Хранительница счастья

      Таджия не могла уснуть, и покои, освещаемые лишь несколькими свечами были мрачны как и их хозяйка. Многие дни, проведенные во дворце шехзаде, были полны беспокойства и тяжелых дум, но не совесть мучила юную госпожу, так стремительно ставшую убийцей членов Династии, а страх, что Баязид все узнает и не простит её.       Сын Гюльфем-султан горевал о смерти Хуриджихан, которой был не на шутку увлечен, и вот уже сколько дней лицо его не озаряла улыбка, ибо молодой человек винил себя в гибели возлюбленной. И Таджия ничего не могла сделать дабы облегчить его страдания, лишь ночами, когда весь дворец мирно спал, юная султанша иногда вот так же садилась у окна и видела балкон покоев наследника, где шехзаде, мрачный и несчастный, в одиночестве взирал на звездное небо. — Я знала, что застану тебя бодрствующей, — голос Хафизе-султан, возникшей словно из ниоткуда, заставил её зеленоглазую дочь нервно вздрогнуть. — Валиде, — девушка торопливо поднялась и склонилась перед матерью — Не ожидала увидеть Вас так поздно в своих покоях. — Я подумала, что тебе наверняка захочется с кем-то поделиться всем, что терзает тебя, — мягко улыбнулась златовласая султанша, касаясь плеча дочери — Я знаю, одна лишь я из всех сестер султана знаю, как тяжело даются подобные решения. — Не понимаю о чем Вы, Валиде, — упрямо тряхнув копной темных волос, молвила дочь великого визиря — Я как раз собиралась ложиться спать, если Вы позволите, — девушка деловито направилась к постели. — Тому, о чем ты мечтаешь, Таджия, никогда не бывать, — слова, брошенные Хафизе в спину дочери, звонко разносились по покоям. Девушка замерла на полпути и вздрогнула точно от удара — Этого не будет, я не допущу подобного позора для своего ребенка. — Вы уже допустили, что дети Ваши не подчиняются слепо воле Вашей, моя госпожа, — Таджия обернулась и злобно блеснула зелеными очами — Сначала Маниса, теперь вот несостоявшийся династийный брак Амирхана с одной из дочерей черкесского князя, — султанша ухмыльнулась — И даже наш повелитель и мой отец не поддерживают Ваших стремлений. Амирхану дозволено жениться на этой Эсманур, хоть она Вам и немила, а меня не удалось выдать замуж за Вашего нового фаворита Махмуда-пашу. Неудачи преследуют Вас, Хафизе-султан. — Ты все равно выйдешь за Махмуда-пашу, — жесткая интонация, с которой были произнесены эти слова, донельзя контрастировала с милой улыбкой, отразившейся на лице её матери, и Таджия нервно повела плечами, пугаясь такого поведения своей Валиде. — Вы не заставите меня, — упрямо заявила дочь великого визиря — Я найду способ избежать этого союза. — Я не буду тебя заставлять, девочка моя, — златовласая султанша подошла к дочери и ласково коснулась её щеки, заглядывая в глаза — Ты сама будешь умолять повелителя свершить этот брак, когда поймешь, что это единственный способ уберечь Баязида в этой войне, — Таджия побледнела и с трудом отогнала комок, подступивший к горлу — Ты сама дашь согласие на этот брак и сделаешь все, чтобы его скорее свершили, ибо ты прекрасно понимаешь, что ни сегодня завтра Хюррем начнет действовать. У нее осталась одна надежда на Селима и страшная боль и обида за то, что вы с Фахрие сотворили в Манисе, — Хафизе усмехнулась испугу, отразившемуся в глазах дочери — И только не надо оправдываться и говорить, что ты не имеешь ни малейшего представления о том, куда пошел сваренный тобой яд. — Абуталиб-ага… — тихо прошептала Таджия. — Ну, ты же не думаешь, что я оставляю тебя без присмотра в твоих шалостях, дитя мое, — Хафизе с силой удержала лицо дочери, попытавшейся отстраниться — В следующий раз, когда будешь делать что-то подобное, помни, что всех не убьешь, и действовать все равно придется через совет, где Рустема должен растоптать не твой отец, а Махмуд-паша, и ты ему в этом поможешь, — Хафизе отпустила девушку и сделала шаг назад, улыбаясь привычной снисходительной улыбкой, что озаряла её лицо всякий раз, когда женщина стремилась скрыть свои чувства — Спокойной ночи, доченька. — И Вам, Валиде, — Таджия стойко выдержала взгляд матери, поклонилась, и лишь когда за златовласой султанской сестрой закрылись двери, без сил рухнула на кровать.       Её била мелкая нервная дрожь, но истерик она себе не позволила, мозг лихорадочно обрабатывал полученную информацию. Вокруг нее были лишь те, кто о каждом шаге её докладывал Хафизе-султан, и сама Хафизе-султан знала о юной госпоже даже то, в чем та не могла признаться себе самой. И как бы не было в этот момент неприятно признавать, что Хафизе-султан во многом, что касается обеспечения будущего шехзаде Баязида, права, Таджия это делала, выбор был невелик — её мать была чудовищем, но она была так же маниакально одержима идеей сделать следующим султаном Баязида, и потому Таджия была вынуждена подчиняться и принимать её позицию, с каждым днем все более становясь похожей на нее, превращаясь в то самое чудовище, которого её отец, повелитель и братья столько лет в упор не хотели видеть в её матери, и которого теперь могли видеть не только в златовласой дочери сербской княжны, но и в зеленоглазой дочери великого визиря. ***       Михримах-султан почти не тяготилась уже своим положением, старательно отвлекаясь от тяжких мыслей о своей нелегкой доле и все свободное время уделяя пошедшему на поправку Джихангиру. Оптимизма лекарей, наперебой твердивших о том, что шехзаде становится лучше и вскоре он сможет вставать с постели, единственная дочь повелителя не разделяла. День ото дня она наблюдала, как вышедший из забытия младший брат, прежде рассудительный и добрый, все больше и больше замыкается в себе и начинает вести себя странно. Вот и в это утро, когда Михримах, приехавшая повидать отца и брата, вошла в покои младшего сына Хюррем-султан, её ожидало огорчение. Джихангир, растрепанный, с лихорадочным блеском в глазах полусидел, окруженный горой подушек, и что-то быстро-быстро рисовал в тетради. — Доброе утро, брат мой, — беременная султанша, чей живот уже был заметен под тканью платья, ласково улыбнулась, но глаза её обеспокоенно блуждали по лицу шехзаде, силясь увидеть в нем прежнего Джихангира. — Сестричка пришла, — шехзаде отбросил в сторону тетрадь, в которой минуту назад что-то старательно вырисовывал и громко расхохотался — А ты как и матушка пришла проверить, не умер ли ужасный горбун еще? Не перестал ли отравлять своим существованием вашу жизнь? — глаза молодого человека безумно поблескивали, и Михримах на мгновение замерла, не зная, что ей делать, и с трудом борясь с желанием убежать. — Джихангир, — Михримах заставила себя улыбнуться — Братик, что за ужасы ты говоришь? — Ужасы? — Джихангир чуть приподнялся и схватил сестру за руку — Я говорю правду. Я один в этом проклятом дворце говорю правду, а вы все лжете. Ходите вокруг, изображаете заботу обо мне, для Валиде я лишь средство достижения цели. Пока она хлопочет над больным уродцем-сыном, ей позволяют оставаться в столице. Для тебя я способ показать всем вокруг, что ты не такое чудовище, как наша мать, что искренне заботишься о своих братьях. Только вот незадача, Михримах-султан, ты жалеешь меня, а жалости достойна ты сама. Я с детства больной, всегда мной распоряжались как хотели, а ты росла здоровой, и все равно ты лишь игрушка в руках нашей матери. Когда ты станешь не нужна в её борьбе, тебя забудут, как забывали обо мне все эти годы, когда вы обе боготворили Мехмета. — Прекрати, — Михримах с силой вырвала свою руку у брата — Замолчи немедленно, Джихангир. Ты не знаешь, что ты говоришь, ты не понимаешь, что за глупости льются из твоих уст, — султанша стремительно зашагала в сторону выхода из покоев шехзаде. — Ты знаешь, что я прав, — крикнул ей в спину шехзаде — Я прав, я прав, и ты это знаешь, — шехзаде сморшился от боли, хватаясь за голову, и протяжно закричал. — Шехзаде, — лекари тут же выскочили из соседней комнаты и поспешили к кровати, на которой сын повелителя и Хюррем-султан кричал от боли, хватаясь за голову — О Всевышний, пошлите за Яхьей-эфенди… ***       Хюррем-султан вновь шла знакомыми коридорами в сторону султанских покоев, где в юные годы свои провела множество счастливых ночей подле падишаха. С тех пор утекло немало воды, и она однажды потеряла свое место подле султана, возненавидела того, кого любила, и поклялась себе, что никогда вновь сердце её не будет биться об этом мужчине, никогда она не будет его любить так, как любила когда-то.       Всевышний, кажется, решил посмеяться над той, что много лет назад отказалась от своей любви и жила лишь ненавистью, иначе объяснить, почему в этот вечер накануне священной ночи четверга султан Сулейман пригласил мать своего старшего наследника в свои покои. — Повелитель, — вновь переступить порог главных покоев и оказаться будто в прошлой жизни — Вы желали меня видеть. — Хюррем, — султан, стоявший у камина, обернулся, когда женщина вошла, и лицо его озарила улыбка — Я ждал тебя. Поужинаем вместе, — мужчина указал на накрытый стол и сам первый опустился на большую подушку, жестом приглашая наложницу опуститься подле него. — Для меня это честь, мой властелин, — и на мгновение стороннему наблюдателю могло бы показаться, что в глазах славянской наложницы вспыхнула прежняя страсть и надежда вернуть утраченную любовь, но это было не так. Глаза Хюррем и правда ярко горели, но причина была лишь в том, что рыжеволосая султанша подумала о возможности использовать краткие мгновения расположения султана для достижения своей главной цели — титула Валиде-султан, о котором она мечтала и грезила с тех пор, как осознала, что есть гарем. — Я велел подать твоих любимых перепелов, — улыбнулся мужчина, взглядом указывая на тарелку с птицей — И любимую тобой пахлаву. — Вы не забыли, повелитель, — смущение отразилось на лице женщины, и султан Сулейман расплылся в довольной улыбке, наблюдая за матерью своих детей и думая о чем-то своем. ***       В Буколеоне несмотря на позднюю ночь никто не спал, ибо хозяин дворца до сих пор не вернулся домой, хотя за великим визирем никогда не водилось подобного. Хафизе-султан, поднявшая на уши всю охрану, не находила себе места, меряя шагами просторную гостиную. — Матушка, Вам стоит успокоиться, — Таджия пыталась сохранять хотя бы видимое спокойствие, хотя и она, и султанзаде Зуфар, которого на осмотр пушек не взяли, тоже были взволнованы отсутствием отца. — Разве могу я успокоиться, Таджия? — Хафизе бросила на дочь вопросительный взгляд — Вокруг нас враги, мы постоянно находимся в опасности. И ты предлагаешь мне не волноваться, когда Бали-паша неизвестно где и неизвестно что с ним? — Простите, Валиде, — Таджия вздохнула — Я лишь хотела сказать, что Вам нельзя так, Вы должны думать и о своем здоровье. — Госпожа, едут, госпожа, едут, — в покои впопыхах вбежала служанка. — Слава Аллаху, — Хафизе возвела глаза к небу — Почему так долго? — женщина в сопровождении детей и слуг стремительно вышла из покоев и в холле дворца замерла. Бали-паша, великий визирь османской империи, зять султана, отец её детей и любимый её мужчина, бездыханно лежал на носилках, а рядом с ним, израненный и окровавленный, шел Махмуд-паша. — Госпожи, — второй визирь совета поклонился — Султанзаде. — Что произошло? — Таджия испуганно прижала руки к груди, наблюдая за тем, как в холл уже вбегает Нура-хатун с верными помощницами — Махмуд-паша, что с вами случилось? — Таджия-султан, — мужчина сам едва держался на ногах, из раны на плече сочилась кровь, насквозь пропитавшая рукав кафтана и падавшая на мрамор алыми каплями — На нас напали. Их было много, мы с трудом смогли отбиться. Бали-паша тяжело ранен, я сделал все, чтобы привезти его сюда как можно скорее, — и второй визирь совета рухнул прямо к ногам зеленоглазой султанши и ее брата. — О Всевышний, — Таджия проводила взглядом мать, бросившуюся следом за мужем, и перевела взгляд на раненого пашу — Зуфар, помоги мне его поднять, ему нужно перевязать раны и остановить кровь. — Нужно сообщить во дворец немедленно, — младший брат и несколько служанок помогли донести потерявшего сознание мужчину до диванчика. — Мне нужна вода, чистая ткань и настойки, — четко проговорила Таджия. — Все исполню, госпожа, — Арзу-хатун быстро вышла из покоев. — Пошли гонца повелителю, Зуфар, — велела Таджия, принимаясь осматривать раны влюбленного в нее паши — И во дворец Бейхан-султан. — Ты справишься? — недоверчиво глядя на то, как сестра возиться над большой раной на плече, спросил младший султанзаде. — Извести повелителя, — Таджия бросила на брата выразительный взгляд, и тот предпочел больше не задавать лишних вопросов. — Госпожа моя… — паша, над которым склонилась зеленоглазая дочь великого визиря, с трудом приоткрыл глаза. — Молчите, Махмуд-паша, — строго велела девушка — Вам нужно беречь силы. — Если я умру у Вас на руках, это будет самой прекрасной смертью, которую только можно желать, — тихо молвил мужчина, улыбаясь. — Вот еще, — фыркнула Таджия — Умирать я Вам точно не позволю, это бросит тень на мои способности в врачевании. Не тратьте силы на разговоры, молчите, паша, молчите. ***       Топкапы был полон извилистых коридоров, в которых с легкостью можно было потеряться или спрятаться, если возникала необходимость. В один из таких коридоров фаворитка султана пришла под покровом ночи, воровато оглядываясь, и остановилась у двери одной из прачечных. Условный стук и двери отворились. — Вот послание, — высокая фигура была скрыта во мраке комнаты — Прочти и тут же уничтожь. — Ты принес мне то, что нужно, — флакон блеснул в свете единственной свечи, озарявшей лишь маленький пятачок комнаты. — Постарайся не раскрыть себя, иначе содержимое придется выпить тебе, хатун. — Не утруждайся, — голос звучал недовольно — Я знаю, что будет, если я провалюсь. — Наш повелитель и твоя госпожа довольны тем, что ты смогла так быстро стать любимой фавориткой. Не огорчай их, — девушка вышла из покоев еще до того, как темная фигура закончила свою речь.       Она спешила вернуться в гарем до того, как отсутствие ее обнаружится, и едва успела лечь в свою постель прежде, чем дотошная Афифе-хатун по совей привычке заглянула в комнаты на этаже фавориток, проверяя все ли в порядке.