положи свою ладонь мне на сердце

      Послеобеденный час особенно в летнюю пору был удушающе тягуч; жара будто застаивалась, заполняя собой каждый уголок, что продохнуть едва ли было возможно. Майлсу эти часы отчетливо напоминали дни тех самых аномально жарких летних сезонов, где все события сшивались в одно жаркое марево, из которого хотелось скорее выбраться в прохладу нынешних дней.       Сейчас этот удушающий отрезок времени, который они с братом привыкли коротать на озере в лесном массиве, будто бы растянулся на недели — у Майлса не проходило ощущение, будто этот зной задержится, будто он прилип к коже и теперь его не содрать, сколько бы ногтями не расчесывал тонкие запястья. Он не хотел, чтобы это лето становилось таким же анормально жарким, потому что он не был уверен, что оно принесло бы что-то хорошее с собой, лишь зной.       Растянувшись на кровати в своей комнате, Майлс потерся щекой о прохладные простыни, отдающие свежестью, смененные этим утром, едва он поднялся на завтрак. И сейчас, лёжа на них, бесцеремонно, в верхней одежде, он думал о коротком сне. Прикрыв глаза, он думал о раскидистом дубе на их с Борисом поляне, под которым можно было бы вздремнуть сейчас, пригревшись солнечными бликами, пробивающимися сквозь обильную листву и играющими отсветами на щеках. Майлсу казалось, что там не было бы так жарко, как сейчас ему было в Обеденном зале, но уверен он не был и оттого особо планы не строил — усадьбу Блай он знал, как свои пять пальцев, оттого и коридоры, где гуляли сквозняки, он мог найти без труда, чтобы не задыхаться в поместье.       Сейчас же юный Фэйрчайлд подумывал о том, чтобы немного подремать; занятия с мисс Джессел особо его не прельщали, поскольку чтения с ней он предпочитал пропускать, а занять себя какими-то забавами с Борисом едва ли было возможным — того осматривал прибывший доктор. Оттого и легкий полуденный сон не казался преступлением, а свежие простыни словно заключали в свои объятия.       — Не стоит, — мягкий голос гувернантки, задержавшийся в дверях комнаты Майлса, вырвал из дрёмы бесцеремонно, но с некоторой кротостью, которую юноша никогда не мог понять. — У нас занятие в Читальном зале через четверть часа, Майлс, и мне хотелось бы, чтобы в этот раз ты на нём присутствовал.       Она не отчитывает, и в её голосе нет той строгости, которая может быть присуща особам её должности, но Майлс всё равно кривится на ее комментарий — уж чего, а чтений с ней он старался избегать. Поднимаясь на постели и потирая ладонью разгоряченную жарой щеку, он глядит на мисс Джессел с некоторым пренебрежением, с каким всегда на неё смотрел; на её бежевого цвета платье, затянутое шнуровкой на спине, на аккуратную причёску, подобранную шпильками, и на выражение на её лице, мягкое, но слегка надменное, где этот отклик надменности можно было заметить лишь краем глаза, едва она отворачивалась, чтобы уйти.       Майлс не мог сказать, что не любил ее; она была мила и находчива, умела заинтересовать беседой и неплохо справлялась со своими обязанностями гувернантки, но она могла и осадить, чего капризный и порядком избалованный Майлс не любил, а его обида за случай месячной давности на занятии чтением до сих пор остро напоминала о себе. Возможно, были какие-то ещё причины; взгляды Питера Квинта на неё, когда она гуляла с Флорой по садам, или проскальзывающие намеки в разговорах Бориса о ней, как о женщине. Возможно, что даже его собственный интерес, подправленный давним вопросом Квинта о том, не имеет ли сам Майлс видов на их молодую гувернантку, имел место быть, но юный Фэйрчайлд не искал ответы, довольствуясь тем, что имел сейчас. И сейчас для него мисс Джессел была лишь миловидной гувернанткой, нанятой дядей Дугласом.       — Доктор уже уехал? — Майлс ловко соскользнул с кровати, прошёл мимо гувернантки и выглянул в коридор. Он не был уверен до конца, хотел ли сейчас к Борису, потому что тонкие ручки сна всё ещё цеплялись за него, но мягкое утверждение со стороны Джессел будто, наконец, отцепило их, когда юноша ступил за порог.       — В три в Читальном зале, Майлс, — бросает вслед ему гувернантка. — Джентльмены не должны заставлять леди ждать.       Комната брата была немногим дальше, их разделял лишь коридор, но пока Майлс по нему шёл, он явственно чувствовал на себе пристальный взгляд мисс Джессел. Он был будто осязаемый — ещё немного и казалось, будто её ладони, затянутые в тонкие кружевные перчатки, коснутся вихров его волос на затылке, спустятся вниз к шее легким игривым прикосновением и с нажимом коснутся места между лопатками. И Майлсу казалось это одновременно будоражащим, на грани сбившегося дыхания, и пугающим, вызывающим воспоминания о похожем прикосновении Питера днем ранее. И, возможно, — только возможно, — он сейчас чуть ускорил шаг, добираясь до комнаты брата, лишь чтобы уйти от взгляда гувернантки, нежели правда осведомиться о состоянии Бориса.       Оказавшись, наконец, в покоях старшего, Майлс выдохнул, больше не ощущая цепкого взгляда, но сам невольно зацепился взором за растянувшегося на животе, поперёк постели, Бориса. Рубашка, в которой тот был на обеде, небрежно валялась рядом с ним, и Майлс мог разглядеть пару ссадин, едва начавшие наливаться синяки и места, где была стёсана кожа. Зрелище не было отвратительным — они часто набивали себе шишки, будучи малышами, и Майлсу в какой-то мере нравилось, как на их коже смотрелись ушибы, — легкие царапинки искусства, выполненные на тонком холсте кожи, — но многим больше, конечно, ему нравилось, когда их не было. И сейчас он поспешил отвести взгляд, ведь отнюдь не на ушибы брата пришел он смотреть.       — Где твои манеры? Почему без стука? — ухмылка Бориса была знакомой и расслабляющей, и казалось, будто его вообще ничего не беспокоило, что, без сомнений, заразительно влияло и на Майлса, улыбающегося в ответ.       — Я твой брат, на кой мне стучать!       Борис, прыснув в кулак, похлопал по месту рядом с собой, приглашая устроиться на кровати, и Майлс, не колеблясь ни минуты, плюхнулся у брата под боком. Он ожидал, что дрёма вновь на него накатит, как это было в его собственной спальне, но этого не произошло, то ли от наличия Бориса рядом, то ли чего-то иного. Борис же, поёрзав, наконец, затих, перекинув руку через брата и почти уткнувшись носом в покрывало.       — Невыносимо жарко.       Майлс согласно кивнул, упершись взглядом в перекладины кровати, на которых висел балдахин, и пальцами коснулся перекинутой поперёк его груди руки Бориса. Они могли бы сейчас сбежать вдвоём на озеро, прячась от жары в пресной воде, или засесть с сигаретой в западном крыле особняка, где всегда гуляли сильные сквозняки, от которых шторы и гардины, будто призраки, вздымались над полом, стеная от ветра. Они могли бы сбежать куда угодно или остаться здесь, не поднимаясь с этой постели, но Борис напомнил о занятии, а Майлс в пренебрежении скривился.       — Мы завтра пойдём на озеро, — пообещал старший, дергая насупившегося Майлса за упругую кудряшку. — И сыграем с Флорой в прятки. И, может, вечером выберемся куда-то.       Это обещание заинтриговало младшего, что тот оторвался от разглядывания балок и повернулся к Борису, заинтересованно вглядываясь в его черты. Борис бывал инициатором поездок в город, но сейчас он едва ли говорил о возможности пройтись по пыльным улицам в поисках интересных книг или на примерку очередного костюма, сейчас его мысли были схожи с предложениями Питера Квинта о посещении таверн, захудалых, пропахших дешевым табаком и старым деревом. И Майлс был более чем заинтересован, если об этом говорил Борис, потому что, не имело значения, что выходили в такие походы они втроём с Квинтом, с братом всегда было по-особенному весело.       — А сегодня мы будем вот так лежать, да? Весь остаток дня? Замечательно.       Майлс не был уверен, проскользнула ли доля сарказма или пренебрежения в его тоне, он не был уверен, вкладывал ли он их туда вообще, но хмурый взгляд от брата все же за сказанное получил.       — Ты не будешь лежать, у тебя занятия с мисс Джессел, — легкий тон Бориса всегда казался небрежным, и порой Майлс терпеть его не мог, особенно, когда тот говорил очевидные вещи, которые младший старался игнорировать.       — Я не обязан присутствовать там, я…       — Пойдёшь, если я пойду?       Это было негласным правилом между ними — если один просит, другой идёт, не раздумывая, — и сейчас Борис успел воспользоваться им раньше, чем Майлс даже задумался о нем, оттого младшему оставалось лишь сдаться и кивнуть.       — Но это не значит, что я обязан буду высказывать ей своё мнение.       — Угу-угу, не обязан, а теперь поднимайся.       Майлс ожидал худшего; ему казалось, что мисс Джессел беспрестанно начнёт заваливать его расспросами, выуживая из него его мнение о французской поэзии, но она этого не делала. Она, усевшись в мягкое кресло и элегантно закинув ногу на ногу, так, чтобы из-под подола ее платья виднелась аккуратная туфель в тон платью и кусочек ситцевой гольфы на лодыжке, вела в основном свой диалог с Борисом. Тот, несмотря на сегодняшнее происшествие, был бодрым и ловко лавировал между эпитетами и метафорами, и в какой-то степени Майлс жалел, что не он первым предложил все-таки сбежать с этого урока.       Иногда, в те моменты, когда он опускал глаза в книгу, младшему казалось, что он ловил на себе взгляд мисс Джессел, тот самый, которым она провожала его в коридоре. Вот только едва он собирался встретиться с ней глазами, всё её внимание оказывалось приковано к Борису, и ощущения от этого были смешанными у Майлса. Его отчасти успокаивало то, что гувернантка сосредоточена не на нём, но и напрягало её внимание к брату. Уж больно пристальным оно было.       Майлсу требовалось одергивать себя в подобные моменты, потому что порой его воображение могло завести его в те уголки, откуда вернуться было сложно, и он был уверен, что подобные мысли насчёт брата и Джессел едва ли были подпитаны чем-то более серьёзным, чем его собственные домыслы. Борис мог говорить о формах гувернантки, подражая манере дяди Дугласа, но он вряд ли ступил дальше разговоров, а леди, подобным мисс Джессел, едва ли пристало вести себя столь неподобающим образом, как ответить флиртом на внимание подопечного.       Флора, сидевшая рядом с ним на софе, деликатно дёрнула его за рукав рубашки, вырвав тем самым из тяжелых и путанных мыслей, шёпотом задавая вопрос:       — Тебе не нравится Жан Пелетьен?       — Жак Пелетье, — поправил сестру Майлс, поглядывая на сборник в руках, где как раз и были его семь поэм, и качнул головой, — не нравится. Пресновато, видно, что написаны они рукой ученого, а не поэта. Потеря времени, только и всего.       Флора на сказанное лишь хихикнула — ей нравились абсолютно любые стихи, что Майлса ни капли не удивляло, но она была в меру умна, чтобы прислушаться к брату, который часто говорил очень мудрые вещи. И потому сейчас она кивнула, вновь открыла одну из поэм Пелетье и перечитала, по итогу согласившись с братом.       Он любил в ней эту черту — Флора неизменно придерживалась его мнения и была на его стороне, как, впрочем, и Борис, и эта семейная связь между ними тремя порой казалась Майлсу чем-то непередаваемо удивительным и прочным, тем, что вряд ли можно было разрушить.       — Миссис Гроуз сказала, что на ужин будут бараньи рёбрышки, — полушепотом продолжила сестра, привстав на софе на колени, чтобы дотянуться до уха Майлса. — Как ты думаешь, кто-то из французских поэтов писал о бараньих рёбрышках?       — Сомневаюсь, если только о круассанах, — хохотнул Майлс, прикрыв деликатно рот рукой, — но, я думаю, ты можешь попробовать?       — Я не француженка, Майлс! — она, легонько хлопнув его по плечу, рассмеялась, а потом мечтательно протянула: — Но я бы написала ещё про тот вкусный банановый пирог, что миссис Гроуз делала на прошлой неделе!       С попытками подобрать для Флоры рифму к ее вкусным стихам, остаток урока чтения для Майлса пролетел почти незаметно — мисс Джессел словно делала вид, будто не замечала отвлекшихся от темы младших детей, полностью влившись в диалог со старшим, и это было облегчением, по крайней мере, для Майлса и Флоры.