***
- У каждого слова, произнесенного внутри тебя, есть свой запах и цвет, - отец стоит в центре додзе, внимательно наблюдая за тем, как Лео пробует отвести удар с завязанными глазами. – Вслушайся в мир, Леонардо, увидь краски чужих помыслов и намерений, услышь их, как свои собственные…***
Лео рыкнул, кувыркнувшись по каменистой земле, и врезался во что-то мягкое, взвизгнувшее дурным мерзким голосочком. «Не увидели. Хорошо». О! Цвет этих помыслов! Лео сморщился, с удовольствием отметив, что понимает. «Благодарю, отец!» Желтый! Нельзя так ярко глотать голодную слюну, смакуя воображаемую жратву в желудке и на своих гнилых зубах! Она не ваша – эта еда. Отец часто говорил, что чужое слишком дорого стоит. Несоразмеримо дорого. Сегодня кому-то придется усвоить этот урок. Катана мягко пошла вслед за сполохами мыслей, отделяя их от желудка… Что-то погасло в мире. Что-то не настолько важное, чтобы Лео обернулся на него, но стук об камни рассказал, что именно погасло, кувыркаясь сейчас отрезанной головой по камням. Он пригнулся, привычно ожидая удара, и обернулся одним прыжком на новую вспышку. Зеленый. Страх и жажда легкой наживы. Мерзотная смесь. Как чуть подтухший бульон, который ты хлебнул с голодухи. Украсть у слабого и обездоленного, пожрать того, кого Богами велено защищать… У этого нет оправдания, и оно лишнее в мире, где стоит могила Сэнсэя. Оно поганит землю, а значит – оно умрет. Разворот, косой удар под ребра, дожать, пробивая кости, и отпихнуть ногой, пусть поваляется пока что – далеко уже не уползет. Есть же еще один. Поведя головой из стороны в сторону, Лео вслушался в звуки вокруг, внимательно «всматриваясь» в эти вспышки мыслей и чувств. Багровый… в оттенок винного уксуса, с сизым сладострастием по самому контуру. Похоть. Лео плохо был с ней знаком, но учуял сразу и содрогнулся от омерзения, проворачивая в пальцах рукоять. Такая мысль в адрес мелкого человеческого щенка вызвала у него брезгливую гримасу и желание плюнуть в морду такое надумавшему. «Ублюдку лишнего природой дано, но мне есть чем это исправить. Это хорошо». Подсечка с короткого разворота, свалившая грузное тело к ногам Лео. - Тебя зачем мужчиной мать родила? – он опустился, придавив коленом ходуном ходившую грудь человека, и выжав из нее зародившийся испуганный визг. – А? Над сопляком надругаться? Катана плашмя нащупала обрюзгшую щеку и поехала вниз, вспарывая засаленную куртку на груди. «Когда только отожрался так и чем? Вокруг же голод… Хотя этот явно не особо от него страдает, если на такое дерьмо остаются мысли и силы». Свистящий и захлебывающийся паникой хрип сообщил Лео, что острие клинка, сползшее ниже ремня штанов, достигло нужной цели. - Это не делает тебя мужчиной, но и использоваться так, как ты этого хотел, не будет, - он зло оскалился и нажал на катану, вгоняя ее человеку в пах. Тот заорал дурниной, пытаясь вывернуться, и вцепился обеими руками в лезвие, пригвоздившее насквозь к земле. Его сознание, пульсировавшее адским неоново-бело-голубым, взорвалось еще ярче. «Это цвет боли, – понял Лео. – Запомню на потом. Пригодится». - Ступай к Богам евнухом. Он выпрямился и ударом ноги свернул человеку шею. Короткий влажный хруст сообщил, что погасшая белая вспышка – это всего лишь никчемная жизнь, ушедшая во вчера. Лео повел головой за звуками – тот, второй, отполз уже в сторону, шага на три, может, чуть дальше. «Думает, это его спасет. Как забавно все же люди пытаются избежать уже очевидного. Нет бы даже силы не тратить? Хоть сдохнуть достойно, раз жить так не смоглось». Неторопливо пойдя на хриплые булькающие стоны, он привычно тряхнул катану, сбрасывая кровь, и нащупал лезвием дергавшееся на земле. - Сайонара. Вспышка оборвалась вместе с хрипом. Да, отец был прав, как и во всем, что он говорил. Каждая жизнь светится своим собственным огнем и, угасая, делает мир чуть более темным. Каждая жизнь неповторима, наверное. «Вот и хорошо, что таких жизней больше не будет. Небольшим дерьмом меньше сделалось». Лео постоял минуту, приходя в себя. Короткий бой измотал его. За выплеском адреналина забылась боль и количество незаживших ран. Теперь тело справедливо отыгрывалось на нем, прошиваясь судорогой и игольным жаром до хруста зубов. «Темнота - это хорошо, в ней лучше видны звезды… Я сделал хорошее дело». Горько усмехнувшись самому себе и чувствуя, что его начинает потряхивать, Лео развернулся на сиплые сжатые между камней короткие вдохи-выдохи-всхлипы. «Не тебе. И не в этой жизни уже. Звезд ты больше не увидишь». Между камней тлела еще одна искорка. - Вылезай. Все закончилось.