Господин Уныние

В соседней палате с яростным треском захлопнулось окно, и я проскользил лбом по подушке, пытаясь отлипить себя от неё. Ветер свистел через все щели, а метель сгущалась за окном в аномально белый снежный туман. Кому, чёрт возьми, пришло в голову открыть окно в такую непогоду? — Саша! — ахнула медсестра из палаты для расстройств пищевого поведения. — Кто видел Сашу, где она?! У неё постельный режим! Ей нужно лежать здесь, не вставая! Я приподнялся, прислушиваясь к воплям Нины Геннадьевны. Что же там такое произошло-то? — Кто открыл здесь окно? Кто посмел, как умудрился?! — Нина Геннадьевна рвала и метала. Я вскочил с кровати, чтобы поглядеть на сыр-бор и просунул полголовы в дверной проём. — Не вставай, я сказала, Никитина! Лежать! — приказала она ей, будто жалкой псине с улицы. — Ты хочешь быть привязанной, я не понимаю?! Я увидел, как медсестра оглядела двор через решётку и ахнула с ещё большим напором. — Она сбежала! Она сбежала?! — закричала она и засеменила к посту, чтобы сообщить о побеге через стационарный телефон. Саша была настолько худой, что ей бы не составило особого труда протиснуться через эти жалкие вертикальные прутики. В первом отделении решётки гораздо надёжнее… И тут меня осенило. Дана. Я побежал в другую палату, чтобы найти её, найти эту хулиганку! Она стояла около своей кровати. — Это ты сделала? Это ты открыла окно? — я схватил её за рукав, подбежав со спины. — Что? — она обернулась. — Нет! Это не я! Это Саша. — Но Саша не знала про щётки! — отрезал я. — Знала. И сама меня попросила… — Дана запнулась. — Стоп. Во-первых, Саша не разговаривает, а во-вторых, получается, это всё-таки ты! Дана! — я прикрикнул. — Да ну блин… — она хлопнула себя по лбу ладонью. — Ладно. Да, это была я. Но ты прикинь! Саша заговорила! В этом что-то было необычное, я подумала, что лучше дать ей щётку… — Чёрт. А куда она собралась-то убегать? Там же охрана у выхода, — я почесал затылок. — Я не знаю. Но её всё равно найдут. Там же снег с ночи нападал, а она в тапках. По следам разыщут. — По-моему, с тобой бесполезно разговаривать. Ты то Лизе чуть в рот что-то во время эпиприступа не запихала, то Саше сбежать помогла без особых мыслительных операций. Думать надо, Дана. Она нахмурилась и отшатнулась. Похоже, я сказал ей что-то обидное. — Ладно, извини. Я со своими нотациями тут не к месту. И я ушёл в палату, не смотря в глаза Дане. Было стыдно, что я сказал ей такое. Поскольку я в людях больше всего ценю интеллект, мне бы было больно услышать похожие слова в свой адрес. Я посмотрел в окно, на улицу, а там уже, скользя и выкручивая реверансы, персонал бежал за Сашей под предводительством самой главной медсестринской стервы. Они явно бежали к охране в надежде, что Сашу задержали на КПП. Я пожал плечами и продолжил вальяжно гулять по коридору. Делать было абсолютно нечего. Впрочем, как и всегда. Обычно в такие моменты я шёл спать или разговаривал с Эмилем, но он уехал, а если бы я сейчас пошёл спать сразу после подъёма, это вызвало бы много вопросов к побочкам от терапии, да и в целом ко мне. Я провёл пальцами по библиотечной полке, ища книгу, которую можно было бы почитать до прихода Павла Евгеньевича. Он обещал, что у нас будет консультация перед выходными. Кошмарными, скучными, нудными, никому не сдавшимися выходными. На полках было так много литературного мусора, что хотелось к чертям разорвать все эти страницы, все эти пособия по рисованию, все эти детские рассказы! Сюда не пропускают нормальные интересные книги, а если и удаётся найти что-то по типу головы профессора Доуэля, то это скорее исключение. Конечно, на вкус и цвет, да и что я вообще прицепился к этой голове… Но не сумерками же мне давиться? Екатерина Фёдоровна тоже что-то читала, сидя на стуле у входа в палату. Я вгляделся в название книги и понял, что это учебник. Бронзовыми полустёршимися буквами на синем матовом переплёте светилось незамысловатое название «Психиатрия». — Извините, Екатерина Фёдоровна, а что Вы читаете? — спросил я, намекая на то, что мне бы было интересно хоть подержать в руках заветный учебник, хоть пошуршать страницами чего-то действительно стоящего. — Это учебник по психиатрии, который мне дала почитать моя мама. Она медсестра по образованию. Знает, что пока я учусь в ВУЗе, немного подрабатываю тут, поэтому решила, что мне будет достаточно полезно узнать об аспектах такого вида помощи, — сказала Екатерина Фёдоровна, отрываясь от книги. — Ты хочешь тоже почитать? — Да, пожалуйста! — с жадностью к знаниям выпалил я. — Держи, — девушка передала мне учебник. Я понёс его с собой на кровать, выкрикивая «Спасибо!». Страницы пахли чем-то таким приятным, трудно объяснимым… Наверное, так пахнет настоящая литература! И я не мог оторваться от этого запаха. Вдыхая, затягиваясь всей грудью, я зарывался носом в разворот. Даже читать не нужно, уже столько удовольствия! Ещё даже не открыв толком оглавление, я уже знал, что буду искать первым. БАР. Я должен понять Эмиля хоть в сухих теоретических определениях. «Аффективные расстройства» были представлены тринадцатой главой. У составителей учебника было чувство юмора. Либо это моё восприятие такое избирательное, что я придираюсь к цифрам. С таким же успехом можно было что угодно окрестить чёртовой дюжиной, тот же шизофренический спектр. Так бы даже было смешнее. «В клинической практике наблюдаются маниакальные эпизоды различной выраженности — лёгкой, средней и тяжёлой. При этом тяжесть состояния может постепенно нарастать, но нередко маниакальный эпизод ограничивается проявлением лёгкой степени, так называемым гипоманиакальным состоянием. При этом отмечается подъём настроения, видимый внешне и переживаемый субъективно, чувство полного благополучия, ощущение повышения умственной и физической работоспособности, ускорение темпа речи». Про темп речи — истина. Эмиль, когда мы лежали в боксе, периодически говорил настолько быстро, что проглатывал слова, а я порой не мог разобрать фраз, произнесённых им. Но это не бросалось в глаза так сильно, чтобы я заподозрил у него что-то неладное, прежде чем узнал о диагнозе из его же уст. Я быстро пробежался глазами по маниакальным эпизодам средней тяжести, впитал информацию и дошёл до тяжёлых: «При маниакальных эпизодах с тяжёлыми проявлениями (в МКБ-10 мания с психотическими симптомами) ускорение мышления и психомоторное возбуждение достигают крайних степеней. Пациенты говорят беспрерывно, голос их хриплый, они не заканчивают фраз и выкрикивают по несколько слов, переходя к совершенно другой мысли. Такое состояние носит название «скачка идей». Часто поют, танцуют, возникают бредовые идеи величия». Дальше авторы учебника предлагают помещать таких людей в палаты особого наблюдения, применять механические меры стеснения и готовить ампулы аминазина и галоперидола. Что ж. Ладно, а что же там про депрессию? «Основные проявления депрессивного синдрома также описаны ранее — снижение настроения, замедление мышления, двигательная заторможенность, идеи самообвинения (с высоким риском суицида)». Я не обратил внимание на последние слова, пропустил их мимо сознания, не желая думать больше о смерти. Мне хватило моих поползновений в сторону попыток «выключить свет». И снова дойдя до крайности, даже в этом учебнике, я навострил внимание. Речь шла о тяжёлых психотических депрессиях. «Депрессивный эпизод с тяжёлыми психотическими симптомами характеризуется значительной речевой и двигательной заторможенностью, вплоть до полной неподвижности и отсутствия речевой активности (депрессивный ступор). Переживание тоски крайне тяжёлое, временами невыносимое. Отчётливо выражен утренний характер расстройств, пациенты чётко указывают на локализацию тревоги и боли в теле, высказываются идеи самообвинения — больные просят их не лечить, поскольку они этого не заслуживают». Меня аж перекосило. Слегка напоминает кого-то. Кого-то, кто недавно в беседе с психиатрами всерьёз переживал о том, что не достоин их помощи, что они добры к нему несправедливо, а место в этой больнице должно быть занято ребёнком с более тяжёлым состоянием. Напоминает парня, стоявшего на краю подоконника девятнадцать дней назад, который страдал от физической боли в груди и думал, что это случайное стечение обстоятельств, которое прекратить можно только шагом за рамки очертаний окна. И на вопрос Елены Михайловны о суточных колебаниях без малейших раздумий чётко отвечал, что утром просыпается уничтоженным, если вообще умудряется заснуть. «В ряде случаев (при особенно тяжёлых депрессиях) присоединяются явления деперсонализации и дереализации. Пациенты говорят, что стали деревянными, бесчувственными, пустыми. Часто при этом упоминают, что мир стал тусклым, окружающее потеряло краски, а мир виден будто через стекло». Так-так-так, Константин. Помнишь двигательный праксис? Когда мир фрагментировался, разрушился, а время остановилось и будто повернулось вспять? «При тяжёлых депрессиях с идеями самообвинения и суицидальными тенденциями прибегают к наиболее мощным антидепрессантам — имипрамину и особенно амитриптилину, иногда в комбинации с нейролептиками. Амитриптилин наиболее эффективен при тяжёлых тревожных депрессиях, когда не помогает ни один другой препарат. В случае этих препаратов нередки побочные эффекты: проявление атропинового синдрома и тахиаритмии. При передозировке или продолжительном лечении, невзирая на терапевтический эффект, могут возникнуть зрительные галлюцинации». У-уу, Константин. Доигрался. Я с треском захлопнул учебник. Я не знал, что такое «атропиновый синдром», но догадывался, что это что-то не очень хорошее. Зато слово «галлюцинации» на слуху абсолютно у всех. Мне достаточно вселенской фрагментированности и моего «чёрного купола», накрывавшего меня такое продолжительное время. Я буду здоров. Я выпишусь отсюда, найду Эмиля, и жизнь заиграет новыми красками. Всё будет лучше, чем я могу себе представить! Меня не сломает какая-то тяжёлая депрессия. Я тяжелее. Я сильнее. *** Мы вышли на завтрак из палат. Я попросил Екатерину Фёдоровну оставить мне учебник до выписки, чтобы я ещё мог почитать его, когда будет тихий час. Дежурные разложили тарелки с кашей, и я сел за последний стол, где никого не было. Раньше здесь сидел Эмиль, склонившись над булкой или сморщившись от запаха супа. Я улыбнулся, вспоминая его забавное недовольное лицо и то, как они с Витей кидались друг в друга хлебом… В нём я правда вижу родного человека. Вижу члена нашей больничной семьи. Я помню его веснушки, окрапившие щёки и нос, его слегка вьющиеся волосы, отпечатавшиеся в моей памяти самым ярким розовым цветом и улыбка… О, она имела много оттенков: искренняя и счастливая, слегка печальная и иногда вымученная, когда он пытался скрыть тяжёлые переживания, скромная и смущённая. Вспомнив его, я сразу почувствовал запах кедрового геля. Ко мне подсела Божена. Она держала в руках какую-то книгу, пряча её под стол. — Ты что-то читаешь? — спросил я. Сегодня у меня, видимо, день необычных литературных изысков. Мне стало интересно, что же такого в этой книге, что она не хочет её показывать. — Евангелие, — отрезала Божена, не вдаваясь в подробности. Она была худенькой и маленькой девочкой, с тонкой шеей и острым носом, похожим на пуговку. Когда я видел её в отделении, она всегда была в одной и той же пижаме с единорогами, ни с кем не разговаривала и вообще мало фигурировала в больничной жизни. Только один раз, когда у нас была группа, Божена сказала странную фразу о яблоне, вроде, которая на какой-то день сотворения мира приносила по роду своему плод или что-то в этом духе. — А что в этом такого постыдного? Каждый имеет право читать такие книги, какие он хочет. Зачем ты её прячешь? — спросил я. — Врачи запрещают мне читать эту книгу. А я хочу воссоединиться с Господом, хочу на небо, — голос Божены прозвучал слегка жутковато, и она начала нервно мять ткань пижамы на коленях. — Ты хочешь умереть, правильно ли я понимаю? — решил уточнить я, намазывая масло на хлеб острым концом ложки. Божена замолчала, взгляд её устремился в пустоту, внимание рассеялось, и она будто забыла, где находится прямо сейчас. — Зачем мне ещё раз умирать? — вновь начала она, опомнившись и ненадолго выйдя из беспамятства. — Я и так мертва. Просто моё тело нетленно. — Хорошо… Ты умерла душой, а не телом, так? — я откусил кусок бутерброда. — Так, — Божена потупила взгляд. — Но я не расстраиваюсь, что умерла. Теперь я могу общаться с Господом. Я слышу его голос, я вижу его лицо на страницах, я чувствую его прикосновения… Иногда он касается моего плеча, когда я плачу ночью. Вот так, — Божена приподнялась и положила на моё плечо свою маленькую исхудавшую ручонку. Я испугался, когда она коснулась меня, но старался не показывать это во взгляде. Я слегка сжался и осторожно убрал её руку с себя. — А можно посмотреть на твою книгу? — спросил я, думая, что, наверное, там есть какие-то красочные иллюстрации, сводящие её с ума. — Только из моих рук, — сказала Божена и достала из-под стола Евангелие. — Пролистай, пожалуйста, все страницы, — попросил я. Божена кивнула, большим пальцем захватила все листы, и начала отпускать их по одному. Страницы застрекотали, зашелестели и веером пронеслись перед моими глазами. Я увидел лишь текст. Ни одной картинки. — Но как ты его видишь, Божена? Тут же нет иллюстраций, — озадачился я. — Я вижу лицо Господа в символах и буквах. Он улыбается мне там, где не улыбнулся бы никому. И говорит мне, что когда я навсегда усну, он возьмёт меня на руки и донесёт до ворот рая… Иногда Бог шепчет мне на ухо, чтобы я специально заснула навсегда. Сама. — То есть ты всё-таки хочешь покончить с собой? Я не понимаю… — И не поймёшь! — закричала Божена. Она взяла книгу, обняла её двумя руками, и всё её тело начало зигзагообразно извиваться. Божена начала рычать, падать на пол и гавкать, запрокидывая голову. Я отошёл от стола, скорее даже отполз. Её реакция была настолько неадекватной и неожиданной, что мне только и пришло в голову, что убраться отсюда подальше. К ней сразу же подбежали воспитатели и оставшиеся медсёстры, которые не отправились на поиски Саши. Сквозь рычание Божены было слышно что-то отдалённо напоминающее людскую речь: «Он взял дракона, змия древнего, который есть диавол и сатана и сковал его на тысячу лет…». — Божена, хватит! Отдай сюда книгу! — сказала одна из воспитателей и начала вырывать Евангелие из рук девочки. И Божена завизжала, как будто её собираются ударить или порезать. Она кричала громко, с промежутком в полсекунды из неё вырывались какие-то резкие непонятные вопли, граничащие с ультразвуком. — Отдай книгу сейчас же! Кто-нибудь, принесите воды, позовите врача! — сказала воспитатель, держа вырывающуюся девочку за руки. — И увидел я престолы и сидящих на них, которым дано было судить, и души обезглавленных за свидетельство Иисуса и за слово Божие… — Хватит! — воспитательница явно нервничала и даже была напугана тем, что происходит. Но Божена не успокаивалась, она продолжала тараторить и визжать: «Которые не поклонились зверю, ни образу его, и не приняли начертания на чело своё и на руку…». Медсестра, подбежавшая со стаканом воды, начала усаживать её и насильно поить, пытаясь прекратить безудержные крики. Божена выплюнула воду им в лицо и начала активнее вырываться из рук, вставать и куда-то ползти. Я был всё ещё в шоке, в полном недоумении. Что я такого сказал и сделал, что она теперь беснуется и цитирует странные фразы? Но тем не менее, я быстро сообразил, что нужно самому звать врачей, ведь я знаю, где ординаторская. Я снёс пару стульев и побежал через коридор, потеряв по пути тапок. Поднимать его не было времени, потому что Божена орала и что-то крушила так громко, что я слышал это с другого конца коридора. Дверь, которая вела к боксам и ординаторской, была заперта, поэтому я начал стучать, что есть силы, чтобы врачи меня услышали. — Помогите! Откройте! — я долбил в дверь руками и ногой, которая ещё была обута. Я услышал, как дверь ординаторской открылась, а через замутнённое окошко увидел бегущую ко мне навстречу фигуру в белом халате. Она подбежала вплотную и провернула ключ в скважине. Это был ординатор Эмиля. Он оглядел меня, но вопли из столовой его насторожили больше. Он кивнул и побежал на звук. А я за ним, по дороге пытаясь отыскать потерянный тапок. — Они имеют власть затворить небо, чтобы не шёл дождь на землю во дни пророчествования их, и имеют власть над водами, превращать их в кровь! — Уведите всех в палату, — сказал врач персоналу. — Я с ней посижу. И когда зрители были устранены, включая меня, Божена вскоре прекратила кричать. Я не слышал, что точно говорил ей ординатор, слышал только тихий мужской голос, отчеканивающий короткие спокойные фразы. А потом он увёл её в процедурную. Думаю, ей дали какое-то успокоительное. *** Днём пропавшая Саша была найдена. Она пролезла сквозь дыру в бетонном заборе, но далеко не смогла уйти из-за огромных сугробов, которые нагромоздились кучами белой снежной массы на заднем заброшенном дворе больницы. Снегоуборочные машины скидывали их как раз туда, на задний двор. Ей не хватило сил. Она там и упала. А Нина Геннадьевна с остальными медсёстрами её откопала и героически притащила в отделение. Сашу сразу определили в бокс. Видимо, чтобы она подумала над своим поведением и чтобы больше не пыталась сбежать. Божену, к слову, тоже закрыли в боксе. По слухам, ходящим по палатам, ей не дали успокоительное, а вкололи нейролептик. Никто не знал его название. Наверное потому, что это всё же были слухи. Я всегда отношусь к подобному скептически. *** И всё-таки таблетки давали сонливость. Я никогда не обращал особого, должного внимания на этот побочный эффект. Пока не заснул за общим столом в палате. Обычно на нём собирали пазлы, иногда играли в шашки и шахматы, время от времени рисовали, а я заснул. Положил голову на руки, наблюдал за Аделей, пока она плескала кисточку в воде и водила мягкими ворсинками по распечатанной раскраске. Веки становились тяжёлыми, открывались всё медленнее и реже… И наконец жар углей вернул меня на пепелище, под которым была погребена деревня эльфов. Я лежал под корягой, а напротив меня над телами Энилис и Энея склонилась волчица. Диаваль гладил её по ссутуленным плечам. Она покачивалась, волны растрёпанных волос спадали на лицо. А в глазах, её стеклянных янтарных глазах, затаилась в ожидании скорбная пустота. — Клементина… — я приподнялся и приблизился к ней. — Я знаю, это худшее, что я могу сказать сейчас, но Сиэлла могла слышать вой и плач. Что мы скажем ей? Как объясним? — Я глубоко сопереживаю твоей боли, Клементина, — вздохнул брат. — Но Константин прав. Если бы я знал, что смогу облегчить твои душевные страдания и не допустить того, чтобы ты увидела это… Я бы сделал всё возможное… И я бы даже смог солгать. Моё сердце не выдержит, если вновь услышит, как девушка плачет. Мне не было предначертано испытать того, что испытала ты в день гибели семьи, я могу лишь представить и ужаснуться… Но для Сиэллы это потрясение может поставить точку. И если хоть на считанные часы мы сможем уберечь её, оттянуть траур и горькие слёзы… У нас будет шанс выиграть время, будет шанс одержать заветную победу. — Победа… А что значит теперь эта победа? Какой смысл? Для кого? Эти малютки всю жизнь жили в страхе и погибли с ужасом, застывшим криком на безмолвных губах. И когда Сиэлла услышит правду, она будет проклинать эту победу. Потому что Эней и Энилис никогда не испытают свободы, не услышат ни пение матери под журчание водопада, ни щебетание птиц на восходе солнца, ни стрекот сверчков на его закате. На кой чёрт теперь нам доблестные сражения?! Всё это стало пустым звуком… Бессмысленным набором слов… — плакала волчица. — Я знаю, что ты сейчас в скорби, Клементина. Но скольких детей и взрослых мы можем спасти, представь. Не вся Ааста под пеплом. Замок Чернокнижника сейчас стоит, как и прежде, в горах, изогнувших зелёные округлые вершины, у лунной пещеры всё ещё цветут лилии. Они пахнут, сияют и таят волшебство. Где-то крыльями ветра колышется трава, ртутная гладь озера Гидрарг невозмутимо распростёрлась под шатрами зелёных листьев грушевых деревьев. Даже серебряная чаша у фонтана блестит на полуденном солнце, накапливая его тепло, его силу и свет. Всё это живо, всё это осталось у нас… И мы встанем, как эти горы, что почти замкнулись кольцом у замка, мы полетим, как этот ветер, что колышет траву и прольём кровь, разорвём пасти демонам! Отстоим право на жизнь под чистым небом! Нашим небом, Клементина! — наконец завершил я. Волчица шмыгнула носом и сказала: «Мы ведь не оставим их тела на безвестной земле?». — Нужно… Похоронить, — прошептал Диаваль. *** Там, где журчал водопад, в эфемерной временной петле, казалось, отразились голоса эльфиек с кувшинами. И там, под замшелым валуном, теперь была их могила. Она молчаливо оплакивала две загубленные чистые души и баюкала их в холодных объятьях, мурлыкала последнюю колыбельную, сливающуюся в унисон с отзвуками эльфийских напевов. Клементина молчала, сжимая ладонь Диаваля. — Нужно найти Сиэллу. С нашей стороны слишком жестоко было оставить её одну в этом безумии. Представьте, каково ей до потери рассудка метаться у обломков и ждать вести от нас, — сказал я. И мы двинулись на поиски эльфийки, оставляя водопад и замшелый валун позади. Я шёл впереди, отбрасывая ногами обугленные доски и расчищая дорогу волчице с братом. — Прошу, спрячьте отразившиеся на лице стенания. Ей ещё не время видеть в наших глазах трагичную истину, — заговорил Диаваль. Волчица всхлипнула, и её круглые брови опечаленно сморщили высокий лоб. У потухающих очагов огня вдалеке сидела Сиэлла, она согнулась у руин в три погибели, пряча лицо и подрагивая в тревожной мольбе. Мы ускорились. Эльфийка заметила нас, услышала долгожданные шаги и бросилась навстречу. — Вы нашли?! Вы нашли Энея и Энилис? — она вцепилась в мой рукав пальцами, испачканными сажей. Я замер и просто не смог ничего выдавить из себя. Давай же! Давай, Константин, скажи ей, что мы искали малышей, но не смогли найти. Не стой как замёрзшая глыба, иначе всё вскроется раньше времени! Она не должна знать сейчас… — Сиэлла, мы избороздили и перевернули всё в ближайших окрестностях, но не увидели ни одной души. Может быть они в страхе убежали слишком далеко. Однако я уверен, ребята скоро вернутся. Нам уже нужно лететь… Битва. И лучше тебе полететь с нами, Сиэлла, — прикрыл меня Диаваль. — Нет! Как я могу? Я подожду здесь! Что же я за мать, если брошу своих детишек в беде? Они, маленькие, совсем, наверное, потеряли надежду… — заплакала эльфийка. — Они блуждают по углям и брёвнам, они в ужасе! Клементина отвернула голову в сторону, делая вид, что не оставляет возможности их найти у черты горизонта, хотя, вероятно, волчица знала… Сиэлла прочтёт в её глазах нашу омерзительную ложь. — Сиэлла, прошу. Мы не отыскали Энея и Энилис, но не позволим себе потерять здесь и тебя, — вдруг заговорил я. — Мы вернёмся в тот же момент, как только мой меч пронзит сердце Некросу, как только бездыханное тело последнего беса опустится на залитую кровью траву. Вот увидишь, твои дети будут сидеть здесь и ждать тебя. Клементина незаметно пнула меня локтем в бок. И я понял, что зря сказал последнюю фразу. — Ладно… Я полечу… Но пообещайте, что всё будет в точности так, как сказал Константин. Мы сразу же вернёмся после Великой Битвы. — Мы вернёмся, Сиэлла, — вздохнула волчица. *** Под моими крыльями бушевали потоки ветра. Я нёсся вперёд, разрезая шипами на чешуе разгорячённый воздух. А там, внизу, гордый дремучий лес ковром укрывал далёкую землю, пушистую траву и оберегал от солнца пышными кронами тугие бутоны цветов. Меня мучил вопрос. Тревога обволокла тело, как липкая паутина, страх сковал железными руками трахею, обвил шею петлёй. Почему Чернокнижник сказал, что битва завтра в полдень? Он ведь знает всё, он ведь там своими магическими фибрами подключается к каналам высшей материи и может предугадать события, прочесть мысли другого человека на расстоянии. Почему? Если бы он узнал о предательстве Наамах, о том, что когда мы пойдём к лунной пещере, Клементина подхватит скверну в схватке со зловонными чертями, о том, что бесы вторгнутся в деревню эльфов, то не было бы этого горя… Нам бы не пришлось солгать Сиэлле о гибели малышей, Диаваль бы не летел через весь Мидтен, чтобы разыскать эту алую волосатую бестию и отбить меч Господина Армаэля, Клементине бы не угрожала смерть, её вены бы не вздулись от чёрной смолы, губы бы не иссохли, не побледнело лицо. Или он знал?.. Всё знал и не сказал?.. Но сколько боли было в глазах волчицы, когда она оплакивала Энея и Энилис. Это был даже не эмоциональный регресс. Настоящий посттравматический флешбэк! Ну кто в здравом уме, зная, какое это страдание, позволил бы ей пролить столько слёз?! Она клялась, что убьёт собственного брата, хотя, я уверен, она почти уже пережила это несчастье до сегодняшнего дня. «Константин» — отчётливо раздался в моей голове голос Великого Мага. Я не хотел его слышать. Сейчас я по-настоящему разочаровался в нём. В его силах и магических способностях. Имеет ли смысл то, что он может говорить со мной на расстоянии или бросаться красивыми цитатами для инстаграма ванильных девочек, загадочно ухмыляться, если этот гнилой старикашка разрушил жизнь Сиэллы, чуть не угробил волчицу и всё это время лобызал Наамах, которая готовила план побега с мечом? Мне не стыдно за то, что я думаю об этом. Мне не стыдно за правду. «Истина субъективна. Бейтесь, чтобы узнать ответ на свой вопрос, Господин» — снова сказал Чернокнижник. — Но Ваше Величество, — мысленно обратился к нему я. — Я искренне разочарован… Я не понимаю, зачем Вы сделали это? Вы не знали, ведь так? — Я знал всё. И мне жаль, что Вы не понимаете. Что Вы усомнились, — ответил мне он. — Вскоре всё прояснится. Тьма расступится, пелена разомкнёт свои цепи у Ваших век, и Вы сами поймёте, почему я так поступил. *** Мои спутники молчали. И это молчание уничтожало меня. Я уже видел горы и очертания замка, его фланкирующие башни и водружённый штандарт с золотыми светилами. И я видел, что наши войска уже стояли на огромной поляне величественным строем, масштабы которого невозможно описать словами. Бесы ещё не появились даже на горизонте, а эльфы, гномы, оборотни, прозрачные силуэты Чернокнижника и многие другие магические существа выстроили экипированную стену из своих тел, бо́льшая часть из них сидела на лошадях. И даже фигура Господина Армаэля, выбивающаяся из общего числа воинов своими внушительными формами, продолжала старательно снаряжать воинов. Жители Гахарита тянулись из-за зарослей к общему сборищу, вместе с… Марфой. Духом леса. Той, что когда-то вернула нам потерянную Клементину. А за Марфой летели какие-то зеленоватые и голубые энергетические сгустки. — Что это? — спросил Диаваль. — Духи рек и деревьев, — ответила волчица. — Они пострадали от демонов сильнее всех… Отравленная помоями вода, иссохшие скрученные коряги, умервщлённые цветы и травы… Они летят отомстить за эти долгие двадцать два года, протянутые сквозь время красной чертой вечности. Минуты истинного страдания длятся дольше, чем годы счастья… Я начал сбавлять скорость и спускаться к войску, замедляя движения крыльев. Мои лапы врезались в землю рядом с Великим Магом, сидящим верхом на Флориане. Я брезгливо посмотрел в его глубокие глаза, и он почувствовал мою ненависть. Но Маг гордо, с достоинством, держал свой стан прямо, и несмотря на то, что в облике дракона я был выше него и его коня вместе взятых, Чернокнижник смотрел на меня в ответ как будто бы сверху вниз. Он был спокоен и твёрд в своих убеждениях. Одно только это вызывало во мне странные чувства. Мои спутники схватили по мечу у Господина Армаэля и уже было начали надевать доспехи, как… Всё дрогнуло. В секунды кианитовое небо заволокло грозовыми тучами, и страшный ураган обрушился на нас. Он нёсся изо всех сторон света и концентрировался у поля Великой Битвы, как квинтэссенция ужаса, боли и мучительной гибели. Огненные сполохи рождались взрывами у линии, соединяющей небо и землю, и недра последней тряслись, как будто под ней прямо сейчас извергалась сотня смертоносных вулканов. Подошва моих лап нагрелась в считанные мгновения. С небосклона посыпался град размером с три раскрытые мужские ладони, и вся поверхность поля стала стремительно превращаться в маасдам или эмменталь. Снег и дождь одновременно грянули на Аасту, и песчаная буря, восставшая волной с запада, словно цунами, взвилась вверх и вперёд. Стало тяжело дышать даже мне, воздух прожигал горло и нос, а тело оказалось настолько тяжёлым, что мои лапы подкосились, и я, словно печать, вошёл на несколько сантиметров в сургутовую землю. Звуки погибающего мира в природном меланхолическом раптусе уже почти разорвали барабанные перепонки ударной волной, и я увидел, как всё наше войско легло на землю под таким же натиском, давлением небесного купола. Рядом со мной грохнулось несколько градин. В глаза полетели песчинки бури, и я тут же закрыл их на какое-то время. Хор дождевых капель, завывание ветра, безумство стихий погрузило меня в панику. Так вот о чём говорили все жители Аасты, когда упоминали Великую Битву… А я не верил. Думал, что это сказки или кошмарный сон. Думал, что они бредят или брежу я. Я надеялся, что брежу… Я открыл глаза. Навстречу нам уже грузными шагами направлялись демоны, бесы, черти, суккубы, да кто там ещё может быть?! Но если в Старом Гоблине они смердели мертвечиной чересчур гадко, то сейчас эта вонь от тысяч разъярённых свиней с рогами и копытами не давала дышать вообще. И этот трупный запах, вместе с палящим жаром нагретого воздуха, создавали просто немыслимый дуэт самого омерзительного дерьма. Все окрестности далёких холмов были переполнены нагромождёнными друг на друга адскими отродьями. И они пели. Пели воинствующие строевые гимны во славу моему Отцу. Да только сложно назвать это пением. Визжание, хрюканье, фальшь, скрипение половиц в полуразвалившемся доме. Всё что угодно, но только не песнь.

«О Сатана, о Свет Несущий, Сияй сквозь нас и нашу плоть! И меч Твой головы секущий Пусть кровь священную прольёт! Ты — Свет, Ты — Гибель, Ты –Забвенье! Фаустианский мрак и гром! Многоимённый, пусть Сраженье Предстанет миру судным днём! Сияй, Отец, слепи Аасту, Восстань и правь над пеплом душ! Пусть грянет грохот в мире счастья! Сияй и рушь! Сияй и рушь!»

И тут я понял, в какую беду попал я и все мы. Гадов было бесчисленное множество… И задние ряды несли на своих спинах огромное чёрное, как бездна, нечто в сферической маске. Но это был не тот Дьявол, который мерещился мне в видениях после паров чая Клементины. Это была воронка дичайшего ужаса, которая всасывала в себя все мои силы и силы всех, кто встал на защиту добра. Моя голова заболела, виски раскололись с треском в наимучительнейшей мигрени. И мне захотелось рыдать. Плакать, как в самый последний раз! Разрубить себя своим же мечом, но только не вступать в этот бой. Почему все так уверены, что мы одержим победу? Хотя нет. Сейчас в этом усомнился каждый. Князь Тьмы за роковые двадцать два года накопил в себе достаточно сил, чтобы обхитрить пророчество. Посыпалась пелена стрел откуда-то из-за моей спины, и некоторые демоны попадали замертво. Я ещё раз посмотрел на Чернокнижника. Но уже не с ненавистью, а с вопрошающей мольбой. И Маг сейчас не был таким спокойным. Он нахмурил густые смоляные брови и вытащил меч из ножен, смотря в самую гущу демонического войска. — Ваше Величество! — вскричал я. — Это невозможно… Это конец… — Возможно, — процедил маг и кивнул мне, а после поднял меч и оглядел наших воинов. — Это возможно! — закричал он грозным басом и прижал шенкели к бокам Флориана, побуждая его к движению. — Вперёд! — неожиданно заревела Клементина и сдула с лица выбившуюся пепельную прядь волнистых волос. Вторая порция смертоносных стрел уменьшила ряды наступающих. Но только если бы это что-то значило в масштабах сражения… В масштабах Великой Битвы… И сквозь песчаную бурю, сквозь ураган, дождь и град, что непрестанно сыпался на всех нас, мы рванули навстречу победе или навстречу мучительной гибели… Храбро, отважно и самозабвенно!