Тот еще фрукт!

Сельчук объявил перекур и вышел из павильона подымить, наверное, уже двадцатой сигаретой за этот ужасно длинный, то такой короткий день. Чаглар бросился за ним, а за Чагларом следовали костюмеры, на ходу освобождая его от цивильной одежды и натягивая взамен черную атласную рубашку. — А как же концепция? Договоренности? — спросил он у режиссера в отчаянии. — Мы даже не репетировали толком! Коварный стилист исподтишка обработал лаком его прическу, и Чаглар чихнул. Следом чихнул и Сельчук. — Оставьте нас на две минуты, — устало махнул рукой режиссер. Стайка костюмеров и стилистов мигом упорхнула. — Чаглар, ты же видишь — она не справляется. Я предпочту разорвать контракт и выплатить неустойку рекламщикам, чем сдать материал, где зажатая актриса с деревянным взглядом механически поедает черешню. Да не проклянет Аллах! — вдруг выругался он. — Я считал, что этот проект будет приятными каникулами! Легкой прогулкой! Как же, два таких профессионала участвуют, да мы за пару часов все снимем! Скажи мне, ради всего святого, что между вами произошло? Из-за чего Бурджу так переклинило? — Брат, клянусь, я здесь не при чем! Сам в шоке! Из-за угла нетерпеливо выглянула визажистка, а за ней и остальная банда красоты. — Давайте, давайте! — вновь махнул им Сельчук. — Налетели — разорвали, сделайте из господина мечту всех домохозяек. На Чаглара тут же набросились в шесть рук и принялись его пудрить-румянить-причесывать. Он со смиренным видом состроил несчастные брови, ожидая пока все это мучение прекратится. Что там поделывает Бурджу, интересно? Как-то непривычно тихо на площадке, и госпожа актриса никак не выражает своего недовольства изменившимися обстоятельствами, не устраивает сцен, не выясняет отношения… Не напьется же она, воспользовавшись заминкой и всеобщим хаосом, еще больше?! — Друзья, мы закончили? — нетерпеливо спросил он у банды. В ответ получил струю какого-то ароматного спрея в лицо. Спасибо, что не в рот. — Теперь да, господин Чаглар. — Откуда еще этот «господин» взялся… — проворчал он, отрываясь, наконец, от преследования. У дверей гримерки в ожидании звезды пританцовывала Сена. — Господин Чаглар! Господин Чаглар! — Пусть камень размером с господина свалится тебе на голову… — Смена концепции? Что происходит? Вы будете теперь вместе сниматься? Если бы он знал, то с удовольствием рассказал бы ей да и всей съемочной группе о том, что происходит. — Скажи лучше, где Бурджу? — Кажется, я видела как она заходила в женский туалет… — Отлично! Просто замечательно! Сена с недоумением посмотрела на патрона, восторгавшегося фактом посещения уборной Бурджу Озберк. — Ничего… Тебе от меня не спрятаться там! — проворчал под нос Чаглар и направился к туалету, провожаемый ошалелым взглядом ассистентки. Он не стал стучать, ждать под дверью или еще что-то — сразу ворвался в незапираемый предбанник с единственной раковиной, зеркалом и сушкой для рук. — Ты с ума сошел? — воскликнула Бурджу, которая в этот момент вытирала мокрое лицо бумажным полотенцем. — Пришел напомнить тебе, кем ты являешься! — грозно выкрикнул Чаглар, понимая, что под уничижительным взглядом этих карих глаз его запала надолго не хватит. — И кем же я являюсь? — Профессионалом своего дела! Прекрасной актрисой! Человеком, который в любых обстоятельствах умел собираться и собирал других! Куда все это подевалось в один миг, Бурджу? — Ой, да перестань! — она со злостью швырнула скомканное полотенце в мусорку. Чаглар вглядывался в ее раскрасневшееся лицо и никак не мог определить, ухудшилось ли ее состояние или нет. — Я всего лишь «деревенская простушка»! Мне далеко до остальных твоих утонченных партнерш! Да зачем меня вообще поставили рядом с тобой? — Что? — опешил Чаглар. — Кто-то опять что-то написал в интернете? — Ну да! Я же такая неуверенная в себе, что сразу же расстраиваюсь любому негативу! — Аллах, терпения мне… Бурджу, я уже совсем запутался и не понимаю, ты злишься из-за сравнения с другими или нет?! — Убирайся из женского туалета, Чаглар! Пришел тут и требует ответов… На каком основании, я спрашиваю? — Хорошо, я уйду, — Чаглар потянулся к ручке двери, но потом обернулся. — Я уйду, а ты успокоишься, придешь в себя, обновишь макияж и вернешься на площадку. Ты забудешь все обидные комментарии фанаток других актрис, и я тоже выброшу из головы посты времен нашего сериала из серии «что этот бровастый делает рядом с нашей королевой». Сейчас мы на съемках, мы рядом, я вижу только тебя. Сейчас для меня существуешь только ты, поняла? Я хочу, чтобы ты чувствовала эту связь между нами, когда мы будем сниматься. Хорошо, Бурджу? — Хорошо… — пробормотала она. Покинув уборную, Чаглар прислонился к стене, закрыл глаза и устало вздохнул. Он не понимал, что происходит с его партнершей, откуда вдруг взялась эта профессиональная ревность к другим актрисам, почему всплыли комментарии хейтеров, которые буйным цветом цвели в твиттере чуть больше года назад, когда съемки «Любви напоказ» только начались. Он-то считал, что уже все улеглось. Бурджу выскочила из туалета и застала его в этой позе. — Я… Я иду гримироваться, — посчитала она нужным отчитаться. — Хорошо. Жду. На съемочной площадке все опять вернулось на круги своя. Свет был настроен, камера наведена, гримеры стояли наготове, Сельчук занял свое место в режиссерском кресле. — Пробные сцены! — крикнул он в рупор так громко, что некоторые особо впечатлительные даже присели. — Посмотрим, как вы будете смотреться и взаимодействовать в кадре. Бурджу сидела на том же высоком табурете, что и раньше. И выглядела она все так же потрясающе: ровный тон лица, безупречно очерченные помадой губы, прическа — волосинка к волосинке. Ни один человек в мире не заподозрил бы, что еще полчаса назад она до красноты терла мокрое лицо бумажным полотенцем. Чаглар двинулся в кадр походкой опасного охотника. Ну, так ему, во всяком случае казалось. По дороге он заметил стоящую на столе миску с крупной спелой черешней. Недолго думая, Чаглар схватил одну веточку и встал в кадре позади Бурджу. Он заметил, как напряглись ее плечи, шея застыла в таком неестественно ровном положении, словно она швабру проглотила. — Расслабься немного, — склонившись, прошептал Чаглар. — Ты прекрасно выглядишь. — Ребята, поехали! — прогундосил рупор искаженным голосом Сельчука. — Свет, камера, мотор! Да, мне просто нравится это повторять! Чаглар смотри в камеру! А теперь на Бурджу! Прекрасно, прекрасно… Чуть выше подбородок! Бурдж, посмотри в сторону. Чаглар, ты прямо. Восхитительно! Теперь оба прямо. Бурджу, вниз. Внезапно Чаглар достал ягоды черешни и провел ими по обнаженному плечу Бурджу. Она слегка вздрогнула, но из образа не вышла — склонила голову, подставила камере шею, подбородок, скулу. Чаглар медленно чертил темно-бордовой черешней по белоснежной коже, вызывая у Бурджу крупные, хорошо заметные даже на расстоянии мурашки. — Что это? — комментировал рупор Сельчука. — Не знаю, откуда взялось, но выглядит просто потрясающе. Продолжайте, дети, продолжайте… Да вы и сами знаете, что делать! Чаглар опустил руку с черешней, придвинулся к Бурджу еще больше, почти касаясь ее спины грудью, выглядывающей из расстегнутой рубашки. Теперь они оба смотрели прямо в камеру, стоя максимально близко друг к другу. — Отлично! — разразился аплодисментами Сельчук, а за ним и вся остальная команда. — Просто отлично! Эта черешня — это… просто находка! Шикарная находка, Чаглар. Перерыв пять минут, поправляем макияж и прическу и пробуем снять несколько отрывков. Черешню оставляем. Бурджу повернулась к нему, потом смущенно опустила длинные ресницы. — Мне тоже понравилась твоя идея. Необычно. — Спасибо. И я рад, что ты подыграла. Сейчас она выглядела намного более спокойной, чем утром. Чаглар не знал, подействовали ли его слова поддержки или что-то другое, но надеялся, что теперь накаленная атмосфера на съемках вольется в привычную колею и станет обычной рабочей. После перерыва его усадили на стул, чуть пониже, чем тот, на котором сидела Бурджу, и теперь сама Бурджу оказалась у него за спиной, возвышаясь на каблуках так, что лицо Чаглара и ее грудь были на одном уровне. Чаглар скосил глаза в сторону, но ничего не увидел. По новой задумке режиссера, на которую его вдохновила идея с черешней, Бурджу должна была выдавить на Чаглара черешневый сок. Реквизиторы подготовили небольшой пакетик с соком, который Бурджу зажала в кулаке вместе с несколькими ягодами. На камеру получалось очень эффектно и даже кроваво — ягоды давились, а сок лился, забрызгивая шею Чаглара, потом плечо, пачкая рубашку, и в конце концов стекал по его обнаженной груди. Рубашек у костюмеров было много, а вот брюки, которые не менялись, потому что не попадали в кадр, к концу пятого дубля так пропитались едко-красным соком, что Чаглар походил на жертву пыток. Или на мясника на отдыхе, который решил сделать перерыв в своей тяжелой работе, нарядиться в черную атласную рубашку и отправиться в ночной клуб. Каждый раз меняя одежду, он краем глаза ловил на себе стремительные, полные любопытства взгляды Бурджу. Как будто прежде она не видела его раздетым по пояс. Да и на татуировки за год уже налюбовалась всласть. Чего смотрит тогда? — С черешней закончили, — вдруг ни с того ни с сего заявил Сельчук, и Чаглар даже расстроился — только во вкус вошел. — Давайте, раз уж все в таком боевом настроении, не будем искушать судьбу и сразу снимем ананасовый сет. Правда, может затянуться до ночи. Никто не против? Бурджу молчала. Банда красоты тоже согласилась, особенно, когда было объявлено, что заплатят как за два дня работы плюс бонусы. Остальная команда была счастлива хоть что-то снять и радовалась, что звезды пришли в себя и восстановили взаимопонимание. На площадке поменяли фон — теперь он стал снежно-белым. В противовес черно-красной концепции черешни, цветовая гамма ананаса была бело-зеленой. Костюмерша выкатила целую вешалку с белыми рубашками для Чаглара, а Бурджу переодели в белый купальник, стерли ядреный макияж и сделали новый — нежный и максимально натуральный, хотя времени он занял ничуть не меньше, чем тяжелый вечерний. Задорный и легкий на подъем ананас не предполагал никаких томных взглядов и жарких прикосновений. Только веселье, только хардкор! Чаглар на камеру разрывал фрукт (овощ, ягоду, траву или что оно там такое) пополам, а Бурджу наслаждалась ананасовым коктейлем, сделанным прямо в ананасе. Ну что ж, ананасово, ничего не скажешь! — Мне уже надо в душ, — жалобно сообщил Чаглар режиссеру, чувствуя липкость по всему телу: и под рубашкой, и в штанах. — Последний дубль, и вы свободны, — проворчал Сельчук. — Бери колечки. Чаглару в миске принесли — кто бы мог подумать — ананас, нарезанный колечками. Он взял парочку, приложил к глазам и повернулся к Бурджу. Та фыркнула от смеха: — Первые сорок лет — самые сложные в жизни мальчика. — Ну не настолько, мне только тридцать четыре! — возмутился он, продолжая разглядывать ее сквозь ананасовые очки. — К тому же, я молод душой. — Даже слишком молод, — продолжала подтрунивать Бурджу. — Где-то на уровне младших классов начальной школы. — Дети, встаньте в кадр, — сердитым голосом велел Сельчук. — Уже полночь, все хотят по домам. Бурджу с коктейлем-ананасом в руке уселась на свой табурет, Чаглар встал рядом и принялся с аппетитом откусывать колечки на камеру. — Снято! — объявил режиссер. — Всем спасибо, друзья. По домам. — Ты так жуешь, мне тоже захотелось, — пожаловалась Бурджу, глядя как Чаглар уплетает реквизит за обе щеки. — Не проблема. Держи, — он поднес кружок ананаса к ее губам. Бурджу откусила, но вовсе не весело и задорно, словно все еще снималась для рекламы, а медленно, волнующе, сексуально. Чаглар похолодел. Ее маленький язычок скользнул по мякоти ананаса, а затем на ней сомкнулись ее полные губы. — Мне… мне действительно срочно надо в душ! — почти выкрикнул Чаглар и быстро покинул съемочную площадку.