My demons

Сразу же после случившегося засыпать было легко, так засыпают после тяжелого дня, после долгого вечера. Я просто закрыла глаза, не прикладывала никаких усилий. Раз и все… Как делать прививку в школе или вырывать молочные зубы, заранее расшатанные языком. Никаких уговоров, никаких просьб, не было борьбы с нежелающим засыпать разумом. Я слишком устала, чтобы сопротивляться зовущему к себе неведению. Не так-то легко было уснуть снова, уже после первого моего пробуждения. Когда я снова открыла глаза, на улице все еще было темно, и только лунный холодный свет пытался пробраться в комнату сквозь занавеску. Должно быть, все случилось в самой середине ночи. Три часа – ведьмино время, так ведь говорят? Во мраке комнаты я искала телефон, не дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте, окружившей меня со всех сторон. Ничего не вышло. Мобильника не было ни на кровати, ни на тумбочке, ни на полу. «Он забрал его», – поняла я мгновенно. Впервые в жизни я пожалела о том, что не ношу часов. Хорошо, что я уснула в одежде, не придется искать во мраке футболку и штаны, пытаясь прикрыться. Клацнув зубами в бессильной злобе, я поднялась с кровати, свесила ноги и усилием воли заставила себя опустить их на холодный пол. Нужно бы постелить здесь пушистый белый коврик. Дерево не могло остыть так от одной только ночи, этот холод – работа Эредина, вечные спутники усопших – холод и тьма. Что-то заскрипело внизу, на первом этаже старого дома, который я не могла, не хотела уже называть своим. Скрипнуло так, будто кто-то тяжелый придавил половицу, будто нечто сделало шаг, короткий, но твердый. Я задержала дыхание. Не то, чтобы специально, нет, я давно успела привыкнуть к такому... Просто боялась пропустить какой-нибудь звук, слово, шепот твари, обитавшей в этих стенах еще задолго до моего рождения. Единственный мой шанс спастись – быть готовой бежать, а для этого нужно слушать внимательно. Не дождавшись повторения, я поднялась на ноги, на цыпочках, словно так меня никто не заметит, прокралась вперед, мимо своего стола, мимо изножья кровати. Пока я шла к двери, в доме царила тишина, ни единого звука не было слышно, кроме стука пульса у моего же виска, кроме холодного тихого дыхания. Что бы ни было там, внизу, оно остановилось, прекратило шуметь и слушало. Когда я потянула на себя ручку, когда попыталась выйти из комнаты, несмотря на страх, ничего не получилось. Мне просто нужен мой телефон, ну же, ну же, я только заберу телефон и вернусь обратно под одеяло. Дверь оказалась заперта. Не знаю, хватило бы мне тогда сил выбить ее плечом, не знаю, смогла бы я вырваться из ледяного плена собственной спальни… Не знаю. Я решила не пытаться. Скрежет на нижнем ярусе возобновился, что-то шло вперед, вдоль кухни, и эта тяжелая жесткая поступь пугала меня. Бум – дом будто бы дрожал под натиском этих шагов, бум – половицы кричали. Обычно тварь не шумела так громко… Каждый шаг эхом отдавался в самом центре моей груди, точно я пришла на концерт со своей лучшей подругой. Бом-бом-бом, вместе с моим быстро колотящимся сердцем, бом-бом-бом. Что-то новое хозяйничало там, в темноте долгой ночи, оно призвало в дом холод, но прогнало тишину. Я должна связаться с кем-то, должна позвонить Йен, должна сбежать отсюда… Я больше не выдержу жизни в этом доме, я не хочу продолжать. На негнущихся ногах я шагнула назад, ступила в лужицу бледного лунного света и остановилась, взирая на запертую дверь. С этой ее стороны не было плаката с Лютиком, и хорошо, ведь в темноте мне теперь чудилось всякое. Я могла представить, как клиент моей тети сходит с картинки и поет для меня одной. Эредин не появился, а медлительный, но отчетливо слышимый гость добрался до лестницы. Я почти слышала свист его дыхания, булькающий звук, исходящий из глубины груди этого существа. Легкие этой твари, если они и были когда-то, сейчас превратились в гниль, воздух проходил сквозь нее и чавкал. Мурашки прошлись по моим плечам. Оно живое, что-то живое, живое и тяжелое ходит там, внизу, ждет меня. Оно застыло на мгновение, будто раздумывая, стоит ли подниматься, будто гадая, успею ли я спрятаться. Эредин? Это его поступь, я знаю, просто шаги чуть более тяжелые, громче, чем обычно. Вспомнив о том, как злилась тварь совсем недавно, я решила не искушать судьбу, не пытаться донимать его сильнее. Давно мне не приходилось прятаться под одеялом от того, что пугает меня, но сейчас... Сейчас у меня не было другой защиты. В уличной одежде, в джинсах, все еще пахнущих примятой травой, на которой я не так давно сидела, глядя в небесную даль, я опустилась на белоснежную простынь, забралась прямо под одеяло. На мгновение я забыла обо всем на свете. Тварь обошла лестницу стороной, ступня её не коснулась даже первой ступеньки, и тяжёлый гниющий труп прошествовал в сторону крыльца. Да, давай, уходи. Оно не тронет меня пока я здесь – понимание будто бы закинули в мой разум насильно, кто-то невидимый, доброжелатель. За стеной, расположенной ровно у моей макушки, что-то по-крысиному зашуршало, и я зажмурила глаза, понимая, что все повторяется снова. Может, стоит выучить какую-нибудь молитву и искать спасения в Боге? Уснуть во второй раз было тяжело. Что-то шуршало за стеной, что-то ходило под полом, сердце пыталось выбить ребра и сбежать, бросив меня одну. А что я могла с этим сделать? Люк оказался плотно захлопнутым, не было видно просвета меж досками вагонки, не было видно ничего… Темнота обступала. Я плакала беззвучно, молча лила слезы на подушку, никак не ожидавшую подобной эмоциональности. Впрочем... Зачем я наделяю подушку какими-то мыслями на этот счёт? Наверное, мне и правда следует начать пить таблетки. Подумав об этом, я вспомнила маму, вспомнила её вечно бледное лицо, осунувшееся лицо живого мертвеца, тень некогда счастливой молодой женщины. В ней не было ни капли краски, почти белая кожа, почти белые тонкие волосы, блекло-зеленые глаза. Призрак. Самым ярким в её лице были иссиня-черные тени под этими самыми глазами, красные прожилки белков. Когда я стала старше, на лице матери появились и другие синяки, следы беспочвенной ревности Эмгыра. Мама… Так странно было думать о ней сейчас, прошло столько времени с тех пор, как ее нет. Я перестала любить её очень и очень давно, но сейчас, лёжа под тёплым одеялом и ожидая худшего, я вдруг пожалела Паветту. Каждый её вечер проходил вот так, в ожидании скорой бури, в панике. Мама родила рано, она была моложе тети Йен на пять лет, но Йеннифэр и сейчас выглядит в разы лучше, ей не пришлось пережить столько страха. Мама. Отец бил её, иногда открыв дверь, иногда держа её закрытой, чтобы мне можно было сделать вид, будто ничего не произошло, будто родители просто играют. Мама каждый раз получала от него либо удар кулаком, либо шлепок по щеке, либо громкое жестокое слово, последние пару лет своей жизни она провела в нарастающем ужасе. Меня ждёт подобное? Наверное. Да, меня настигло кармическое наказание, все это не просто так. Если бы не я, если меня никогда не рожали, если бы в чреве той несчастной юной женщины не завязалась новая жизнь... Мама могла бы развестись и сбежать обратно, к родителям. Я горько улыбнулась своим заблуждениям. Нет. Нет, она бы не стала. Я помнила их болезненные созависимые отношения, даже тётя Йен не могла уговорить её переехать, а ведь она долгое время пыталась вновь наладить с мамой контакт. – Хватит плакать о том, что от тебя не зависит, Зираэль. Меня это бесит. Неужели ты не можешь найти другой повод? – шепнул знакомый мне голос, и тут же растворился в ночной тишине. Страх, прошедший по телу волной, выжал из меня остатки сил. Меня колотила нервная дрожь, зубы стучали, сталкиваясь друг с другом, холод нарастал где-то под кожей. Я уснула снова, чтобы очнуться только днем, услышать, как за окном шумит беспокойный летний ветер. Почему я, живя за чертой весьма тихого провинциального города, не могла хоть раз в жизни проснуться от пения птиц, от робкого лучика света, ворвавшегося в комнату? Когда-то я думала, что все мои волнения кончились, когда отца упекли за решетку, но теперь я почти скучала по тем временам, когда жила с ним и мамой. Голова гудела не то от волнения, не то от недосыпа, глаза слипались, и я почти слышала, как в ней лопаются сосудики, качающие кровь. Прикусив губу, я прислушалась к молчанию, охватившему дом. Старые половицы на этот раз молчали, не вели со мной бесед, как пару часов назад. Эредин не топал на первом этаже, не измерял шагами пол чердака, он затаился. Ничего нового, ведь правда? Я опасливо откинула одеяло, волнуясь о том, что под ним и окажется существо, что тварь выпрыгнет, напугает меня до трясучки и разразится хохотом. Никого не было, только мои ноги, все еще спрятанные под плотной тканью джинсов. Попытавшись забыть обо всем, я потянулась, все ещё сонно, капельку лениво. Начинается новый день. Новый день, и мне нужен был мой мобильник. – Привет, – тихо, почти виновато сказала я. – С добрым утром. Эредин не ответил. Может, не хотел говорить со мной, а, может, просто спал... Если он умеет спать, конечно. Я ещё с минуту думала о том, как вчера он схватил меня за ногу и втащил обратно в спальню, ещё минуту смотрела в одну точку на выкрашенную в салатовый цвет стену, пыталась понять, почему ягодицы не болят после вчерашнего урока. Оттенки зелёного разве не должны успокаивать только разум, а не плоть? На мне, наверное, это не работало вовсе. Всё также осторожно, крадучись, я поднялась с кровати, на цыпочках встала во весь рост. Никаких посторонних звуков не расцвело вокруг, тишина оставалась нерушимой, даже шаги мои не испортили молчания комнаты. Я почувствовала на своём лице улыбку, подумав о том, как хорошо все идёт, подумав, что кошмары остались в прошлом. Только улыбку эту я потеряла. Дернув дверную ручку, я поняла, что оказалась заперта в своей маленькой комнатке. Эредин не спешил выпускать меня из заточения, держал здесь, как украденную принцессу. От досады прикусив губу, я потянула снова, затем снова и снова, но дверь не поддалась, хлипкая надежда треснула и разлетелась миллионом осколков. Ну что за придурок… – Эй? – робко спросила я, пытаясь не выдать своей злости, не выдать той ярости, что клокотала внутри. – Откроешь? Мне нужно выйти. Существо промолчало, не желая говорить. Оно не хотело отвечать на мои вопросы, развлекалось игрой, правил которой я и не знала. Поддавшись глупому порыву, я снова потянула ручку двери, и с губ моих сорвался расстроенный выдох. Заперто. Заперто. Заперто. И самое страшное - не могла ругаться, не могла повышать голос, показывать свое недовольство я тоже не могла, тварь разозлится. На мгновение я закрыла глаза, нужно подумать, нужно переварить это, решить, что делать. «Оно не даст мне уйти, пока не получит все, что хочет», – подумалось мне. Но что нужно мертвому? Мертвому или не существовавшему вовсе… Вот же мразь. Моя футболка отчаянно сильно пахла потом, но я не желала переодеваться, подозревала, что на меня смотрят. Чувство брезгливости притуплялось чувством страха, да и робкая надежда на то, что Эредин не захочет касаться меня такой все же теплилась в душе. – Открой мне, пожалуйста, – робко произнесла я, понимая, что не стоит дерзить держателю ключей. – Мне нужно в туалет. Это вранье. Я ничего не пила и не ела со вчерашнего утра, если мне чего-то и хотелось, так это воды, просто я хорошо понимала, что Эредину плевать, я понадеялась, что тварь не захочет видеть, как я пачкаю простыни во сне. Он не даст мне умереть, ведь правда? Да, наверное, но… Но будет держать на грани, на самом краю пропасти, ведущей к поглощающей свет бездне. Мне останется только одно – смотреть, смотреть в этот мрак, опасаясь встретить ответный взгляд и быть утянутой им. До чего знакомо. А когда мама смотрела на Эмгыра, она видела в нем темноту, видела в этих золотисто-карих глазах свой скорый конец? Теперь я плохо её помню. Доктор сказал тёте Йен, что разум, особенно неокрепший разум подростка или ребёнка, хорошо блокирует негативные воспоминания, вытесняет их в самый дальний из уголков и держит там, не позволяя выйти. «Она может ничего и не помнить о детстве», – сказал ей тогда психиатр, думая, что я не слышу. «Эти травмы всплывут потом, в далеком будущем, когда Цири вдруг поймет, что боится мужчин или резких звуков, придет к врачу, а тот докопается до первопричины». Йеннифэр жалела о том, что счастливых воспоминаний о Паветте у меня почти не было. Йен говорила, что мама любила меня, что она была хорошим и светлым человеком, пока из нее не выжали всю кровь. Но... Если мама любила меня, почему позволила жить вот так, в бесконечном липком страхе за свою и ее жизнь, в борьбе за каждое завтра? Почему не сгребла в охапку и не кинулась в ночи в лес, лишь бы не с ним? Я не знала ответа, помнила только, как мне велели не задавать вопросов, ответы на которые я знать не хочу. Голова закружилась не то от обезвоживания, не то от волнения, и я рукой коснулась стены. Почему эти воспоминания занимают мой разум именно сейчас, почему поток грустных мыслей становится накрывающей меня волной? Эредин молчал, молчал долго и упорно, весь дом охватила гнетущая сознание тишина. Живот мой издал жалобный писк, робко попросил еды, а с собой ничего и не было. – Ну пожалуйста, – попросила я снова, но не получила ответа. Выйти из комнаты можно было либо через дверь, либо через окно, распахнутое передо мною так любезно. Ветер тронул шторы, словно прочитав мои мысли мгновение назад. Я же могу спуститься здесь, правда? Это относительно безопасно… Я выберусь по козырьку над крыльцом, если вообще смогу допрыгнуть к нему. Эредин, очевидно, не смотрел на меня, иначе не выдержал бы игры, сказал пару слов в насмешку. «Ты не сможешь, ты ведь не птица, оставь глупые попытки», да? Да… Я не была уверена на сто процентов, но как же хотелось выбраться, как хотелось получить обратно свою иллюзию безопасности. Раз уж я не могу получить обратно свой мобильник, можно попытаться выбраться к Геральту и попросить его о звонке. Стараясь выкинуть из головы расплывчатый портрет ушедшей в небытие матери, я медленно шла к открытому окну. Никто, ничто не остановило меня, ветер дул все также мягко, пол не уходил из-под ног. Здесь не высоко, всего-то второй этаж, можно перепрыгнуть на козырёк над крыльцом без особых помех. Нужно только немного постараться, и... А что, если я все же сорвусь и упаду, сломаю ногу и не смогу выбраться отсюда ещё с полгода? Я буду наедине с Эредином в своей комнате, он сведет меня с ума, и ни Йен, ни служба опеки ничего не сможет с этим сделать. «А что, если ты вообще сломаешь позвоночник и никогда не сможешь встать с кровати? Будешь лежать здесь и смотреть в потолок, над которым развлекается демон», – шепнул страх, но я не поддалась ему, не стала отвечать. Я и сейчас заперта здесь на неопределённое время, и все эти «если» казались весьма... Нестрашными в сравнении с тем, что ждёт меня совершенно точно. Эредин. Эредин и его холодные жадные лапы, готовые выбить из меня дух. – Ты хочешь умереть вот так, Зираэль? Вот так… Жалко? Не то чтобы я сильно удивилась, услышав его. Голос Эредина раздался за моей спиной, и, когда я порывисто быстро развернулась, тварь действительно сидела на моей кровати, сначала она рассматривала собственные пальцы, после – перевела взгляд. Существо скучающе глядело в окно, его светло-зеленые глаза следили за облаками, нависшими над бескрайним хвойным лесом в дальней стороне. Ну почему, почему он не может туда переехать? Наверняка один и тот же пейзаж успел ему надоесть. – Разбиться насмерть, стать кровавым пятном на подъездной дорожке у собственного дома, – кривя губы в легкой улыбке, говорил Эредин. – Это почти смешно. – Ты ведь сам говорил, что смерть – не смешная, – не заставляя его долго ждать, ответила я. – Твоя личная смерть не станет для тебя же поводом для шутки, Зираэль, это верно. Но вот чужая смерть или смерть абстрактная – может развеселить любого. Наверное, так считают все маньяки. Сегодня тварь выглядела настроенной на диалог, на разговор, а это могло принести свои плоды. Я попыталась ему улыбнуться, попыталась изобразить искренность, но это не дается так просто. Эредин по-птичьи наклонил голову, наконец развернув ко мне лицо. В этом свете, в этом осовремененном облике он был почти красивым. Черная водолазка с высоким воротником, черные брюки, черный пояс со стальной пряжкой, блестевшей в слабом свете… Северные узоры из круглых петелек на брошке, украшавшей его грудь, казались весьма интересными. – Ты дашь мне выйти? – спросила я тихо. – Даже не знаю, – ответило существо, протягивая мне бутылку воды, материализовавшуюся в его руке будто из пыли, из мрака. – Ты вела себя очень, очень плохо, Зираэль. Ты знала, что мне не понравится, но все же… – Я сожалею, – ответила я, не сводя взгляда с чертовой бутылки. Как же хотелось пить. Хотя бы один глоточек, всего глоток, не для того, чтобы напиться, просто промочить высохшее горло. Тварь замолчала, она не улыбалась, не двигалась, не делала ничего. Эредин походил на змею, вышедшую на охоту, долгую охоту, большую часть которой составляет молчаливое созерцание. – Ты вовсе не выглядишь сожалеющей, Зираэль. Наверное, я должна была кататься по полу, моля о прощении, заливаться слезами и шмыгать носом. Существо обнажило свои острые зубы в кривой улыбке, и я отшагнула назад, не в силах сдержаться. Свежая прохладная вода в щедро предложенной бутылке поблескивала, манила, но руки не поднимались. Что-то внутри говорило, что лучше бы умереть от обезвоживания, чем подойти к существу хоть на шаг. – Мне действительно жаль, – я старалась придать голосу больше печали. – Я не хотела расстраивать тебя. – Где-то я это уже слышал, – скучающе протянула тварь. – Скажи мне, Зираэль, как сильно тебе... Страшно? – Мне страшно? – Не пытайся храбриться, не нужно, – тварь снова улыбнулась мне. – Я чувствую, как ты боишься меня, вижу, как мелко вздрагиваешь под каждым моим движением. Это нормально для вас, смертных, но не могу сказать, что я доволен. Тогда зачем же ты пугаешь меня? Я закусила губу, не желая озвучивать свой вопрос, тварь разозлится ещё сильнее, и мне снова придётся пережить то унижение с наказанием. Я отвернулась, не смогла выдержать взгляд его холодных зелёных глаз, не смогла найти ответ, что не выбесит тварь еще сильнее, чем незнание. Мне действительно страшно в его присутствии. – Я бы не хотел, чтобы тот страх, что я бужу в твоей хорошенько головке, был похож на страх, питаемый тобой к отцу, Зираэль. – Откуда ты... Ты копался в моей памяти? – спросила я, и голос дрогнул. – О, нет, золотце, что ты. Я слышу, что ты говоришь во сне, что говорит твоя тетка,– усмехнулось существо. – Я слышу, как ты просишь отца не убивать её, а потом шевелишь своими длинными тонкими ножками так, будто пытаешься сбежать. Ты бредешь по сырой лесной чаще, ты бежишь, бежишь и бежишь, а он близко… – Прекрати. Голос, сорвавшийся с моих уст, не был похож на тот, что принадлежал мне. Этим владело скорее то напуганное существо, что поселилось за моей грудной клеткой, что сжималось там в комочек, что куталось в одеяло в попытке спрятаться от темноты. Эредин знал об этом, по его зеленым глазам было видно. Поджав губы, я уставилась в сторону окна, снова отвела взгляд, лишь бы не злить тварь, шуршащую по ночам на чердаке. Она знала обо мне слишком уж много. – Ну что ты, Зираэль, в этом нет ничего стыдного. Ты сильно его боишься. Сильнее, чем меня. Не знаю, радует это или расстраивает. – Ты хотел быть моим другом, – напомнила я полушепотом, все еще не поворачиваясь к существу лицом. – Да, точно. А друзья должны помогать друг другу, ведь так? Я уже твой друг, милая… А ты мне? Сейчас он о чем-то попросит, сейчас скажет что-то мерзкое, что-то сальное. Я не поворачивалась, и твари это не нравилось, в воздухе зрело его недовольство. Послышался хруст суставов, неестественно-громкий, так звучит ломающийся хребет. Я зажмурила глаза, а когда открыла их вновь, поняла, что Эредин уже находится передо мною, закрывает своей широкой грудью часть все еще распахнутого окна, преграждая путь свету. Бутылки с водой в его огромных руках уже не было. – Я так давно не чувствовал тепло человеческого тела, Зираэль, – протянул он, и с тонких губ твари сорвался тихий смешок. – Целую вечность. Надо же, как же так вышло, что никто не хочет тебя обнимать? Я отступила на шаг, и существо проследовало за мной, вновь сокращая дистанцию. От него пахло сухой полынью и ольхой, старым сырым лесом. Я и хотела что-то сказать, хотела отшутиться, но мозг не мог выдать подходящую отмазку. Существо нависло надо мной, и в его ярко-зеленых, таких холодных глазах на мгновенье промелькнуло что-то… Что-то, заставившее меня пожалеть его. Печаль? Казалось, что там, за черными кошачьими зрачками лежит глубокая тоска, тоска, сковывающая руки, сердце, каждый орган. Изо дня в день, вечность, отмеренную ему не то Богом, не то Дьяволом, существо носило ее в себе, подпитывало, растило. Я знала, что это такое. Тепло человеческого тела. Эредин протянул ко мне руки, он распростер их, будто ребенок, тянущийся к матери, и я колебалась еще несколько секунд. Оно-то почувствует тепло живого тела, а я – холод, холод, исходящий от увядшей плоти, от мертвеца, чья могила давно забыта, мертвеца, что и меня пытается утянуть за собой. Ненавижу, ненавижу его… Когда Эредин обнял меня, не дождавшись ответа, я вся сжалась, сжалась, но не двинулась с места. Существо прижало меня ближе, я почувствовала его руку в своих спутанных грязных волосах. Пусть, пусть трогает, если потом оно даст мне уйти отсюда и свободно перемещаться по дому. Эредин блаженно выдохнул, он наслаждался долгим мгновением, а я считала секунды. – Вот и все. Все, чего мне так хотелось, Зираэль, – произнес он тихо, спокойно и сдержанно. – Так ведь с тобой обходился тот мальчишка? Он только это от тебя получил или что-то еще? Что? Я не успела осознать смысл его вопроса, тяжелая рука Эредина впилась в мои волосы сильнее, он потянул их вниз, заставил меня запрокинуть голову. Его объятья стали крепче, и что-то зашуршало за стеной, стоявшей позади кровати. Снова эти маленькие лапки, десятки, сотни лап… Когда наши глаза встретились, я уже не смогла отвернуться, не смогла отвести взгляд и спрятаться. Эти зеленые очи напоминали скорее человеческие, чем кошачьи сейчас. – Он трогал тебя? – спросил Эредин низким, севшим голосом. – Он трогал тебя, ведь правда? Девочек в твоем возрасте разрывает от желания. – Отпусти меня, – ответила я излишне грубо. Я знала, хорошо знала, что грубить сейчас нельзя, но что-то заставляло меня это делать, чертик, управлявший безмозглым телом. Эредин потянул за волосы снова, и я замолчала, уже не решилась протестовать, блеск в его глазах изменился. Тварь злилась, но злилась не так, как прежде. Теперь я видела в нем не животное, а человека, наделенное живым разумом существо. Но разве это не делало его еще более страшным? – Мальчишки могут сделать с тобой страшные вещи, – говорил он низким загробным голосом, еще чуть-чуть, и этот голос сорвался бы на писк. – Если он осквернил тебя, Зираэль… – Меня никто… Меня никто не осквернял, – ответила я, и к глазам подступили слезы. – Меня никто не осквернял. – Ох, – вздохнуло оно. – Не плачь, Зираэль, все хорошо, все в порядке, – снова смягчилась тварь, но я уже не могла остановить эти чертовы слезы. – Меня никто… Меня никто… – причитала я полушепотом. – Скоро я это проверю, – удивительно спокойно ответило мне существо, будто бы рассчитывая, что слова его меня успокоят. – Приведи себя в порядок и спустись вниз к ужину, – шикнул Эредин, улыбнувшись. – Тебя ждет сюрприз. Оно вновь действовало так, будто ничего не произошло, будто мгновение назад не пыталось напугать меня до трясучки. Сначала тварь отпустила мои волосы, а потом растворилась в воздухе, будто ее и не было, будто я все выдумала, будто Эредин живет лишь в моем сознании. Я осталась в своей комнате одна, когда дверь с разрывающим сознание на части скрипом открылась.