Душе, которая устала страдать, Даруют право один раз загадать Вновь оказаться рядом с другой, Самой родной во вселенной, душой Эпидемия, «Смерти нет»
***
Было больно, безумно. Даже не из-за шрамов на теле, они скорее отвлекали и облегчали боль, оттягивая акценты на тело. Но казалось, что всё внутри переломано, истерто в пыль и болит, болит, болит... И не знаешь, куда себя деть и как теперь дышать. Даже когда умер отец, было не так больно, хотя, наверняка, считается кощунством даже думать о таком. Хотя, а не плевать ли уже ему на это? Большего кощунства, чем полюбить отступника, придумать сложно. И не то чтобы Лань Чжань об этом жалел. Жалел только о собственной трусости, собственных бесконечных попытках убежать от себя, пока не стало поздно. Хотя, казалось бы, что плохого хотя бы дружить с человеком, который дорог, а не украдкой ловить, практически красть, любые знаки внимания? И ведь сам дурак был, влюблённый, гордый, всё по канонам театральных трагедий. А потом наивно верил, что Вэй Ин его послушает. Послушает того, кто много лет подряд только отвергал, поверит ему… Он бы сам себе не поверил, и от этого боль только сильнее скрутилась внутри жгучей виной. А раны потихоньку заживали, оставляя шрамы и унося своё иллюзорное облегчение через боль. Не сказать, что при этом Лань Ванцзи желал себе смерти или держался только благодаря маленькому A-Юаню или брату с дядей. Даже останься он в одиночестве, не желал бы. Умереть было бы слабостью, отказом от надежды… И что важнее, Вэй Ин желал жизни всем, до самого конца. Лань Чжань в это верил и старался продолжать жить ради этой веры. Ради Вэй Ина. Ради него же продолжать нести в мир его идеалы, защищать всех, кого можно, к кому успел на помощь. Как только шрамы перестали кровоточить, и можно было отправляться в странствия. Это казалось правильным, несмотря на больную жизнь, на переломанную войной и потерями судьбу. Несмотря на вечный траур и обречённую скорбь по первой, единственной любви: ломкой, жестокой и злой, прекрасной, как запах полыни. Яркой, светлой и невозможной любви. Которую стоило беречь, чьи мысли стоило передавать. Это единственный способ оставить его жить хоть как-то, в идеях, в словах. В случайных вещах. Не брать же в расчёт мерзкие слухи, которыми обросло имя старейшины Илин, не брать же в расчёт ещё более больную любовь главы Цзян, поломавшуюся до жгучей ненависти к ушедшему когда-то брату. Можно, правда, посчитать а-Юаня, хотя тот вряд ли особо много помнил из своего раннего детства. Улыбчивый, но тихий ребенок, утративший свойственную малышам плаксивость, не доставлявший проблем никому, он был принят не просто в орден, но в клан, и даже старейшины уже перестали ворчать, увидав уровень способностей мальчика. Он вырастет достойным сыном ордена, вырастет вечным напоминанием для Лань Ванцзи и символом его вечных нерастраченных сожалений. В серо-стальном небе сверкали молнии, смеялась и бушевала летняя гроза, шатающая своим шальным ветром деревья, поливающая тёплым тугим ливнем всё, до чего дотягивались её лапы. Стихия не злилась, играла, заставляя людей разбегаться во всевозможные укрытия, дома, щели. Лань Ванцзи пил чай, обсуждая с любопытным заказчиком, как прошло решение его проблем. Он старался высказываться поменьше, но мужчине напротив были интересны подробности работы заклинателя, а тот был слишком хорошо воспитан, чтобы отказать. Да и идти куда-то в такую погоду можно, но приятного мало, особенно если учесть опять разболевшиеся рубцы на спине. Так что оставалось лишь пить чай и тихим ровным голосом, немного даже рваным, повествовать. Факты-то давно были изложены, но вот упорно требуемые подробности вызывали явные коммуникативные сложности. Лань Чжаня спасла жена хозяина, вышедшая из кухни с тарелками. — Хватит донимать молодого господина, дорогой. Разобрались с делом — и славно. Не мучай доброго человека. Извините моего мужа, — повернулась она к Лань Ванцзи. — Он хороший человек, но порой излишне давит на людей. Заклинатель молча кивнул головой, отставляя пиалу в сторону. Эти люди — обычные крестьяне, которых донимала парочка лютых мертвецов, некогда живших на этой земле. Их убили за неё, за что они и обозлились. Крестьянам земля досталась обманом и вместе с "маленькой" проблемкой, вот и пришлось им страдать до прихода Ханьгуан-цзюня. Обычно заклинатели на такую мелочь даже не обращали внимания. Им мало чести, а люди умирали, им не важно, насколько высок уровень твари, которая их убила. — Может останетесь на ночь, молодой господин? Там вон какое безобразие творится — покачала головой хозяйка дома. — У нас есть пустая комната, там сын наш раньше жил. Лань Ванцзи согласился, женщина засуетилась, обустраивая ему место для сна, а после подошла к нему и протянула кулон на шнурке, вырезанный из какого-то недорогого камня. — Молодой господин, прошу, примите. Мы не можем отплатить вам многим, мы бедные люди. Но это талисман, который перешёл мне от моего дяди, он говорил, что кулон приносит удачу и исполнение того, чего более всего желаешь. Можете взять его на память, господин. Авось и вам удачу принесёт, болеть душа перестанет. — женщина тепло улыбнулась, и Лань Чжань не стал ей отказывать, убирая подвеску в рукав. Если бы его спросили, зачем, он бы и не смог ответить. Всё, что могло бы сделать его счастливым, уже исчезло из этого мира, а сожаления восходили к далеким пятнадцати годам, какой уж крестьянский оберег накличет тут удачу… Лань Ванцзи лег спать в привычные девять, почти сразу проваливаясь в переполненное кошмарами небытие, в котором умиротворение крестьянского дома сразу потерялось. А открыл глаза дома, в Облачных Глубинах, под удары колокола. Спину всё также стягивали шрамы, а на груди красовалось клеймо, но он стал ниже, более хрупким, будто более неуклюжей копией себя вчерашнего и не поддался панике только благодаря годам медитаций. Мало ли, что за тварь заманила его в ловушку? Но проверка ничего не дала, вокруг плясала только светлая энергия родного Гусу. Лань Ванцзи, ничего не понимая, осмотрел комнату, свою одежду… В рукаве он нашёл треснувший амулет из крестьянского дома.