Господин Уныние

Поле. Серое небо. Увядшие цветы. Безжизненные колосья купают тонкие стебли в пепле. Я помню только то, как закрыл глаза, а что было дальше? Здесь прохладно. Даже зябко. Ветер гнёт полумёртвые кроны сухих деревьев вдали, пахнет огнём и дымом, но в то же время свежесть недавно прошедшего дождя позволяет вдохнуть полной грудью. Я вышел на холм, оглядываясь по сторонам, и увидел внизу серую фигуру человека. — Эй, кто Вы? Как я попал сюда? — закричал я незнакомцу. Силуэт встал, и тут я уже смог различить пол, пусть и особых гендерных признаков человек не выдавал в своей одежде и движениях. Неестественная худоба, большой чёрный колпак с белым помпоном, комбинезон, тоже чёрно-белый. Он начал бежать ко мне что есть сил. Это начало меня пугать, выглядел он больно странно. И вот вблизи я увидел, что на щеках у него разводы, как у клоуна, а на губах — помада. Депрессивный шут? Как занятно… И тут клоун показал рукой на меня, начал рассказывать что-то жестами. Что он хочет сказать мне? — Я… Я не понимаю тебя, — произнёс я озадаченно. Клоун долго смотрел на меня вопрошающими глазами, а потом схватил за футболку, будто говоря: «Иди за мной». Через какое-то время мы добрались до леса. Неужели этот молодой человек хочет, чтобы я пошёл за ним в чащу? Что здесь вообще происходит? Я увидел маленькую хижину вдалеке. Наверное, нам туда. В лачуге горел тусклый свет от свечей. Думаю, там будет ещё кто-то, помимо нас. Парень пытался что-то снова сказать мне. Мычал, шевелил губами и периодически показывал жесты. Я ничего не понимал, меня разъедала до язв волна страха. Шут постучал в дверь, и нам открыла высокая девушка с хвостом и волчьими ушами. Я удивлённо протёр глаза, не в силах осознать происходящее. Клоун набросился на девушку, поднёс руку к виску, а потом с вытянутым указательным пальцем отдалил руку от лица. — Константин?! — воскликнула волчица. — Может хоть ты объяснишь мне… Где я и что происходит? — с облегчением в голосе спросил я, предвкушая долгожданное объяснение всего этого фарса. — Проходи, пожалуйста, я попробую рассказать всё, что тебе непонятно, — сказала девушка. — Меня зовут Клементина. — Я Константин. Хотя, очевидно, ты уже осведомлена. Прости, но что означают эти жесты? — я попытался изобразить то, что шут показал мне при встрече. — Он хотел сказать, что ты должен помочь ему. Нам, — отводя взгляд в стену, выдохнула Клементина. Я смутился. — Но как я могу помочь и чем? Почему именно я? — Потому что это твой папаша выпустил демонов в наш мир! — закричала девушка, не сдержавшись, в её глазах заблестели слёзы. Сжав губы, я вспомнил образ отца: неприятный человек, очень жестокий, гневливый, самоуправный, но не одержимый. Ни о каких демонах и речи быть не может. Да, он настоящий психопат, мне даже страшно представлять его образ в голове, я стараюсь отбрасывать все мысли об этом ублюдке и каждый раз вжимаю голову в плечи при этих воспоминаниях, ожидая удара. Но он вовсе не Дьявол. Он просто мерзкий подонок. Таких много в этом мире. — Я атеист. Ни в бога, ни в чёрта не верю. А мой «Папаша» никого в ваш мир не выпускал. Всё это ложь. — И это ложь? — волчица подняла пряди кудрявых волос у затылка, показав мне перевёрнутую букву «В» на шее. Она была будто вырезана чем-то острым. Я нахмурился. Клоун тоже указал мне на свою шею, но его знак гораздо труднее описать. Я не могу подобрать слов. — А это твоя метка несчастья, — грустно шепнула мне на ухо Клементина, проводя пальцем по моему шраму на том же месте, что и у них. — Он у меня с рождения, вы хотите сказать, что все мои беды из-за какого-то шрама? Да кто вы, чёрт возьми, такие? Волчица достала запечатанный конверт из-под мехового воротника на её плечах. Я развернул его и, посмотрев на девушку, недоверчиво начал читать:

В огромном замке жил Кларин, Шутом работал за еду. Кормил мясцом придворных псин, Кобылам надевал гурту. Но слава шла о нём в округе, О том, что шут он и танцор. И все хотели на досуге Прийти взглянуть ему в лицо. И к того замка властелину Пришло из ада вдруг письмо: «Родилось два прекрасных сына У тех, кто воплощает зло». В письме том просит Дьявол пылко, Чтоб Клоун взялся развлекать Толпу «Фурфуров» и «Сабнаков» И демоническую знать. Кларин надел свои наряды И в пряди ленточки заплёл. И вот в сиянии заката Шут в преисподнюю пришёл. Копыта бурно застучали, И заревел Ваалберит: «Пусть дети зла счастлИвы станут, Тогда путь в ад тебе открыт! Ты будешь жить в роскошном доме И есть вкуснейшую еду. Такие славные хоромы Не видеть бедному шуту». Достал Кларин из сумки скрипку, Ланиты чмокнув детям зла. И подарил свою улыбку Обыкновенного шута. Но взгляд его скользил к портеру, В попытке Дьявола узрить, Но только маску-полусферу Он смог во мраке различить. И тут же с языка Кларина Сорвались громкие слова: «Так о тебе кричит молва, Что велика твоя гордыня, Но маску, бражник, носишь ты От необычнейшей нужды: Уродца выродила мать, А маска — бесов не пугать» И клоун, рот себе зажав, Зажмурил очи от боязни, Но из портера тёмный граф Провозгласил вердикт о казни. В темнице долго шут сидел, Так было холодно и страшно. И на таро, как ни крути, Всё выпадает карта «башня». На утро взял его палач, При всех язык ему он вырвал, Раздался вдруг Кларина плач, И был он жалок и противен. Теперь живёт совсем один И кормит он зверей. И каждый день рычанье псин И ржание коней.

*** Я резко открыл глаза. За окном шёл ливень. В боксе никого не было. Только зелёная лампа над входной дверью еле-еле освещала помещение. Страшно и очень неуютно. Через стекло было слышно глухие шаги в коридоре. Я повернул голову к стене и перевернулся на живот, пряча руки под подушку. На зелёной штукатурке было выцарапано много надписей. Чей-то инстаграм, «КГ-шники дебилы», «4:20», «Синий кит», «Макс Мирный», «Лев жирный» и «Он дал изейшую». Я более чем уверен, что последнее написали Эмиль и Алекс в своём маниакальном дурмане… И всё-таки какой же странный сон мне только что приснился. Мне хотелось сесть на кровати, но тело будто прилипло к простыне. Страшно, мерзко, противно от себя… От собственного бессилия. Грузные тяжёлые капли барабанили по стеклу и железному выступу снаружи. С белой решётки стекали струи дождя. Я снова услышал звук открывающихся дверей. В бокс вошёл Эмиль и пышная девушка с тёмно подведёнными огромными глазами. — Клингер — это Вы? Идёмте, — она грустно улыбнулась и, придерживая правой рукой тёмно-синюю папку, левой подзвала к себе. Я неохотно попытался встать. Тело было ватным, движения слабыми и медленными из-за того нервного срыва в уборной. Пружины гнулись подо мной, веки смыкались. Всё моё существо противилось этому. Эмиль кинул подбадривающий взгляд в мою сторону, который я проигнорировал. Встал через силу и вышел в коридор под руку с девушкой. Мы зашли в кабинет со светло-коричневыми диванами и стулом. Девушка представилась Екатериной и предложила выбрать место. Я примостился на край дивана. Мне было неловко. Екатерина села напротив меня, пододвинув стул. — Константин, верно? — переспросила девушка. — Верно, — сухо ответил я. — Так, я думаю, будет легче, если мы перейдём на «ты», не против такого предложения? — Не против, если Вы перейдёте со мной на «ты». — Хорошо. Я клинический психолог-диагност, у меня есть для тебя несколько тестов. Не беспокойся, это нужно для того, чтобы лучше тебя понять. Ладно? — Екатерина достала из папки тетрадь, — Сколько тебе лет? Расскажи о себе как можно более подробно. — Мне семнадцать. Я много чем занимался, сейчас это не имеет значения. И я не имею значения. Все специфичные продукты своей деятельности я хранил только для себя, поэтому за их кривизну никто не мог осудить меня. И я бы больше не хотел продолжать про себя говорить, если честно. Мне мерзко. — Продукты своей деятельности… Мило. Почему тебе мерзко говорить о себе? — Я был мерзким всегда. У меня всю жизнь был отвратительный характер. — Ты говоришь о своей жизни буквально в прошедшем времени. Ты это замечаешь? — Разве? — тихо сказал я. — Я не думал, что это вообще важно. В смысле… — мысли куда-то пропали, я потерял нить диалога. Я забыл вопрос психолога и то, что хотел сказать. — В смысле… Наверное, я просто долго готовился к тому, что меня не будет. Никогда. — Хм-м… Ещё ты сказал про то, что ты не показываешь, как ты выразился, «продукты деятельности», поэтому тебя никто не сможет осудить. А что случилось бы, если бы кто-то их всё-таки увидел? — спросила Екатерина, приготовившись записывать мой ответ в тетрадь. — Не думаю, что что-то хорошее, — я сжался и отвернул голову, чтобы уменьшить страх от близкого контакта. — Ну ладно, Константин, сейчас я дам тебе тест, ты должен выбрать лишнюю картинку и объяснить, почему ты её исключил. Дай общее название тем предметам, которые остались. Екатерина достала из папки несколько блоков по четыре картинки на каждом. На первом блоке были изображены весы, термометр, очки и часы. Я исключил очки практически сразу, но для того, чтобы подумать над названием оставшихся компонентов, пришлось поразмыслить. В конце концов я выдал слово «измерительные приборы». Психолог записывала все мои ответы в тетрадь. Я кратко выделял лишний предмет или животное, а потом так же кратко говорил, к какой группе относятся остальные картинки. На это уходило слишком много времени, и я ругал себя за свою глупость. Кошка. Растения. Книга. Ёмкости для хранения вещей. Нога. Обувь, — выдавливал я из себя. Над некоторыми картинками я зависал ещё дольше. К примеру блок с пионом, яблоком, книгой и пальто поставил меня в полный тупик. Прежде чем я ответил то, что лишний здесь пион, я вздыхал, сопел, думал и снова, снова корил себя за медлительность. Логика ответа заключалась в том, что яблоко, шуба и книга несут в себе удовлетворение для потребностей человека: избавление от голода, обеспечение тепла замёрзшему телу и духовное обогащение. Пион же несёт в себе исключительно эстетическую подоплёку, конкретно для людей. Екатерина удивилась, но записала мой ответ, и мы продолжили диагностику. После завершения этого этапа, девушка предложила мне пройти тест на память. — Я продиктую тебе десять слов, ты должен мне их повторить. Если у тебя не получится назвать все, я повторю их ещё раз. Не волнуйся, если что-то не назовёшь, это просто тест, хорошо? — ласково спросила Екатерина. — Кажется, я уже проходил похожий тест. Давайте попробуем. Психолог положила папку на колени и начала читать слова, делая между ними небольшие паузы: «Дым, сон, шар, пух, звон, куст, час, лёд, ночь, пень». — Дым, сон, шар, пух, пень… — попробовал повторить за ней я, порядком удивившись тому, что я так мало всего вспомнил. — Угу, — Екатерина записала количество слов в тетрадь и снова повторила мне задание. — Дым, сон, шар, час, ночь, звон. — ответил я. Сколько слов я ещё не назвал? — Четыре, — сказала девушка и вновь воспроизвела вышесказанное. Она читала эти слова всего в третий раз, но я их уже ненавидел. Год назад я с первого раза называл девять предметов, а со второго я называл все. Какой же я ничтожно глупый, боже, как можно было допустить такой регресс развития? — Ночь, пух, сон, звон, пень, ночь, шар… — уже шептал я. Слёзы катились по моим щекам от стыда, — Простите, пожалуйста. — За что? Тебе не стоит извиняться. Что вызвало у тебя слёзы? — Я такой глупый… Извините… Я проходил этот тест год назад, и всё выходило буквально на второй раз, — задыхался я. — Ты не глупый. Так, давай мы сейчас оставим это задание, но ты в конце нашей диагностики повторишь то, что вспомнишь, ладно? Голос Екатерины меня немного успокоил. Её доброжелательность была так несвойственна всем тем, кто меня окружал последние несколько лет. От этого только сильнее хотелось разреветься, но я старался сдержаться изо всех сил, чтобы не раздражать её. Ведь я только и делаю, что приношу людям хлопоты. Пора бы просто смириться и принять политику того, что у меня всё хорошо, ведь я не достоин помощи. Другим гораздо хуже, чем мне. Я уверен, в этой больнице я только занимаю место для того человека, которому на самом деле плохо. Слёзы начинают идти с ещё большей интенсивностью. Господи, какой же ты омерзительный, как же я тебя ненавижу! Ты самый ужасный из всех нытиков, которые только существуют! Самый безвольный и слабохарактерный кусок дерьма. Ты не можешь справиться со своими эмоциональными всплесками, что уж тут говорить о реальности? Ты убогое чмо, безнадёжный комок грязи. Лучше бы тебя никогда не было, заткни свой рот, чтобы ненароком не ляпнуть ещё какого-нибудь абсурда, ты и так уже создал впечатление помойной тряпки, необразованного неудачника. Может быть ты снова решишь всё испортить? Давай же! Это то, что у тебя получается лучше всего остального. Да кому ты врёшь? Это единственное, что у тебя вообще выходит осуществлять! — Константин? — обратилась ко мне Екатерина, — Мы можем продолжить? — Я в порядке. Дальше были тесты на внимательность с таблицей цифр. Было сложно. Я слишком долго делал этот тест, посматривая на секундомер в её телефоне. Иногда время достигало более минуты. Намного больше минуты. Потом тест Люшера с цветными карточками. Екатерина попросила повторить задание, необязательно выкладывая предыдущий ответ. Но я всё-таки снова выложил те же карточки. — Возьми этот лист и выбери любой карандаш, который тебе понравится. Нарисуй мне свою семью, — сказала она, предлагая новое задание. Вот чёрт. Как будто знает, во что самое наболевшее ткнуть. Все люди только и норовят сделать мне больно. Я взял чёрный карандаш и нарисовал себя. Максимально схематично и неаккуратно. Мне очень не хотелось выполнять это задание. — Это ты? А где все остальные? — Уточнила психолог. — Я не хочу их рисовать. Они — не моя семья больше, — угрюмо процеживал я сквозь зубы. — Ты злишься сейчас? — Я прошу, дайте мне другое задание, — Склонив голову, я закрыл руками лицо. — Ты не хочешь сказать мне, почему тебе так неприятно рисовать свою семью? — Нет, — отрезал я. — Ладно, Константин. У меня есть для тебя последний тест, в котором нужно рисовать: придумай и нарисуй несуществующее животное. Это должно быть животное, которого никогда раньше не было ни в сказках, ни в фильмах, ни в мультфильмах, ни в мифах, нигде-нигде. Вот тебе чистый лист бумаги, выбери любой карандаш, а потом я задам несколько вопросов. Это тестирование показалось мне намного легче, чем последние два. Я взял простой карандаш и начал проводить много маленьких штрихов, которые образовывали будущую голову существа. Штрихи были еле-еле видны, я прикрыл рисунок рукой от Екатерины, чтобы она не смогла его оценивать раньше времени. Спустя несколько минут у меня уже вышло бледное двухголовое многоглазое чудовище с шипами и хвостом. Его тело и голова срослись между собой, образовывая диффузное бесформенное нечто. Шипы торчали в разные стороны, зрачков в глазах было практически не различить, рта у существа тоже не было, как и ушей, а хвост находился слева и был опущен вниз. Кожа в некоторых местах походила на волны болотной грязи. — Оно выглядит не очень счастливым, на сколько мне видно, — сказала психолог.— Как бы ты хотел его назвать? — Морсмут, может быть, — сказал я. — Это мальчик или девочка, сколько ему лет? — Морсмуты — гермафродиты. Они размножаются как гидры, почкованием. Оно не знает, когда оно появилось, потому что морсмуты не празднуют дни рождения и не отсчитывают время жизни. Но ему уже достаточно много лет. Больше ста. Но, учитывая то, что живут они примерно лет до ста двадцати, большую часть своего существования он уже отбыл. — Где оно живёт, с кем? — дописывая мои слова в тетрадь, спрашивала девушка. — есть ли у него близкие? — Они живут в норах, но рано или поздно из этих нор морсмутов выгоняют огромные черви, от которых шипы уже не защищают, — я показал ладонью на места, где на рисунке были острые грани толстых игл. — Они не поддерживают контактов со своей семьёй, а точнее, с организмом-родителем, потому что он бросает их на произвол судьбы ещё в детстве. Морсмутов очень много, поэтому так задумано, что выживает лишь тот, кто оказался сильнейшим и смог справиться без помощи материнского организма. — Поняла. Чем они питаются? — психолог внимательно слушала, но её лицо не выражало ни одной эмоции, она стала очень серьёзной и задумчивой. — Они питаются грязью, поэтому сами они выглядят, как грязь. Ведь мы то — что мы едим. А когда грязи поблизости нет, то они едят друг друга. Однако и морсмутов поблизости иногда не оказывается, тогда через микросхемы, встроенные в их организмы, они считывают негативные мысли людей из параллельного измерения и питаются ими. К середине своей жизни они накапливают определённое количество разного содержания негатива, и высшая материя определяет их в касту «грустных мыслей» или «агрессивных мыслей», смотря какие мысли они любили есть больше всего. После такого «Определения» морсмуты могут влиять на целые группы людей, учитывая свой уровень силы… Я сам не знал, откуда я всё это придумал. Но с каждым словом мне самому становилось всё более необычно представлять этих существ. — И как же они проводят день? Чем предпочитают заниматься? — Удовлетворяют свои физические потребности, либо скучают, размышляя о бренности существования. — У него есть друзья или враги? — продолжала задавать вопросы девушка. — У него нет друзей, а враги, как я уже сказал, у морсмутов — огромные черви, которые выселяют их из нор… — Поняла тебя. Можно я сохраню этот рисунок? — спросила психолог. — Берите, — я протянул ей лист бумаги. Екатерина ещё раз взглянула на моё «художество» и добавила: «ощущение от него, конечно, печальное. Хочется его пожалеть. Но в то же время он немного пугает и отталкивает…». — Вы описываете мой рисунок так же, как другие люди описывают меня. — Ты ведь заметил, что он на тебя во многом похож. Это задание и заключалось в том, чтобы ты рассказал о своей жизни рисунком. — Ну да, в принципе я догадывался… Ну что, я совсем невменяемый, да? — Скажу тебе пока только то, что на лицо нестандартность мышления, свойственная людям замкнутым и творческим. Ты эксцентричен, но не демонстративен. Приятно иметь дело с таким пациентом, — сказала она. Но мне только и казалось, что это фальшь. Что она просто делает это из жалости. — О результатах ты потом сможешь поговорить с врачом, если Мария Дмитриевна посчитает это безопасным для тебя. А теперь давай я дам тебе на выбор восемь картинок. Тебе нужно выбрать из них две. Это могут быть предметы и персонажи, придумай, что могло бы произойти с ними. Дай название этой истории. Она показала мне восемь рисунков, на которых были изображены летящий над деревней парашютист, нож, дерево, очень странный пятнистый динозавр, цыплёнок с длинными ресницами, мышь, поднявшая кверху лапы, извергающийся вулкан и старый замок. Мне захотелось выбрать дерево и мышонка, признаться, я очень люблю тему леса. Некоторое время назад, да и сейчас ситуация не особо изменилась, я был до смерти влюблён в своего психотерапевта. В подробности я стараюсь не уходить, ведь размышления о ней всегда приводят меня к нервному срыву. Я пытался подарить ей подарок на её день рождения, любой другой на моём месте выбрал бы купить что-то, но я маниакально бегал по лесу и собирал цветы в большой сборник сочинений Маяковского. Пока эти цветы сушились, я старил листы бумаги в чёрном чае, чтобы создать эффект колдовской книги или чего-то подобного, делал корешок для травника, изучал скандинавскую и кельтскую мифологии, чтобы потом написать туда легенды и мифы. Я очень много потратил на это сил и времени, а по итогу получил замечательную книжицу со стихами, сказаниями и вклеенными туда цветами и листьями. Звучит интересно, да только она не забрала этот подарок. Сказать, что я был в отчаянии — не сказать ничего. Наверное после этого и стало понемногу уходить моё жизнелюбие. Раньше я вспоминал о ней каждый день, это была навязчивая патологическая влюблённость, которую я не мог больше контролировать, но на которую в определённый момент перестало хватать сил. Я считал дни до встречи с ней, но это просто стало очередной зависимостью. Я сбился со счёта где-то на цифре «478», всё ещё вспоминая о ней каждую дьявольскую ночь. Я поднёс руку к лицу, касаясь указательным пальцем кончика носа, и попытался начать рассказывать историю: «Жило-было дерево в густой чаще. Оно было высохшее и грузное. Ему не хватало света, потому что другие молодые деревья тянулись ввысь, забирая шириной своей кроны всё солнечное тепло… Поэтому у высохшего дерева опали листья, согнулись ветви, и оно превратилось в скрипучую корягу. Вдруг дерево увидело больную мышку, которая легла под его корнями, взывая о помощи. Она жалобно пищала очень долго, прежде чем её медленно начала сжирать предсмертная агония. Но у дерева не было ресурсов помочь мышке, оно было плотно усажено в землю, без возможности даже пошевелиться, да и как обыкновенное дерево может спасти жизнь? И тогда оно горько заплакало, роняя последний свой полупрозрачный лист на уже безжизненное тело мышки. Теперь ему остаётся только ждать, когда оно наконец засохнет навсегда…» Екатерина подняла брови и опустила взгляд, записывая цифры в свою тетрадь. — Что ж, Константин, на сегодня мы с тобой, пожалуй, закончим. Но перед этим, просто попробуй вспомнить те слова, которые я тебе диктовала в начале нашей беседы. — Не хочу их вспоминать, — отозвался я. — Почему же? — Боюсь ошибиться, а ошибки мне очень нелегко даются. Просто взгляните на меня, я уже не понимаю, идёт ли во мне моя привычная внутренняя борьба с самим собой, или все воины давным-давно погибли. Не стоит. — Ну тогда пойдём со мной, я отведу тебя обратно, — психолог улыбнулась, но было в этой улыбке то ли что-то печальное, то ли что-то уставшее, не могу разобрать. Неужели это я её так нагрузил? *** Утро. Обычно после дождя на улице очень свежий запах, но окно закрыто, и я не могу вдохнуть его. Сегодня я снова плохо спал, просыпаясь за ночь раза четыре-пять. Мне абсолютно ничего не снилось. К нам уже приходили медсёстры с завтраком и таблетками. Я посмотрел на Эмиля, положившего свою таблетку в ладонь. Он поднёс её ко рту, но после этого ловким движением выпрямил руку, и медикамент скатился прямо в длинный рукав его свитера. После чего Эмиль с честнейшими глазами показал язык медсестре, в знак того, что он принял препарат. Я прекрасно понимаю, когда ты можешь соврать родителям о том, что выпил сироп от кашля, но не такие вещи. Это же психотропные вещества, с которыми нельзя шутить, почему так сложно это понять? Сейчас же я укоризненно смотрел в его сторону и, кажется, мы оба понимали, что означает мой поедающий взгляд. — Ты не выпил таблетку, правильно ли я понимаю? — я осуждающе посмотрел на него после того, как ушла медсестра. — Да, ты всё правильно понял. И что же, теперь ты будешь читать мне нотации? Я не так уж и опасен для общества, как считает мой врач, уж поверь. То, из-за чего я попал сюда, произошло случайно. Я соткан из случайностей. Даже моё нахождение в боксе с суицидентом не имеет под собой смысловой подоплёки, — начал бесплодно размышлять Эмиль. — Мы все здесь распределены между боксами по причине госпитализации, а моя причина кроется не в том, что я наношу себе повреждения, ведь я полтора года не резал себя. Три дня назад только это… Пришлось. — Что ты имеешь в виду? Через полтора года привычка уходит, и надобность в нанесении себе ран точно так же исчезает, — неодобрительно начинаю спор я. Эмиль глубоко вдохнул. — Биполярное расстройство обычно в моём возрасте не ставят, но в предыдущую мою госпитализацию мне об этом диагнозе твердили все врачи. В выписке я лишь увидел сухое «F32.1». Эпизоды повышенного настроения и чрезмерной болтливости у меня циклично чередуются с угнетённым состоянием. Сейчас я не вижу у себя особых изменений в аффективном плане, но три дня назад я воткнул в отца ножницы из-за того, что сильно разозлился. Мать вызвала психиатров, а я был до смерти напуган, что меня отправят в отделение к шизофреникам, поэтому порезал предплечье в попытке попасть в кризисное. Я был в шоке от его рассказа. Как можно воткнуть ножницы в собственного отца, но при этом беспокоиться только о том, чтобы тебя не отправили к острым больным. Это как-то чересчур эгоистично. Я тоже пылал раньше желанием врезать своим родным, но никогда подобного не осуществлял, пытаясь подавить любые агрессивные тенденции. Когда отец унижал и критиковал меня, я ждал, когда он закончит свои пытки надо мной. Иногда, когда отец начинал орать, расшвыривая предметы и поливая меня дерьмом, я прятался в туалет, потому что это было единственное место, дверь которого закрывалась изнутри. Поэтому о себе я знаю бесконечный перечень оскорблений и то, что я склонен к чтению моралей себе и другим из-за обострённого чувства справедливости. Эмиль был мне более приятен и близок, чем Алекс, наверное, это из-за того, что сейчас мы имеем возможность поговорить. Я так долго жил в одиночестве, что уже и забыл о том, что с людьми можно просто общаться. Без страха, чувства вины и агрессии. Думаю, должно пройти ещё очень много времени, чтобы я просто привык к этому факту. Может быть, для того, чтобы чувствовать себя лучше, нужно делать шаг к исцелению? Пусть этот шаг будет кривым и хромым, но я попробую поговорить с ним. — Что ж, ладно, я не хочу осуждать тебя. Осуждение было бы уместно, если бы ты был здоров. Хотя, не думаю, что здоровые люди могут просто воткнуть ножницы в отца, — я задумался. Кажется тот абсурд, который я начал нести, больше походит на омерзительную токсичность, чем на мои реальные мысли. Как бы исправить это недоразумение, чтобы он не подумал, что я считаю его неуравновешенным тираном? — Я хотел сказать, что ты, наверное, неплохой парень, когда в ремиссии… Думаю, ты часто сталкиваешься с неодобрением, однако то, что ты делаешь, находясь в состоянии беспамятства, не характеризует тебя как личность. Краснея от стыда, я начал массировать пальцами переносицу, и по телу моему пробежал холод. Мне было так стыдно… Кажется, я сказал что-то отвратительное, и он никогда не захочет больше со мной говорить. «А может, чёрт с ним?» — подумал я, но потом в моей голове снова зазвучал мой внутренний голос, вечно критикующий и жаждущий полного самоуничтожения. «Сделай, наконец, выбор между одиночеством и людьми! Болван!». — Хах, спасибо за понимание. И не беспокойся так, я уже смирился и адаптировался ко всем невзгодам судьбы. Ну, по крайней мере, мне так сейчас кажется. Особенность БАР заключается в том, что твоя биохимия диктует бредовые мысли, которые не принадлежат тебе, как человеку. Я — не мой диагноз, как ты уже догадался, малыш, — выдохнул Эмиль. На его лице блеснула слабая улыбка, а около глаз появились маленькие морщинки. Он уже не выглядел таким непринуждённым и счастливым, как в мой первый день здесь. — А ты вообще в курсе, что мы в части «А» находимся? Это прям для конченых психов. Если со входа повернуть направо, то там будут анорексички, всякие расстройства аутистического спектра, дети, которые легли сюда на диагностику. А мы с тобой опасные, понимаешь? Я отшатнулся. Я не только глупый, но ещё и дефектный. Парень встал и подошёл к окну, выходящему в коридор. Через какое-то время, по-видимому, из окна бокса напротив выглянул Алекс, потому что Эмиль улыбнулся и начал активно жестикулировать. Он что-то шептал губами, резко выпустив два пальца из сжатого кулака. После этого жеста юноша снова сжал кулак правой руки, и указательным пальцем левой коснулся середины внешней стороны сжатого кулака. Эта бессмыслица напомнила мне мой недавний сон, и я решил спросить у Эмиля, как расшифровываются его жесты. — М-мм, слушай… А что ты только что ему сказал? — спросил я. Во мне зародилось желание понять этот язык. — Я спросил, как он себя чувствует. Это джестуно, язык глухонемых. Изучил его во время гипомании. Просто ещё одна безумная идея биполярника. Я был приятно удивлён, когда узнал, что Алекс тоже изучал его. В летнем лагере. — И что же он ответил тебе? Эмиль показал мне жест: опустил вниз палец, задевая кончик носа. — Это значит, что он чувствует себя плохо. Мне кажется, что ему одиноко, поэтому такое состояние. Он же там один совсем заперт. Но, если у тебя будет желание, я могу научить тебя понимать и разговаривать на джестуно. Мне очень хотелось освоить язык глухонемых, но сомнения в интеллектуальных способностях не давали мне покоя. Страх, что я всё снова провалю, отняв время у людей своей бездарностью. — Как-нибудь в другой раз, — с дрожью в голосе сказал я. — Извини. Мне захотелось расплакаться так громко и горько. Потому что я отказался и даже не попробовал. Я так противен себе. Щелчок. В бокс вошла мой лечащий врач в фиолетовых кедах. — Привет, — девушка села на кровать, напротив моей, откинув назад низ белого халата. — Как твоё состояние, что-нибудь изменилось? Если хуже стало, то как именно. — Не могу сказать, что что-то поменялось. Всё стабильно плохо, — сказал я, стараясь описать ей то, что со мной происходит, немного смягчая правду. — Поняла. Я пришла обсудить с тобой твою терапию и вопрос с родителями. Завтра мы тебе введём антидепрессант и нейролептик. Для того, чтобы аккуратно начать лечение, нужно принимать препарат сначала в маленьких дозировках. — А можно ли поинтересоваться, какое название у препарата? — спросил я, не способный разобраться в словах полностью, но всё ещё пытающийся создавать иллюзию понимания для самого себя. — Кветиапин и Анафранил. Антидепрессант улучшит настроение, а нейролептик снизит тревожность. Кветиапин ещё даёт вторичный антидепрессивный эффект. Думаю, это может подойти. Хорошо? — Хорошо, — я глубоко вздохнул, мне захотелось расплакаться. Снова. Наверное потому, что врач была очень добра ко мне, разъясняя весь механизм и смысл лечения, вплоть до названий медикаментов. Мне кажется, я не заслуживаю такого хорошего отношения к себе. — Ну, а теперь о наболевшем, — Мария Дмитриевна подалась вперёд и продолжила. — Мне удалось связаться с твоими родителями. То, что ты живёшь один в свои семнадцать лет является в корне неправильным и более того, влечёт за собой административную ответственность. Почему ты уехал от них полгода назад? Я закрыл глаза, не желая слышать о своей семье ни слова. Я уехал потому что я не мог больше выносить бесконечных упрёков и холода. Они не избивали меня так сильно, как могли бы. Но, поверьте, это вовсе необязательно для того, чтобы чувствовать себя омерзительно в окружении стеклянной нарциссичной статуи в виде моей матери и деспотичного властного отца. — Я уехал к бабушке, — процедил я сквозь зубы. — Потому что жить с холодной тенью и самим дьяволом — не лучшая затея. Уголки моих губ потянуло вниз, и я сморщился, прикрываясь дрожью рук. Слёзы текли по моим щекам и запястьям. Я больше был не в силах себя остановить. Мария Дмитриевна подошла ко мне и присела на мою кровать. Так никто никогда не делал. Никто не проявлял сочувствия. Но, наверное, при всей моей мизантропии, это то, чего мне не хватает. Это то, что, на удивление, делает легче. Эмиль, наблюдавший наш разговор со стороны, подошёл поближе к нам и положил руку мне на плечо. И мне даже захотелось подумать, что это моя семья. Но я остановился. Нет. У меня нет больше семьи. И никогда не будет.