Панихида по апрелю

День, когда Шинджи в очередной раз появился на пороге склада, чуть более ста лет прослужившего ему домом, был раннеавгустовским и уныло-дождливым. И что удивительно, несмотря на это, в складе было пусто шаром покати. Лиза и Маширо ушли за покупками, Лав ушел на выставку чего-то, чего Хийори не поняла, а вернее и не спрашивала, а Хачи был где-то во дворе. И, конечно, он ощутил, что его барьер пересечен и, конечно, ощутил, кем, но то ли по каким-то своим личным причинам, а вернее всего из природной деликатности, так и не появился в доме ближайшие несколько часов. Таким образом, единственной живой душой (во всех смыслах) в доме была только Саругаки Хийори. Много позже, вспоминая тот день, они с плешивым Шинджи пришли к выводу, что он чертов везунчик, ведь мог нарваться на ни много ни мало семейное застолье. Она лежала на кровати в его бывшей комнате, слабость, за которую она ненавидела себя только первые несколько месяцев, а позже привыкла, еще несколько месяцев она отчаянно боялась, что заметят остальные, а потом стало наплевать и на это тоже. В конце концов, тот, кто начал бы рассуждать на тему, столкнулся бы с ее... недовольством. Так что рот на замке держала даже Лиза. Впрочем, не из страха, конечно, а скорее, осознавая бесполезность. Так что Хийори уже полгода как невозбранно забиралась на его кровать и лежала там, раскинув руки и уставившись в потолок, с каждым днем с затаенным страхом осознавая, что такой сильный в первые месяцы его запах становится с каждым днем все слабее, и комната превращается из его комнаты в запасную гостевую спальню. Словно у вайзардов когда-то бывали гости! Шинджи же оставался единственным, кто по понятным причинам был не в курсе такой ее привычки, посему непривычно тихий и мрачновато-торжественный, он проследовал прямиком к ее спальне, и уже не обнаружив там маленькую злюку, но бесспорно ощущая присутствие ее реяцу, дошел прямо до своей собственной комнаты, где погруженная в размышления Саругаки постыдно поздно распознала его присутствие, только когда он уже шагнул за порог. Ее реакцией стало моментально вскочить на ноги перед кроватью и открыть рот, чтобы высказать ему все, что Саругаки о нем думала за такое внезапное появление (надо же, умудрился подкрасться незаметно!), прежде чем успеет даже открыть рот, чтобы посмеяться над ней. Но секундой позже Хийори поперхнулась заготовленной обличительной речью, потому что Шинджи ничего не говорил. Просто стоял перед ней - такой длинный и угловатый в чертовом ненавистном ей капитанском хаори (которое во все свои прошлые визиты, предусмотрительно опасаясь будить лихо, заменял своей обычной для смертного мира одеждой) - и молчал. И вид у него был невероятно для позера Хирако побитый и несчастный. В голове Хийори пронеслась целая череда вариантов, что же могло случиться - от того, что его выперли из Сейретея (самый очевидный с ее точки зрения и самый, как ни противно было себе в этом признаваться, приятный) до чьей-то безвременной кончины. Чьей только? Таким потерянным он не выглядел даже в тот чертов ветреный день, когда сказал ей, что уходит. И Хийори внезапно спросила так удивительно тихо, что поразилась сама: - Ты чего, олух? А чертов Хирако, скотина такая, вместо того, чтобы объяснить нормально, напугал ее еще больше. Он медленно и мешковато опустился на колени, и желание схватить тапок и выбить всю тоскливо-торжественную дурь из этой скотины стало почти неодолимым. Аж до того, что сердце глухо и часто забилось в груди. Она уже потянулась к тапку, но как-то урывками, будто в замедленной съемке, с одной стороны желая всей душой прекратить эту поганую трагичность, а с другой - сама себе противореча, в глубине души боясь закончить это прежде времени, когда Шинджи, наконец, заговорил: - Я откажусь. - сказал он, и Саругаки разом остановилась, уставившись на него расширенными глазами. Она ничего не говорила, замершая словно животное на охоте, и он продолжил: - Я откажусь от поста капитана и вернусь назад, потому что я так больше не могу. И вот тут магия кончилась. - Да кто ж тебя обратно пустит-то, плешивая рожа? - и с этим Хийори кинулась в праведный бой.