Желания.

Гейдрих пытался учить Вас уму-разуму столько, сколько Вы себя могли помнить. Он всегда говорил, что хочет предостеречь Вас от каких-то опасностей, которые по мнению всё Вашей семьи, включая родителей и двух старших братьев, витали чуть ли не в воздухе так и выжидая момента, чтобы обидеть, поранить или даже покалечить Вас. У Вас же, самой маленькой (Имя) эти методы воспитания сначала вызывали лишь непонимание и расстройство, потом же, когда Вы подросли — настоящий подростковый бунт. По исполнению 15 лет весь дом стал яростно печься о судьбе самого юного поколения, искать университеты для детей, устраивать их будущее, едва ли спрашивая их самих о том, что они думают. Благо двое из троих — Рейнхард и Хайнц не были против определённой им карьеры в войсках, благо голубая кровь не дала бы им задерживаться в низах, а вот Вам не пристало выходить за кого-то замуж и экстренно плодиться по исполнению 20 лет. И кто бы сомневался, что Рейнхард, как самый близкий Вам из всей семьи начнёт уговаривать и настойчиво советовать примириться с решением семьи. Он часто утешал Вас, когда биться с родителями, практически в открытую выражая несогласие уже не хватало сил, но всё же говорил согласиться с ними, пойти на поводу. «Ты просто пока не понимаешь, как сильно они хотят тебе добра, сестра…» — эхом в голове отдавалась эта и тысяча ей подобных фраза. Рейнхард всегда покровительствовал Вам, но делал это весьма по-своему, странно: не давая свободу действий, а всё также ограничивая её, пусть и гораздо мягче, чем, к примеру, скорая на расправу мать и холодный, словно ледяная глыба отец. Особенно смешно было, когда всё вдруг стали яростно печься о невинности своей сестры и дочери на выданье, словно бы в то время это имело хоть какое-то значение.       Вспоминая всё это и идя по коридору, Вы тихо прыснули в руку, на самом деле как-то даже печалясь, что с той поры прошло уже почти пять лет, немалый срок для Вас, а Вы всё также идёте к брату воевать за свободу. Только на этот раз не за разрешение вплетать в волосы розы (он тогда посчитал это слишком вульгарным), носить штаны или что-то ещё. А за свободу любить. Честно признаться тут дело было не столько в желании остаться с Генрихом, столько в самом принципе вырвать всеми усилиями право на самостоятельность. В горле неприятно щипало, коридор большого дома, который раньше проходился секунд за 20 казался бесконечным тунелем в неизвестность, не помогало и малое освещение в виде немногих торшеров на тумбочках у стен, атмосфера казалась гнетущей и давящей, перспектива столкнуться с братом не в лучшем расположении духа не радовала, Вы прекрасно знали, как несладко приходилось тем, кто по неосторожности заставал его в таком настроении. Наконец Вы дошли до двери в зал и, пару раз постучав, вошли, надавив на резную ручку дрожащей вспотевшей ладонью. И, конечно, он был там. Он не звал Вас на этот разговор. В последний раз Вы переговаривались ещё до его отъезда, но Вы прожили с ним под одной крышей всю жизнь и знали его слишком хорошо, чтобы не догадаться, что он уже прекрасно обо всё уведомлён: быть может сам всё раскопал, а может Вас с потрохами кто-то сдал — не имело никакого значения, не виноватых всё-таки искать пришли. — Как прошла поездка, Рейнхард? Ты не звонил мне оставшиеся два дня там, я уж подумала писать тебе письмо, раз у телефона тебя не было, — Вы спокойно, стараясь не выдавать волнения, прошли вглубь темноватого зала, усаживаясь в одно из трёх кресел вокруг журнального столика, на которм словно бы специально для Вас стояла неоткрытая бутылка с вином, а рядом лежал штопор. Не желая ждать ответа Гейдриха, Вы шустро выкрутили пробку и тихо позвали его снова. — Прошу, иди сюда, я соскучилась по тебе, расскажи мне про Прагу и выпей со мной, — в груди билось напряжение и ожидание чего-то плохого, но стараясь не выдавать этого. Рейнхард наконец обернулся и поглядел на Вас, и взгляд у него был тяжёлый, давящий, аж мурашки по коже пробежались. Он тяжело вздохнул, да так, что его было слышно с другого конца комнаты, и медленным шагом направился к Вам, к столику. Лицо его по мере приближения выглядело всё более хмурым и серьёзным, что явно подрывало уверенность в том, что можно сегодня отделаться малой кровью. --(Имя), — негромко, спокойно и холодно зовёт он Вас, он, отчего сердце пропустило удар-другой и внутри словно бы всё замерло в предвкушении чего-то невероятно страшного. Вы никогда ещё не боялись своего брата так, как сейчас. — Да? — отзываетесь Вы, забывая о том, что спрашивали до этого. Гейдрих в молчании дошёл до кресла и сел в него прямо напротив Вас, словно бы специально растягивая момент, чтобы создать напряжение, медленно налил себе половину бокала вина и наконец снова одарил Вас ледяным взглядом голубых глаз вновь, отчего Вы едва ли не поёжились, настолько сильно он нагнетал обстановку. Внутри всё натягивалась и натягивалась струна, в груди что-то защемило. Да, братишка знал, как нагнать страху. — Прошу тебя, не фамильярничай. Мы знаем друг друга слишком хорошо, чтобы не понимать, что ты тут делаешь, — он покрутил бокал в руке, делая вид, что увлечённо за чем-то в нём наблюдает, — Ты ведь знаешь, правда, сестра?.. — он замер и по окончанию фразы медленно, будто лениво перевёл взгляд на Вас. Признаться честно Вы думали, что он будет раскачиваться дольше и прейдёт к теме далеко не сразу. Что ж, слухи о том, что герр Гейдрих из Гестапо всегда полон сюрпризов таковыми не были. Вам стало стыдно. Вас, молодую, но уже взрослую, красивую, образованную девушку стыдит старший брат, как нашкодившую девчушку! Внутри было уже вспыхнуло недовольство и праведный гнев от такой вопиющей несправедливости, но как только Рейнхард продолжил говорить, весь огонь внутри во мгновение потушился о поистине арктически-холодный тон речи. — Я внятно запретил тебе с ним встречаться, (Имя), мне стоит объяснить тебе, почему? — он не отрывал от Вас глаз и глядел из подлобья, словно волк, готовый броситься на лань, перед этим рассматривая её и изучая. Вы сглотнули и ответили настолько уверенно, насколько только были способны. — Рейнхард, я не понимаю твоих опасений, Вы можете прекрасно сблизиться на фоне нашего романа, породнить нас, — мысли в голове текли то совсем уж медленно и нескладно, то наоборот — неслись галопом из сотен обрывков разных слов, из которых Вам и придётся складывать дальнейшую аргументацию. Его лицо мрачнело с каждым Вашим словом, заставляя занервничать ещё сильнее, в какой-то момент оно и вовсе отвёл глаза, не желая смотреть на единственную сестру, предпочтя ей стену. — Ты совершенно ничего не понимаешь, (Имя). Я здорово ошибся, когда счёл твой ум достаточно острым, чтобы допустить до службы и людей на ней, — он осуждающе покачал головой, с прищурью всё-таки смотря Вам в лицо. Вы сделали крупный глоток из бокала и стыдливо поджали губы, вздыхая. Было стыдно, а за что — непонятно. Гейдрих умел манипулировать, даже у него сестры не было средства от его едкого яда. Стало невероятно обидно — Вы всегда считали хитрость и ум своими главными достоинствами, а родной брат сейчас говорит Вам, что Вы не лучше какой-то глупой крестьянки или деревенщины. Ещё один глоток, замечаете, что Гейдрих тоже пьёт, недобро поглядывая на Вас, и продолжает говорить. Что Вы опасны для его службы, что Ваша с Генрихом любовная линия может помешать ей, что Вы так глупы и по-девичьи опрометчивы, раз думаете, что в случае чего связь с ним поможет избежать чего-то ужасного. Вы пили и горечь стал ощущать не только язык, но и душа, но даже не от лёгкого алкоголя, а от тяжёлой обиды, от которой хотелось задохнуться, так сильно та сжимала тисками грудь. Минуты мчались молниеносно, каждая сливалась с другой из-за непрекращаеиого потока обидных колкостей от брата, которого тоже слегка распустило пряное кисловатое вино, которое он отпивал крупными глотками из бокала, его голос становился громче и эмоциональнее с каждым разом, когда тот подносил бокал золотистой жидкости к большую часть времени обидчиво поджатым губам, а жестикуляция всё активнее. Он жаловался на современность, что женщины позабыли свои очаги и теперь хотят быть наравне с мужчинами — лидерами и добытчиками, старый добрый консерватизм, но сейчас, когда Вы слушали это, находясь в лёгком забытии, это преобретало совершенно другой контекст в туманном разуме. Вы едва ли не всхлипнули, никогда до этого момента Вас никто так не унижал, так что, чтобы страшный суд было легче перенести — Вы пили не меньше брата, надеясь поскорее забыться так глубоко, что обидные слова превратятся в мерный гул, а чёткость перед глазами обернётся лишь размытыми бликами, как это обычно бывает. Гейдрих продолжал говорить, Вы и не думали, что что-то сможет заставить его так яростно распекать кого-то, а в особенности свою любимую (по его словам) сестру. Голова уже приятно затяжелела, а на языке слегка пощипывала гнильца винограда, чтобы воспринимать слова всерьёз, поэтому Вы просто глядели куда-то в сторону Рейнхарда расфокусированным взглядом, а на лице вместо печали появилась мягкая расслабленная улыбка. Слава богу, пили столько Вы нечасто и пьянели быстро. — (Имя)… — Вы вяло кивнули, мол «Да, Рейнхард, я вся во внимании», но, видимо, тот понял, что Вы были готовы слушать его едва ли в пол уха, так что позвал погромче, ещё и нагло пощёлкав пальцами перед лицом, но, что не говори, это слегка отрезвило Вас и заставило поглядеть разумным взглядом в лицо Гейдриха. Он был серьёзен всё так же, если не слышать его речи, то его состояние можно было бы определить лишь по слекга встрёпанным волосам и мятому воротнику. — Да, Рейнхард, я тебя слышу, — тихо, на удивление ни разу не запнувшись ответили ему Вы и приготовились внимать. — Запомни, первый и единственный твой мужчина это я. Я твой старший брат. Я думал, что тебе можно доверить твою же любовь, но в людях ты совершенно не разбираешься, как я погляжу. Ты слышишь? Я не хочу, чтобы ты отдавала весь свой шик и юность кому попало, а в частности зазнавшимся люмпенам-агрономам из Баварии! — тон опять невероятно серьёзен, лицо суровое, будто каменное, а что Вы? Вы чуть ли не засмеялись спьяну про «первого и единственного мужчину» и сразу же подумали, что уже не первый как-никак, опоздал ты, братец, какого же труда стоило даже не хихикнуть. Вы было хотели ответить так, как полагается, чтобы побыстрее успокоить брата и прекратить беседу, объявив перемирие и покорность, а дальше что-нибудь обязательно придумается, не глупая всё-таки. Но, как и бывает после почти половины бутылки с непривычки сделали своё дело и вместо смиренного «Да, Рейнхард» или «Прости, брат…», Вы выдали следующее: — Слушай, Рейнхард, если ты собрался быть моим первым! — сдержать смех удалось вновь и Вы продолжили, — И единственным мужчиной, то тогда тебе будут предоставлены все права на меня, но так же и обязательства, — Вы совершенно не понимали, что говорите, но действовали логично: Кто-то пожелал быть Вашим любовником, так пусть и исполняет всё то, что положено любовнику. Вы не учли, что в этой ситуации кандидатом на этот пост был Ваш собственный брат. — Так вот же, — продолжили Вы, — Позволь я решу, быть ли тебе моим единственным или не быть. Мне не нужен мужчина-импотент, знаешь ли, — будь Вы трезвой и слыша, что сейчас срывалось с Ваших губ, утопились бы в Рейне, но только не сейчас. Сейчас можно было всё, как казалось. — Ты способен меня удовлетворить, мужчина? В глазах Рейнхарда сверкнул огонь.