***
По дороге к дому Уёна Сан так и не проснулся, стало лишь заметно, какой бледной была его кожа. На шее виднелись синеватые вены, а руки походили на руки трупов. Чтобы не видеть такую картину, Чон, как только он оказался на парковке своего двора, подхватил Сана на руки и понес к себе. Как бы он не хотел сейчас бросить младшего из-за проведённого впустую дня, его здоровье явно оставляло желать лучшего. А Уён — лечащий врач. Главной задачей было разбудить Сана. Его сон затянулся, и организм не получал никаких питательных веществ. — Эй, открывай уже глаза. Понимаешь, если ты не откроешь, мне придётся тебя усадить на электрический стул. Разговоры не действовали. Причинение несильной боли — тоже. — Я тебе спички сейчас в глаза засуну, чтобы они веки держали, — Уён не выдерживает. Ну почему он не просыпается? Это же должно сработать! Чон отбросил попытки разбудить Сана и ушёл, чтобы разогреть ужин, оставив Чхве на диване в гостиной. Нарезая хлеб, он услышал грохот и понял, что Сан свалился. А когда стали слышны болезненные стоны, он мигом оказался около дивана с мокрым полотенцем в руке. — Мудак, — сказал Уён, прикладывая полотенце к горящему лбу. Убедившись, что Сан не уснет снова, он убежал на кухню и вернулся с тарелкой риса и мексиканскими овощами. — Испортил мне весь вечер. Ешь. Не будешь есть — я скину тебя с седьмого этажа. — Сам ты мудак, хен! Я хочу спать. У тебя есть одеяло? Тут довольно холодно. — Ты не будешь спать в моем доме, а если уснешь — я тебя закопаю. Ты и без этого спало около семи часов! Ешь, пока я не заставил тебя. Обстановка накалялась, а Уёну захотелось провокаций. Младший на такое, как он думал, не способен: ещё совсем ребёнок, чтобы играть в такие игры. Но ошибки — то, на чем учился каждый. — Я сейчас свалюсь, Уён. Пожалуйста, дай мне что-то тёплое, у тебя так холодно. — У меня нет одеяла. Я, вроде как, сказал тебе есть, — ухмылка Уёну к лицу. Сан должен поесть, ведь его сонное тело в квартире Чона ни к чему. — Ты заебал, — фыркает Чхве с полузакрытыми глазами. Он изменяет свое положение, укладывая голову на подушку, и тянет на себя Уёна, конечностями обхватывая все его тело. — Я ужасно хочу спать, а тёплых вещей у тебя, видите ли, нет. Чон пытается вырваться, разрывая связь между конечностями парней, а когда у него получается освободиться, он замечает свое желание вернуться в прежнее положение. И решает, что противиться самому себе глупо. (конечно, это потому, что он ужасно хочет спать) Он поднимается и уходит, возвращаясь на диван с одеялом в руках. Расправив все концы, он, вопреки ожиданиям Сана, ложится рядом, хватаясь за Чхве руками и ногами. — Тепло? — Мудак.***
Проснуться вечером того же дня оказалось невозможным — поэтому они проснулись в четыре утра. Вместе. — Ты сказал, что у тебя нет одеяла! — Тебя волнует только это? — Но ты соврал мне! Сейчас почти четыре утра, а мне вставать через два с половиной часа. Понимаешь, что это значит? — Нет. Но мне абсолютно все равно, — Уён встаёт, оставляя Сана одного на диване. Возможно, им обоим нужно привести мысли в порядок. Злость на Чхве уже отпустила Чона. Осталось только необъяснимая тяга. Конечно, это из-за знака зодиака: к ракам тянутся все. — Мне тоже, поэтому я остаюсь у тебя, чтобы поспать ещё два часа. И ты не имеешь права выгонять меня или кричать! Я напишу в жалобную книгу. — Ты в моей квартире. Единственная жалобная книга здесь — я. На что хочешь пожаловаться? — Уён выпивает стакан воды, убирая его в шкафчик, и смотрит в свое панорамное окно. Света в чужих окнах нет. Сан улыбается, демонстрируя свои чудные морщинки около глаз. Их видно, потому что вокруг не царит полный мрак: все же, определенные вещи в какой-то степени освещают помещение. — На одеяло. Совсем не тёплое и не качественное. Требую заменить. — Ох, кажется, Ваша жалоба рассмотрена хозяином. Он приносит свои искренние сожаления за предоставленные неудобства, жаль, что ему наплевать. — Скажите этому хозяину, что он ведёт себя, как маленькая свинья. И как ребёнок. — И что же Вас не устраивает? — Уён возвращается к дивану, замечая, как Сан обнял кусочек одеяла. Вещь, вроде бы, самая обычная: человеку недостает любви, но почему-то именно Сан вызвал улыбку. — Поведение и жизненные принципы. Поменяйте его, — Чхве пытается спрятать смущенное лицо в одеяле, но его забирает Уён, накрывая одеялом свое тело. Впереди есть ещё почти два часа. Можно поговорить. — Ты выглядишь мило, когда лежишь на моём диване. Сан замер. Никто и никогда раньше не говорил ему подобных вещей, а поверить словам — значит допустить роковую ошибку. — Мы знакомы второй день, и ты говоришь мне глупости. Я всегда так выгляжу. — Это не глупые вещи. Я говорю, потому что ты плохо чувствуешь себя в тишине, а не потому что считаю тебя милым. Отнюдь. Чхве снова скованно улыбается; слова Уёна, дышащие заботой о незнакомом человеке, доставляют некое удовольствие. Хочется слушать больше, впитывать в себя произнесенные уставшим голосом фразы, позволять себе подобную слабость и растворяться, погружаясь в некрепкий сон. Кажется, Уён ему, все-таки, немного нравится. В дозволенной незнакомцу мере.***
Когда Сан просыпается, у него нет времени думать: первое, что он видит, это циферблат часов на стене. Сейчас не семь утра. Уже десять. Рядом спокойно спит Уён, уткнувшийся носом в подушку (хотя мог в плечо Сана), и его так не хочется будить. Но сегодня понедельник, и им следовало бы появиться на парах в университетах, поэтому Чхве, опираясь одной рукой на диван, говорит: — Мы проспали, потому что ты не завёл будильник. На твоей совести моё возможное исключение, идиот, — для лучшего эффекта он встряхивает Уёна за плечо и ярко улыбается, а тот, хмурясь, открывает глаза, тут же протирая их пальцами рук. Чуть позже он замечает, что они встали слишком поздно. — Почему ты не разбудил раньше? Почему не в семь? — он быстро поднимается с дивана, осматривает обстановку и замечает остывший рис на столике. Одежда, в которой он спал, была мятой, а волосы торчали в разные стороны. Посмотрев на Сана, ворочащегося в одеяле, он понимает, что торопиться смысла нет — Чон не успеет даже к третьей паре. — Потому что я проснулся несколько минут назад. Приготовь что-нибудь, я хочу есть. — У меня нет настроения даже на ругательства. Собирайся и уходи, подвозить не буду. Тебя было достаточно на ближайшую жизнь. Сан меняется в лице. Слова были резкими. Он не привык слышать такое в свой адрес, потому что подобных ситуаций с незапланированной ночевкой никогда не происходило, он никогда не засыпал с кем-то под одним одеялом и никогда не чувствовал в груди жжения. Может, Чон просто без настроения, но Чхве склоняется к другому выводу: он (по своей глупости) снова ошибочно решил, что с ним хорошо. Тихо вылезая из-под одеяла, он собирается и покидает квартиру, пытаясь понять, сколько же ему идти до собственной. Район кажется незнакомым. Проходит несколько минут, прежде чем Уён понимает, что Сан не забрал очки.***
"Ладно, — думает Чхве по дороге домой, — это просто слова. Просто слова. Он имеет право быть каким угодно с утра. Это же его квартира? А я ему никто, и он не должен быть милым со мной, так?" Заверить самого себя не получается; по всему телу — огромная волна непонимания. Почему это так задевает Сана? Какое это вообще имеет значение, если они знакомы два дня? В двенадцать он звонит Ёсану и рассказывает о произошедшем. Тот много смеётся, утверждая, что Сан влюбился, а сам Чхве хочет убить друга: как он делает такие выводы, не зная, что чувствует Сан? Ответ не заставил себя долго ждать: — Ну, ты с такой теплотой рассказываешь об Уёне. Как будто больше никого дорогого у тебя нет. Но заметь, вы действительно знакомы так мало, а ты накрутил себе счастливую жизнь за пару минут. А если у него кто-то есть? А если ты не в его вкусе? Надо смотреть реальности в глаза, Сан. Кстати, как тебе очки? Добавили красок в жизнь? — Очки? Хочется себя ударить. — Ну, да. Ты вчера же за ними пошёл. Сан молчит несколько секунд, прежде чем принять очевидный факт. — Кажется, я оставил их у него, Ёсан. В трубке слышится звонкий смех.***
Сан идёт в ногу с понедельником. Он успевает сделать запланированные дела, обновить плейлист и купить продукты в ближайшем магазине. Хочется прогуляться до торгового центра вместе с Ёсаном, март идёт по следам Чхве, ветвями обнимая его со спины. Весна — любимое время года Сана. Он расцветает вместе с городом и клумбами в парках, где повсюду цветы. Вместе с весной он полностью обновляется и прощается со старым собой. Своеобразный ежегодный ритуал, сопровождающийся бесконечным смехом и улыбками. Он знает, что жизнь — череда напряженных рывков вперёд и назад. Сану повезло с самим собой: он понимает каждое свое движение, позволяет себе вернуться на шаг назад, не держит время около себя самого; течение секунд отделено от Чхве. Но он никогда не опаздывает. Забытые очки кажутся никчемной историей сегодняшнего вечера. Придётся забрать их, если он хочет видеть дальше десяти метров. И пока он закрывает квартиру, в голове крутятся книги Митча Элбома. Самая запоминающаяся — "Величайший урок жизни". Она учит жить сегодняшним днем и никогда не молчать, если хочется сказать. Очень символично эти отрывки вспомнились как раз в это время, и Сан решает, что заберёт очки прямо сейчас, не дожидаясь вечера или другой погоды, скажет Уёну, что из-за него хочется улыбаться. И вообще много чего наговорит. Ему всего девятнадцать, и он позволяет себе ощущение головокружения. На лице — широкая улыбка от собственного превосходства над течением жизни.***
Лежащие на столе очки давят, и Уён хочет их выбросить. Отдать их Сану невозможно — Чон не знает ни адреса, ни номера телефона. А нести их в оптику — пустая трата времени, ведь Уён работает по выходным. Оставалось надеяться на то, что проблема устранится сама собой. Но проходят часы, а очки все ещё давят. И Уён не знает, чем себя занять. Как бы не пытался он отвлечься, в голове всплывает образ Сана в его квартире. Оттенок волос Чхве хорошо подходит к цвету постельного белья, и Чон думает, что ему стоит покраситься так же. Тишина становится невыносимо тяжёлой, она опускается на плечи, придавливает к полу вместе с забытыми очками; может быть, если он уснёт, то все пройдёт? Здесь даже не найти точного описания этого "всего", оно просто есть. Получается лишь закрыть глаза. А под веками — картины. Не важно, цветные они, черно-белые или вовсе пустые, их общий объект спрятан за параллельными линиями, проведенными Уёном. Не хочется подтверждать, что Сана не зачеркнуть; какими бы абсурдными не были его мысли, Чхве становится объектом обсуждения внутреннего голоса. Последнее, что говорит себе Чон, является приговором: "Я был груб с ним утром, а он ещё и рак по гороскопу". Через секунды слышится дверной звонок.