулась — Благодарю, я добралась без происшествий. — Матушка не смогла встретить Вас, — шелест ткани наполнил длинные коридоры дворца — Но вечером мы обязательно поужинаем все вместе, — Хасна растянула губы в приветливой улыбке — Эти покои подготовлены специально для Вас, Хуриджихан-султан. Все необходимое доставят слуги, — девушка кивнула в сторону двух служанок и евнуха — Только пожелайте. — Не стоит так беспокоиться, — на лице дочери покойного Ибрагима-паши появилась довольная улыбка — Много ли мне нужно… А Фахрие-султан будет на ужине? — Фахрие-султан носит траур по сыну и не покидает своего дворца, — зеленоглазая султанша вмиг помрачнела, вспомнив о горе старшей сестры — Но мы вместе сможем её навестить, если пожелаете. — О, как бы я хотела увидеть её, — султанша замолкла, взглядом провожая слуг, заносящих её вещи в покои — Так жаль её, смерть маленького султанзаде больно ранила её. Да упокоит Аллах его душу. — Аминь, — единственная дочь Хафизе-султан дождалась, когда гостья скрылась за дверями покоев, пристально посмотрела на замершего в нескольких шагах слугу и отрывисто произнесла — Глаз с неё не спускать. О каждом шаге госпожи докладывать лично мне, Биджан-ага. — Я Вас понял, госпожа, — слуга кивнул и поклонился. Таджия быстрым шагом направилась прочь от комнаты Хуриджихан, на ходу размышляя как бы ей не допускать лишних встреч их гостьи и шехзаде Баязида. — Госпожа моя, — Арзу склонилась и бросила быстрый взгляд на султаншу — Если прикажите, то Хуриджихан-султан Нура-хатун будет давать нужные травы, незаметно с едой и питьем, — темноволосая султанша замерла на полушаге и бросила на служанку чуть прищуренный взгляд. — Ты права, Арзу, лишним это не будет, — задумчиво касаясь холодной стали клинка, что с давних пор всегда был на поясе, молвила Таджия — Сообщи мне, когда вернется Валиде или братья, я буду в саду.       Под высокими стеклянными сводами оранжереи, построенной Мимаром Синаном для дочери великого визиря, всегда было тепло, пахло цветами и тихо журчали фонтаны. Проходя знакомые тропинки, юная султанша ощущала долгожданный покой, который сложно было почувствовать вне этого маленького мира. Привезенный много лет назад из Персии тигренок превратился в большую кошку, ласковую и спокойную с темноволосой госпожой, но способную по команде напасть на кого-то другого. Хафизе-султан не один год твердила, что держать дикого зверя без клетки в оранжерее опасно, но свою Бастет Таджия-султан в клетку заточить так и не позволила. Услышав шаге девушки, зверь поднялся из тени фонтана, источавшего прохладу, и сделал несколько беззвучных шагов, подставляя большую морду по ласки девушки. — Бастет, — Таджия усмехнулась и погладила тигра, обходя его и двигаясь в сторону скрытой под стеной вьющегося винограда комнаты — Абуталиб-ага, ты здесь? — султанша заглянула в комнатку, уставленную склянками и плошками с разными травами и настойками. — Таджия-султан, — невысокий седовласы старец, вот уже почти десять лет служащий садовником во дворце Буколеон, вышел из небольшого закутка с книгами и поклонился — Чего изволите, госпожа? — Я прочитала ту книгу, что из своего торгового похода привез Хасиб Реис, — садовник кивнул и посмотрел очень внимательно — Знаешь, что меня в ней заинтересовало? — Смею предположить, госпожа моя, что яд, — позволил себе улыбнуться старец, Таджия благодушно улыбнулась вольности слуги и кивнула. — Яд, да не просто яд, а такой, которым могут отравить человека, а все подумают, что чума, — девушка вскинула глаза на слугу, и в глубине изумрудных глаз её полыхнул недобрый огонек. — Есть такой яд, госпожа моя, — согласился Абуталиб-ага, не задавая лишних вопросов хозяйской дочери. Ему минуло уже семьдесят лет, он был стар, но желал жить, а девочка эта упросила отца выкупить его у работорговца, что заморил бы старика, за которого ему было не выручить много денег. Старик оказался хорошим садовником, рассказывал юной султанше о травах, а вскоре Таджия-султан поняла, что он ведает не только травы и лекарства, но и яды, с тех пор жизнь бывшего персидского лекаря была безбедной, он тихо коротал свой век в сытости и тепле, получая подарки и уважение в обмен на знания о ядах и противоядиях, которые так интересовали юную зеленоглазую султаншу. — Сложно изготовить будет? — буднично спросила Хасна-султан, будто речь шла не о смертоносной отраве, а об обычной настойке. — Сложного в том нет, — покачал головой — Только долго готовить придется. Да и не все ингредиенты легко достать будет. — Достань все, что нужно, — дочь хозяина дворца положила на стол увесистый мешочек с монетами — И покажи мне как его готовят, — девушка собралась было уходить, но остановилась и бросила через плечо — Очень уж занятный по описанию действия яд. — Слушаюсь, моя госпожа, — старик спрятал деньги за пояс и покачав головой вздохнул. Ему было не привыкать готовить смертоносные зелья вместе с юной госпожой, но каждый раз, вглядываясь в лицо своей ученицы, он вздрагивал, представляя, как госпожа использует однажды и знания свои, и все яды против тех, кто встанет у нее на пути. Абуталиб однажды, много лет назад, когда султанша была еще совсем ребенком, хотел было поговорить об увлечениях её с матерью её или отцом, да только передумал, поймав на себе тяжелый взгляд зеленых глаз девочки, которая обо всем, казалось, знала, и с тех пор старый лекарь зарекся думать о том, зачем этой прелестной девушке такие знания и такой арсенал ядовитых веществ. ***       Мраморный павильон был излюбленным местом для всякого рода встреч вдали от любопытных глаз и ушей, и Хафизе-султан не зря избрала именно одни из покоев здесь для встречи с Махмудом-пашой. Второй визирь совета, которого султанская сестра не забыла поздравить с этим назначением, оказался человеком вполне понятливым, сговорчивым, но, что и огорчало, и в то же время дарило султанше надежду на его безоговорочную верность, заинтересованным в том, чтобы все при дворе складывалось так, как выгодно Хафизе-султан, пекущейся о своей семье и о будущем шехзаде Баязида. — И все же, госпожа, я не желаю, чтобы Вы понимали меня неправильно, — мужчина невесело вздохнул и поднял на султанскую сестру печальные глаза — Я буду верен шехзаде Баязиду в любом случае, я прекрасно понял Вас — Бали-паша многое из того, что придется сделать, посчитает недопустимым для своей совести, и я готов взять на себя исполнение того, в чем Вы не желаете замарать руки своего супруга, но я не смею требовать у Вас взамен хоть чего-то, кроме Вашего благосклонного ко мне отношения. — Но, Махмуд-паша, я прекрасно понимаю, что Ваше рвение было бы вдвое больше, если бы Вы могли надеется стать супругом моей дочери, — Хафизе чуть надменно вскинула бровь, сверля пашу внимательным взглядом. Любимой дочери султана Селима минуло сорок лет, за свою жизнь она не единожды слышала клятвы в вечной верности и знала, что даже самая надежная клятва может быть нарушена, если тот, кто её дал, не боится потерять что-то такое, что ему дороже собственной жизни и собственного будущего. — Я не смею и мечтать, что когда-то Вы, Ваш супруг и наш повелитель посчитаете меня достойным быть мужем Таджии-султан, — подчеркнутая вежливость Махмуда-паши и его осторожность в выражении своих мыслей производили на Хафизе-султан приятное впечатление, лишний раз доказывая ей самой, что она не ошиблась, посчитав его достойным быть её помощником — Да и сама госпожа, мне думается, не горит желанием связать свою судьбу с тем, кого не может любить. — Оставим пока этот разговор, Махмуд-паша, до лучших времен, — Хафизе чуть напряженно передернула плечами и постаралась улыбнуться спокойно — Моя дочь вольна решать сама, но бывать Вам в нашем доме чаще я позволю, — У нас с Вами одна цель и одни и те же враги в совете и за его пределами, — султанша чуть наклонила голову в бок и посмотрела на пашу насмешливо — Если Вы сможете доказать, что я в Вас не ошиблась, то счастьем Вашим я озабочусь и, будьте уверены, сделаю для Вас всё. Взамен же ничего не прошу, кроме верности и готовности исполнить любой мой приказ, — в потемневших глазах мужчины она увидела отблески того, что сулило её планам успех. — Ради шехзаде и Вас, госпожа моя, я пойду на смерть, — мужчина поклонился и уже тише добавил — А ради Вашей дочери и на что похуже, — Хафизе удовлетворенно кивнула и вышла, оставляя второго визиря совета в приподнятом настроении. Махмуд-паша и не смел мечтать, что однажды ему будет благоволить сама Хафизе-султан, единственная из женщин Династии, кто мог бы устроить его счастье с юной госпожой, спасшей его жизнь и пленившей его сердце. ***       Ужин, проходивший во дворце Буколеон в теплой семейной обстановке, не был омрачен ничем, и даже повелитель, прибывший вместе с сыновьями, не был огорчен в этот вечер ни одним словом или взглядом Хуриджихан-султан. Дочь покойной Хатидже-султан вела себя без тетушки Шах Хубан словно тихая скромная девушка, речей о смерти родителей своих не заводила, о делах Династии не говорила, о происшествиях в Манисе не вспоминала, даже о свадьбе Михримах-султан не произнесла ни слова, зато весь вечер щебетала о поэзии и искусстве, поражая и султана, и великого визиря, и сидевши подле отцов шехзаде и султанзаде своими познаниями. Таджия-султан напряженно молчала, периодически бросая взгляды на мать, которая в этот вечер тоже не отличалась болтливостью, все больше слушая да поглядывая на то, какие красноречивые взгляды любимый племянник её то и дело бросает на темноглазую кузину. — Какой замечательный вечер мы провели сегодня вместе, Хафизе, — радовался султан, когда сестра провожала его до покоев, отведенных ему на ночь в Буколеоне. Повелитель был весел и бодр, но все, кто был за столом, заметили, как он прихрамывает, опираясь на плечо младшей сестры. Златовласая султанша старалась идти так, чтобы хромоты брата не было заметно, среди слуг и обитателей гарема пустили слух, что повелитель упал на охоте во время погони за диким зверем и еще не полностью восстановился, но и великий визирь, и единственная дочь любимой султанской сестры знали, что причина не в этом, а в неведомой болезни падишаха, которая в последние годы все активнее наступала, в острые моменты даже лишая султана возможности ходить без боли или сгибать пальцы на руках. — Шехзаде Джихангир, — Хуриджихан очаровательно улыбнулась младшему сыну султан — Я привезла для Вас замечательный альбом с различными узорами, Таджия-султан сказала, что его уже отнесли в Ваши покои. — Благодарю Вас, Хуриджихан-султан, — просиял едва оправившийся от болезни Джихангир — Это для меня большая радость, любой жест внимания Ваш для меня радость, — дочь покойного Ибрагима-паши лишь улыбнулась шехзаде точно неразумному ребенку, который не знает, что говорит, и поспешила в свои покои, вскоре все гости и обитатели дворца Буколеон разошлись по своим комнатам, и во дворце наступила тишина.       Таджие не спалось, она мерила шагами свои покои, нервно теребя кисть пояса ночного халата, накинутого поверх платья. Вместе с госпожой не спала и Арзу-хатун, заслужившая прощение и вновь пользовавшаяся благосклонностью зеленоглазой госпожи. Девушка стояла у самой двери и прислушивалась к тому, что происходило в коридоре. Таджия то и дело бросала на дверь встревоженные взгляды и, когда служанка напряглась, услышав что-то в коридоре, бросилась к дверям, оттесняя от них Арзу-хатун. Двери покоев дочери великого визиря приоткрылись с тихим скрипом, но спешащий по коридору Баязид не обратил на это никакого внимания. Хасна-султан, вся обратившаяся в слух и зрение, замерла у щели и ловила каждый жест брата, который остановился у дверей спальни Хуриджихан-султан и коротко постучал. Тот час же двери покоев открылись и в дверном проеме Таджия увидела фигуру Хуриджихан-султан, распущенные волосы, ночное платье и сияющая улыбка которой не оставляли сомнений, что она ждала шехзаде. Дочь великого визиря видела, как тонкие руки кузины обвили шею Баязида, как шехзаде сжал в объятиях хрупкую султаншу, припадая к её губам, и как эти двоя скрылись за дверями покоев Хуриджихан-султан. Еще несколько мгновений Таджия-султан стояла у дверей, неотрывно глядя туда, где еще минуту назад стоял Баязид, и тут в коридоре мелькнула тень, а затем почти у самой двери покоев Хасны-султан промчался шехзаде Джихангир, мрачно хмуривший брови и обиженно сопевший. Таджия отшатнулась от дверей и тихо их притворила, случилось то, чего она так отчаянно не хотела и боялась, о связи Баязида стало известно третьим лицам, и вдвойне ужасно было то, что известно стало младшему сыну Хюррем-султан. — Что прикажете делать, госпожа моя? — напряженный голос послышался за спиной Таджии, но султанша даже не обернулась, продолжая стоять у окна и о чем-то думать, выводя тонкими пальцами узоры на холодном подоконнике. — Ничего, Арзу, ложись спать, — велела султанша — Я подумаю немного и тоже лягу, — служанка ушла в соседнюю комнату, в покоях наступила тишина, нарушаемая лишь треском поленьев в камине, а Таджия все думала, взвешивала, прикидывала как лучше поступить, сказать или не сказать матери, и все же решила, что лучше сказать уже потом, когда помешать ей уже будет нельзя, с тем и легла юная султанша в постель и, вопреки всем своим опасениям, моментально провалилась в глубокий сон без сновидений и тревог.       Над Босфором вставало алое солнце, освещая своими уже холодными лучами припорошенный тонким слоям снега город. В своих покоях Хуриджихан-султан спала на плече шехзаде Баязида, и на губах девушки играла абсолютно счастливая улыбка, а в соседних покоях с первыми лучами солнца поднялась Таджия-султан, чтобы до того, как проснется хоть одна из её служанок, засыпать в аккуратный перстень с потайным механизмом полупрозрачный порошок из маленькой склянки черного стекла. Закончив приготовления, султанша осторожно закрыла пузырек, защелкнула кольцо на потайную застежку, наскоро вымыла руки и вновь легла в постель, все поглядывая на лежащий у изголовья перстень, точная копия того, что она в раннем детстве видела на портрете одного итальянского художника, где была изображены красивая улыбчивая златовласая женщина, на тонких пальцах её было видно замысловатое крупное кольцо. Мать Таджии почему-то трепетно хранила этот портрет, хоть портреты и были редкостью при дворе османов, и перстень, точно такой же как на портрете, был у Хафизе-султан, с него и была снята копия для Таджии. Тогда же, семи лет от роду, Таджия-султан узнала, что в перстне том мать её носит яд, и перстень сей надевает лишь тогда, когда наступают очень опасные времена. Последний раз он был на пальце златовласой султанши, когда Хюррем-султан пыталась учинить бунт, а на пальце Таджии-султан рокового перстня не было еще ни разу, потому она и смотрела в этот рассветный час на это украшение с такой решимостью и спрятанным в глубине души страхом. А страшно ли убивать? На этот вопрос Таджия ответа не знала, ведь одно дело было отдать приказ устранить, а совсем другое сделать это самой, без свидетелей и лишних посредников.