Панихида по апрелю

Шинджи удовлетворенно потянулся, чувствую приятную негу во всех частях тела, и закинул руки за голову. Он уже чертовски давно не лежал в этой кровати, в этом доме, и несмотря на все удобства капитанских покоев в Сейретее, ему было невероятно уютно в этой старой койке. - Как-то не так я себе представлял эту встречу. - выдал он, повернув голову к Хийори, которая настороженно косилась на него из-под одеяла. Ее серьезные ореховые глаза под нахмуренными бровями следили за каждым его движением, словно он был опасным зверем, и Хирако ощутил парадоксальный приступ умиления. Он как раз собирался сгрести маленькую злюку в объятья, когда в его голый бок воткнулись острые пятки, и раздался боевой клич: - Вали обратно в свой Сейретей! - Ай, черт, Хийори! - заорал Шинджи, яростно сопротивляясь нападению. - Ты же уже успокоилась! - А вот черта с два, плешивый! - Утихни, сладкая! - Я тебе не сладкая, олух! Побороть внезапный приступ ярости удалось только воистину драконовыми методами: Хирако обмотал маленькую вайзардшу в плотный кокон из одеяла, так что та не могла пошевелить ни одной из своих острых конечностей, так что оставалось только яростно хлопать глазами и совершенствоваться в ругани. Чем она за неимением прочих вариантов и занялась. Шинджи тем временем ощущал себя мазохистом еще похлеще обычного, потому что ему оставалось только удерживать орущий кокон руками и ногами, обмотавшись вокруг него подобно какому-то архаичному спруту, а то ведь неровен час - вырвется, и слушать, как его поносят последними словами. В конце концов, сам ввязался, напомнил он себе. Мог бы еще сто пятьдесят лет назад жениться на какой-нибудь милашке в Сейретее, сейчас бы уже почтенным отцом семейства был. Или никогда не поздно, мог бы и теперь кого другого найти. Вон хоть Момо-тян. Прелесть, а не девочка. Хорошенькая, покладистая, исполнительная. Но нет, вам, Хирако-тайчо, подавай острые ощущения под соусом членовредительства. И оскорблений. Крики Хийори уже слились в невнятный шум под ухом, он не вслушивался в изощренные эпитеты, коими награждала его нежная возлюбленная, и думал о своем. - Ва-ли в Сей-ре-тей! - проскандировала она громче прежнего, обращая его внимание снова на себя. Ни дать ни взять, демонстрант на акции протеста. - Так, мелкая. - Шинджи навалился на кокон сверху, и тот протестующе зарычал. - Давай договоримся! Я свалю в Сейретей обратно, если ты выполнишь одну мою просьбу! - Никаких просьб! Так вали! - заверещала Саругаки (и как не устает столько орать?). - Ну, ты же знаешь, что я терпеливый. - капитан Пятого растянул тонкие губы в улыбке. - Я так долго могу пролежать, а если договоримся, то у тебя есть шанс выбраться из этого кокона еще до заката солнца. - Ладно. - Хийори внезапно замерла и расслабилась в своем плену, но привычного Шинджи таким было не обмануть, так же расслабляются кошки в руках перед одним решительным освободительным рывком, так что захват он не ослабил. - Какая просьба? - Объятья! - веско сообщил Хирако и хотел даже поднять палец кверху для наглядности, но не рискнул. - Какие-такие объятья? - Саругаки, явно ожидавшая иного, несколько опешила и даже орать не стала. - Самые обычные. - терпеливо пояснил он. - Нормальные пары... - Мы не пара, ты плешивый олух Шинджи! - после занятий сексом лежат в обнимку и нежничают. - Мерзость какая! - Так вот я хочу полежать в обнимку, а потом уж так и быть отбуду обратно в Сейретей и оставлю тебя в покое на какое-то время. Хийори предприняла последнюю отчаянную серию попыток вырваться, но Шинджи был настороже и охвата не ослаблял, а потом вздохнула и пораженчески поинтересовалась: - А сколько надо... лежать в обнимку? - О, четких рамок нет! - воодушевленный началом мирных переговоров Шинджи встрепенулся и сел на кокон сверху. - Ну, конечно, минимум минут пять, но никто не возбраняет так и час пролежать... Саругаки явственно передернулась, но все же сообщила: - Ладно. Распутай меня, а я с тобой пообнимаюсь. - Честно? - подозрительно уточнил Гобантай тайчо. - Без дураков? - Честно-честно! - нетерпеливо ответила она. - У тебя там пальцы не скрещены? - Шинджи! - Ладно-ладно! - посмеиваясь, он начал разматывать одеяло. Здесь он уже не опасался. Хийори при всех своих злобности и неуправляемости отличалась почти что патологической честностью. И это он знал как свои пять, если уж она что пообещала, то уже не кинет. И да, стоило ему освободить ее худенькое обнаженное тельце из плена, она тревожно сжалась, прикрыла грудь (точнее то место, где она бывает у обычных баб) ладонями, но не убежала и драться не начала. Хирако медленно лег обратно на спину и протянул руки. А Хийори медленно, не сводя с него подозрительного взгляда карих глаз, подползла и легла рядом. Стоило ей это сделать, как он нетерпеливо сгреб ее и прижал к своей груди. - Вот так. Хийори вздохнула и замерла, прижавшись щекой к его телу. За такие моменты можно было убить. - Слушай, Шинджи... - пробормотала она вдруг и (О, Ками-сама!) провела пальцем по несходящему шраму наискось всего корпуса, оставленному ею самой долгих сто с лишним лет назад. - А как ты себе представлял эту встречу? Шинджи рассмеялся низким грудным смехом, скрывая мальчишеское ликование - она, как и прежде, держит в голове все его реплики! - Ну, я не думал, что мы трахаться будем. Я так-то полагал, что сначала буду на коленях стоять и умолять смилостивиться. - Ну, ты с того и начал. - хмыкнула она. - А потом ты не прощала бы и не хотела бы слушать, и я бы сказал, что я люблю тебя. - буднично сказал Хирако. Он не случайно заговорил о том, как бы все могло быть. Потому что Хирако Шинджи был человеком последовательным, и если он решил что-то сделать, то сделает это непременно. Поэтому не важно, как все обернулось, сегодня Хийори должна была услышать эти слова. Худое тело в его руках напряглось на секунду, и снова расслабилось. - Не говори того, над чем не подумал хорошенько, олух. - пробормотала она, рискуя нарваться на шуточки о том, что мог бы сказать, да не сказал и все такое. Она, точно так же, как и он, понимала, к чему был завязан этот разговор. Пасмурное серое небо за окном словно бы начало просветляться, по крайней мере ему показалось, что в комнате стало чуть светлее. - Дура, у меня было сто три года, чтобы хорошенько подумать. - сказал он без улыбки.