Конечно, это был сон, но хлеб заплакал, когда я вонзил в него нож. “Игра в классики”. Хулио Кортасар.
1 ноября 1263 г.
За окном в потёмках бесплодной мглы бушевала гроза. Цири завозилась в кресле и плотнее укуталась в шерстяной плед. Тревога холодом осени оседала на её ступнях и лодыжках, оттягивая сумраком ожидание грядущих перемен. — Он вернётся. Подняв голову, Цири пристальным взглядом впилась в собеседницу, отыскивая в выражении её лица подтверждение слов. Госпожа Равиль сидела в кресле напротив: рыжие волосы струились по плечам, трость покоилась на коленях, незрячие глаза были обращены к огню в камине. Спокойствие играло на её коже отблесками правдивости и теплоты. — Откуда вы знаете? — спросила девочка без всяких эмоций. — Gwynbleidd всегда возвращается. Они помолчали. За окнами сверкнула молния, высветив из ночного мрака склон горы и очертания сосен. Затянутые белой незрячей дымкой глаза Равиль резко посмотрели на Цири. Девочка вздрогнула: слепая проникала этим взглядом под кожу — до самых костей. — Расскажи мне о нём, — попросила чародейка. — Пожалуйста. — Вы ведь лучше, чем я, знаете Геральта. Что мне рассказать? Равиль помотала головой, улыбнулась тепло и мягко. — Не о нём, о его друге. Как вы познакомились? Цири долго вглядывалась в женщину, сидевшую напротив. Она знала: Равиль не видела этот реальный осязаемый мир, но, казалось, она видела гораздо большее — всё остальное. Девочка тряхнула головой. Страха к самой чародейке она не испытывала. Но к боли, скрытой в побелевшей радужке, относиться с таким же спокойствием не получалось. — Это случилось около месяца назад. —...я приютила эту бойкую зеленоглазую девочку, дорогой Йург, — взволнованный голос хозяйки вырвал Цири из тягостных размышлений. Уставшая после длительной работы в полях, она завернула за угол дома. Предчувствие чего-то хорошего окутало сердце Цири тёплым коконом, словно гусеницу бабочки перед рождением. Подняв голову, девочка увидела трёх всадников у въезда во двор. Один из них — очевидно, Йург, — обнимался со Златулиной, хозяйкой. Второй всадник был красив, словно эльф, к вьюкам его лошади была приторочена лютня. Третий... — Геральт! Цири выронила охапку сена и бросилась ему навстречу. Счастье сомкнулось на её плечах ведьмачьими объятиями и градом нежных поцелуев в лоб, виски и макушку. — Лютик был... очень красивым. Это первое, о чём я подумала. И ещё он странно смотрелся рядом с Геральтом. Они же... такие разные, — Цири неопределённо взмахнула рукой. — Это различие всё время бросалось в глаза, пока мы путешествовали. Ну что может быть общего у сурового ведьмака и бродячего поэта? Равиль погладила свою трость с каким-то непонятным детскому восприятию нежным озарением. — Путь, Цири. Путь, который люди проходят вместе... —...объединяет? — догадливо подсказала девочка. — Именно. Цири кивнула. Она не думала об этом. Она видела огромную разницу между Геральтом и Лютиком. Не видела ничего, кроме этой разницы. И дружбы: всеобъемлющей, как экватор, и прочной, как гранитные массивы Синих гор. — Что было потом? Ты помнишь? Цири прекрасно всё помнила. Не скоро ещё в её памяти померкнут те первые дни, когда началось их совместное путешествие на север. Она, Геральт и странноватый, но забавный менестрель стали неплохой командой. Цири впервые за бесконечно долгое время не чувствовала себя в опасности. Ей было так хорошо и тепло на душе, когда мужчины, разведя костёр и приготовив ужин, рассказывали ей разные истории. То есть, рассказывал в основном Лютик. В такие вечера Геральт казался расслабленным и умиротворённым. Он походил на человека, вернувшегося с войны в родной дом. Лютика девочка ещё плохо знала. Он показался ей одновременно и обаятельным дурачком, и невероятно умным человеком. Он часто показывал Цири созвездия на небе, учил играть на лютне, делал всё возможное, чтобы отвлечь от воспоминаний о Цинтре, сгоревшей дотла. Менестрель много шутил, рассказывал нелепые истории. Да и сам он временами был нелепым. Но не отталкивающе нелепым, а привлекательно нелепым. Молчал Лютик редко, но если молчал — превращался в совершенно другую личность: закрытую, серьёзную, задумчивую. — Потом мы... — Нет-нет, львёнок, пальцы ниже, зажми крепче, — пауза. — Да! Да, именно так. Оранжево-золотые искорки взметнулись к почерневшим небесам. Геральт точил серебряный меч и кидал тёплые взгляды на беловолосую девочку с лютней в хрупких руках. На поэта, помогавшего ей держать инструмент и перебирать аккорды, он тоже поглядывал. По-особенному. — Уже лучше, правда? — спросила Цири. — Конечно, милая, — задорная улыбка. — Года два тренировок и будешь играть лучше меня. — Брось, никто не сможет играть лучше тебя! — девочка толкнула поэта в бок локтем. — Спой ещё раз “Чеканную монету”? — Цири вернула ему лютню. — Пожалуйста! — Господи, нет, — едва заметно произнёс Геральт на выдохе. Равиль тихо и по-доброму рассмеялась. — Да, Gwynbleidd рассказывал мне об этой песне. Ох, как он жаловался на её создателя... но никогда — без улыбки. От удара грома дрогнули стёкла. Ослепительная вспышка на мгновение осветила весь дом, будто кромешную темноту ночи вдруг разорвал луч солнечного света. Воздух прорезал стойкий запах магии и озона. Чародейка быстро поднялась со своего места, сжав трость в руках до побелевших костяшек. Её взгляд устремился к массивной дубовой двери. На улице послышались шаги. Цири сжалась в кресле, прислушиваясь к шуму дождя и чавкающему звуку увязавших в размокшей глине сапог. Дверь распахнулась словно от удара. Несколько свечей в зале погасло от ворвавшегося свирепого ветра. Ещё одна вспышка молнии озарила силуэт ведьмака. Цири побелела от ужаса и вскочила от радости. Геральт шагнул в дом и захлопнул за собой дверь. Доспехи и рукоятка меча, висевшего за его спиной, были вымазаны в крови, а что творилось с лезвием — и думать не хотелось. На руках Геральт нёс полуживого, закутанного в ведьмачий плащ человека, в котором Цири едва ли признала бы Лютика. Но это был он. — Равиль... Голос Геральта — хриплый и низкий, словно рычание, обнажённая боль и смерть. Женщина подобрала полы эльфийской туники и мотнула головой в сторону лестницы. — Иди за мной. Когда Геральт со своей ношей проходил мимо, взгляд Цири случайно упал на приоткрывшиеся из-под плаща босые ноги Лютика. К горлу подступил комок, желудок свернулся в тугой узел; девочке хотелось кричать от ужаса, но она не проронила ни звука. От стоп поэта почти ничего не осталось: только прожжённое до костей мясо. “Точно как в моём сне”, — подумала она. Взрослые ушли на второй этаж, а Цири осталась стоять рядом со своим креслом у камина. Она не рискнула окликать ведьмака. Что-то в его голосе, в его почерневших от зелий глазах и набухших тёмных венах, паутиной расползшихся по коже, не позволило ей это сделать. С горечью Цири подумала, что то, что осталось от лица Лютика, красивым уже не было. Она вздохнула и села обратно в кресло, подтянув колени к груди. Несколько томительных часов тревога хищным зверем грызла её нервные окончания, пока она ожидала новостей о состоянии Лютика. Но никто не спустился. В воздухе поплыли слабые ароматы аниса, камфоры, магии. Не дождавшись, Цири поднялась со своего места и пошла наверх. Тихо, словно мышь, она приблизилась к двери, из-за которой слышался лёгкий шум. Равиль и Геральт переговаривались о чём-то вполголоса. Цири напрягала слух, но не смогла разобрать слов полностью, до неё долетали лишь обрывки фраз. Голоса менестреля она не слышала. “Наверное, ещё не очнулся, — подумала девочка. — Он выглядел так ужасненько, когда Геральт принёс его... Подумать только, что могло бы случиться, если бы не тот сон!” Сон, пусть и был достаточно короток, был настолько живым, что не выветрился из памяти девочки, как это обычно бывало с другими кошмарами, стоило только ей проснуться. С того памятного утра, когда она подскочила с постели с именем Лютика на устах, прошло трое суток. Вечером того же дня Геральт привёз её к Равиль в этот дом. Через несколько часов подробного рассказа о Предназначении, о сне Цири, о каких-то деталях, магии, поиске, женщине по имени Йеннифэр, Лютике, Геральт ушёл сквозь портал. Два дня Цири дожидалась Геральта, оставившего её в домике чародейки Равиль. Два дня прошли незаметно и тихо. Слепая женщина рассказывала разные истории о Геральте, о своей аскетичной и закрытой жизни в этом маленьком поместье, расположенном в горах у водопада. Шум воды то и дело долетал через открытые окна библиотеки, где Цири перебирала и осматривала книги. Запах старинной бумаги, хвои и теплоты оседал на её ладонях ощущением безопасности. Если бы не тот сон, горы Пустельги давно остались бы за их спинами. Но Цири приснился сон. Особенный, странный. Такой сон, после которого ей хотелось кричать от ужаса и плакать от боли. Впрочем, у неё почти все сны были такими, ведь обычно ей снился чёрный рыцарь в шлеме с перьями. Но в тот раз Цири не было страшно. Страшно было Лютику в её сне. Цири отошла от двери и положила локти на балюстраду, смотря на угли в камине обеденной залы первого этажа. Сон ей приснился уже после того, как Лютик ушёл. Лютик... Цири едва слышно вздохнула. Он был совсем рядом: в комнате. Госпожа Равиль залечивала его раны с помощью магии и лечебных трав. Девочке было его искренне жаль. Она считала поэта хорошим человеком. После резни в Цинтре она мало кого могла так назвать, так что оценка была весьма высока. Путешествовать вместе с ним и Геральтом было... лучшим из всего, что произошло после смерти Калантэ и крушения маленького княжеского мира, в котором царило безмятежное спокойствие. Цири спала под боком у ведьмака каждую ночь. Они были вместе почти постоянно. Дорога, безопасность, баллады. Цири была близка к тому, чтобы назвать себя “счастливой”. Но потом она вспоминала пожары в Цинтре и чёрного рыцаря в шлеме с крыльями хищной птицы. Дни в такие мгновения становились блёклыми и враждебными. А ночи превращались в кошмары. Единственное спасение было в объятиях Геральта. Когда он был рядом, ей спалось лучше. Взгляды Цири заметила не сразу. Она и до этого видела, как Лютик и Геральт смотрели друг на друга, но в какой-то момент... это начало казаться ей странным. Если бы её спросили, что конкретно было не так, она не смогла бы ответить. “Просто странно, ладно?” Цири не приходило в голову, что взгляды, которыми одаривали друг друга ведьмак и поэт, были бесконечно похожи на те, которыми обменивались Калантэ и Эйст когда думали, что она их не видит. Но Цири видела: тоску, нежность, доверие, защиту. Кажется, взрослые называли это любовью? Но что было между Геральтом и Лютиком? Цири только одно могла сказать наверняка: они были очень близкими друзьями. По своей детской наивности, она могла бы даже использовать словосочетание “лучшие друзья”. Но между ними — друзьями — Цири часто замечала искорки необъяснимого азарта, понять которого ещё не могла. Бывало, ей чудилась затаённая привычка в намерениях Лютика прикоснуться к ведьмаку, но вдруг всё сменялось резким и нервным одёргиванием. Будто Лютик знал что-то такое, чего не знала Цири. Будто между ним и Геральтом была какая-то стена. Барьер. Недосказанность. Девочка не понимала этого. Разве могли быть трудности в общении между такими давними, пусть и совершенно разными, но хорошими друзьями? Спокойствие Геральта улетучилось быстро. Он оставался расслабленным только в отношении девочки. И взгляды его тоже изменились. Он смотрел на поэта так, словно пытался достучаться до небес, но не преуспевал в этом. Цири тряхнула головой. Возможно, она себе просто напридумывала невесть что, лишь бы отвлечься от горькой, обжигавшей щёки правды об утерянном доме. Сон приснился ей дней через десять после того, как Лютик ушёл. Почему он это сделал — для Цири оставалось загадкой. Одно она могла сказать точно: это было напрямую связано с тем памятным вечером в доме Нивеллена. Когда они свернули с дороги и въехали в какой-то особнячок, Цири меньше всего ожидала, что встретит здесь кого-то из ведьмачьих историй. Они провели вместе долгий вечер, превратившийся из горячего ужина в приятную беседу, выложенную из повествований о последних событиях; девочке даже дали выпить два бокала вина. Потом, сидя на резном стульчике, Цири весело перебирала ногами в воздухе, с интересом разглядывая портрет неуклюжего грустного толстячка, в котором едва ли признала бы складного и статного Нивеллена; но всё же с портрета на неё смотрели его глаза. Мужчина, чьи щёки украшали четыре продолговатые шрама, о чём-то разговаривал с Лютиком, но Цири слушала в пол уха. Усталость брала своё. — Гостевые комнаты на втором этаже, — сказал Нивеллен. Девочка перевела взгляд на Геральта. Он кивнул: — Идём, Цири. Тебе нужен нормальный отдых. Поэт отсалютовал ей бокалом вина и добавил, задорно подмигнув: — Ты ещё слишком юна, чтобы так часто ночевать под открытым небом. — Лютик, — шикнул ведьмак и отвесил тому лёгкий, едва заметный хлопок ладонью по затылку, — прикуси язык. Цири улыбнулась и вышла из кухни вслед за мужчинами. Они распрощались в коридоре у дверей её спальни. Внутри топился камин. Комната была уютной и тёплой, простыни и одеяла — свежими и чистыми. Но сон отчего-то не шёл. Цири сильно вымоталась за весь день и хотела спать, но уснуть не могла. Глаза не закрывались, мысли бродили где-то в туманах памяти, подкидывая фрагменты из жизни на Скеллиге. Совершенно неожиданно Цири услышала какой-то шорох в соседней комнате. И голоса. Геральт и Лютик впервые беседовали на памяти Цири: впервые без неё. Любопытство взяло вверх над усталостью, и девочка поднялась с постели. Босиком Цири выскользнула в коридор и тихо приблизилась к полуприкрытой двери их комнаты. Она заглянула в просвет. Ей потребовалось несколько секунд, чтобы сфокусировать зрение и разобраться в ситуации. Цири видела не слишком много, но вполне чётко. Мужчины были одеты. Лютик сидел на столе, сжимая своими бёдрами талию ведьмака, вклинившегося меж его ног. Необъяснимый жар волной скатился по позвоночнику Цири от шеи к пояснице; на её щеках выступил румянец. Поэт цеплялся за плечи Геральта и тянул его на себя. Их губы искали друг друга. И находили. Никогда в жизни Цири не видела, чтобы люди так отчаянно целовались. Никто из её прошлого окружения не умел так явственно и открыто любить. Так могли целоваться лишь приговорённые к смертной казни, стоявшие в шаге от эшафота: дико и страстно, запальчиво и болезненно. Мужчины будто пытались вплавиться друг в друга: стать нерушимым и единым целым. Лютик вплетал пальцы в распущенные волосы ведьмака, надавливая тому на затылок, притягивая к себе; Геральт доверчиво пропускал в рот чужой язык и сжимал бёдра поэта в крепкой хватке нечеловечески сильных рук. И вдруг они брали паузу, резко отрывались друг от друга, будто отталкивая прочь, но тут же соприкасались лбами. Лютик шептал что-то, а Геральт слушал и дышал рвано, словно у него выбивали почву из-под ног и смысл жизни из всего его существования. Потом они целовались с удвоенной силой. Цири отпрянула в лихорадочном изумлении. Одно она могла сказать наверняка: дружба никогда не подразумевала такой близости. Смущённая и растерянная она ушла к себе в комнату. Но недолго она лежала, уставившись в потолок, пытаясь прийти в себя. Дверь соседней комнаты тихо хлопнула и чьи-то торопливые шаги с раздражённой грустью пересчитали ступени на первый этаж. Всё стихло; вскоре Цири уснула. Утром Лютика уже не было. — Куда он уехал, Геральт? И почему не попрощался со мной? — спросила Цири за завтраком; ложка с омлетом в её руке застыла на полпути. — Лютик уехал очень рано. Он не хотел тебя будить, поэтому не попрощался, — безэмоционально бросил Геральт: взгляд его был мрачнее самого сильного шторма. — Дальше мы двинемся без него. — Но... — Он взрослый человек, Цири, — резко добавил ведьмак, неожиданно звонко стукнув кубком, ставя его на стол. — Он знал, что делает. Девочка упустила момент, когда Геральт прошёл мимо неё и спустился по лестнице, остановился у камина и сел в одно из кресел. Она последовала его примеру, скопировав каждое движение. Попыталась вытянуть ведьмака на разговор. Цири упорно смаргивала тревогу, наблюдая за Геральтом, погружённым в свои мысли. — Если я спрошу тебя, Геральт, что между вами с Лютиком такое произошло... что ты ответишь мне? Его молчание оказалось красочнее любых объяснений. Он ничего ей не ответил, и Цири интуитивно поняла почему. Цири чувствовала тепло его отеческих ладоней на своих собственных — маленьких и детских. Она не знала, сколько они так просидели. Возможно, несколько часов. Возможно, несколько минут. Цири спалось плохо. Не помогал даже оберегавший от всех опасностей ведьмачий бок. Она отчаянно хотела проснуться, но не могла. Сон тянул её вглубь событий: уже произошедших или грядущих? Девочка не знала. Во сне Цири видела Лютика, окружённого диким количеством красного в интерьере и освещении. Рядом с ним на полу сидели две стройные, полуобнажённые и очень красивые девушки, недвусмысленно поглаживавшие его колени и бёдра. Лютик — Цири привыкла видеть его всегда весёлым и беззаботным — был до странного разбит, грустен и серьёзен. Он играл на лютне и пел. Девушки с искренним вниманием слушали.Хотел бы я птицей стать В ладонях меня держать Отныне могла бы вечно, Но ты слепа и беспечна. Хотел бы травой я быть По ней могла б ты бродить, Да петь о любви, о счастье, Но ближе тебе ненастье.
Что-то поразительное и надломленное плескалось на дне его морских глаз. У Цири потекли слёзы.Хотел бы я ветром жить Чтоб в поле с тобой кружить. Ты могла бы отбросить сталь; Но не бросила — мне так жаль. Хотел бы в твой глас облечь Себя я и свою речь. Но ты тогда б замолчала, Меня бы совсем не знала.
Это была баллада без начала и без конца. “Баллада о Геральте”, — подумала Цири.Но знаешь, чего хотел, О чём я сильней скорбел? Я молился, чтоб пеплом стать И тебя никогда не знать.
Следующее, что девочка видела во сне, был разговор Лютика и ещё одного весьма неприятного на вид мужчины. Та же красная комната. Девушек уже не было. В воздухе витал туманный запах опасности и скрытой агрессии. Потом была камера: тёмная; освещённая заревом жаровни; снова тёмная; потемневшая от боли. В камере — Лютик. У него были вырваны ногти, сломаны рёбра, повсюду на коже распустились синяки и ожоги. Он был грязным и замученным, доведённым до отчаяния. Лютик кричал; Лютик хрипел. Лютик молил о смерти. Незнакомец, тот, что был в красной комнате, пытался вытянуть из него какое-то имя. “Нет, не имя... название?” — подумала Цири. Её трясло от ужаса. Чьи-то руки пытались успокоить её — девочка чувствовала это сквозь пелену затянувшегося кошмара. Лютик кричал. Цири рыдала. Сон оборвался. Госпожа Равиль показалась на лестнице. — Он очнулся, Gwynbleidd. Цири выпустила ладони ведьмака из своих. Геральт встал. Выражение его лица было нечитаемым и непонятным, как Старшая речь. Девочка уже видела этот взгляд у ведьмака: в то самое утро, когда она рассказывала ему о своём сне. Они сидели у костра; Цири обнимала себя за колени. На её плечах покоился ведьмачий плащ и ведьмачьи объятия. Внимательно выслушав, Геральт изменил курс маршрута. Они отправились в горы Пустельги. Неведомое чудо помогло им добраться до домика госпожи Равиль сквозь опасный для жизни перевал и непроходимое для чужака болото. Но ведьмак чужаком не был. — Я вернусь, Цири. Геральт закрепил меч на спине. — Когда? — Когда найду Лютика и вытащу его из беды, — заметив замешательство на лице девочки, он добавил: — Скоро... милая. Скоро. Цири протянула к ведьмаку руку. — Обещаешь? Резкий выдох. Геральт обнял девочку, погладил по голове. — Обещаю. Он отстранился, кивнул Равиль и вышел во двор. Чародейка подняла левую руку, с кончиков её пальцев сорвались зелёные искорки, смешавшиеся в портал. Белый Волк шагнул в него. И исчез. Где-то рядом послышался стук от трости. За окном пролетела сова. — Говорила же. — А? — Цири подняла голову. Равиль больше не улыбалась. — Gwynbleidd всегда возвращается.