Господин Уныние

Утром, когда я проснулся в палате, на земле за окном лежал тонкий слой белого снега. Я думал о том, как он приятно будет хрустеть под ногами Ксении Александровны, которая скоро ко мне придёт. Я сидел на подоконнике и через решётку представлял себе её образ: волосы, собранные в аккуратный пучок, глаза, чёрное пальто. Сегодня она должна обязательно прийти, ведь она обещала. — Здравствуй, Константин, — сказал мужчина за моей спиной. Я обернулся и увидел высокого молодого человека в очках, на груди у него висел бейджик с надписью «Клинический психолог. Павел Евгеньевич». — Здравствуйте, Павел Евгеньевич, — поприветствовал его я. — А ты шустрый, — посмеялся он. — Пойдём поговорим? Я молча отправился за ним. Выйдя из палаты, мы завернули в коридор, где была ординаторская, и попали в кабинет, на стенах которого красовались различные рисунки пациентов этой больницы. — Как твоё самочувствие? — спросил он у меня. — Я в порядке. — Убедительно. Расскажи мне немного о себе. Бывал ли ты у психологов? — Да, бывал. Правда не совсем удачно. — Интересно. Что же такое приключилось? — спросил Павел Евгеньевич, поправляя указательным пальцем очки. — У меня пошёл перенос на моего частного психотерапевта. Мне пришлось отказаться от терапии, потому что я платил ей деньги не за её работу, а за то, чтобы снова её увидеть. — Да, к сожалению, такое случается достаточно часто. В некоторых подходах психотерапии перенос считается положительным знаком, но всё-таки это довольно мучительно для клиента. Как давно ты закончил терапию с ней? — Давно. Однажды я порезал руки в школьном туалете перед уроком физкультуры, а в раздевалке меня толкнули, и раны открылись. Через рубашку начали просачиваться ручейки крови. Тогда-то меня и отправили к школьному психологу. Было много крайне неприятных разговоров с классным руководителем, социальным педагогом и моей мамой. Но тогда я ещё не знал, что такое «страдать по-настоящему». Я зашёл в кабинет, за окном был холодный и мокрый апрель, а на кресле за столом сидела она, Ксения Александровна. У неё на голове был пучок и проколота правая бровь. Украшение на брови — маленькая блестящая золотая бабочка. Это были те самые отличительные детали, на которых в дальнейшем я помешался. Каждый раз, видя живую бабочку на улице, моё сердце вздрагивало, и я вспоминал её образ. На первой сессии я встал в оппозицию, мне не хотелось говорить с ней о порезах. А задача у неё была именно такая. Ей сообщили, что я должен прийти и по какой причине, поэтому я сразу запретил себе упоминать все виды селфхарма, которые использовал. Но после непродолжительной беседы я всё же рассказал ей, что воровал в магазинах точилки и выкручивал из них лезвия мамиными заколками. Она хмурила строгие брови, слыша все перечисленные мной издевательства над своим телом. А потом я замолчал и больше не говорил ни слова, после того, как заметил, что строгость превратилась в страх. Возможно, она что-то говорила мне потом, но я не слушал. Или не помню. После ушёл, захлопнув за собой дверь. Шло время, я заметил, что начинаю думать о ней слишком часто и, когда в очередной раз поссорился с мамой, мне стало ни на шутку одиноко. Мне стало практически невыносимо. Я нашёл её номер в записной книжке, но позвонить так и не решился. Через два дня я не выдержал и постучался к ней в кабинет. Она сидела на том же самом месте, рисуя на полях тетради жёлтые подсолнухи. Я договорился с ней о встрече. И вот тогда начался мой самый ужасный кошмар. — Угу, — сказал Павел Евгеньевич, записывая каждое слово на листочек в папке. — Что же случилось потом, Константин? — Я начал ходить к ней два раза в неделю. Оказалось, что по профессии она врач-психиатр, но работает в школе потому, что там учится её сын. На каждой сессии я заливался слезами, я жил лишь от консультации к консультации. Я не мог представить ни дня без мысли о ней! — всё новые и новые воспоминания начали приходить ко мне, и я продолжал рассказывать их Павлу Евгеньевичу. — Я идеализировал её, ограничил все социальные контакты, потому что думал, что никого лучше неё нет, что такого умного, осознанного и красивого человека я не найду больше нигде и никогда. Однажды я шёл из дома до школы, и вдруг меня озарила мысль, что я действительно влюбился. Мне показалось это странным, но теперь я хотя бы мог описать то, что творится со мной. Уже был конец мая, я вышел из кабинета в последний раз в этом учебном году. Она сказала, что я могу звонить ей, но я сразу подумал о том, что звонить не буду. Я не мог представить, что буду разговаривать с божеством по какому-то телефону. Богиням молятся, а не назойливо звонят. Я намеревался ждать следующего года, чтобы вновь увидеть её. В один миг всё разрушилось, я горько плакал в школьном туалете и не представлял, как я буду теперь жить. Моя жизнь ограничивалась походами к ней, а всё остальное время я не существовал. Меня просто не было. Я был пустым местом. Тогда я решил, что буду думать о ней каждый день и считать эти дни. Мне казалось, что я чувствую её запах, преследовавший меня, словно галлюцинация. Всех девушек с высокими пучками я либо обходил стороной, либо вглядывался им в глаза, чтобы проверить, не она ли это. В то лето я поехал с оркестром во Францию. Мы ехали в огромном заказном автобусе. Дети пели Цоя на задних сиденьях, а я ощущал, что моё сердце рвётся на куски. Когда мы приехали в Пон, город, где проходил фестиваль, оркестранты разместились в интернате. Каждую ночь я выходил на небольшой холм на территории интерната и вглядывался в чистое звёздное небо страны, которую небезосновательно считают страной Любви, разыскивая её образ в многочисленных созвездиях. И когда мы играли в больших католических церквях, я искал, искал черты её лица и блеск бабочки среди слушателей. Каждое произведение я мысленно посвящал ей. Когда я вернулся домой и пошёл в школу, я дождался её рабочего дня и зашёл в кабинет. Но увидел я не её, а другую женщину, занявшую место Ксении. Я спросил, работает ли здесь ещё Ксения Александровна, а в ответ услышал: «Нет, больше не работает. Вы что-то хотели, молодой человек?». Но я уже больше не хотел ничего. Я быстро спустился под лестницу и почувствовал, как мой мир рухнул в одночасье! Я вспоминал, как однажды она положила руку мне на плечо, когда я захлёбывался от слёз, как старшеклассники за окном репетировали выпускной вальс, как я, чёрт возьми, не знал, что мне делать, чтобы не чувствовать больше ничего! Так было бы лучше, чем переживать каждый раз ощущение собственного гниения, — я горько всхлипнул и закрыл руками лицо. Павел Евгеньевич пододвинул ко мне коробку с салфетками и сочувственно посмотрел на меня. «Мне так больно, когда я вспоминаю всё это. Я чувствую, что вернулся обратно, в свой кошмар, в свою самую нелепую и самую страшную трагедию жизни. Мне хочется просто умереть, исчезнуть, лишь бы не испытывать такую боль!» — пронеслось в моей голове, но я не озвучил это. — Я не мог произнести ничего, кроме жалких шипений, я скулил, словно раненая псина, потерявшая свою хозяйку. Будто брошенный щенок, я плакал под лестницей в поиске утешения, — я заревел с ещё большей силой, прикладывая к сердцу, так невовремя кольнувшему грудь, свою руку, мокрую от слёз. Спазмы сдавили мне горло, и я закричал, что было силы. Я понял, что она забыла обо мне! Она не придёт! Она забыла! Я еле смог вдохнуть воздух, как мне снова захотелось закричать. Я потерялся. Я снова пережил ту душераздирающую боль, пожиравшую меня долго и в итоге наконец уничтожившую моё детство. Павел Евгеньевич взял меня за предплечье и отвёл в процедурный кабинет, пока я в беспамятстве кричал и давился солёной водой. — На, попей водички, Костенька! Не плачем, не плачем, — суетилась вокруг меня процедурная медсестра. И тут я почувствовал, что её парфюм такой же, как и у Ксении. Новая волна крика поразила отделение. Вокруг процедурки уже собралась толпа зевак, среди которых был и Эмиль. Проходившая мимо Елена Михайловна начала разгонять их и аккуратно приближаться ко мне. — Давай с тобой пойдём умоемся? Давай? Потихоньку, потихоньку, — говорила медсестра. Мои руки разжались, и я уронил стакан с водой на пол. — Ничего, ничего! Идём, идём! — тихо говорила мне Елена Михайловна. Я умылся, но боль душила меня, и я снова начал громко кричать в полотенце. Это притупляло звук крика, поэтому я мог реветь в полотенце гораздо сильнее, ведь вопреки уже случившейся истерике мне было стыдно перед всеми этими испуганными людьми. Мои глаза болели из-за огромного количества слёз, они стали воспалёнными и красными. — Константин, — так же тихо обратилась ко мне Елена Михайловна. — Давай я попрошу дать тебе аминазин, таблеточку, чтобы ты успокоился? Давай? Я кивнул головой, не выглядывая носом из полотенца. Дальше я ничего не помню, всё было как в тумане, но в моей голове было лишь одно: «Она обманула меня… Она не придёт…». *** Я очнулся на кровати, а передо мной стоял Эмиль. — Ты в порядке? Я очень сильно испугался за тебя. В палате только и говорят о твоей истерике. — Нет, я не в порядке, — впервые за всё время ответил я честно. — Она забыла про меня. Она меня обманула… — Кто? Кто тебя обманул? — засуетился Эмиль. — Ксения Александровна. Эмиль присел на мою кровать. Он грустно вздохнул и сказал: «Я думал, что тебя уже отпустило. Сколько можно». — Эмиль, не обижайся, пожалуйста. Просто печаль осталась на моих плечах, словно болезненные пережитки. Она тянется шлейфом по моим следам, не позволяя двинуться дальше. Мне жаль, но я не могу отпустить её. Мне за это ужасно стыдно. Слёз у меня больше не осталось. Я как будто превратился в камень, который не чувствует ровным счётом ничего, скрывая в глубине души свою многолетнюю боль. — Я не обижаюсь, Костян. Но, если ты хочешь выздороветь, то тебе придётся забыть о ней. Невозможно выйти в счастливое будущее, не оставив своё прошлое. — Я знаю, знаю… Ты прав. Но мне нужна помощь и поддержка, я больше так не могу. Это мучительно больно. Я не хочу думать о ней, но не в силах остановиться. — Ты тоже должен что-то для этого сделать, — сказал Эмиль, нахмурив брови. Тут к нам подошёл Игорь. Он постоял, а потом сказал: «Статуя шагает окнами, которые широко пахнут под ковром. Он считает, ссылаясь на прогрессии. Я желал уйти от эго, но не эго ли я из себя представляю, говоря это сейчас и здесь? Ты ненормальный, Константин. Я не хотел убивать это тело, я хотел убить себя». А после он загадочно ушёл, напевая странную мелодию. Мы с Эмилем переглянулись. — Ты понял, что он хотел этим сказать? — спросил Эмиль. — Ни черта не понял, — задумчиво сказал я. *** Весь день я ходил, словно мёртвый. Павел Евгеньевич предлагал продолжить сессию, но я отказался, потому что у меня не осталось сил. Я наконец-то осмыслил, что в жизни Ксении Александровны я — пустое место без мыслей и чувств. Возможно, она знала, что подогревать мои любовные переживания встречей не этично, поэтому не пришла. Но зачем тогда было обещать? За что она так жестоко меня обманула? Я ведь так терпеливо ждал её… Я желал всё это время лишь одного, но мои мечты растоптали и размазали по асфальту, как прилипшую к ботинкам грязь. Она помнила, как трепетно я относился к ней, как дарил подарки, которые она принимала поначалу. Когда я позвонил ей после истерики под школьной лестницей, она назначила платные сеансы. Я ходил к ней, возвращаясь домой в слезах. Однажды она заболела. Тогда я нарисовал ей открытку с зайчиком, который лежал на кровати с лекарствами на тумбочке. Я был маленьким подростком, и эти детские знаки внимания были для меня тогда чем-то искренним. Хотя никто не учил меня ни ласке, ни любви. Я верил каждому её слову, но она не пришла. И это возвратило меня в суровую реальность, где твоим любимым людям откровенно на тебя плевать. И опять ты сам себя жалеешь… Ты романтизировал свою боль, ты даже ненависть к себе успел романтизировать! Сколько может это продолжаться?! Мне мерзко жить в одном теле с тобой, грязный подонок! Убей, убей себя, убей! С яростью, присущей безумцам, я ударил себя по лицу, а потом ещё, ещё и ещё! Я даже не чувствовал физической боли, мне хотелось прикончить себя, положить конец всему этому, но я не мог! И от этого гнев лишь сильнее штурмовал разум и эмоции. Я устал от того, что я не понимаю, что будет дальше. Почему нельзя посмотреть летсплей, прохождение этой хоррор-новеллы под названием «Жизнь бесхребетного чмошника»? Чтобы знать вообще, что я сделал не так? Где этот сюжет разломился на части? И снова я вижу его, Константина по ту сторону зазеркалья. Мы стоим в моей старой квартире, где я жил с мамой и отцом в детстве. И он хватает меня за рукав рубашки, даже не за руку, тащит по полу куда-то к кухне. Я сопротивляюсь, кричу, пытаюсь разжать его пальцы. Это всё выглядит сейчас слишком реально. Не так, как было раньше. Около ванной комнаты злой Константин отпускает мой рукав. Недолго смотрит на меня, улыбаясь, а потом замахивается и ударяет меня по лицу кулаком. Я вскрикиваю от боли, но тот замахивается теперь уже ногой и бьёт по голове, спине и груди. Он молниеносен, он жесток, и его удары не сравнить ни с чем по силе и ненависти. Его пальцы вцепляются в мои волосы, и он резко, со всей дури, ударяет меня головой о бортик ванны, рассекая бровь. Ручейки крови полились по белой стенке и растворились разводами в воде. В воде?.. Я не успел ничего понять, не успел ещё вдохнуть воздух, но Константин уже окунул меня головой в наполненную ванную. Я открыл глаза, различая в воде лишь то, что она полностью красная. От испуга я выпустил оставшийся воздух изо рта, захлёбываясь от того, что кричу, и вода попадает мне то в глотку, то в гортань. А потом в лёгкие… И смерть… Смерть в холодной воде спустя несколько минут его пыток. *** — Костян! Костян! А-у, хватит ковырять себе руку, ты сдерёшь себе её вместе с мышцами, блин! — закричал Эмиль. — Ты уже полчаса смотришь в потолок и ковыряешь одно и то же место, Костян! У тебя всё нормально? Я потёр переносицу. — Да ненормально у меня всё! — рявкнул я. — Ты лучше не меня злись, приходи в себя. Твоя жизнь не закончилась, она только-только началась. Есения Александровна — взрослый замужний человек. Она не может быть с тобой из-за этического кодекса. То, что ты страдаешь по ней не даёт тебе права разрушать её семью и себя. Я посмотрел на Эмиля, но мои глаза закатились вверх. Я не мог смотреть на него. Не из-за стыда, о нет, просто мой взгляд не задерживался ниже уровня его лица. Я возвращал свои глаза «на место», но они как будто уплывали к потолку, заставляя меня выкручивать шею. — Ты это чего? — спросил Эмиль. — Тебе нехорошо? — Я просто не могу на тебя смотреть, у меня глаза закатываются, — сказал я, снова всем телом изгибаясь назад. — Давай позовём твоего врача? Вдруг это что-то опасное? Я сейчас, подожди здесь. Эмиль пошёл к посту и попросил медсестру написать в чат отделения. Я накрылся листом бумаги в попытке остановить этот приступ, но мне ничего не помогало. Это было неприятное ощущение, я не знал, как справляться в такой ситуации. Чуть позже в дверях палаты появилась Елена Михайловна. Она подошла ко мне и сказала: «Ох уж этот трифтазин. Пойдём в процедурку, я попрошу уколоть тебе корректор. Тогда эти спазмы пройдут быстрее». Я послушно пошёл за ней, не убирая листа бумаги с головы. Выглядел я очень странно, но для психушки, наверное, вполне органично. — Ты прям как в дурдомике, — посмеялась Елена Михайловна. — Ну ничего, скоро пройдёт. Процедурная медсестра, с опаской поглядывавшая на меня после утренней истерики, отломала с ампулы крышечку и уложила меня на кушетку. — Переворачивайся на живот. Больно не будет, у меня рука лёгкая, — похвалила себя процедурная медсестра. Я почувствовал, как игла вошла в ягодичную мышцу, но больно не было, медсестра не солгала. Она вынула шприц и приложила ватный диск со спиртом на место прокола. — Полежи здесь пару минут и закрой глаза. Сейчас полегчает. — Спасибо Вам. — Пожалуйста. *** Через некоторое время после укола я пошёл в палату, закрыл глаза и погрузился в глубокий сон. Вспышка! И вот я уже стою около постели Клементины. Она спит, восстанавливая свои силы после тяжёлой болезни. Рядом с ней сидит Чернокнижник и читает огромную старинную книгу. — Она в порядке? — спросил я у Чернокнижника. — Да, она отдыхает. Я напоил её ещё одной настойкой для крепкого сна, — сказал маг, отрываясь от чтения. — Для неё сейчас самое главное — поправиться. Скверна прошла, но организм всё ещё довольно-таки сильно истощён. Он положил книгу, встал со стула, находившегося около постели, и, поманив меня за собой рукой, вышел из комнаты. — Я знаю, что Вы видели в лунной пещере, — сказал великий маг. — Я крайне рад. Если в Вас есть сила этого чёрного дракона, то мы просто обязаны одержать победу над Некросом! — Да, но я не понимаю, как мне пробудить в себе эту силу. — Для этого я здесь. Вы научитесь, не переживайте. Пройдёмте в сад, да начнётся новый урок магии! Мы вышли из замка к живительному фонтану. Ветер гнал по небу серые облака, предвещая дождь. Цветы тянули вверх свои лепестки, желая испить дождевой воды. — Я хочу познакомить Вас со своим озером. Название которому «Гидрарг» из-за ртутной его глади. Чернокнижник направился далеко и глубоко в сад, минуя лозы, спускающиеся по деревьям, цветы и волшебные ягоды. Мы вышли к небольшому водоёму, спускаясь мимо оврагов и камней. — Видите ли Вы, Господин, насколько спокойно это озеро? Насколько оно хладнокровно и невозмутимо? Вы чувствуете ветер, который трогает Ваши волосы? А замечаете ли, что он касается воды? Нет. Оно всё так же сдержанно: ни ряби, ни волнений. И я хочу, чтобы Вы представляли это озеро внутри себя перед предстоящим боем. Это поможет сражаться без страха, с силой чёрного дракона и его величием. — Я боюсь, что не справлюсь с этим. Я трус, который постоянно находится в бегстве. Вспомнить хотя бы Гундуфа и Гилмора. Добрейшие существа, однако я испугался их, я был в оцепенении от ужаса. Мне не победить своего отца… Чернокнижник посмотрел на меня очень строго. Он приподнял левую бровь и сказал: «Вы знаете, что такое энергетические дыры?». — Нет, Ваше Величество… — Это сгустки чёрной энергии, поражающие волю, нагнетающие тоску и уныние. Они вызывают бездействие, мрак, концентрируют в нас негативные переживания. Я давно заметил их у Вас, Вы пронизаны страхом. Но маг должен верить в свои силы, от этого напрямую зависит его успех в практиках и колдовстве. Я готов избавить Вас от мучений, но это может быть слишком тяжело, — предложил Чернокнижник. — Я готов. Если это поможет мне в битве за Аасту, я буду очень Вам благодарен. Маг закрыл глаза, и в его руках появилась золотая энергетическая сфера. Она блестела и переливалась, шипела и плавилась, словно горячее масло на сковороде. Я почувствовал от неё сильный жар, обжигающий мои щёки. Чернокнижник дотронулся до моей груди, и меня пронзила дичайшая боль, как будто от сильного ожога. Я стиснул зубы, но промолчал. Из моей груди вырвались чёрные потоки, рассекая воздух, оставляя после себя пепел и дым. Вихри тьмы с криками адских фантастических существ, получивших свободу, взвились водоворотом вверх, потом в разные стороны, а потом камнем вниз, просачиваясь в толщу земли. Но рука мага не шевелилась, она твёрдо лежала на моей груди, а солнце, грозное, жаркое и беспощадно горячее, вливалось сквозь его пальцы во всё моё тело. Маг отошёл, убирая руки. На его ладонях появилась зола, будто он только что провёл ими по стенкам камина. И Чернокнижник, зачерпнув воду из озера Гидрарг, мокрой рукой нарисовал на моём лбу вертикальную линию, шепча про себя заговоры и молитвы. Я почувствовал необъяснимое облегчение. То ли от того, что я больше не ощущал боли ожога, то ли от того, что мои энергетические дыры были наконец закрыты. — Готово, Господин! Теперь Вы чисты, словно вода, льющаяся из левого рога Хьорта в Апере. — Благодарю, Ваше Величество… — сказал я, присаживаясь на колени и целуя его руку, ещё не успевшую остыть после заклинаний. — Встаньте, прошу Вас. Я был обязан помочь, — сказал он. — Мы с Вами наравне. Помните, что Вы — наш спаситель, в Вас есть необычайная сила, которую лишь нужно развить. Вы такой же маг, как и я. Не стоит вставать на колени. Я поднялся с земли и вдруг ощутил, как легко стало мне на душе. Какое счастье открылось передо мной. Я не испытывал этого уже очень много лет. За считанные мгновения я постиг что-то возвышенное, что-то мистическое… Любовь? Счастье? Нет… Нечто большее… На моём лице мелькнула улыбка. Просто так. Без особого повода. Или это и был повод? Освобождение! Отныне я не болен, я счастлив и восхищён. Мне открыты двери в будущее, в прекрасную новую жизнь. — Я знаю, что сейчас Вы находитесь в эйфории. Но для того, чтобы дыры затянулись, нужно время. Не думайте, что больше уныние не вернётся к Вам. Оно вернётся. Но нужно учиться защищать своё счастье, выстраивать энергетические границы против свирепых сущностей, готовящихся напасть, отобрать лакомый кусочек блаженства, — предупредил меня маг. — Но как же мне это сделать? Как не потерять эту радость, что я испытал? — спросил я у Чернокнижника. — Вам нужно забыть на некоторое время обо всём плохом, не волноваться и размышлять о прекрасном. Душу хорошо очищает огонь, я зажгу для Вас вечером пламя. Испейте из фонтана воды, пусть она унесёт с собой все невзгоды и страхи. А позже, когда Вы наберётесь сил, сущностям уже будет гораздо сложнее проникнуть в Ваши помыслы. Пойдёмте со мной, после чистки нужно хорошенько отдохнуть, в замке будет безопаснее. Там нет сущностей, которые легко сейчас могут прицепиться к Вам вновь. Мы пошли к фонтану, я выпил из серебрянного кувшина той вкуснейшей воды, чарующей и блестящей. — Могу ли я проведать Клементину, Ваше Величество? — Сейчас не стоит. Вы взволнуетесь, и Ваши мрачные мысли снова к Вам вернутся. Давайте лучше накроем на стол и отметим Вашу маленькую победу. А Клементине я сам принесу угощения, ей пока что нельзя вставать. *** Гундуф и Гилмор, вместе с Валентином, организовали шикарные угощения. Стол был полон различных вкуснейших блюд и напитков. Наамах, Мун и Кларин поздравляли меня с исцелением. — Да зазвучит музыка! — провозгласил Чернокнижник, и тут же в центре зала появились кентавры-музыканты с инструментами средневековья. Они начали играть для нас, прекрасно и ритмично! Маг поднял свой бокал изысканного вина и сказал: «За великую победу! За наш успех в бою!». Мун вскочил с места и начал танцевать, а за ним направился маленький Кларин. В замке появлялось всё больше гостей: кентавры, гномы, эльфы, которые откликнулись на приглашение Чернокнижника. Среди эльфов была и Сиэлла, она подошла ко мне и с горящими глазами поздравила, обняла. Гости громко стучали каблуками в танце, в зале было очень много разных существ. Сиэлла пришла со своей подругой, Эмилией, и со своими сыном и дочкой, Энеем и Энилис. В замке долго не стихала весёлая музыка, все приглашённые пили вино и веселились, как в последний раз! Но тут в дверях зала появилась знакомая фигура. Волчица. Я подошёл к ней, пробираясь сквозь толпы гостей. — Как ты себя чувствуешь, Клементина? — Всё прекрасно! — сказала она. — Я уже почти выздоровела. Я пригласил её на медленный танец, а она охотно согласилась. Я смотрел в её жёлтые красивые глаза и придерживал за талию. — Ты замечательно танцуешь, Константин! Неужели ты уже был на балах? — спросила она. — Нет, не бывал. Но мне очень нравится! Я готов танцевать с тобой целую вечность! Клементина улыбнулась, сверкая клыками. Наамах, стоявшая в углу зала, ревностно смотрела на нас, закусывая алые губы. Когда наш танец закончился, молодой красивый эльф подошёл к Клементине и тоже пригласил на танец. Я радовался за волчицу, они прекрасно смотрелись вместе, кружась в вальсе. Волчица сияла от наслаждения, а глаза её пылали жёлтым янтарным блеском. Вечером, когда гости разошлись, Чернокнижник зажёг камин, а Клементина накинула на меня тёплый плед. — Отдыхайте и очищайтесь, — сказал мне маг. — Представляйте внутри себя озеро, будьте спокойны и невозмутимы. Да будет так. *** Я проснулся из-за того, что кто-то мазал мне лоб чем-то мокрым и очень-очень липким. Неужели вертикальная линия, которую нарисовал на моём лбу Чернокнижник водой озера Гидрарг, проявилась и в реальном мире, в Фолке? Я открыл глаза и увидел, как передо мной стоит Игорь с тюбиком шампуня в руке и шепчет: «Во имя отца и сына и святого духа!». — Что ты делаешь? — возмутился я. — Игорь изгоняет нечистую силу, готовящуюся завоевать эту палату! — сказал парень с длинными волосами. — Ты совсем что ли? Какая нечистая сила? — я начинал уже сильно злиться. — Священное мыло очищает душу… Я подложил руки под подушку, чтобы продолжить свой сон и не обращать внимания на Игоря, но нащупал что-то твёрдое и противное. Я заглянул под неё и увидел отгрызанный кусок мыла. — Это ещё что такое? Игорь! — рассвирепел я. — Игорь не виноват, Игорь спасал тебя от грешного уныния! — Уйди отсюда! И мыло забери, пожалуйста, — сказал я, вытирая со лба остатки шампуня. Я взглянул на часы, висевшие у входа в палату. Было уже 8:00 утра, завтрак через час. Странно, что ночные медсёстры не начали всех будить, хотя время-то поджимает. Эмиль спал, уткнувшись лицом в подушку. Игорь подошёл к его кровати и, видимо, тоже захотел очистить его от уныния, но поймав на себе мой грозный взгляд, не решился трогать его. *** После завтрака Павел Евгеньевич забрал меня на консультацию. Он сказал, что все кабинеты в этом крыле заняты, поэтому нам придётся найти другое место. Он, конечно, мог подождать и позвать меня на сессию завтра, но, как он сказал, ему кажется моё состояние кризисным, поэтому он очень хочет оказать мне поддержку. Мы зашли в гардероб для персонала. Это было хорошее место, там даже стояли кресла и стол. Но Павел Евгеньевич предупредил, что сюда могут заходить работники больницы и мешать нам. Однако делать было нечего. Я правда и сам хотел поскорее обсудить свои проблемы с ним, поэтому пришлось довольствоваться тем, что есть. — Ну что, Константин, как ты себя чувствуешь? О чём бы ты хотел сегодня поговорить? Есть ли у тебя какие-то ожидания от этой консультации? — бережно спросил меня психолог. — Вчера мне было очень плохо. Я не мог найти себе места после нашего разговора. Я ни в коем случае не виню Вас в случившемся, просто ситуация с Ксенией Александровной — это одновременно самое прекрасное, что мне приходилось переживать, и самое ужасное, что я когда-либо испытывал. Долгое время она являлась ко мне во снах, где отвергала меня и уходила прочь. Эти сны мучили моё разбитое сердце, но я не мог ничего сделать. Мне оставалось лишь ждать и надеяться на то, что однажды я смогу ещё хоть раз взглянуть в её глаза, — сказал я. — То есть правильно ли я понимаю, у тебя было очень много чувств и все они были контрастными? — уточнил Павел Евгеньевич. — Да, я до сих пор не могу внести их в категорию кошмара, но и назвать эту влюблённость приятной и тёплой я тоже не посмею. Сейчас меня очень сильно волнует то, что моё прошлое тянет меня на дно и не даёт вернуться к жизни, я виню себя за то, что я люблю Ксению. Я не могу предать её, но я бы хотел полюбить другую девушку. — То есть ты хочешь сказать, что ты предан ей до конца жизни и готов пожертвовать своими новыми отношениями ради неё? Я запнулся. Звучало действительно странно. Разве я должен ей теперь за то, что когда-то был влюблён? — Ну да… Не думаю, что она сильно расстроится, если я её забуду. Для неё я не значу ровным счётом ничего. Только вопрос в том, как теперь забыть? — Это был опыт. Тебе не обязательно забывать её. Я думаю, что было бы важно вынести из этого что-то полезное для себя и своей новой истории любви. Конечно, всегда тяжело расставаться с теми, к кому мы прикипели сердцем, но порой прошлое и правда может быть слишком болезненным. Константин, ты слышал что-нибудь об EMDR? — спросил Павел Евгеньевич. — Что-то слышал. Напомните, пожалуйста. — Это психотерапевтический метод, разработанный для лечения посттравматических расстройств, но он подходит так же и для травмирующих ситуаций. Метод используется для снижения дискомфорта, вызванного стрессовыми переживаниями. Иногда мы «застреваем» в травме, и это не даёт нам жить полной жизнью. Мы постоянно крутимся в руминациях, воспоминаниях, и наш мозг не справляется с их переработкой. EMDR способствует безопасному доступу к травматическим сетям памяти. Во время сетов происходит осознанная переработка воспоминаний, устанавливаются новые ассоциации между травматическими воспоминаниями и более адаптивной информацией, позитивным опытом человека, опорой на ресурсы которе были не доступны раньше по каким-то причинам. Процесс основан на естественном механизме переработки воспоминаний, которые наш мозг использует каждый день во время быстрой фазы сна. У меня есть такой волшебный прибор, — сказал Павел Евгеньевич, показывая мне длинную вещь, спрятанную в чёрный чехол. — Это экран, который подключается к моему телефону. Он используется в этом подходе для удобства. Когда он начинает работать, по экрану бежит световой сигнал, за которым нужно следить глазами, не двигая при этом головой. Цвет светового сигнала и быстрота его передвижения регулируются в моём приложении. Также у меня есть пульсеры и наушники, но это уже по желанию клиента. Я бы хотел предложить тебе поработать с этим экраном, если ты не против. Помни, что если тебе что-то не понравится, ты всегда можешь остановить меня, и мы продолжим работу в более удобном для тебя режиме. — Я согласен попробовать. Что мне нужно делать? — заинтересованно спросил я. — Я сейчас установлю свою «шарманку», а ты должен будешь смотреть на световой сигнал, который будет бежать по экрану. Нужно сконцентрироваться на внутренних переживаниях и просто следить глазами за огоньком. Ты расскажешь мне, что ты почувствовал или подумал. Но я вынужден предупредить. Ты можешь не ощутить эффекта, и это нормально. Возможно будет происходить сопротивление, ведь наш мозг защищает нас от негатива, используя механизмы защиты, — сказал психолог, устанавливая и подключая экран. — Какой цвет бы ты выбрал для сигнала? — Фиолетовый, пожалуйста. — Такая скорость нормальная для тебя? — Да, вполне. — Отлично. Константин, предлагаю тебе вспомнить любое переживание, связанное с Ксенией Александровной, которое сейчас ты ощущаешь очень значимым для себя. Просто наблюдай за лампочкой, — Павел Евгеньевич включил экран, и фиолетовый огонёк начал бегать из стороны в сторону. Я следил за ним глазами, как сказал Павел Евгеньевич, и начинал вспоминать тот самый день, когда я в последний раз покинул кабинет, любезно предоставленный организацией для частных психологов. Я в полной мере ощутил те события, как будто я снова попал в то время, в тот самый день. Я увидел со стороны, как я признался ей в своих чувствах. Я чётко услышал свой голос, а потом увидел её удивлённое лицо. Она побледнела, а потом сказала: «Я не работаю с переносом. Возможно, ты просто меня идеализируешь, и это нормально. Однако, если это всё-таки сильные чувства, то нам придётся закончить с тобой терапию». Моё сердце ёкнуло. Это был конец. Со слезами на глазах я спросил, можно ли обнять её в самый последний раз. Она разрешила, и я прижался к её плечу, роняя солёные капли на её платье. Лампочка остановилась, и Павел Евгеньевич попросил сделать глубокий вдох и выдох. — Что ты сейчас чувствуешь, Константин? — спросил психолог. Я заплакал и ничего не смог ему ответить. — Вижу, для тебя эти переживания сейчас очень болезненно переносятся. Какая мысль так сильно тебя расстроила, Константин? — Я никчёмный и гадкий кусок дерьма. Я не достоин любви и уважения, я хочу умереть… — Почему ты считаешь, что не достоин этого? Если тебе это откликнется, я правда считаю, что ты очень хороший и умный молодой человек. — Но она так не считает… Она оставила меня одного, наедине со своим горем и не отнеслась к моим словам серьёзно… — Это ни в коем случае не умаляет твоих чувств и боли, но среди психологов и правда есть такие, которые не работают с переносом. Возможно, в силу неопытности, а возможно они просто не хотят сталкиваться с такими сильными переживаниями. Причин много, и ты никак не виноват в этом, — с сочувствием сказал Павел Евгеньевич. — Хорошо… — прошептал я. В моём голосе как будто прозвучало смирение. Я размышлял о том, что возможно не причастен к её решению прекратить терапию. Это не делает меня ни плохим, ни хорошим. Это просто её выбор. — Я могу предположить, что тебе и вправду сейчас очень тяжело, Константин. Как тебе такая мысль, что ты не виноват, что это просто её решение? — Я думаю, Вы правы. Но отпустить её я пока что не готов. В гардероб зашла медсестра, стуча ключом по скважине. Павел Евгеньевич тактично попросил её выйти, а после встал и задвинул дверь шкафом с одеждой, стоящим около двери. Я усмехнулся, это выглядело достаточно забавно. — Что? — Павел хихикнул вместе со мной. — Теперь нам точно никто не помешает. Константин, могу ли я попросить тебя подумать о том, что ты не причастен к её решению? — сказал Павел Евгеньевич, возвращаясь на своё кресло. — Просто наблюдай за сигналом. Я посмотрел на экран, на фиолетовый огонёк, бегущий из стороны в сторону. Мне ничего не приходило на ум, но я продолжал плакать. Потом я вспомнил, как я сидел у неё в школьном кабинете. Старшеклассники репетировали выпускной вальс за окном. Ксения Александровна закрыла форточку, заправляя выбившиеся русые волосы за ухо, а потом сказала: «Какая же дебильная музыка». Я усмехнулся и сбился с наблюдения за лампочкой. Павел Евгеньевич улыбнулся и остановил экран. — Тебя что-то рассмешило, Константин? — он поправил очки. — Да, я вспомнил, как она разозлилась на музыку для выпускного вальса, — рассмеялся я, вытирая слёзы. — Интересно, — сказал Павел Евгеньевич. — Что ты почувствовал? — Приятную тоску по ушедшему времени. Такое бывает, когда ты вспоминаешь что-то тёплое, но тебе всё равно грустно, что этого больше нет и никогда не будет. — Я понимаю, о чём ты говоришь. Как ты думаешь, почему тебе вспомнилось именно это? — Не знаю, просто это очень милое воспоминание. Тогда я только-только понял, что на самом деле испытываю к ней чувства. Это был май, в кабинете было очень душно, и только открытая форточка спасала от жары. Я очень рад, что мне на ум пришло именно это. Тот день в моей памяти остался ресурсным, несмотря на то, что вся ситуация в целом похожа на трагедию. *** Павель Евгеньевич отодвинул шкаф, и мы вышли из кабинета. Он распрашивал меня ещё о многом после того, как мы выключили экран. Возможно, это дало ему лучше понять меня, но я остался на том же самом месте. Конечно, терапия — процесс не быстрый, а очень даже кропотливый, но мне бы хотелось подойти к завершению ситуации. Я — сложный пациент и сам это осознаю. Смогу ли я однажды попрощаться с прошлым? Удастся ли мне побороть этот перенос и наконец успокоиться? — До встречи, Константин. Ты можешь обращаться ко мне, если это понадобится, хорошо? — сказал Павел Евгеньевич. — До свидания! Спасибо, — ответил я. Я зашёл в палату и увидел, как Эмиль лежит на моей кровати и трясётся. Я быстро подошёл к нему, чтобы понять, что же с ним случилось. — Эмиль? Ты в порядке? — я положил руку на его плечо. Он ничего не ответил, его тело пронзала дрожь, он очень тяжело дышал. Из его глаз катились слёзы, а из уголка губ стекала нить слюны. — Боже, что случилось, Эмиль? — я уже начинал паниковать. — Я позову твоего врача. Я выбежал из палаты и подбежал к первой попавшейся медсестре. — Вызовите врача Эмиля! Ему плохо! — вскричал я от ужаса. Я хотел догнать Павла Евгеньевича, но он уже ушёл. Медсестра ускорила шаг и пошла за мной в палату. Нина Геннадьевна, стоявшая рядом с ней, начала писать в чат отделения. — Эмиль, ты нас слышишь? — чётко и разборчиво спросила его медсестра. Он задыхался и плакал, но спустя время кивнул, а медсестра продолжила: — Смотри на меня. Попробуй восстановить дыхание, повторяй за мной. Понял? Эмиль снова кивнул, закусывая губы и всхлипывая. — Дыши, пока я считаю до трёх, а выдыхай, когда я считаю до пяти. Он закрыл глаза, а я взял его за руку и вместе с медсестрой демонстрировал ему, как правильно дышать. Вскоре у Эмиля начало получаться. В палату зашёл врач, но приступ уже почти закончился. Его отвели в туалет под руки, он шатался и почти падал на пол. Красное лицо было испуганным и несчастным. Всё это время я был рядом с ним: и пока он умывался, и пока он плакал, и когда он снова начинал задыхаться. Всё время. И наконец всхлипы прекратились. Эмиль успокоился, и его уложили на кровать. Я не спрашивал его ни о чём, просто держал за руку и видел в его глазах благодарность. В них я прочёл, что слова здесь излишни.