Быть любимым, значит быть красивым.
Майлз бежал. Он просто бежал, теряя на ходу свою меховую накидку. К чертовой матери её, сейчас бы сбежать. Слезы застилают глаза. Разве он позволил бы себе так опуститься раньше? Разве бы мог он разрешить этим ублюдкам привязать его к постели и иметь до кровавых пятен перед глазами. От боли. От унижений. Разве не мог он найти нормальную работу, где платили бы не так много, но зато его честь была бы... Что, простите? Честь?! И что там было бы с его честью, которая была в таком дерьме ещё с Америки! Все эти статьи в газетенках, все эти сплетни и слухи. Раньше это было плюсом: быть у всех на слуху. Но не сейчас, когда Майлз вынужден был бежать от прошлой жизни, от прошлого себя, от бывших друзей. Они не знали о нем ничего. Ну и пускай. Единственное, если один из ублюдков, которые были влюблены в Мейтланда, не решит его убить за полигамные связи, то похоронить его будет некому. Никто не узнает о его смерти. Никто не оплачет... Сейчас он бежал снова. Каблуки начищенных ботинок громко стучали по ночной мостовой. Кое-где еще шумела молодежь, даже играла какая-то музыка из проигрывателя в машине. Но эта жизнь уже не интересовала парня. Он хотел покоя и счастья. Хотел нормальный дом, не такой, как раньше, нет. Он хотел тишины. Впервые в жизни он хотел тишины! Он хотел дом, который освещался бы солнцем со всех сторон. Хотел бы, чтобы на веранде рос виноград. Такие сочные, большие ягоды. Хотел, чтобы в подвале его дома было изысканное вино, которое он лениво попивал бы из хрустального бокала, закусывая тоненьким кусочком сыра. Хотел, чтобы играла музыка. Не современная. Что-нибудь из далеких десятых. Ему хотелось упасть на мягкий ковёр, подложить руку под голову и улыбнуться, потому что в этот момент на его грудь лег бы человек, с которым он хотел бы прожить всю свою жизнь. Только вот этого человека он не видел. Даже не представлял. Добежав до своей квартиры, Майлз залетел на свой этаж, прямо в верхней одежде забежал в ванную, включил кран. Подняв голову и рассмотрев себя в зеркало, он заскулил и сполз на пол. Вода шумела в раковине, заглушая стоны и всхлипы Мейтланда. Он кусал зажатые кулаки, размазывая черную тушь по щекам. Клялся себе, что больше никогда не будет пользоваться косметикой, выбросит все свои наряды, портсигар со всем содержимым. Клялся, что никогда не пойдет на вечеринки. Никогда не ляжет в постель на первом свидании... Ему сегодня сделали больно, как никогда раньше. Его избили и довольно сильно. Его не слышали, когда он кричал специальное стоп-слово. Его просто брали. Брали, не замечая того, что Майлз захлебывается слезами и кровью из носа. Кое-как поднявшись и раздевшись, он набрал ванную, но потом, плюнув, быстро вымылся и забрался в кровать. Омерзительную, холодную, с шелковым постельным бельем. Он покрутился, пытаясь устроиться удобнее. Зашипел сквозь зубы. У него болело все тело: руки болели от веревок, плечи - от сильного сжатия, спина - от плетки. Там красовались красные полосы, которые зудели и чесались. Ноги болели от того, как сильно их раздвигали, а на бедрах цвели синяки.Болела душа.
Майлз думал, что не заснет. Но, покрутившись, провалился в сон. Сон, наполненный страшными тенями, которые в различных формах трогали его, сжимали, царапали и кусали. Но среди этого ужаса, словно в щелку, пробивался свет. Открылась дверь, появился человек и все кошмары пропали. И появился тот самый дом, о котором он мечтал, бутылка вина и два бокала, наполненные красным сладким вином. Мягкий ковёр приятно щекочет спину. А теплые губы что-то ласково шепчут на ухо Мейтланду. — У тебя все будет хорошо. И, знаешь... Я бросил Нину. Ради тебя. Майлз вскакивает на постели. Подушка с легким шлепком падает на пол. Сердце загнанно стучит. Литтлджон! Ему только что приснился Джинджер! Он же даже не дружил с ним. Какого... Они знакомые. Всего лишь знакомые. Их познакомила Нина. И Рыжик, он просил себя так называть, показал Майлзу фокус с картами. И Мейтланд смеялся, а потом угостил его шампанским. Потом небольшая беседа на балконе, одна сигарета на двоих. Это всё. Больше они никогда не встречались. Проведя рукой по лицу, он понял, что больше точно не заснет. Еще и затошнило. Там, в этом проклятом доме, они пили какой-то коньяк... Отвратительный, вонючий, кислый коньяк. И ели какие-то яблоки. Фу. Он не ел толком двое суток. И сейчас, поняв, что в желудке только это уродство, склонился в три погибели и вырвал прямо на паркет. Убирать он не будет. Днем он съедет. Хозяйка квартиры истошно орёт на него, мол, засрал весь дом! Но Майлз молча сует ей деньги и, сжав ручку своего чемодана, бежит прочь. Голова раскалывается. Желудок просит нормальной еды. Кафе. Неплохое, недорогое. Здесь работают очень милые девочки, которые любят обслуживать красивого юношу. Приносят меню, стелят салфеточку на коленях. Но сейчас он не настроен с ними на флирт. Садится в самый дальний угол, сразу же делает заказ. Прикрывает глаза и вспоминает, что сегодня не накрасился. Что ж, с началом новой жизни? Он медленно отламывает ложечкой десерт, запивает горячим какао, и чуть не давится, когда замечает на пороге этого самого кафе Джинджера Литтлджона! Тот как всегда хорош собой. Все эти его костюмы, пальто. Туфли. Эта красивая челка. Он впринципе хорош. Майлз понимает Нину. Или не понимает. Не понимает, почему он один. Без нее. Неужели, он реально бросил ее? Мейтланд замечает больные глаза Рыжика, его немного нервные движения. А когда слегка смятая купюра выпадает из его рук, он не может просто так сидеть. Встает и идет к нему. — О, какая встреча! — делает он радостный вид, но на душе совсем не то. Джинджер поднимает голову, в глазах мерцает искорка. Узнал. — Майлз? Вы живы? — Вы уже похоронили меня, дорогуша? — Не я. Нина...Агата. — Ах! Какое разочарование. Ну, может, так лучше? — Для Вас или для них? Они смотрят друг на друга и Майлз теряется. Он не хочет больше притворяться. Он устал. — Не знаю. Лучше было бы, если бы я и правда умер. Литтлджон удивляется, смотрит внимательно. — Вы изменились, Майлз. Нет больше этой гордости. — Гордости? — он зло улыбается. — Ее втоптали в грязь. Вместе с честью и достоинством. Но не обо мне речь. Скажите, что Вы делаете здесь? — Я? — Рыжик тоже улыбается, а затем жмурится. По щеке катится слезинка. — Бегу от прошлой жизни. — Мы с Вами братья по ситуации, — изрекает Мейтланд и стирает влагу с лица мужчины. — Друзья по несчастью, — поправляет его Рыжик и они оба смеются. — Где Вы остановились? — Нигде. Пока нигде. Я только с поезда. — Почему без Нины? Литтлджон отводит взгляд. — А где живете Вы? — меняет он тему. Майлз видит, что тому больно. — Будете смеяться, но тоже нигде. Я планировал броситься под поезд. Потом решил позавтракать. А тут Вы. — Я помешал твоим планам? — Джинджер смеется, отпивает свой кофе. — Я не знаю города, хотя и бывал здесь раньше. Давай, снимем квартиру? Одну на двоих. Если хочешь. — Ты определенно помешал моим планам. Но я хочу. Да, хочу. Мейтланд пожимает руку Рыжику. Ему сейчас хочется жить. Квартира, которую они снимают, небольшая. Там всего одна спальня. Нет дивана. Им придется делить постель вместе. Но их это не смущает. Их вообще ничего не смущает. Они говорят обо всем, словно всегда были закадычными друзьями. Между ними нет молчания. Оно появляется на мгновение, когда Литтлджон говорит: — Почему ты перестал подводить глаза? Тебе это шло. На следующее утро он подводит глаза. И красит губы. Рыжик улыбается, раскуривает трубку. Так они живут уже месяц. Они спят в одной постели. Они гуляют по паркам, набережным. Играют в бильярд. — Мне немного неловко жить с тобой, —Майлз сидит на подоконнике, болтая ногами в коричневых туфлях. — О, я смущаю тебя? — Джинджер гладит рубашку. Его тело обнажено. И оно до превосходного прекрасно. — Нет. Не в самом тебе дело. Дело в твоих деньгах. У меня их нет абсолютно. Все, что ты покупаешь, это твои деньги. Ты тратишься. А я не могу отдать и половину, понимаешь. Белая ткань покрывает чуть смуглую кожу, пальцы застегивают перламутровые пуговицы. — Майлз...Майлз, я умоляю, не говори эту чушь. Деньги... Не в них же счастье, так? Счастье в том, что ты счастлив. Мейтланд задыхается. Краснеет. — Где Нина? — в порыве спрашивает он. — Я бросил ее, — пожимает плечами Рыжик. — Ну или она меня. Неважно. Мы расстались. — Почему? — Какая разница, darling, это сейчас неважно. — Скажи мне. Она моя подруга, я хотел бы знать. Литтлджон закусывает губу. — Ну...Мне нравятся мужчины. Нине это не понравилось. — Оу, — с губ юноши срывается стон удивления. — Еще какое «оу». Они снова молчат. — Ты был с мужчиной? — Майлз спрыгивает с окна. — Нет. — Тогда, как ты понял, что тебе нравятся мужчины? — Если я скажу, то ты возненавидишь меня. — Вовсе нет. Ты же знаешь, что я гей. — Знаю. — Расскажи мне. Я дам тебе совет. — Ну... Нет. Это... Я не буду обсуждать это. Ладно? — Рыжик тоскливо улыбается. — Я не заставляю, дорогой, вовсе нет. Как захочешь, так расскажешь. Они идут в клуб. Напиваются. И Майлз понимает, что его снова тошнит. Морально. От всей этой роскоши. От всей этой музыки. От алкоголя. От своей же одежды. Он мчится в туалет, открывает кран и смывает с себя косметику. Его бьет истерика. Ему кажется, он сходит с ума.Темнота.
Мейтланд просыпается. Он дома. На кровати. Обнажен. И кожу приятно ласкает ветерок. Рыжик курит в открытое окно. Он полностью одет. Значит, секса не было. Хорошо это? — Доброе утро, — говорит Литтлджон, выпуская из губ струйку дыма. — Не думаю. — Майлз оглядывается в поисках нижнего белья, а затем плюхается обратно в подушки. Джинджер выбрасывает окурок, ложится рядом. — Ты меня испугал. — Что я делал? — Ты бился в истерике добрых два часа. Я с трудом затащил тебя в ванную. Извини, пришлось раздеть. — Я помню, мне было плохо еще в клубе... Ты меня нашёл? Кивок. — Спасибо. — Майлз... Что с тобой? У тебя реально проблемы. Я думал, шутка про поезд - действительно шутка. Но нет. Майлз... Что, дьявол тебя побери, с тобой случилось? Это все из-за Тигра? О нет. О нем он даже и не думал. — Меня изнасиловали, — говорит Мейтланд. — Грубо и больно. — Что за ублюдки? — Это неважно. — Нет, это важно! Ты скажешь мне, Майлз. — Но зачем? — он поворачивает голову к мужчине. Его взгляд злой, странный. — Зачем? Я разобью этим скотам морду. За то, что тронули прекрасное. — За меня? — одними губами произносит парень. Еще никто не заступался за него. Никогда. — Да. — Почему? Рыжик усмехается. — Помнишь, что я сказал тебе вчера? Что ты меня возненавидишь. — Я не понимаю, дорогой. — Черт! — он шипит, вскакивает с кровати. — Я люблю тебя, дьявол! Люблю. Никто не посмеет трогать тебя! Никто, никогда! Но я упустил тебя. Я думал, что у тебя все хорошо. Думал, пока собирал о тебе вырезки из газет. Пока вырезал тебя из общих фотографий. Пока неистово ласкал себя в ванной, представляя тебя. А потом узнала Нина. — О бог мой, — губы Майлза дрожали. — И она прокляла нас обоих. И Адам. Только Агата, она сказала мне, где ты. Я решил, что найду тебя. Но не думал, что так быстро. Я рассчитывал найти, но не приближаться. Тайно любить тебя и оберегать. Но... — Но? — Агата сказала мне, что от тебя ни слуха, ни духа. Она боится, что ты мертв. И я боялся. Но ты жив. И я жив. Черт... Теперь ты все знаешь. И я пойму, если ты уйдешь сейчас. — Какие глупости, мой дорогой. Майлз встал с постели, роняя с полностью голого тела одеяло. Не стесняясь своей наготы, он подошел к Рыжику, обхватил руками его лицо. — Посмотри на меня, дорогой. Нет-нет, не в глаза. А на меня. Неужели ты любишь меня такого? Литтлджон с жадностью и трепетом смотрел на белое тело перед собой. — Да. — И тебе нравятся эти шрамы на спине? — Не нравятся. Я отомщу за каждый удар. Назови мне имена. — Неужели тебе понравится целовать меня, зная, что мои губы целовали другие мужчины? — Я сотру с них все прошлые поцелуи. — Но когда-нибудь, ты захочешь Этого. Будет ли тебе приятно заниматься со мной любовью, зная, что я принимал в себе очень много мужчин? — А тебе? — Джинджер прошептал вопрос, а затем снял с себя пиджак, чтобы накинуть на голые плечи парня. — Я бы хотел этого. Но не торопимся ли мы? — Майлз. Ты только скажи. Я буду ждать. Сколько надо. — Я думаю, нам нужно время. Хорошо? — Конечно, мой darling, конечно. Но устоять не могут. Мейтланд приподнимается на цыпочки, чтобы поцеловать мужчину. Как восхитительно ловить его губы в поцелуе! Рыжик никогда не целовал мужчин. Это для него ново. Но так сладко. Особенно зная, что это губы Майлза. — Как ты прекрасен, — шепчет Литтлджон, открывая рот в немом стоне. Вскоре они уже сидели на разобранной кровати. Они еще были не готовы, но уже жаждали друг друга. Майлз гладил бедра Рыжика, обтянутые тканью черных брюк. Пальцы аккуратно ласкали кожу, едва касаясь ее кончиками. Его руки медленно перешли на внутреннюю поверхность бедра, затем начали подниматься все выше и выше. А потом пальцы ткнулись в откровенный бугорок. Литтлджон дернул бедрами, когда парень накрыл его член ладонью. Желание усилилось. Они крепко обнялись. Дыхание сбилось, непонятно от чего. Аккуратные ладони Рыжика гладили белую спину Мейтланда. Его лицо пылало, но Майлз кайфовал от всего этого. Да, он хотел нежности. Он хотел ласк. Они сидели на кровати, слившись в поцелуе. Руки гуляли по телам друг друга, наслаждаясь прикосновениями. Пальцы зарывались в густые волосы Майлза, а потом снова оглаживали спинку, отчего тот сладко выгибался. Его руки какое то время гладили тело, а потом пальцы резко сжались на члене Мейтланда, который охнул и прижался к Рыжику ближе. — Можно? — Да. Он начал ласкать его, боясь сделать больно. В его глазах горели искры страсти. Майлз обнял его, зарываясь носом в волосы мужчины. А затем стал целовать шею, лаская руками плечи, все еще укрытые рубашкой. — Разденься, — просит он и Рыжик слушается. Он снимает рубашку, брюки. Остается в белье, но Мейтланд тянет ткань трусов. Что ж. Они оба обнажены. И оба смотрят затравлено. У обоих стоит. — Я не знаю, как это происходит у мужчин. Вдруг это больно. — Не больнее, чем лишиться девственности. Я покажу, дорогой. Он потянул его за собой, забираясь дальше на кровать. Обнявшись, они стали целоваться. Майлз фыркнул: — Обещай, что сбреешь свои усы. — Все, что захочешь, — шикнул на него Джинджер, снова терзая его губы. Он никогда не целовался так с Ниной. Никогда. Мейтланд поднял руку, провел по обнажённой груди мужчины, задевая его соски. Ладонь же Рыжика легла на поясницу парня, удерживая того на месте. Но непослушный мальчишка склонился, губами обхватив горошину, стал сосать. Чувственный стон наполнил комнату. Перед глазами засверкало! Мимолетный поцелуй в губы. А затем сильный толчок в грудь. Литтлджон упал на спину, позволяя Майлзу лечь сверху. — Ты уверен, что хочешь этого сегодня? — Дорогой мой, если уверен ты. — Мне будет больно? — Нет, родной, запомни, милый, я - шлюха. Я только принимаю. И в этот раз ничего нового. Я направлю тебя в себя. Хочешь? — Хочу. Но не хочу больше слышать, что ты шлюха. Урод и ублюдок тот, кто тебе это сказал. Ты мой мужчина. Отныне и навсегда. — Люблю тебя, — прошептал Мейтланд. — И я тебя. Майлз оседлал его бедра, а затем сам насадился на член Джинджера. — О, черт! — просипел тот, поняв, что произошло. — Тебе не больно? — Нет, дорогой мой. Нет. А теперь просто двигай бедрами. Ничего сложного. Это как секс с женщиной. — Это лучше, Майлз. Это секс с тобой. Обхватив парня за бедра, Рыжик начал двигаться. Сначала аккуратно, медленно. Затем ускорился. Мейтланд тяжело дышал, закатывал свои невозможно очаровательные глаза, облизывал чувственные губы. А через минуту Майлз уже насаживался сам, тихо постанывая и слушая стоны Литтлджона. Его руки опустились по обе стороны головы Рыжика. Лицо парня раскраснелось, вздулась венка на виске. Мужчина обхватил его за спину, увеличивая контакт кожи, и не сдержался - поцеловал его. Кончая, они оба шептали имена друг друга, цеплялись руками, дрожали в едином приступе оргазма. Прижимаясь, они уснули. А проснулись уже поздней ночью. Обнаженные, они смотрели из окна на звёзды. И Рыжик шептал Майлзу, что он любит его до небес. — Звезда очей моих. — Ты правда любишь меня? — Ты сомневаешься? Я сейчас же пойду и сбрею эти проклятые усы. Мейтланд засмеялся и его смех эхом разлетелся по ночной улице. — Меня никто и никогда не любил взаправду. — Я буду любить тебя. — А я тебя. Я бы хотел, чтобы мы всегда были вместе. Мне нечего предложить тебе, я беден. Но я могу предложить тебе свое сердце. — Майлз... Мы будем вместе. Я не гонюсь за твоим положением, деньгами и прочее. Я же не рассчитывал даже на поцелуй. У нас все будет хорошо. Теперь будет. — А мы вернемся в Америку? Джинджер обнял парня со спины, укладывая подбородок ему на плечо. — Никогда. Мы построим свою жизнь здесь. Я выкуплю квартиру. Мы купим хорошую мебель. — И проигрыватель. — Конечно, милый. — А еще, мы сможем сидеть вечерами и пить вино. — Или целоваться. — Теперь да. Их губы снова слились в поцелуе. Темное небо рассекла падающая звезда. Как знак, что у этих двоих все будет хорошо.