Тот еще фрукт!

Не то чтобы Чаглар не спал всю ночь перед съемками… нет! Он поспал часа два или три, постоянно просыпаясь и одним глазом глядя на наручные часы с подсветкой — не пора ли вставать? Часов в шесть он понял, что больше так не протянет, и решил подниматься. Одним из преимуществ актерского ремесла было то, что в каком бы состоянии ты не встретил новый день, волшебные руки гримера и профессиональные косметические средства сделают из тебя конфетку. Чаглар с тоской осмотрел в зеркале синяки под глазами и слабо пробивающуюся однодневную щетину на подбородке. — Ага, ананасовую конфетку, — проворчал он, берясь за станок. — Как же задолбало бриться! Он проснулся определенно не в духе, плохо отдохнувший, раздраженный и злой. Сейчас бы переломать дюжину ароматических палочек для возврата душевного равновесия! — Спокойно, не надо… Иди пей свой кофе и готовься ко съемкам. Чаглар быстро глянул на электронный циферблат часов, горящих над плитой. Уже семь. У Бурджу должны были начаться съемки. Интересно, что там? Черешневая ванна? Ай, далась ему эта ванна! Жизнь прожил и не знал, оказывается, что его так ванна заводит. Фетишист! Однако, воображение было уже не остановить. Он представил себе белоснежную ванну, наполненную спелой, багрово-красной черешней с сочно-зелеными хвостиками, и в этой черешне, расслабленно и совершенно бесстыдно, нежилась обнаженная Бурджу. Лишь только определенные участки ее тела были прикрыты ягодами, а вот пышные бедра и манящие плечи сверкали ванильным отблеском среди всей этой черешневой вакханалии… — Воу, — Чаглар вытер проступивший на лбу пот, — полегче, приятель, эдак ты до вечера не дотянешь. Его план был до неприличия прост: ссылаясь на какие угодно обстоятельства, приехать на съемки раньше назначенного времени и хоть одним глазком увидеть Бурджу в образе для рекламы. Нет, он не собирался, словно маньяк, в открытую пялиться на партнершу, а планировал обставить это как-то по-умному. Единственное, он пока не придумал, как именно. Может, позвонить Сельчуку? Или Ирем? Пожалуй, вначале все же Ирем. — Але, — сказал он, прокашлявшись, в трубку, — Доброе утро… Э… Как ты? Спасибо, я тоже вполне хорошо. У моих соседей сверху какое-то происшествие, то ли свадьба, то ли помолвка. Шум-гам с самого утра, не могу сосредоточиться и спокойно готовиться к съемкам. Что? Приезжать в павильон? Даже не знаю, вдруг я кому-то помешаю… Ладно-ладно, понял. Сейчас приеду. Давай, увидимся. Если Чаглару и было совестно за эту маленькую ложь, то совсем чуть-чуть. В конце концов, что он такого сказал? Соседи и правда выдавали дочь замуж месяц назад, так он двое суток не спал! И никто, ни одна живая душа, его не пожалела, не сказала: приезжай ко мне, Чагларчик, отдохнешь, расслабишься, поешь черешни… — Аман йаа, — поворчал он, закатывая глаза, — ты меня уже пугаешь. Остановись! Чаглар не мог придумать рационального объяснения, зачем ему нужно увидеть на съемках Бурджу. Просто знал, что нужно, и все. Окончив прихорашиваться, он провел небольшой аутотренинг у зеркала, убеждая себя, что является самым неотразимым, харизматичным и талантливым актером во всем секторе турецких вечерних сериалов. — Давай, брат, ты сможешь. Не посрами своих учителей по драматическому искусству, изобрази самого убедительного ЙогуртМена на свете, так, чтобы этот несчастный йогурт смели с полок магазинов вместе с этими самыми полками! «Конечно, — ворчал он про себя, — ты ведь так много учился и снимался в разных проектах, только ради того, чтобы потом в рекламе сниматься. В рекламе йогурта!». — Какое чудо, что ты приехал пораньше, Чаглар! — воскликнула Ирем, как только его машина остановилась на парковке у павильона. — Мы здесь так натерпелись уже, даже не знаю, чем все закончится… Ужас! Просто ужас! — А что случилось? — нахмурился Чаглар. — Все не заладилось с самого утра… Да ты приходи, проходи! Чаглар прошел. Атмосфера на площадке была вполне рабочая, такая, как и вчера — все бегали и суетились. Единственное — нигде не было видно Бурджу. Зато повсюду было слышно Сельчука. — Я же сказал, что мне не нравится такой свет! — кричал господин режиссер на ассистентов. — Приглуши, сказал, а ты яркость накручиваешь! Глухой, что ли? Нет, не так! Ах, Всемогущий Господь, пошли мне терпения, чтобы не задушить этих безруких! — Что происходит, брат? — воскликнул Чаглар, приближаясь к нему. — Ты не позавтракал или, может, невестка сделала тебе слабый чай? — Вай, вай, кто пришел! — расплылся в улыбке Сельчук. — Мой паша! Он склонился к Чаглару, и на его лице тут же отразилось полнейшее отчаяние. — На тебя одна надежда, сынок, выручай! Я тут уже на стенку лезу. Пропало! Все пропало! — Да что пропало? — испуганно зашептал Чаглар в ответ. — Объясни нормально, что стряслось. — Не здесь. Иди в свою гримерку, я скоро присоединюсь. Чаглар так и сделал. По дороге разжившись кофе, он зашел в небольшую комнатку с единственным зеркалом на стене, заставленную вешалками с одеждой и яркими лампами. Звукоизоляция гримерки вызывала у Чаглара большие вопросы, но он надеялся, что Сельчук не собирается сообщать ему какую-нибудь государственную тайну. — Я не понимаю… не понимаю, что случилось… — бормотал Сельчук, забирая из рук Чаглара картонный стаканчик с кофе. — Еще вчера она была образцом профессионализма и сдержанности, а сегодня… — Кто? — удивился Чаглар. — Ты о ком говоришь? — О… Бурджу. Помолчав, Сельчук принялся дополнять свой рассказ: — Она пришла утром на съемки вся взвинченная, совсем не в настроении. Отказалась от воды, кофе, соков… любого угощения. Потом вымотала все нервы стилисту: хочу локоны покрупнее, больше объема, то, се. Накричала на гримершу, мол, тональный крем состарил ее на десять лет. А уж когда съемки начались… Это был ад, Чаглар, клянусь! Сущий ад! Вся зажатая, это делать не буду, это не хочу. На мое последнее замечание распсиховалась и закрылась в своей гримерке. Больше часа уже не выходит оттуда. Чаглар, миленький, нам больше не на кого надеятся. Вы же уже работали вместе! Поговори с ней, пожалуйста. Явно что-то произошло, не может человек а ровном месте так измениться. — Конечно-конечно, — заверил его Чаглар, задумчиво почесывая бороду. — Я обязательно поговорю. Даже прямо сейчас встану и пойду к Бурджу! — Только береги голову, умоляю, вдруг кинет что-то тяжелое. И слишком близко не подходи, на всякий случай, мало ли. — Брат Сельчук, стыдно! — Ты просто еще не видел ее, сынок. Все, с Богом. Иди. Чаглар допил кофе, поправил рубашку, пригладил волосы и двинулся в путь, полный непредсказуемых опасностей. За дверью гримерки Бурджу было тихо. Он постучал чуть слышно, а потом, когда ему не ответили, постучал еще раз, громче. — Я же сказала, что не хочу никого видеть! — раздался недовольный голос. — Кто там? — Бурджу… Бурджу, это я. Чаглар… Он услышал стук каблуков, и спустя мгновение дверь отворилась. — Чаглар, ты? — удивленно распахнутые карие глаза, мощно подведенные какой-то косметической фигней, вглядывались в его лицо. — Проходи… Добро пожаловать. — Спасибо. Он непроизвольно окинул тяжелым взглядом ее фигуру, запахнутую в коротенький черный халат из какого-то гладкого материала, переливающегося в свете энергосберегающих ламп. На ногах Бурджу были открытые босоножки на шпильке, красиво приподнимающие ее стопу, отчего и икры, и немного выглядывающие из-под халата бедра выглядели крайне соблазнительно. Чаглар с усилием сглотнул. — Бурджу, что случилось? — Тебя для этого вызвали? — она насмешливо фыркнула. — Нет, я приехал сам, уже на месте узнал. — Ничего не случилось, просто день не задался. — Бурджу… — Чаглар быстро огляделся, нашел себе местечко на высоком стуле в углу комнаты и сосредоточил все свое внимание на партнерше. — Мне ты можешь не рассказывать, ладно? Я тебя как облупленную знаю. Он действительно знал ее хорошо и, можно сказать, близко. Они провели на съемках сериала целый год, бок о бок. В любом настроении, в любом состоянии здоровья, в любое время дня и ночи, в любую погоду: дождь, снег, жару они были рядом друг с другом. Он таскал ее на руках, целовал, ложился с ней в кровать, да и много еще чего происходило на съемочной площадке… И теперь она наивно полагала, что сможет водить его за нос формулировкой «день не задался»? Это было даже не смешно. Бурджу оперлась руками на гримерный столик, склонила голову и шумно выдохнула. — Не хочешь рассказывать? — предположил Чаглар, пытаясь хоть как-то разговорить ее. — У тебя какие-то проблемы? Или переживаешь из-за нового проекта? — Нет, Чаглар, нет! — она обернулась к нему, он встал со стула, и они оказались друг напротив друга, совсем близко, так, что Чаглар смог уловить ее горячее дыхание. От Бурджу явственно пахло алкоголем. Чаглар нахмурился. Разве такое может быть? — Бурджу, ты… — он не успел закончить, в дверь гримерки постучали. — Госпожа Бурджу? Господин Чаглар? — послышался голос Сельчука. — Дети, давайте вернемся к съемкам! День не резиновый, и он скоро закончится, а мы еще даже не начинали. — Бурджу, ты что, пила? — шепнул Чаглар ей на ухо, не обращая внимания на мольбы режиссера за дверью. Она нервно дернула плечом, словно пытаясь избавиться от его назойливого интереса. — Сейчас идем, брат Сельчук. — сказала громко, а шепотом добавила, обращаясь к партнеру. — Ты оставайся здесь. Не показывайся на площадке! — Какая у тебя проблема со мной, Бурджу? — вдруг прищурился Чаглар, изучая ее покрасневшие щеки. — Нет никакой проблемы! Тем более у меня с тобой! Твои съемки начинаются в четыре, вот до того времени не хочу тебя видеть, — она запахнула полы халата поплотнее, окинула его прощальным гневным взглядом и вышла. — Нет никакой пробле-е-емы, — передразнил ее Чаглар. — Тем более у меня с тобо-о-ой… Сейчас мы посмотрим, есть у тебя проблема или нет. Он принялся рыскать по всей гримерке: перерыл ворох одежды в углу, выдвинул все ящики тумбочек, открыл все шкафчики и, наконец, нашел. На самой верхней полке навесного шкафа стояла открытая бутылка вишневого ликера. Чаглар скривился при виде этой прозрачно-белой жидкости: сухой и горькой, как только такую можно в рот брать! — Есть проблема, — победоносно пробормотал он. — Есть. Непрестанно озираясь по сторонам, Чаглар вышел из гримерки и двинулся на звук голосов. Съемки уже начались, Бурджу была в центре кадра, но многочисленная команда загораживала актрису от посторонних глаз. Скрываясь под покровом искусственной темноты, в которую была погружена основная часть павильона, Чаглар подошел ближе. — Обновите помаду! — крикнул кто-то. Из толпы тут же отделилась вооруженная кистями и тюбиками девушка и бросилась к Бурджу. Чаглар пробрался еще дальше и наконец увидел ее. Она сидела на высоком барном табурете из черного металла и была бесконечно хороша: крупные локоны, пусть даже со скандалом вытребованные у стилиста, выигрышно обрамляли белоснежное лицо с нежным румянцем, на губах появилась глянцевая темно-винная помада. Чаглар не сразу понял, что на Бурджу из одежды был один купальник — слитный, черный, без бретелей. Она игриво покачивала ножкой, на пальцах которой повисла вот-вот норовившая слететь босоножка. Он замер, уставившись на бордовый цвет ее педикюра. — И… Начали! — объявил Сельчук. — Свет, камера, мотор! Бурджу, смотри прямо. Не отводи взгляд, не отводи… Немного расслабься! Бурджу, плечи! Оф, нет это невозможно. Чаглар! Где Чагдар? Он нужен нам здесь, в кадре. Чаглар! — Я здесь, брат. Все обернулись и растерянно посмотрели на него. Бурджу не произнесла ни слова. — Готовься, гримируйся, переодевайся — и к нам. — сказал режиссер. — По-другому ничего не выйдет, я думаю.