Господин Уныние

Эмиль сказал, что воскресенье здесь — самый скучный день. Из врачей только дежурный, из психологов — никого, кружки не работают. И вправду, оказалось, что мы практически всё время находимся в палатах и столовой. Мне неинтересны настольные игры, разговоры. Но я наблюдаю за происходящим со стороны. Я всегда так делаю. Возможно, мне хотелось бы так же, но я запрещаю себе развлечения, выдавая свою мизантропию за правду. — Вера, можно я возьму твою тетрадь для записей? Мне нужен листочек из неё, — спросил Эмиль, успевший познакомиться здесь абсолютно со всеми. Он не перестаёт меня удивлять. — Да, конечно, возьми. У меня под подушкой тетрадь, — сказала девушка с красными волосами, которая разговаривала с Аделей на ужине. Он подошёл к кровати Веры и заглянул под подушку. — О-па… — сказал он, посмотрев на меня, потом снова под подушку. — Что ты там увидел? — я озадаченно нахмурился. — Маленький секретик Веры, — сказал Эмиль шёпотом, стараясь чтобы она не услышала. — Погляди сюда, — он достал лист бумаги из-под подушки и протянул мне. — Какие-то цифры… Зачем ты это показываешь мне? — я побоялся, что держу в руках что-то важное для Веры. Что-то, что она не хотела бы показывать. — Калории считает. А ведь на выписку готовится. Если об этом вдруг узнает врач, то Вера отсюда не выйдет в ближайшее время. — Может расскажем? Это же её здоровье. Как можно выписывать больного ребёнка? А вдруг она дома продолжит вызывать рвоту и впадать в компульсивное переедание? — обеспокоился я. — Ты хочешь, чтобы она потом за это нас компульсивно съела и выблевала? Не, друг, это называется предательство, — откликнулся Эмиль. — Это называется дружеское беспокойство за её здоровье. Разве тебе действительно так наплевать на её счастливую жизнь без расстройства пищевого поведения? — фыркнул я. — Я не буду её сдавать, а ты как хочешь. К нам подошла Вера, которая заподозрила что-то неладное. — Эмиль, ты взял то, что хотел? — спросила она. — Да, спасибо, — он покраснел, быстро спрятал лист с калориями за спину. А потом поспешил скрыться. *** И вот опять. Опять мы едим всякую дрянь. Опять закрыли палаты и раздали больничные фрукты из буфетного окна. Сколько можно? Это правда уже чересчур! Яблоки девушек с рпп были запечёными. Наверное, у них своя схема питания. — Ты будешь есть яблоко? — подошла к нам девушка с красными от усталости глазами и синяками под ними. — На чужой блинок не разевай роток, — посмеялся Эмиль. Она медленно улыбнулась, будто бы ей вкололи сильнейший транквилизатор, а потом ушла. — Погоди! — окликнул её я и поспешил за ней. — Я могу отдать тебе своё. — Спасибо, — проговорила девушка, как будто её голос записали на плёнку и вогнали в программу для регуляции времени на этой записи. Она была такая застывшая, такая стеклянная… — Как тебя зовут, с чем ты лежишь? — поинтересовался я. Она показалась мне необычной. — Я Аня, у меня бессонница. Если бы ты видел таких тварей, каких я вижу во сне и наяву, ты бы тоже не мог заснуть. — Поверь, мне всякое снится, — я отдал ей яблоко и присел обратно за стол. Аня с благодарностью посмотрела на меня своим пугающим и ледяным взглядом. — Клінгер, за тобою прийшли, йдемо зі мною. Мене звати Тетяна Володимирівна, — подошла ко мне воспитательница. Я раньше не видел её здесь. — Что? Простите, я Вас не понимаю, — сказал я. — Я тобі кажу, що за тобою прийшла мама, — повысила она голос, будто бы не понимала, что я нормально её слышу, просто не могу полностью разобрать некоторых слов. — Мама? — переспросил я. — Мама. Давай, йдемо, вона сидить в холі, чекає тебе, — воспитательница позвала меня рукой. — А что, если я не хочу выходить к ней? И да, Вы можете говорить по-русски? — разозлился я, потому что моё мнение снова никого не интересует. — Можу, але не хочу. Це моя рідна мова. А мама твоя просто так приїхала чи що? Ти не можеш залишитися тут. Я выругался про себя и отправился в холл за воспитательницей, проговаривая лишь одну фразу в голове, как зацикленная кассета: «Она не мать мне, она мне не мать!». Мой внутренний голос становился всё громче и громче! И вот он уже кричит так, что у меня начинает звенеть в ушах, и этот звон оглушает меня. На секунду мне даже показалось, что я говорю это вслух. И вот ключ провернулся в железной двери с характерным щелчком, больше похожим на скрип зубов, вцепившихся прямо в моё горло. Сомкнувшиеся у глотки невидимые клыки не позволяли дышать, они будто заморозили во мне жизнь, всё ещё теплившуюся где-то глубоко. На кресле сидела она, моя холодная мать. А напротив неё молодой человек лет семнадцати. Вокруг маминой шеи вился красный шёлковый шарф. Сама она была в осеннем пальто, которое пропахло её духами и дождём. Я знал, что когда она надевает этот шарф, от неё нельзя ждать ничего хорошего. От неё никогда нельзя ничего подобного ждать. Это ловушка, капкан! Одно неверное движение — и тебя прихлопнет перекладинами насмерть. Высокий лоб, овальное лицо, окаймлённое тёмными прядями волос. Они изящными волнами спускались по её плечам, будто ядовитые змеи. Всё моё существо противилось этой встрече. — Здравствуй, мама, — напрягся я, ожидая обвинений и бесстрастного взгляда, который преследовал меня с самого детства. — Сын, ты очень огорчил нас с твоим отцом, — надменно сказала она. Её спина была будто натянутая струна, мама достала из своей чёрной сумочки помаду и открыла компактное зеркальце. Прежде чем накрасить свои губы, тонкие, словно нить, она оглядела меня и сказала: «Это такое бесчестие для нашей семьи, Константин». — Но что позорного в том, что я болен? — спросил я, стиснув зубы. — Не преувеличивай. Лучше подумай, что мы скажем родственникам. Ты хоть понимаешь, какое пятно это место оставит в твоей биографии? — заключила она. — Прости, что я стал для тебя не сыном, а позором, — сказал я, делая усилие над собой, чтобы не врезать ей по лицу. И этот шарф, этот красный шёлковый шарф… Я задушил бы её прямо здесь, прямо этой драной тряпкой, символом моего детского несчастья! Каждый чёртов раз, когда она наносила этот макияж, когда душилась именно этим дорогим парфюмом, когда набрасывала на плечи этот гадкий уродливый ошмёток красного шёлка, играющий узорами чёрных веток и цветов, в которых я всё своё детство видел лишь ужасающие сюжеты. Линии его всегда сливались в чьи-то жестокие лица, а красная ткань напоминала кровь, залившую собой всё вокруг. — Ты чересчур жалеешь себя. А знаешь, что происходит с теми, кто якобы находится в депрессии? Они становятся слабыми. И ты стал таким. Разве этому я учила тебя? Только ты виноват во всём. Единственное, что ты умеешь — играть в несчастного одинокого бедолагу, вводя в заблуждение меня и всех, кто пытается тебе помочь. Я вырастила тебя, поэтому ты должен соответствовать нашему высокому статусу. — Но я не должен, — включился я в свою защиту. Мне было так больно слышать эти упрёки. — То, что ты меня вырастила — не жест широкой души, а амбиции, воплощать которые я не обязан. — Ах вот как ты заговорил? Ты помнишь Яну? Подругу твою школьную. Хотя о чём это я. Ты же у нас никого, кроме себя, не замечаешь. Так вот я часто вижу её маму около нашего с твоим отцом дома. Подчёркиваю, не твоего, Константин. Ты же уехал в квартиру бабушки, ты стал таким взрослым и самостоятельным! — она всплеснула руками. Она хотела вызвать во мне вину и стыд. — Яна не приносит столько хлопот. Она прилежно учится и не перечит матери, как это делаешь ты сейчас. Как ты вообще можешь позволить себе такой тон со мной? — сказала она, нахмурив брови. — Я не являюсь твоей марионеткой, — сказал я, заставляя себя не разреветься. Она практически убедила меня в том, что я ничтожество. Опять. Я видел торжество в её движениях. Как только она заметила мою слабость, она поняла, что вновь победила в этой словесной битве. Но, взглянув на опешившую воспитательницу, стоявшую всё ещё рядом, она будто бы смягчила свой ядовитый настрой и сказала: «Не хочешь прогуляться по территории? И не плачь, рыдания — удел девочек». Я с радостью бы отказался, но, увидев, что дверь в отделение открылась, и в холл вышел Эмиль, направившись к парню, сидящему напротив. Я сразу понял, что это тот самый Дима, у которого с собой всегда есть сигареты. В моей голове, измученной жаждой никотина, созрел план перехвата. — Давай, а то я устал часами сидеть в отделении, — сказал я матери. Она достала ручку, расписала её на жёлтом квадратном листе своей грандиозной официальной подписью. И на маленьком столике написала записку, обозначив время ухода и дату сегодняшнего дня. А после с ненавистью сжала в руках листок и спрятала в карман сумки. Она часто расписывала ручки своей размашистой демонической подписью. Но мама всё-таки была не так глупа, а вдобавок крайне подозрительна. Она никогда не оставляла подписанные листы бумаги в общественных местах без присмотра. Она считала, что её подпись могут использовать против неё. Я оделся, и мы вышли на улицу, а за нами Эмиль с Димой. Мама молчала, мы оба мысленно вгрызались друг в друга. Я знал это, но никто из нас не подавал вида, сохраняя каменное лицо. — Костя, помнишь, я обещал тебе кое-что показать? — подмигнул мне Эмиль. — Помню, — сказал я, вытирая слёзы рукавом пальто. — Как Вас зовут? — обратился он к моей маме. — Виктория Григорьевна, — ответила она ему свысока. — Виктория Григорьевна, можно я украду Вашего замечательного сына на пятнадцать минут? — спросил он бодрым голосом. — На пятнадцать минут? И что же вы будете делать целых пятнадцать минут? — фыркнула она. — Я обещал провести Костю к старой заброшенной школе на территории больницы, там очень красиво. Она недоверчиво сверлила Эмиля взглядом, но через некоторое время одобрительно кивнула, взвесив все «за» и «против». Эмиль схватил меня за руку и буквально поволок за собой через кусты к бетонному забору с колючей проволокой. — Мы правда идём к школе? — спросил я запыхавшись. — Да, это такое здание, в которое уже никто не ходит. Там есть укромное место, где можно расслабиться за парочкой сигарет, — сказал он. — Кстати, познакомься с Димой, это мой друг. — Привет, — сказал он, спеша за шустрым Эмилем. — Приятно познакомиться. — Мне тоже. Очень, — я уже предвкушал этот аромат табака. Вокруг валялись обломки арматуры, выбитые стёкла и куски плитки. Я очень удивился, когда увидел одинокий носок без пары. Он был затоптанный, пыльный и явно не был нужен никому в этом порочном мире. На секунду я представил, чем пахнет этот грязный носок, и сморщил лицо в отвращении. И кому пришло в голову посреди территории снимать его? Хотя было бы чему удивляться, мы же в психиатрической больнице. Стены развалин поросли мхом и нависшими над потресканными кирпичами растениями. И я подумал: «Какой же я всё-таки носок!». Листья шелестели под ногами, они возвращали меня в то время, когда я ещё ходил в школу. И я так же курил за железными покосившимися гаражами в гордом одиночестве, отойдя подальше от других подростков. — Всё, пришли! — воскликнул мой товарищ с розовыми волосами. — Доставай скорее! Дима вытащил из барсетки синее собрание. — Серьёзно? Это мои любимые сигареты, — сообщил я. — Ну вот и хорошо, это и мои любимые, — улыбнулся парень, вставляя в зубы одну из них. Я потянулся к пачке, меня уже как будто накрыло, как будто приятно ударило лёгким разрядом тока, хотя я давно уже не расслаблялся от сигарет. Я курил, чтобы ускорить, приблизить смерть. Но стресс они больше не снимали. Эмиль взял у Димы зажигалку и подкурил, а после этого передал мне. Я закрыл глаза… Дым… Я втянул его побольше, заточив в легких, будто бы в темнице. После каждой затяжки во рту оставался такой знакомый специфический привкус, а на фильтре коричневое смоляное пятно. Хрустела подожжённая бумага, колени стали мягкими. А я всё жадно затягивался и стряхивал серый пепел, отпуская его лететь по ветру. Я не мог поверить, что держу сейчас между пальцами единственную вещь, которая была мне нужна за последние несколько дней. Хотя бы одна единственная, хотя бы пара затяжек, хотя бы дым, хотя бы запах табака! Я мечтал об этом, я желал этого больше всего… И когда я практически докурил первую сигарету, я взглянул на уголёк, по привычке приготовившись затушить его о свою кожу. — Эй, погоди, не надо! Надеюсь, ты не собираешься прижигать себя, — сказал Эмиль с испуганными глазами. — На осмотре тебя убьют, если узнают, откуда ожог. И всем нам ой как достанется! — Да, ты прав, извини. Привычка. Эмиль сделал затяжку, и взгляд его задумчиво устремился вдаль. Зацелованный солнцем парень, который всегда был весел, вдруг показался совсем другим. Луч света блестел на его ресницах и розовых прядях волос. Раньше я не размышлял над тем, что хочу заводить любые дружеские отношения, ведь всю мою черепную коробку заполняли мысли о том, что мне одиноко и о том, что я жалкий кусок гниющего мяса. Так что же произошло сейчас? Я наконец-то поймал момент, я проникся им. Когда я слышу этот шелест листьев деревьев, склонившихся над нами, когда я ощущаю на себе лёгкий ветер, мне хочется дышать. В груди пробуждается что-то тёплое, что-то живое и светлое. А уж во мне-то от живого человека не так много осталось. Я хочу, чтобы он стал моим другом, но даже боюсь подумать о том, что же будет, если вдруг я предложу ему это, ведь у меня никогда не было друзей. Вдруг я сделаю что-то неправильно, и он откажется? И я подкурил ещё одну. Первый вдох прожёг горло. И вдруг кто-то будто сорвал стоп-кран. Я вспомнил Ксению Александровну. Я гадкий глупец, как я могу вообще думать о чём-то другом, кроме неё, если она занимает самое главное место в моей жизни? Я знаю, что люблю её, и что это случилось очень давно, я не могу… Я… Ничтожество… Пустое место, которое возомнило, что имеет выбор. Гадость… Какой же ты мерзкий! Я не могу больше тебя терпеть! Сначала ты решил влюбиться, потом найти друга, а что ты скажешь в противовес того, что ты этого всего не достоин? Да ничего ты не скажешь, облезлая тряпка! Я тебя ненави… — Ты закончил, Константин? Нам пора, — сказал Эмиль, не дав моему внутреннему голосу завершить начатую фразу. Я нахмурился. Уж что-то совсем не те нотки были в этом «нам пора». Через кусты и заросли, через колющие ветки, мы добрались до знакомого синего здания. Моя мама ждала меня у входа в отделение, она настороженно смотрела на дорогие наручные часы. — Ты опоздал на целых пять минут, Константин. Неужели нельзя было вернуться вовремя? — злобно шикнула она. — Прости, — сказал я. Мне хотелось скорее попасть в отделение. Обратно к загубленным душам, таким, как я. — Мне не сдалось твоё вымученное «прости», Константин. — Извини, просто там было так спокойно, а я давно не выходил на улицу из шумной больницы, потом мы случайно запутались в кустарниках… — неловко соврал я. Мама достала из сумки кнопочный телефон и передала его мне, вместе с зарядкой. — На, держи. Только не звони мне, если я не беру трубку. Я могу быть занята работой, — сказала она своим надменным тоном. — Спасибо, — ответил я, хотя мне к чертям не нужен был этот телефон. Она презирает меня, а от этого ничем не откупиться, этого никак не скрыть. Эмиль с Димой прошмыгнули вместе с нами в открытую дверь отделения. Я попрощался с мамой и отдал телефон медсестре на посту. Она подписала мой личный номер на малярном скотче и приклеила его к телефону. Краем глаза я заметил Эмиля, который начал ходить кругами по коридору. Он выглядел тревожным и расстроенным. Меня это испугало. Он не был похож на себя обычного. Эмиль всегда весел, Эмиль много шутит… Поддерживает в трудную минуту. Я заметил эту резкую перемену ещё после фразы «нам пора». В ней по содержанию не было абсолютно ничего необычного, так говорят все, если нужно спешить. Но та интонация, с которой была сказана фраза меня уж очень насторожила. Я умею считывать состояние давно знакомых мне людей даже просто по звуку шагов и тихого, едва заметного, «грустного» вздоха. За это время, кажется, я успел привязаться к его подколам и к тому, что он зовёт меня «Костян». А если уж я привязываюсь к человеку, то это значит для меня очень многое. Меня мучили сомнения. Я боялся подойти к нему первым, но всё же решился, собрав всю волю в кулак, мысленно выпив для храбрости сто грамм крепкого напитка и, аккуратно подойдя к нему сзади, пока он нервно наматывал метр за метром по узкому пустому коридору, сказал: — Эмиль, что-то случилось? Ты заметно погрустнел. Я сказал тебе что-то неприятное? — Не забивай голову этими пустяками, я в порядке, — выдохнул он. — Нет-нет, это вовсе не пустяки! Обещаю, что никому не расскажу ничего, — взволновался я ещё сильнее. — Просто взгрустнулось, ничего особенного. Я здесь посижу, в коридоре, — сказал он, пытаясь сделать вид, что с ним ничего не происходит. — Ладно, как захочешь, — отозвался я. — Но знай, что ты всегда можешь обратиться за помощью. И тут Эмиль схватил меня за предплечье, еле сдерживаясь, чтобы не проронить громкого всхлипа: «Я боюсь заходить в палату, мне больно видеть этих людей». Он сполз на пол по стене. Я смутился и присел рядом с ним, на холодную мозаичную плитку. — Я рядом, всё будет в порядке, Эмиль, — прошептал я, глядя прямо на него. Я совершенно не ожидал такой реакции от себя. Почему-то я испытал и волнение, и нежность. Я сожалел о том, что никак не могу помочь, но продолжал держать его руку в своей холодной ладони, крепко сжимая её для того, чтобы показать Эмилю, что я не буду уходить, а останусь здесь, наедине с нашим общим горем. Он будто прочитал мои мысли. Я тоже не могу больше смотреть на душевнобольных детей, которым так сильно нужна помощь. А я не могу сделать абсолютно ничего. — Спасибо, — прохрипел он и опустил голову к груди. Замолчал. Притих, как будто ожидал чего-то страшного. Я потянулся к нему поближе и, сам того не ожидая от себя, погладил по дрожащему плечу. Он поднял голову с груди и положил мне на колени, сворачиваясь клубочком, а я просто обнял его за плечи, прижимая хрупкого ранимого парня с розовыми волосами к себе. *** После осмотра я был вымотан, я не мог забыть сегодняшний эпизод в коридоре. Я переживал и вспоминал то, как тяжело мне было видеть его в таком отчаянии. Я не подходил к людям так близко уже очень давно. А к Эмилю то ли пришлось, то ли захотелось. Я даже почувствовал запах кедрового дезодоранта. Моя мама редко обнимала меня, я был лишён внимания отца и весёлых прогулок. Я помню лишь то, как больно бьёт отцовский ремень с бляшкой и то, насколько язвительно моя мама способна меня унизить. Я ищу спасения в ком-то. Постоянно. То в Ксении, то в нём. Я перевернулся в кровати на другой бок, желая заснуть, но мысли то и дело копошились в моей голове, словно черви в полусгнивших останках. Я поморщился от представленного и хрустнул пальцами. Сначала всеми, потом каждым по отдельности, а потом ещё раз всеми сразу. Ничто не приносило облегчения. В палату вошла медсестра, чтобы проверить, кто из нас спит, а кто бодрствует. По-видимому, бодрствовали все, потому что из дальних углов был слышен кашель и разговоры ребят. — А что это мы не спим? — поинтересовалась медсестра. — Скучно! — выкрикнул кто-то рядом со мной. — Может вам сказку рассказать? Только обещайте, что быстро уснёте. — Да, давайте! — послышался хоровой ответ. — Ладно, слушайте, — сказала она, поднимая глаза вверх, вспоминая начало сказки, — Жил-был маленький кораблик. Он всегда стоял в стороне от других корабликов, с грустью наблюдая за ними издалека. Кораблик боялся, что если он выйдет в открытое море с другими корабликами, то он потеряется в штормовых волнах и разобьётся о скалы. Кораблик не верил в свои силы, он лишь до жути был напуган жизнью, и его парус дрожал каждый раз, когда кто-то говорил фразу «Открытое море». Но однажды один большой корабль взял его с собой, уверяя, что не оставит его и защитит в любой нужный момент. И тогда кораблик согласился, отправляясь на прогулку по волнам. И с тех пор кораблик перестал бояться выходить в море, ведь оказалось, что это вовсе не страшно, а очень даже интересно. Дальше она рассказывала о его путешествии, но я перестал её слушать. Я повернулся к Эмилю, который уже тихо сопел в полудрёме с закрытыми глазами, и про себя прошептал: «Я хочу защитить тебя, как этот большой корабль. Или хочу, чтобы кто-нибудь защитил меня. Мне очень нужна помощь. Нам всем». Я снова перевернулся на другой бок и, устало зевнув, мгновенно заснул. *** Я проснулся от того, что яркая вспышка ослепила мои глаза, и я очутился около потухшего костра рядом со своими спутниками. — Что-то как-то слишком быстро я выбрался из портала грёз, всего лишь одна вспышка — и я уже рядом с вами. — Можешь не сомневаться в моих магических способностях, это я ускорил весь процесс. Теперь так будет всегда, — сказал Валентин, который был явно доволен собой. — Я так-то и не сомневался особо. Может ты мне ещё и ногу пришьёшь, а то я уже замучился ковылять по вашим огромным холмищам, — недовольно буркнул я. — Успокойся, мальчик, всему своё время, — так же недовольно ответил он. Клементина улыбнулась и сказала: «Мы уже совсем скоро будем у Чернокнижника, осталось только пройти через деревню эльфов!». — Замечательно, — повеселела Наамах. — Как же долго мы плутали из-за вашей неорганизованности. — Не ворчи, так сложились обстоятельства, мы не могли выйти раньше, ведь Константин был ранен и не был способен идти, — Клементина подошла к Наа и взяла её за руку. Что ж, таить не стоит, Наамах сразу же обомлела и заулыбалась с успокоением на лице. Мне стало завидно при виде того, как они близки. — Ладно, идёмте, с каждой секундой мы теряем драгоценное время, — воскликнул Мун. Кларин подхватил свёртки и меч господина Армаэля, который был значительно больше маленького шута. Валентин попытался помочь ему, но тот был решительно настроен на помощь Клементине и держался за меч чересчур крепко, чтобы кто-то посмел отнять из его рук заветную вещицу. — Мун, а какое дело у тебя к Чернокнижнику? Почему ты пошёл с нами к нему? — спросил я. — Хм-м, — подумал парень, прежде чем ответить. — Ты действительно хочешь узнать? — Конечно, мне правда интересно. — Я родился из лунной лилии. Это такой цветок, который растёт только в Аасте, в нижнем Мидтене. Была ночь, Лунный лик оглядывал холмы и поля, выливая молочный свет на просторы своих владений. Ей приглянулась лишь одна лунная лилия, из которой появился я. Я жил один в лесу, мастерил музыкальные инструменты себе на потеху, растил на поляне другие лунные лилии. К слову, первую свою скрипку я сделал, когда был совсем ещё ребёнком. Но я чувствовал себя одиноко и хотел только одного. Родственную душу. Я взмолился к Луне, и она даровала мне сестру из самой красивой лунной лилии, и я назвал её Луночкой. Я любил её больше жизни, учил всему, что знал, и теперь мы уже вместе ухаживали за садом, играли, разговаривали часами, смотря на звёзды, она всегда внимательно слушала и украшала собой мою жизнь. Но, когда демоны захватили Аасту, они украли её… Украли самое дорогое, что было у меня в жизни. Я хочу вернуть её, чего бы мне это не стоило! — повысил голос Мун. — Это очень храбро с твоей стороны, Мун! — похвалила его Клементина. — Спасибо, но я правда хочу вернуть её, — ответил он, прибавляя шагу. — Охотно верю, — сказал я, пытаясь успеть за ними. — Я знаю, каково настолько сильно любить. Порой от такой любви и пойти на край света не страшно. Клементина подошла ко мне и с сочувствующим видом вгляделась в глаза, будто догадываясь о трагическом прошлом. Я вымученно улыбнулся. Это была жалкая улыбка, с опущенными уголками губ. Она могла предшествовать слезам, но я сдержался. Мальчики не плачут. Нельзя. И тут фигура Клементины вытянулась, руки и голова начали обрастать бурой шерстью, выросли клыки и когти. — Константин, садись, если устал идти, нам нужно поторапливаться, — сказала волчица. Мун помог мне взобраться на спину Клементины, а я поблагодарил его. Не теряя ни минуты, мы двинулись в путь, огибая бескрайние просторы Аасты. Жухлые листья под огромными волчьими лапами Клементины приятно похрустывали. Деревья вокруг были сожжены и изувечены дьявольским гневом, они вызывали только жалость и страх. Эти два чувства пронизывали собой все те местности, на которых побывали бесы и демоны. После них оставались лишь ужас и разруха. Казалось, что вот-вот мир вокруг рухнет с глухим треском. Пейзаж не менялся долго, всё вокруг напоминало постапокалиптические руины, но когда мы приблизились к деревне эльфов, где-то всё-таки проглянули зелёные ростки и реденькие кроны деревьев. Чем ближе были эльфы, тем громче слышались их заунывные напевы, тем вкуснее пах воздух свежеиспечённым хлебом и цветами, тем сильнее что-то трепетало в груди. И вот вдали уже виднелись домики с остроконечными крышами и белыми флюгерами на них. — Мы уже близко к деревне, — сказала Клементина. — Чувствуете, как аппетитно пахнет хлебом? — Да, я бы здесь даже остался на ночёвку, — заулыбался Мун. — Уж очень здесь спокойно! Нет этой надоедливой городской суеты Гахарита. — Ах, как я понимаю тебя, Мун, — вторила волчица. — Я сама бы с радостью осталась, если бы не нужно было так спешить. — Но мы ведь всего на денёчек, тем более идти осталось совсем чуть-чуть до Чернокнижника, — протянул парень. — Тебе сказано слово «Нет», не услышал? Я могу повторить, — рявкнула Наа. По лицу Муна можно было заметить, что он изрядно обиделся и расстроился. — Наамах, не стоит повышать голос, мы ведь и вправду можем остаться до вечера и выспаться днём, чтобы дойти за ночь до замка, — выступила миролюбивая Клементина. — Нет уж, довольно я потакала вашим прихотям, теперь послушайте меня. Мы опаздываем уже очень сильно. Апокалипсис не ждёт, он вершится прямо сейчас! Вы как хотите, а я отправляюсь к нему сама, чтобы за вас, дураков, извиниться, — огрызнулась Наа. — Ты меня, конечно, прости, Наамах, но… Ты и впрямь можешь пойти одна, однако пустят ли внутрь демона без нашего сопровождения? Хочешь спать у ворот замка в кустах? Милости просим, — уверенно заявил Мун. Дьяволица покраснела от ярости, но сказать ей было нечего. Она понимала, что среди подданных Чернокнижника не жалуют таких, как она. — Давайте не будем ссориться, а лучше проголосуем. Пусть поднимут руки те, кто желает остаться у эльфов, — сказала Клементина. Я поднял руку первым, ведь уж очень мне было любопытно, да и похрустеть хлебом я бы не отказался, если дадут. За мной руки подняли Мун и Кларин, затем лапу подняла Клементина. По Наамах стало заметно, что она буквально дышит огнём, выпуская горький дым из надувшихся ноздрей. Валентин был степенен и бесстрастен, однако и его рука вдруг поднялась вверх, подвергая исчезновению все сомнения по поводу того, где мы остаёмся на ближайший день. — Значит… Решено! — не убавляя шагу объявила волчица. Я злорадно посмеялся про себя, ведь Наамах мне сразу не особо понравилась, а сейчас мы одержали над её гневливостью и самоуверенностью маленькую победу, что не могло не радовать. Через минут пять мы спустились с небольшого холма, и нашему взору открылось место небывалой красоты. На горизонте виднелись заснеженные верхушки гор, возвышающиеся над дремучим лесом. А прямо перед нами располагался маленький водопад. Девушки-эльфийки набирали воду из ручья в красивые глиняные горшки, расписанные кельтскими узорами, и пели. Пели… Я никогда раньше не слышал таких красивых мелодий, что лились из их невинных уст. Эти песни были на неизвестном мне языке, но я как будто понимал всё, о чём там пелось. В них слышались и нотки чистой любви, и воспевание природы, и торжественные молитвы Солнцу с Луной. Время от времени, эльфы произносили одно слово или имя. Его я не мог различить и разобрать, потому что оно будто протяжнее остальных пропевалось и растягивалось. Слово звучало примерно так: «Адальберт». Или «Абердольф»… Или «Алаберд»… Но одно я знал точно — нет ничего прекрасней этих звуков водопада в сочетании с музыкальными балладами. — Как же здесь чудесно! — ахнула волчица. — Я знаю, — сказал Валентин. — Я вырос здесь. А потом пришёл на обучение к Чернокнижнику. Порой я вспоминаю свою родную деревню. Не без сожалений, что покинул её навсегда, правда… — Константин! — послышалось справа от меня. Я обернулся и увидел одну из эльфиек в длинном белом платье и яркими рыжими волосами, кудри которых спадали на робкие белые плечи, покрытые веснушками. — Константин! — крикнула девушка. — Как ты возмужал! Её лицо показалось мне очень знакомым. Я как будто уже видел её где-то, причём совсем недавно. — Ты, наверное, не помнишь меня? Я Сиэлла. Я видела тебя ещё совсем маленьким мальчиком, вместе с твоим братом, Диавалем. Так это же та самая девушка, которая подарила нам жёлтого цыплёнка, он должен был напоминать солнце! Точно. Это она. — Здравствуй, Сиэлла! Я рад видеть тебя спустя столько лет! Тебе очень идёт это платье, оно подчёркивает твою талию и острые скулы, — решил сделать ей комплимент я. Сиэлла покраснела и заправила выбившуюся прядь волос за длинное изящное ухо. — Пойдёмте же, я угощу вас чаем из горных трав и яблочным пирогом, который я испекла утром, — сказала эльфийка. Я слез со спины Клементины, опираясь на костыль. — Константин, что случилось с твоей ногой? — забеспокоилась Сиэлла. — Неужели это проделки бесов? — Да, я неудачно выбрался из портала грёз. Отгрызанная нога — пустяки. Меня чуть не съели полностью. Эльфийка ахнула. — Не беспокойся, скоро это недоразумение решится, — сказал я. Хотя единственным недоразумением являлся сам. *** Мы вошли в уютный дом Сиэллы, украшенный гирляндой из засушенных листьев. Так сладко пахло выпечкой и свежими фруктами, что аппетит разыгрывался не на шутку. — Я принесу ещё три стула из соседней комнаты. Располагайтесь поудобнее, — произнесла эльфийка. — Мама, мама! — в дом забежали два малыша. — Посмотри, какой листик! — Эней, листик и правда очень красивый! — Сиэлла потрепала мальчика по белокурым волосам. — Где ты его нашёл, сынок? — Это я его нашла, мамочка, — захихикала дочь эльфийки. — Мы играли у водопада и подобрали его. Бедный листик лежал совсем один. — Вы большие молодцы! Теперь листику не одиноко, — Сиэлла улыбнулась. — Я хочу показать его тёте Лакриме, Энилис, — обратился Эней к сестре. — Давай! Я тоже хочу! Сиэлла аккуратно поправила воротничок платья Энилис и отпустила детей гулять дальше. Я оглянулся, чтобы получше разглядеть кухню: огромное окно, зажжённый камин, в котором скрипели дрова, сервант для глиняной посуды, удобное мягкое кресло с накинутой на него вязаной шалью — всё это было невероятно похоже на игрушечный кукольный домик. Сиэлла принесла три табуретки и пригласила нас за стол. Стул под Наамах моментально прогнулся, но всё-таки выдержал. — А куда, если не секрет, вы идёте? — спросила нас эльфийка. — К Чернокнижнику, — отозвалась Клементина. — Неужели?! Неужели пророчество сбудется? Константин будет обучаться магии, ведь так? — воскликнула Сиэлла. — О, да! Мы проделали огромный и тяжёлый путь, Константин потерял ногу в неравном бою и был на грани жизни и смерти, но мы здесь, чтобы избавить Аасту от этой зудящей коросты. Чёрт бы побрал этих демонов! — выпалила Клементина и прикрыла рот рукой из-за того, что случайно посмела выругаться. — Ничего страшного, я понимаю. Рамок приличия не существует, если речь идёт об этих адских тварях, пожирающих наш сказочный мир. Вода в нашей реке будто пропахла кровью погибших… Они, демоны, без разбора нападают на эльфов и других существ, безжалостно калеча их тела ради забавы, — она заметно погрустнела. — Пора назначить конец этим бессмысленным страданиям! Ведь так, Константин? Ты сможешь помочь нам? Я вжался в стул от стыда. Кто я такой, чтобы вершить судьбы людей? Кто я? Я сын этого ублюдка, а значит в сто крат хуже и вообще не достоин сидеть здесь. — Простите, но я могу лишь попробовать, я не уверен, что справлюсь, — сказал я дрожащим голосом. — Тут не идёт речь о том, справишься ты или нет. Это твой чёртов долг, — резко встала из-за стола Наамах. — Х-хорошо… Это мой долг, и я буду сражаться! — в моей голове мелькнули те чудесные эльфийки, стоявшие у водопада. Я просто не могу обречь их на мучительную смерть, если победа зависит от меня. — Вот и славно, — Наамах присела, и стул под ней прогнулся вновь. — Вы жутко устали, я вижу это в ваших глазах, — сочувственно сказала Сиэлла. — Гоните прочь все дурные мысли из своей головы и хорошенько отдыхайте, а я принесу чай и пирог. Кларин обрадовался, словно маленький ребёнок, услышав эти слова, и тут же беззвучно вызвался помогать эльфийке. Моя нога жутко заныла от усталости, мне даже на секунду показалось, что ткань штанов начала впитывать просачивающуюся кровь. Нет, не показалось. Кровь действительно пошла. Она была холодной и липкой, её стремительный поток пролился на пол. — Боже, простите меня, пожалуйста, — прошептал я. — Кажется, у меня пошла кровь, и я испачкал твой пол, Сиэлла. — Константин, держись за мою руку, я проведу тебя к кровати, — забеспокоилась Клементина. — Всё в порядке, я могу справиться сам. Я правда не стою твоих переживаний и усилий. — Не говори так! — возмутилась волчица. — Прости, пожалуйста, но мне кажется, что я бесполезен в бою теперь. Вы выбрали не того человека. Герой должен быть сильным и духом, и телом. А я ничтожество, которое тянет всех на дно. — Поверь, даже если ты слаб сейчас, ты всё равно достоин помощи и поддержки. Я дорожу тобой не только потому, что ты должен спасти Аасту, но и потому, что ты стал очень близок всем нам. И даже ей, — она укоризненно посмотрела в сторону Наа. Дьяволица поперхнулась чаем и томно кивнула головой, соглашаясь со словами волчицы. — Поэтому успокойся и придерживай мою руку, пока не сядешь на кровать, ладно? — Ладно, — сказал я с облегчением. Клементина подала мне костыль и аккуратно взяла меня за предплечье, помогая дойти в соседнюю комнату. Сиэлла суетливо убрала с кровати покрывало и положила мою кружку чая на прикроватную тумбу. Клементина достала из нашей походной сумки повязки и обработала ладони отваром из стеклянной баночки. — Не больно? — заботливо спросила она, смотря на открывшуюся рану опытным взглядом целителя. Я крепко стиснул зубы и терпел, пока волчица обливала мою ногу очередной настойкой. Когда всё было закончено, она перевязала рану и прикоснулась к ней своими тонкими цепкими пальцами, сосредоточенно что-то повторяя. Боль стала намного менее ощутима буквально через минуту. И я смог глубоко вдохнуть воздух в лёгкие. — А теперь выпей чаю и поспи. Ночью выдвигаемся в путь, чтобы не терять время. Скоро всё закончится, нужно только чуть-чуть подождать, — Клементина улыбнулась и поцеловала меня в покрасневшую щёку. — Спи. *** Назойливый луч солнца прикоснулся к моему лбу и медленно пополз прямо к правому глазу. Я зажмурился и перевернулся на другой бок. И тут я вспомнил: «Ксения Александровна. Она обещала прийти. Сегодня на работу приходят врачи, а значит и она». — Просыпаемся, идём чистить зубы и умываться! — сказала Екатерина Федоровна уставшим голосом. Мысль о Ксении уже пробудила меня. Я впервые за очень долгое время почувствовал утреннюю бодрость. С тех пор, как я потерял интерес к жизни, каждое утро я просыпался разбитым и уничтоженным, но не сегодня. Я заправил кровать и подумал: «Что же так хорошо действует на меня? Антидепрессанты или старая наболевшая влюблённость?». Я бросил взгляд на Эмиля, лежавшего рядом. Его брови были напряжены. Я видел, что ему тяжело проснуться. — Вставай, Эмиль. Сегодня приходят врачи. Я думаю, тебе удастся поговорить со своим лечащим, всё будет хорошо, — сказал я. Он промурчал что-то непонятное, и я решил не трогать его. Пусть ещё полежит. Потом я бросился к окну с решёткой, вглядываясь вдаль, пытаясь различить знакомый силуэт. Неужели я наконец-то смогу поговорить с ней? Она придёт, она придёт ко мне. — Что это ты там разглядываешь? — спросила ночная медсестра, — Иди в ванную давай, а то закроют раньше, чем ты успеешь умыться. И Эмиля поднимай, а то он тоже опоздает. Я нехотя оторвался от подоконника, Эмиль медленно вставал, но глаза его были закрыты. Он зевнул и, спотыкаясь, поплёлся к душевым. — Доброе утро, — обратился я к нему. — Злое, — сказал Эмиль довольно-таки грубым тоном. — Что с тобой? Вчера же всё было хорошо. — Хорошо? Если для тебя это хорошо, то я тебе сочувствую, — буркнул он, всё ещё не открывая глаз. Прихрамывая, я дошёл до уборной, я был обеспокоен его настроением. Ещё никогда я не слышал от весёлого Эмиля подобных высказываний. Он просыпался раньше всех, причём с безумной улыбкой на лице. — Извини, я просто не с той ноги встал, наверное. Не принимай близко к сердцу, — сказал Эмиль, открывая кран и прикладывая руки к лицу. — Ничего страшного, но я настоятельно прошу тебя сегодня обсудить это с врачом. — Ещё чего. Чтобы он мне потом какой-то бурды дал в виде галоперидола? Хороший совет. — Имеет ли смысл извиняться за своё поведение, если ты потом ведёшь себя точно так же? — Чёрт, — сказал он и повернулся ко мне лицом. — Я идиот. Прости, прости меня, пожалуйста. Я ужасный человек. — Успокойся, Эмиль, — моё лицо стало очень серьёзным. — Никогда. Слышишь? Никогда не говори так о себе. Ты делаешь мне неприятно, если для тебя этот аргумент имеет значение. — Извини, я правда не хотел причинить тебе боль. — Всё в порядке, просто не оскорбляй себя больше, ладно? — сказал я. — Знаешь, как бы странно это не звучало, но раньше тебя можно было сравнить с замёрзшим стеклом. Сколько бы я не прикладывал к тебе тёплую руку, след оставался лишь на пару секунд. В тебе было столько страданий, что тебя невозможно было согреть. Но сейчас моя рука холодеет, и я не знаю, что сможет спасти нас от этого ужасного холода…