Господин Уныние

Я бродил по влажной пещере в поисках очага тепла. Здесь было всё так мокро… Грязь прилипала к одежде и ботинкам, мрак бескрайних входов и выходов погружал меня в таинственный ужас. И вот наконец я увидел маленький проблеск света в одном из ходов. Не теряя ни минуты, я решился пойти за ним, и моему взору открылось подземное озеро, издающее тепло и сияющие лучи. Я прилёг рядом с огромным валуном и укутался носом в воротник, чтобы поскорее согреться. Озеро шипело и бурлило, покрываясь пузырями, которые лопались и надувались вновь. И вот вдруг один большой пузырь лопнул, и брызги разлетелись в разные стороны. Одна капелька попала и на меня, а на месте капли образовалась небольшая язва, которая тут же отозвалась болью. Я вытер каплю с руки, но было уже поздно. Эта язва вызывала жжение и была похожа на ожог от сигареты. Что же такое в этом озере? Кислота? Я нашёл на полу пещеры камушек и бросил его прямо в жидкость. Через пару секунд от камня не осталось ни крошки, кислота растворила камень полностью. И тут мне стало страшно. Если оксид кремния с атомной кристаллической решёткой полностью растворился в озере, то что же будет со мной, если я вдруг случайно туда упаду? Для отдыха нужно искать другое место, более безопасное. Чавканье ботинок по склизкой глине выводило меня из себя. Я не знал, где я, как мне добраться до брата, что будет со мной? Чем дальше я отходил от озера, тем становилось всё холоднее и темнее. И в какой-то момент я просто оказался в кромешном полуночном мраке, лишённый возможности видеть. Мне приходилось идти медленно, ощупывая стены руками, чтобы не врезаться в них. И так я плутал до тех пор, пока мои пальцы не ощутили что-то липкое. Глаза привыкли к тьме, я кое-что мог увидеть, но совсем-совсем чуть-чуть. Это, вероятней всего, была паутина, и на ней что-то дребезжало. Я вгляделся, подходя к ней поближе, и увидел летучую мышь, застрявшую в плену терпких нитей. Я попытался помочь ей, освободить, но паутина оказалась не такой уж и тонкой, как мне почудилось изначально. Пара движений — и мой локоть прилип к ней намертво. Чёрт. Я огляделся по сторонам и на свой самый кошмарный страх… Увидел приближающиеся четыре красных горящих огонька с кровожадной ноткой в каждом из них. Чем больше я сопротивлялся, тем сильнее прилипал к огромной размашистой паутине. Я понимал, чем обернётся для меня это, какой будет моя неминуемая и мучительная смерть. На паутине висел огромный паук. Его мерзкое мохнатое брюхо повисло шатром над моей головой, а скрипучие лапы шевелились и противно хрустели. Паук зашуршал хелицерами, предвкушая праздничное лакомство из меня. Я как сейчас помню параграф в учебнике зоологии про членистоногих. У пауков пищеварение происходит не в их теле и желудке, всё намного трагичнее. Пищеварительные соки и ферменты впрыскиваются в тело жертвы, и все внутренние органы превращаются в мелкую кашицу, которую потом всасывает паук. На секунду я представил, как в моём теле перевариваются внутренности, какой дичайшей болью сопровождается этот процесс. Что же я наделал? Зачем полез, глупый, в эту ловушку для сердобольных ублюдков? Как же жалко погибнуть здесь просто так, даже не увидев своего брата, к которому направлялся. Как же жалко подвести всех своих друзей и жителей Аасты, знающих о пророчестве спасения мира от демонов из Бранна. Паук не терял времени, он был всё ближе и ближе к заветной добыче, а мне некуда было деваться. Ну разве я могу предать всех, кого знал? Разве я способен бездействовать и лишиться рассудка в Фолке, чтобы оставить себя грузом на плечах матери и врачей? Нет! Я буду бороться! Всё решено! Рукой, что пока не увязла в паутине, я вынул меч из ножен и рассёк перед собой воздух. Паук отдалился, но позже продолжил решительно надвигаться на меня. Взмах — и волосатая лапа отлетела в сторону! Если бы ему позволяла физиология, он бы взвыл от боли. Из раны, приносящей страдания, сочилась голубая гемолимфа. Я закричал, что было силы, мне было страшно, но этой игрой была игра жизни и смерти, я просто не мог поступить иначе. Мой огромный членистоногий враг с мохнатым брюхом, начал стряхивать ворсинки с тела, оставшимися лапами прямо на меня. Большущие ворсинки в большинстве своём попали на одежду, но пара волосков приземлилась на лицо. И сразу же лицо сильно зачесалось. Хотелось содрать с себя скальп, да только в одной руке меч, а другая — в чёртовой ловушке. Ещё взмах — и паутина осталась изрезанной на две непропорциональные части. Я освободился от оков, но паутина осталась на моей спине, не желая отлипнуть. Я отпрянул, отбежал подальше и вцепился ногтями в кожу лица, раздирая её. Щёки, лоб, виски, нос. Но паук уже догнал меня в углу. Я взмахнул мечом ещё раз и ещё, и ещё. Я готов был разрубить этого уродливого мерзавца на мелкие части. Во мне открылось второе дыхание, и я с воплем набросился на него, желая уничтожить, убить его, убить! Паук упал на холодный глиняный пол, и тут-то я и смог прикончить его, воткнув в брюхо перламутровый меч. — Получи, мерзкий гад, — выдохнул я, сдувая с лица пряди чёрных волос. — Получи… Я случайно вступил в гемолимфу, синеватую от ионов меди, и нога моя соскользнула, а я упал лицом прямо в глину. Я вытер глаза от грязи, но кое-что чётко понял. Зуд почти прошёл. Глина? Глина. Робкий, но отчаянный крик этой несчастной маленькой мышки, которая барахталась в порванной паутине, заставил меня подняться и завершить начатое дело. Я взял её на руки, освобождая из запутанных нитей. Её крошечное сердце билось очень сильно. Казалось, что сейчас оно выскочит наружу. Я приблизил руки к лицу и дыхнул на неё тёплым воздухом, чтобы малышка побыстрее согрелась. Я беру её с собой. И это не обсуждается. Я влюбился в эту кроху с первого взгляда, поэтому не могу её оставить здесь. Я отнесу её к Диавалю, накормлю и выпущу на волю, пусть будет так. Я уверен, что смогу ей помочь. *** Для меня день и ночь слились в одну большую аморфную субстанцию. Я не знал, который час и сколько времени я провёл во мраке, я лишь ощущал трепетание летучей мышки за пазухой. Она очень мило попискивала и ворочалась, согреваясь теплом моего тела. — Потерпи, кроха, мы обязательно найдём выход отсюда, мы справимся и в скором времени доберёмся до цели, — шептал я, поглаживая пальцами её пушистую спинку. Вскоре я почувствовал, как мои глаза начали болеть. Я приближался к новому источнику света. Сощурившись, я разглядел светящиеся крапинки вдалеке хода. Это были грибы, растущие на стенах замшелых глыб и на полу, поросшим зелёным мхом. Есть я их точно не буду, я уже научен опытом, что в Аасте грибы вовсе не так просты, как кажется. Глина на лице уже высохла и отвалилась крупными кусками. Я подошёл к небольшой возвышенности, тут грибов было не так уж и много, но зато, если спуститься вниз по скалистым камням, можно было бы попасть к множеству этих грибов, к целой небольшой экосистеме. И тут я увидел, что внизу расположилась громадная зелёная жаба, полтора метра вширь. Она вальяжно переваливалась с лапы на лапу и протяжно квакала. Она не выглядела опасной для меня. Казалось, что она совершенно не голодна, потому что брюхо у неё было чем-то плотно набито. Зато голоден был я. И было бы неплохо чуть-чуть подкрепиться. Я приготовил меч и потихоньку начал к ней подкрадываться, спускаясь по камням вниз. Грибы светили тускло, она не замечала меня, и это было как раз на руку. Оказавшись за её спиной, я ловким движением вспорол её тело. Та отпрыгнула и упала на бок, а после начала отползать от меня, отчаянно визжа и квакая с большей силой. Она не собиралась пускаться в атаку, вовсе нет, скорее намеревалась броситься в бегство. Но догнать её мне не составило труда. Я был так голоден, что силы меня покидали, однако в тот миг во мне проснулась мощь чёрного дракона. Я убил жабу, отрубив ей голову и остался чрезвычайно доволен собой. Я ведь не от забавы сделал это, а от того, что вскоре бы умер голодной и холодной смертью. Только вот как её съесть, если она сырая? Как жаль, что я не научился у Чернокнижника вот так же щёлкать пальцами, рождая языки пламени. Лягушка пахла отвратительно. Я даже не мог описать её запах. То ли рыба, то ли болото, то ли грязный пруд. Впрочем, стоит попробовать. Я представил, что рядом со мной сидит маг. Что бы он сказал мне, если бы учил управлять огнём? Наверняка то, что нужно сконцентрироваться и представить, как в пальцах рождается тепло. Я собрался и… Щёлк-щёлк. Вот чёрт, ничего. Щёлк! Я сидел на камнях около мёртвого тела жабы и тщетно пытался воплотить в реальность образ огня. Я уже почти отчаялся и даже был готов бросить эту затею, пойти дальше, жалея несчастную жабу, которая погибла зря. «Поверьте в себя и поверьте в магию!» — раздался отчётливый голос Чернокнижника. В моей голове или прямо из камней пещеры, но я услышал его. Помнится, маг уже говорил эти слова. Поэтому я не знал, говорит ли он сейчас со мной, или это волна воспоминаний. Я постарался отрубить ей голову за глазами, чтобы обрезать остатки головного мозга, и воткнул меч в спинномозговой канал, располагающийся слегка ниже спины, но выше нижней челюсти. Потом обрезал выступающий бугорок на спине. Вытащил внутренности. В жабе находилась икра или продукты пищеварения, но я тоже вытащил их. Потом с лап содрал кожу, оголяя седалищный нерв и мышцы. В момент из моих рук сверкнули искры. Получилось! Пара искорок попала на грибы, и они, на моё глубочайшее удивление, загорелись. Я насобирал их побольше и развёл огонь. Я изжарил небольшой кусочек мяса, а после с огромным аппетитом его съел. Досталось и мышке, но её кусочек я оставил сырым, потому что боялся, что жареное плохо подействует на её пищеварительную систему. Я знатно объелся. Жареная жаба оказалась вкуснее некуда. Мышка заснула у меня в воротнике, и я решил не отставать от неё в этом нехитром деле. *** Палата освещалась тусклым светом хмурого неба. Я проснулся от того, что мои ноги замёрзли. Я, видимо, неправильно укрылся одеялом. Сонными глазами я оглянулся и увидел Эмиля, который лежал на боку и плакал. — Ты чего? — спросонья спросил я, ещё не успев полностью прийти в сознание. — Ничего… — всхлипнул Эмиль и отвернулся в другую сторону. Я встал и подошёл к его кровати, чтобы узнать в чём дело, но тот не отвечал на мои вопросы. — Ладно, как знаешь, — расстроился я и пошёл в уборную. Сегодня я встал раньше, чем медсёстры начали нас будить, поэтому я спокойно почистил зубы и умылся. Комфорт люкс, так сказать. Проходя мимо палат девочек, я увидел, что Вера хвастается своей толстовкой. — Какой интересный принт, тебе очень идёт, — улыбнулся я. — Спасибо, это мне мама передала. Я люблю такую тематику. Сейчас модно носить «коровий» рисунок на одежде, — сказала она. — Это ты что, водой облилась? — спросила Аделя, указывая пальцем на толстовку. Там было мокрое пятно. — Нет, я ещё не была в душевых, — ответила Вера. — Ты знаешь, что иногда из-за таблеток может повышаться пролактин? — сказала Дана, девочка из второй палаты. — В смысле? — переспросила Вера. — В том смысле, что не зря тебе мама толстовку с коровьим принтом передала, — засмеялась Дана. — Вот чёрт! — выругалась Вера и засмеялась тоже. Я улыбнулся. Это и вправду было очень забавное совпадение. — А у тебя красивая улыбка, Константин, — заметила Аделя. — Благодарю. У меня сегодня хорошее настроение. — Удивительно. Обычно ты ходишь, как будто говна наелся, извини за выражение. То плачешь, то злишься. А тут прям приятно взглянуть, — продолжила Аделя. — Сочту за комплимент. *** День проходил спокойно, в привычном темпе больницы для выходного дня. Только за Эмиля сердце кровью обливалось. Он превратился в привидение, которое только наблюдает за людьми, вместо того, чтобы жить вместе с ними. Конечно, я подходил к нему и пытался заговорить, но, как и следует ожидать от призрака, я не слышал ничего в ответ. Тихий час уже прошёл, у окна стояли дети и встречали родителей, которые пришли на посещение. И тут ко мне подбежала Дана. Я слышал на группе, что она попала сюда из-за того, что спрыгнула с одиннадцатого этажа. В это было сложно поверить, но произошло это практически год назад, как я понял. Дана долго лежала в больнице с переломом таза и бедренной кости, а потом её положили в дурку. Она здесь уже очень давно, и все дети, которые лежали с ней в одной палате до меня, выписались. Дана видела всех «олдов», и никто не понимал её шуток, связанных с локальными приколами тех пациентов. У неё была длинная чёрная коса, глубокие пронзительные ореховые глаза и чувственные восточные губы. — Константин, ты не поверишь! — шёпотом сказала она мне на ухо. — Есть план! — Какой же? — в недоумении спросил я. — Сейчас всё сам увидишь, пойдём! Я пошёл за ней. Дана оглядывалась по сторонам и целенаправленно шла к душевым. — Нам повезло, щётки забыли закрыть! — сказала она. — Жди здесь, около двери, я позову остальных. Что же она задумала? Попахивает чем-то противозаконным, но мне это даже нравится! Дана прибежала обратно довольно быстро, с ней была группа пациентов, среди которых были Аделя, Аня с бессонницей, Алиса Никитина, Лиза Вишнякова, о которой я почти ничего не знаю, Вера и Яна. Компашка крутая, сказать нечего. — Так что же ты хочешь нам показать? — спросила Яна тихим голосом. — Щётки! — воскликнула Дана, чуть ли не подпрыгивая. — В смысле? — Как вы все здесь знаете, на дверях нет ручек… — Ну, не томи! — сказала Аделя. — Так вот. С помощью щёток мы получим возможность открывать двери самостоятельно! — заулыбалась Дана во весь рот. — И каким же образом? — спросила Вера. — Идём за мной! — Дана перебрала щётки в стаканчиках, выбирая подходящую, а затем повела нас к двери буфета. За ней стоял холодильник с фруктами и глазированными сырками, которые передавали нам родители. Но дело в том, что дверь открывалась только тогда, когда мы шли на завтрак или ужин. — Демонстрируй! — скомандовала Лиза Вишнякова. Дана кивнула. Той стороной щётки, которая без ворсинок, она провернула её в замочной скважине. Дверь открылась. — Та-дам! — тихо взвизгнула Дана. — Ничего себе! — удивился я. Девочки тоже были в восторге. Они открыли рты от радости, но брать гостинцы побаивались. — Берите, никто не узнает! — сказала Дана шёпотом. Мне брать было нечего, мама принесла только печенье и мармелад, они лежали в шкафчиках, а не в холодильнике. Шкафчики закрывались обычным ключом, не психушечным. Но я с удовольствием наблюдал, как явно голодная Аделя уминала молочный ломтик, вместе со всеми остальными. — Дана, а ты можешь дать мне один сырок, пожалуйста? — попросил я у неё. — Да, конечно, держи! — ответила она. — Спасибо, я очень тебе признателен. — Ребята, пора сваливать, а то нас засекут, — прошептала Вера. Все согласились и захлопнули дверь. Я зашёл в палату и, спрятав сырок за спину, приблизился к кровати Эмиля. — Как ты себя чувствуешь? — спросил я. — Не очень, — ответил он. — У меня для тебя кое-что есть. — Что же? — Эмиль повернулся ко мне лицом. — Девочки нашли способ открывать двери щёткой, я принёс тебе из буфета сырок. — Правда? — он тоскливо и вопрошающе посмотрел на меня. — Правда, бери, — я вытащил лакомство из-за спины и отдал ему. — Это так трогательно, Костян… Эмиль распаковал сырок и откусил от него шоколадную глазурь. Мне было приятно, что он ест хотя бы что-то, поэтому я наблюдал за ним и очень сильно радовался, улыбаясь всё шире и шире. *** Вечером Алисе стало плохо. Коллективным разумом медсестёр было принято решение срочно вызвать дежурного врача. Дана постоянно заглядывала в палату к анорексичкам и поддерживала Алису. Когда я услышал, что кто-то зашёл в процедурку. Я сидел на кровати Эмиля. Вероятнее всего, врач просто быстро прошмыгнул мимо двери в палату, и поэтому я не успел понять, кто это. Екатерина Фёдоровна принесла коробку с телефонами, и все быстро их разобрали. Я набрал мамин номер и вышел в коридор, чтобы немного походить, пока разговариваю. Послышались гудки, а после мама взяла трубку. — Привет, Константин, — сказала мама на том конце провода. — Привет! Ты не поверишь в то, что я тебе сейчас расскажу! — улыбнулся я. Если бы я был оборотнем, как Клементина, и у меня бы был хвост, он бы сейчас вилял от радости. — И что же ты хочешь мне рассказать? — спросила она. — Девочки открыли щёткой дверь в буфете, представляешь? — Надеюсь, ты в этом не участвовал, — холодно протянула она. Я немного расстроился, услышав это, но продолжил, разворачиваясь к другому концу коридора, где была процедурка. — Ну, я участвовал. Это было весело и очень опасно. — Если ты будешь нарушать правила, то тебя отсюда не выпишут. — Но ведь нас никто не заметил. — Я больше не хочу слушать эти глупости, — чётко и безучастливо процедила она. Я ускорил шаг, напрягаясь всё больше и больше. Это уже переставало мне нравится. — Ты не в настроении? — в недоумении спросил я. — Нет, Константин, просто ты ведёшь себя, как маленький ребёнок. Я подошёл к процедурке вплотную и… — Я перезвоню, мам, — сказал я, бросая трубку и опуская телефон к подбородку. Там была она. Ксения. На секунду я оцепенел, я не мог сказать ни слова, от шока у меня непроизвольно открылся рот. — Какая у неё температура? — спросила Ксения Александровна у медсестры, не замечая меня. — Тридцать восемь и три, — обеспокоенно сказала студентка. Ксения потрогала лоб Алисы. — Алиса, я тебе сейчас дам таблетку противовоспалительную и жаропонижающее, нужно помочь твоему организму сбалансировать теплопродукцию и теплоотдачу, хорошо? Тебя не тошнит? — Тошнит. Но это из-за того, что я поела, — промурлыкала Никитина себе под нос. Ксения Александровна оглянулась в мою сторону. Моё сердце забилось сильнее, ладони стали влажными. Телефон зазвонил в моей руке, но я машинально сбросил трубку. Я не мог разговаривать сейчас, мой язык бы начал заплетаться. — Привет, — сказала Ксения, обращаясь ко мне. Я зашёл в процедурку, но промолчал. В моих глазах читалась мольба. Я как будто просил лишь об одном: «Поговорите со мной, пожалуйста». И тут Алису вырвало прямо на халат Ксении Александровны, и та, отвернувшись от меня, повела её в туалет. Когда Ксения разобралась со всеми делами и сняла испачканный халат, передав его санитаркам, я побежал за ней хвостиком, пытаясь услышать её голос вновь, развязать диалог. — Ты как себя чувствуешь? — спросила она, останавливаясь. — Намного лучше! Я очень ждал Вас. Помните, Вы сказали, что придёте ко мне сюда, когда я стоял у кабинета ЭКГ? — Прости, я совсем забыла об этом! Замоталась с работой. Что тебе назначил твой врач? — спросила Ксения с извинением в интонации. — Амитриптилин, трифтазин, акинетон и, возможно, что-то ещё, но я не помню. — Серьёзные препараты. А трифтазин тебе зачем? — нахмурилась она. — Елена Михайловна сказала, что он поможет убрать конгруэнтный аффекту бред или как-то так. — Хм-м… Выздоравливай скорее! Домой уже хочется? — Я даже не знаю. Меня зовёт к себе жить мама, а в квартиру бабушки меня больше не отпустят одного. — Всё равно желаю тебе выписаться отсюда здоровым и счастливым. Это хорошая больница, ты в надёжных руках. Всё, я побежала в трёшку, у меня следующий вызов на паническую атаку. Удачи, Константин! — и она скрылась в дверях холла. Какая же она неуловимая… Неуловимая, но такая прекрасная! *** Я проснулся от того, что мышка запищала у меня в воротнике. Она, наверное, проголодалась. Нужно скорее выбираться отсюда. Я отряхнул штаны от грязи, в которую нечаянно сел уставший и изнурённый и пошёл по тропинке, освещённой волшебными грибами. Вскоре я дошёл до огромного камня, блестящего, словно зеркало. Я вгляделся в него поближе, рассматривая болезненные синяки под глазами и бледные сухие губы. И чем дольше я смотрел в него, тем страшнее мне становилось. Что-то странное было в этом камне, что-то пугающее. Я видел, как в отражении на моём лице появляется безумная улыбка, а глаза покрывает пеленой чёрная смола. Позже на моей груди начала разползаться мрачная бездонная дыра, а когда она вспорола моё тело, из её глубины показались мерзкие твари, копошащиеся в моём брюхе, сгорбленные и худые до костей. Я закрыл глаза, обращаясь в бегство. Я не хотел видеть этот кошмар. Всё это чушь! Чушь собачья! Такого быть не может, мне всего лишь показалось! И я с разбегу врезался головой в другой такой же камень, оказавшись в зеркальном лабиринте из этих чёртовых демонических глыб! Сущности, поселившиеся в моём теле, зашипели и оскалили гнилые зубы, выползая наружу, обхватывая мою шею когтистыми и непропорционально длинными пальцами. Но вдруг я услышал звук сквозь шипение и кряхтение тварей. Он напоминал мелодию, исполненную струнно-смычковым инструментом. И я, зажмурившись, начал пробираться наощупь прямо к этому звуку, ведомый его зовом. Я был всё ближе и ближе, мелодия манила меня за собой, а я точно знал, что иду в правильном направлении. Звук становился всё громче и звучнее, и я начал понимать, что слышу именно скрипку. Ломаные тревожные аккорды гремели под смычком, а позже загадочный музыкант перешёл на акценты пиццикато. И вот я уже бегу по туманному лесу, покинув пещеру кошмаров. Воздух в моей груди закончился, и я остановился отдышаться. Но тут взору моему открылся загадочный готический замок, а у главного входа стоял парень, на плече которого горько плакала чёрная лаковая скрипка. Это был он, мой брат. Молодой человек взмахнул смычком, и последняя нота флажолетом повисла в дымке молочного тумана. Диаваль сложил инструмент и, заметив меня, начал медленно и осторожно идти в мою сторону. — Я ждал тебя столько лет… — прошептал Диаваль, и слёзы блестнули на его меланхоличных веках. — Брат! — я кинулся в его объятия, расплакавшись от счастья и тоски одновременно. — Так вот какой ты, — вымолвил он, прижимая меня к себе. — Я представлял тебя именно так. Ты знаешь, я постоянно думал о тебе и о том, как мы однажды встретимся. Всё в точности повторилось в моей голове, каждая деталь… Я взглянул на него ещё раз. Чёрно-красные волосы до плеч, поникший взгляд одиночки, потерявшегося в этом призрачном лесу, где есть место только заблудшим душам из эфемерных миров. Он был необычайно красив! Бледная кожа его скуластого лица выдавала корни настоящего принца тьмы, высокий лоб — истинного интеллигента, а восковые изящные пальцы — талантливого музыканта. — Пойдём со мной, Константин. Ты, наверное, не будешь против испить со мной тёплого чаю в честь этой роковой встречи. — Да, с радостью! Сквозь беспросветный туман я увидел алые цветы у входа. Нежные розы, которые отроду не видели света. — Диаваль, это твои розы? Но как ты их вырастил в этом жестоком месте, где нет солнца и чистой воды? Он хитро улыбнулся и пожал плечами. — Но как же фотосинтез? — возразил я. — Магия! Магия, струящаяся в нашей крови. *** Замок Диаваля напоминал мне замок Чернокнижника, но размеры его были гораздо компактнее. Здесь не было дорогой мебели, гобеленов и украшений, всё было очень скромно и сдержанно. Мой брат явно не любит лишний пафос, поэтому замок больше похож на католический собор, чем на историческую ценность. Я достал из воротника мышку, и она взмыла вверх, улетая вглубь коридоров. — А ты, оказывается, со спутницей пришёл? — улыбнулся Диаваль. — Да, я спас её от огромного паука в той злосчастной пещере. — Ты обязан рассказать мне о своей дороге, Константин. За чашечкой чая. А теперь давай я покажу тебе свой дом, проведу небольшую экскурсию. Сейчас перед собой ты видишь обеденный зал. У меня не бывает гостей, поэтому стульев здесь иало, и они предназначены лишь для моих уважаемых слуг и меня. Этажей в замке немного, и большая часть пустует. Я работаю на втором этаже, там у меня библиотека, кабинет и зал для репетиций. Ты можешь осмотреться здесь, а я поищу Рафаила, моего дворецкого. Всё, что тебе понравится или каким-то образом заинтересует, можно трогать и рассматривать, ноты разрешено читать, а на музыкальных инструментах играть. Чувствуй себя, как дома, — сказал Диаваль. — Благодарю! — ответил ему я. Я поднялся на второй этаж и сразу же увидел небольшую комнату с письменным столом и огромным портретом самого Диаваля на стене. В вазе на письменном столе красовалась бордовая роза, которая была изумительно нежна. Я дотронулся рукой до стола и оглядел его полностью. На нём лежали ноты, написанные чернильным пером. Я напел себе под нос мелодию, что была зашифрована на нотном стане: «Ля-ми-бемоль, ре-ля». Это была пляска смерти Камиля Сен-Санса. Удивительно, откуда она могла здесь оказаться? Это невозможно! В нотах особым почерком Диаваля были написаны половинки с точкой, четверти, восьмушки — и всё это калиграфически чисто. В ушах сразу зазвучало начало пляски. Это одно из моих любимых произведений классичечкой музыки, оно воистину мистически чудесно! На окнах висел белый кружевной тюль с вышитыми на нём чёрными воронами. Этот тюль ласково гладил ветер, проникший в комнату из приоткрытой форточки. На стуле лежал скрипичный чехол, а в нём красовалась ещё одна прекрасная скрипка. Совсем новая! Она была качественно изготовлена, а на деках змеями извивались узоры. Я взял скрипку и положил мостиком на левое плечо. Взяв в правую руку наканифоленный смычок, я положил мизинец на винт, а средний палец на кружок колодки. Я провёл по верхней струне, и в комнате зазвучала чистейшая нота «Ми», эхо которой отразилось от каменных стен. Я вышел из кабинета и зашёл в зал, что находился в соседнем крыле. Посреди зала стоял пюпитр, а в углу лежали инструменты. Их было так много, что можно было легко собрать струнный оркестр — лишь только были бы здесь музыканты, помимо Диаваля. Я оглядел виолончели, выстроившиеся боком. Завитки их головок блистали фиолетовыми бликами. Я взял целую по размеру виолончель и присел на антикварный стул. Настроив инструмент на слух, я начал играть сюиту Баха. «Соль-ре си-ля си-ре си-ре» — заиграла она приятным баритоном, похожим на голос настоящего человека. Я вибрировал каждую длинную ноту, закрывая глаза от удовольствия. Пальцы быстро вспомнили это произведение, заученное мною вдоль и поперёк. Я останавливался на некоторых нотах, задерживая их немного против поставленного ритма, чтобы сделать акцент на их звучании. В зал зашёл Диаваль. Он подошёл ко мне поближе, а потом тоже закрыл глаза, и его руки начали плавно подтанцовывать в такт сюиты. — Что это за чудное произведение? — спросил он, когда я сыграл последний аккорд «Си-соль». — Это Бах. Одна из любимых моих композиций, — ответил я. — Бах… Это из фолка? — заинтересовался брат. — Да, из мира людей. Я видел пляску смерти Сен-Санса на письменном столе. Откуда она у тебя? — Я коллекционирую музыку фолка. Там жило так много талантливых людей! Я нахожу в старинных сборниках произведения тех лет и реставрирую записи, переписывая их на новую бумагу вручную. Ты сможешь записать мне ноты этой чудной сюиты? — попросил Диаваль. — Конечно! Я рад, что тебе понравилось! *** Диаваль предложил мне стул, а после сел за обеденный стол. Рафаил, дворецкий Диаваля, суетился и заваривал чай. Он не был чудовищем, каким я представлял себе всех обитателей Кальта. Это самый обыкновенный человек с белыми, словно первый снег, короткими волосами. Его верхняя губа немного напоминала кошачью, но смотрелось это ничуть не уродливо, а очень даже интересно и привлекательно. Он говорил с едва заметным приятным акцентом. На нём блестели чёрные туфли с небольшим каблуком, и когда он ходил по каменному полу, каблуки громко стучали. У Рафаила было жабо на груди, как и у Диаваля. Думаю, он просто хочет быть ближе к своему Господину, тянуться за ним и его строгим викторианским стилем. — Принести ли Вам мёд, Ваше Высочество? — спросил Рафаил. — Да, прошу Вас, — ответил Диаваль. — Подождите минуту, — Рафаил скрылся в дверях кухни. — Ну что же, Константин! Расскажи мне, как прошла твоя дорога? Добраться до Кальта живым — настоящий подвиг. Я привык к ужасам этого мира, да и к тому же я принц тьмы, здесь всё в моём подчинении. Тут бродят гигантские кровожадные звери и пещерные троглодиты. Они глупы и неуклюжи, но напугать могут до смерти. — Чернокнижник вызвал пламенный цикл, и я очутился здесь, — сказал я, отпивая чай из фарворовой кружки. — Мне стало так холодно и страшно, что я забрался в первую попавшуюся пещеру. Там я бродил в поисках тепла и нашёл подземное озеро, его источающее. Позже, когда я кинул туда камень, он растворился в том озере, и тогда я понял, что это вовсе не вода, а самая настоящая кислота. Потом я наткнулся на гигантскую паутину, в которой увязла летучая мышь. Я спас её, но угодил в ловушку сам. Мне пришлось сразиться с лохматым пауком, благо меч у меня был с собой, — я указал на ножны, висящие на поясе. — Потом я попал в чудесное место, где росли светящиеся грибы и там же убил жабу, полакомившись её мясом. Но долго радоваться не пришлось, потому что я забрёл в такую глубь, что попал в зеркальный лабиринт камней, из которых на меня выползли мерзкие гады, от которых я убежал и попал сюда. — Ты проделал такой огромный путь! Что ж, великое отчаяние порождает великую силу. Я рад, что ты теперь здесь, со мной. Мы можем жить вместе, в этом замке. Скрасим наше общее одиночество, будем музицировать, читать, сочинять мелодии, сонаты, пьесы, пить чай! Я готов отдавать тебе всё своё время! — сказал Диаваль, взяв меня за руку. — Прости меня, брат, но я всего лишь на минутку здесь. Скоро начнётся Великий бой за независимость Аасты, я должен убить нашего отца и освободить мир от демонов. — Ах да… Прости, совсем забыл о пророчестве. Но мне кажется, что мы должны держаться вместе. Если использовать понятную метафору, то мы, словно два минорных лада. Дорийский и фригийский. Если ты помнишь, то в дорийском минорном ладу повышается шестая ступень, что придаёт музыке светлую грусть, а во фригийском понижается вторая ступень, окрашивая лад в мрачную и бездонную композицию. Мы оба любим музыку, мы братья! Я не позволю себе потерять тебя снова! Я восхищён тем, как ты исполняешь классику Фолка! Каждая пауза в твоей игре вызывает лишь жажду продолжения звука! Я не посмею… Не посмею расстаться с тобой на этот раз, — прошептал он. — Тогда отправься ты со мной! Я познакомлю тебя с Клементиной, Кларином и Муном, моими друзьями! — С Клементиной я знаком, — лицо Диаваля сразу засияло, как только он услышал имя волчицы. — И мне нужно обсудить с ней одну вещь. Её целительская магия поможет мне доработать произведение, которое обязано покорить сердца слушателей. Оно состоит из вариаций в До-диез-миноре, и я пишу его именно для тебя. Я проделал кропотливую, сложную работу, чтобы отточить детально каждую ноту. Осталось лишь придать им магическую окраску. — Тогда давай завтра же отправимся в путь! — воскликнул я, приподнимаясь из-за стола с воодушевлением. — Мёд готов, Ваше Высочество, — прозвучал за моей спиной голос Рафаила. — Благодарю Вас, — Диаваль взял пиалку с мёдом из его рук. *** Кто-то громко закричал. Я вздрогнул и ударился головой о железную перекладину кровати. — Чёрт! — сказал я, потирая ушибленное место. Кричала медсестра. Она взяла за воротник Витю и принялась отчитывать его язвительно и громогласно. — Что случилось? — шепнул я Эмилю. — Он намазал её стул зубной пастой. Это должна была быть изысканная месть за то, что она не пустила его в туалет этой ночью, но не срослось. Хотя нет. Срослось. Но теперь он получает за это нагоняй, — прохрипел Эмиль изнурённым голосом. — Ты не спал что ли? Почему такой уставший вид? — Я проснулся в час ночи от кошмара и не смог уснуть. В два часа Витя пытался выйти в туалет, но она сказала, что надо было делать это до отбоя. В шесть утра он всё-таки добился своего и стырил чью-то пасту из душевых, дождался, когда она пойдёт в процедурку и исполнил своё предназначение в полной мере. — А что тебе снилось, Эмиль? — спросил его я. — Ты знаешь основателя понимающей психотерапии? — ответил мне вопросом на вопрос он. — Нет, а что? — Я видел его в автокатострофе. Повсюду были кровавые мозги, смешанные с грязью, и другие внутренние органы. Я не знаю, почему мне приснился именно он, но это было страшно. Знаешь, когда я сейчас это тебе рассказываю, меня это не пугает. Даже в какой-то мере смешно. Но тогда это было жутко. — Как ты себя чувствуешь, Эмиль? Сейчас всё в порядке? — спросил я. Эмиль надолго замолчал. Казалось, что либо он не знал, как ответить, либо имел достаточно скудное представление о своих чувствах и не мог их осознать. — Я как будто живу в теле, которое отчаянно борется за выживание. Ведёт кровопролитную войну с разумом, мечтающим лишь о скорейшей смерти, — наконец заключил он. Мне было больно слышать это. Я знал, что вряд ли ответ на мой вопрос будет жизнеутверждающим, но я не ожидал, насколько глубоко депрессивная фаза поработила его ментальную сферу, насколько интенсивно она поедает надежду на будущее и насколько безжалостно болезнь пытает его, отрывая по лепестку волю, веру и силу. — Что я могу сделать для тебя, Эмиль? Как мне облегчить твоё состояние? — сказал я, ненароком взглянув на его исхудавшую руку. — Ты ничего не можешь сделать. Я думал, что истина в том, чтобы жить, но на самом деле правда заключается в вечном и беспробудном сне. Сейчас я вижу реальность в её первозданном виде. Это страдание. Это боль. Это торжество зла над добром, и ничего никогда не сможет стать лучше. Его лицо осунулось, щёки впали, а под глазами уже много дней зияли тёмные круги. — Ты же помнишь, о чём мы говорили? Эти мысли диктует тебе болезнь. Ничего из того, что ты сказал, не является истиной. Это искажённое депрессией видение мира. Ты помнишь, каким был я? Как мне было плохо и как я огрызался на всех, измождённый тяжестью депрессии. Ты помнишь, как я не желал прикосновений, как говорил гадости тем, кто искренне хотел помочь? Я вышел из этого, я практически победил. И сейчас я мечтаю лишь об одном — помочь тебе. Я знаю, что значит обесценивать боль, несмотря на её значимость и величину, сравнимую с многопиковой скорбью, преобретшей форму вселенского масштаба. На глазах у Эмиля выступили слёзы. — Я потерялся. Запутался. Я больше. Так. Не могу…