«Это физкультура для беременных», — ответила на удивлённый взгляд Кефера его жена. «А разве будущие мамы не должны сидеть?» — спросил он, подходя к ней. Она тихо засмеялась. «Нет, — ответила она. — Кефер, наш ребёнок родится только через три месяца, всё хорошо», — она обвила его шею руками. «Я боюсь за вас обоих», — одной рукой Кефер обнял жену за талию, а другую положил на её живот.
– Он готов, повелитель, – сказал Бабу однажды. – Правда, мне пришлось повозиться с ним дольше, чем я планировал – ваш брат крепче, чем казался. Однако теперь мы можем приступать ко второму этапу. Меня беспокоит лишь Сехмет. – А с ней-то что не так? – изумился Эксатон. – Она просто стала как-то остро реагировать на его раны. Мне казалось, она сможет просто исполнять приказ, но, видимо, ей не нравится, что наш пленник так страдает. – Сехмет скорее всего раздражается из-за большого объёма работы – ей никогда не нравилось долго возиться с ранеными, а тут ей приходится ещё и следить за условиями содержания, хотя она сама об этом попросила, – Эксатон понимал, что это слабая отговорка, но ему самому в последнее время стало казаться, что Бабу с его братом обходится слишком жестоко. К тому же Тёмный фараон не хотел терять Сехмет из-за опасений Бабу (а накануне этого разговора он даже почувствовал признательность к ней за такую заботу о младшем брате), поскольку её знания и умения были бесценны. – Надеюсь, она не станет вмешиваться в наши дела, потому что настало время действовать; Кефер и так находится здесь почти два месяца. Эксатон кивнул, давая разрешение на второй этап, Бабу поклонился и ушёл, уже зная, что младший сын Ра не выдержит того натиска, что он приготовил ему…***
За последние несколько недель Бабу смог нанести Кеферу достаточно много серьёзных ран, параллельно действуя на его психику, что делал незаметно, и даже Сехмет не могла заметить небольших изменений в сознании пленника. Правда, её саму в это время атаковал Бабу – постоянное внимание сопровождал долгими рассуждениями и редкими приглашениями отобедать. Её это сначала настораживало, а после начало раздражать. Результатом стала её раздражительность и резкость – с ними она приходила к Кеферу и не всегда могла их контролировать. Бабу считал, что он своего добился – раненый и врач вернулись на прежний уровень колких отношений. Теперь же Кефер, не подозревавший о втором этапе, сидел и спокойно ждал прихода Бабу. Пытки того с каждым днём прибавляли жестокости в исполнении и ран на теле Кефера, некоторые даже не успевали заживать, а сам Кефер чувствовал, что медленно опускается в какую-то пучину, начиная думать, что проведёт здесь остаток своих дней. Внезапно в ещё достаточно свежую голову пришла мысль: а почему Анубиса до сих пор не рассекретили? Почему ни отец, ни друзья не спешат его выручать? Неужели разведчик Эксатона так хорошо подражает Кеферу, что даже отец не замечает разницы?.. Отец. В последнее время, которое Кефер проводил с Ра, тот не очень-то разговаривал с ним. Подозрение закралось в сердце мужчины и засело там так крепко, что он не мог думать о чём-либо ещё, кроме одной мысли: а что если Ра противно общество Кефера, что если богу солнца теперь хочется вернуть своего старшего сына, а младший ему в этом мешает?.. Погружённый в свои мысли, он заметил Бабу лишь тогда, когда тот уже закрыл дверь за собой и теперь готовился с помощью солдат приковать Кефера. Однако Золотой воин успел заметить, что сегодня мучитель взял маленький свёрток (из которого доставал орудие ранений), а на его лице читается какое-то презрение. Кефер решил вынести всё, но чувствовал, что сегодня может потерять сознание. Когда солдаты ушли, Бабу прошёлся вокруг пленника, придирчиво осматривая его. Потом остановился прямо напротив него и сказал: – Противно с тобой даже возиться. Я-то думал, ты сын фараона, а ты… – он презрительно скривил губы. Кефер очень удивился, но по выработанной привычке молчал. – Просто чудо, что сам Ра решился взять тебя на воспитание, – продолжал Бабу. – А царица? Каждую ночь на протяжении нескольких лет плакала по ночам, не понимая поступка своего мужа, стыдясь найдёныша. – Под найдёнышем ты подразумеваешь меня? – наконец спросил Кефер, чувствуя смятение в сердце. – А кого ещё? Эксатон лишился из-за тебя трона, принадлежащего ему по праву рождения, он царских кровей, а ты…даже не известно, чьей. Может, рабов, – Бабу снова смерил его взглядом. Кефер хотел возмутиться, но бабуин опередил его: – Я могу доказать. Я умею показывать прошлое – это моя способность, как Анубиса – менять внешность. – Ты можешь показать то, чего не было, – подозрительно посмотрел на него Кефер. – Хорошо. Я докажу, – Бабу сложил руки, и через несколько минут пространство перед Кефером заполнилось дымом, а в нём постепенно возникло изображение коридора Золотой пирамиды. Маленькие Кефер и Эксатон шли с урока Осириса и обсуждали его. Кефер вздрогнул, услышав до боли знакомый и давно забытый голос своего юного старшего брата. А Бабу показывал одно видение за другим, и у Кефера уже не осталось сомнений, что Бабу действительно может показывать прошлое. – А теперь главное, – сказал Бабу и снова сложил руки. Постепенно в клубке дыма стала видна дорога через пустыню, по которой продвигалось войско. Кефер замер, чуть дрожа от бешеных ударов своего сердца.***
Конница медленно продвигалась вперёд, и возглавлял её молодой черноволосый Ра. Он был задумчив и смотрел на уши своего коня. Но вдруг из куста, с которым он поравнялся, раздался плачь ребёнка. Фараон удивился и приказал осмотреть куст. Один из солдат обшарил густой куст и обнаружил корзинку под веткой, которая была ближе всего к дороге. Разваливающаяся корзинка явно стояла у дороги давно, а в ней, в ветких грязных тряпках, плакал младенец, громко крича и легонько двигая кулачками. Ра взял корзинку и посмотрел на ребёнка. Грязный, бледный, с красными от слёз глазами, с торчащими скулами и худыми руками, он внушал жалость. Ра погладил его щеку, и малыш сразу вцепился в его палец своими костлявыми пальчиками и взял его в рот, наподобие соски. Однако скоро плач возобновился. — У нас где-то было молоко, — вспомнил Ра. И действительно в одной сумке нашлась фляжка с остатками молока. Неплотно заткнув её горлышко платком, Ра поднёс «бутылочку» младенцу, который сразу начал жадно пить. — Едем, — распорядился фараон и дёрнул за поводья, продолжая держать в руках корзинку. Ребёнок же скоро затих и мирно засопел. По приезде в город Ра сразу пошёл к Осирису и рассказал учёному о брошенном малыше. — Я боюсь, его родители могли погибнуть во время моей с Апопом битвы, — изрёк фараон. — Скажи, малыш будет жить? — Нужно провести осмотр, только сначала ребёнка нужно вымыть, — Осирис направился к дальнему шкафу и вытащил откуда-то снизу таз. Да, у учёного Египтуса было много вещей на все случаи жизни. Ра бережно вытащил младенца из тряпок и посадил в тёплую воду. Малыш был настолько слаб, что не мог сидеть. Пришлось Ра поддерживать его. Но в четыре руки мужчины быстро справились, и вскоре Осирис мог приступить к осмотру. — Он очень слаб, фараон. Мальчику нужно лечение, иначе он умрёт от истощения. — Ты сможешь ему помочь? Осирис ухмыльнулся — ему ли не смочь. Однако предупредил, что малышу нужна будет семья. Тут двери в лабораторию открылись и вошла красивая женщина с величественной осанкой. — Ра, воины говорят, ты нашёл ребёнка, — сказала она. — Милая моя, вот он, — Ра указал жене на лежащего мальчика, у которого, казалось, не было сил даже ползти. Осирис принёс полотенце. — Я пока осмотрю корзинку. — Какой худой, — удивилась царица, рассматривая находку мужа. — Кто он? Ра завернул малыша в полотенце и вгляделся в его истощённое лицо, малыш тем временем нахмурился и с серьёзным видом рассматривал этого большого, улыбающегося фараона. Именно сейчас и определилась его судьба. — Он наш сын, — ответил Ра и передал младенца жене. Царица удивлённо уставилась на мужа, с опаской держа ребёнка. — Никто не должен узнать, что он найдёныш. Только мы трое должны знать правду... Ты полюбишь его. — И как же мы назовём нашего сына? — женщина выглядела не очень довольной, но в то же время с интересом смотрела на крошечное живое существо. — Кефер. Пусть его зовут Кефер. Картинка растворилась, оставляя после себя лёгкий дымок и горький запах. Кефер молча смотрел на пол, зная, что внутри у него что-то оборвалось, что-то сломалось. Он был приёмным сыном Ра, найдёнышем, брошенным на дороге собственными родителями. Теперь ему стало ясно, почему отец не спешил выручать его, и почему брат разрешил применять к нему такие жестокие пытки… Он был в семье лишним. Он был не тем, кем его считали все и кем он считал себя. Он был чужим. Он не должен был воевать с Эксатоном и управлять Египтусом, не имел права… И если б не милость Ра и его жены, он бы уже давно погиб. Бабу видел, в каком шоке находился пленник, однако не получилось бы так сильно шокировать его, если б Ра сам не отдалялся немного от младшего сына после своего возвращения, хоть просто горевал об Эксатоне. Мысленно поблагодарив бога солнца за собственные терзания, Бабу достал плеть. Что может сейчас сломить Кефера окончательно лучше, чем пытки после увиденного?***
Сехмет вошла в камеру. Её миссия заключалась в поддержании сил в Кефере, чтобы он не умер. Она подлечивала некоторые его раны и приносила еду. Однако сегодняшнее состояние младшего сына Ра удивило её: закованный в цепи (обычно снятые), вытягивающие его руки вверх, он явно был без сознания. Разодранная в клочья одежда еле прикрывала его грязное искалеченное тело, только клафт был совершенно целый. Даже привыкшая к жестокости Сехмет ужаснулась. «Неужели Эксатон не против пыток собственного брата?» — подумалось почему-то. Тонкая струйка крови бежала по руке Кефера, смешиваясь с грязью и к концу своего пути превращаясь в серо-красный поток. Внезапно девушка поняла, что пока он без сознания, то можно вытереть с него грязь и подлечить раны, не причиняя ему боль, то есть, конечно, причиняя, но он не будет её чувствовать. Цепи. В них была проблема. Хотя сейчас они помогут. Намочив тряпочку в обеззараживающем растворе, Сехмет стала осторожно вытирать грязь с кожи сына фараона; иногда было трудно понять что именно на коже: грязь или синяк. «Ну почему грязный? — недовольно думала девушка. — Раньше кроме крови ничего не было, а теперь он в какой-то пыли, соломе и просто грязи! И это помимо крови и открытых ран. И как они хотят, чтоб он не умер?! А если заражение крови? — она наткнулась на ту рану, которую причинила ему сама. Рана заживала, но поверх неё уже была новая, и тоже сильная. — Как ему здесь, наверно, было больно, — она осторожно продвигалась миллиметр за миллиметром по его коже, и через час наконец сын фараона был чистым. — Слава Ра!» — Сехмет бросила испачканную тряпку в таз с уже остывшей водой. — М-м-м-м... Кх-х-х. Ай, — Кефер открыл глаза и приподнял голову, пытаясь осмотреться. Он замер, увидев жрицу Эксатона. Её разглядывали мутноватые глаза с непонятным выражением, от чего лицо Кефера казалось более бледным и осунувшимся. Девушке скоро надоело стоять в этой странной тишине под новым взглядом Кефера. Казалось, он опустел, чего-то лишился, и это невероятно мучало его. — Стоять можешь? — спросила она мягче, чем обычно, с характерной усталостью. — Наверно, — глухо отозвался он и опустил голову. Безразличие — вот что было в нём нового. — Тогда обопрись на ноги, — Сехмет уже нашла ключ от оков и расстегнула замки. Кефер слегка накренился, на пару секунд оперся на неё и затем сполз по стене на пол. — Ну Кефер, я только что вычистила тебя! — с упрёком сказала Сехмет. — Вставай, я ещё не закончила. Он снова с безразличием посмотрел на неё. Может, он не может стоять? Но ноги целы, позвонки тоже. Сехмет оперлась руками на пояс и с грозным видом нависла над Кефером. Принц, тихо кряхтя, встал. Львица вытянула губы в трубочку, критически осматривая его с ног до головы, затем чистой тряпочкой прошлась по всё ещё кровоточившим ранам и брызнула на них раствором, спобствующим скорейшей регенерации. Отсутствующий вид Кефера за всё это время не изменился. Сехмет взяла в руки оборванный край его одежды, ранее закрывавшей грудь, а теперь еле прикрывавшей синяки на теле. — Ну нет, в таком виде сыну Ра здесь нельзя находиться. — Я не сын Ра, — тихо сказал Кефер. Сехмет немного опешила от такого заявления. Однако теперь Кефер явно понимал, что с ним происходит, где он находится, и что он говорит. — Мне сказали, твою голову не трогали. Не говори чепуху. Ты младший сын Ра и... — Я не сын Ра! — он перебил её, закричав. — Неужели не ясно?! — безумие в его глазах смешивалось с отчаянием, он снова сел на пол и закрыл лицо руками. Впервые жрица Эксатона взглянула на пленника по-новому. Сгорбившийся, с синяками и ранами, оборванный, с отчаянием в глазах, он вызывал в её сердце жалость, жалость, которой хотелось дать волю, потому что она вызывала какое-то сладостное ощущение; девушке хотелось стать защитой этого жалкого существа, хотелось помочь обрести былое величие, просто успокоить. Зачем? Она не знала. Она просто почувствовала это желание заботиться, она почувствовала, что может больше Кефера, что может быть его покровителем. Нет, это была не мания величия, это было обыкновенное женское начало, ранее крепко спавшее в ней. — Почему ты так решил? — непонимающе спросила она, подходя к нему ближе. Он уставился на неё с каким-то новым блеском в глазах, немного злым, немного удивлённым. — Кефер, — добавила она нетерпеливо. — Хоть раз в жизни можешь не издеваться? — слова получились глухими, но с явным возмущением, словно воин сейчас сорвётся. — Издеваться? Простой вопрос, имеющий целью узнать неизвестное, — реакция Кефера несколько возмутила девушку. — Уже вся Тёмная пирамида знает, не притворяйся, что в неведении! — он резко вскочил, крича всё это, схватил её за руки и тряхнул. Львица такое обращение терпеть не собиралась, а потому её когти мгновенно коснулись его шеи, не причиняя вреда, но ощутимо надавливая на кожу. — Ну давай, убей меня! Это не жизнь! Я вообще должен был погибнуть много лет назад! — безумие так и полыхало в его глазах, делая мужчину совершенно непохожим на себя. Однако чем дольше Сехмет бездействовала, тем больше менялось выражение лица Кефера: безумие в его глазах уходило, явно уступая место здравомыслию, искажённые горем и яростью черты лица приобретали свою обычную мягкость, и теперь он с интересом смотрел на лицо собеседницы — если можно так её назвать — и явно жалел о своих словах и действиях. Сехмет же пристально наблюдала за переменами пленника и когда удостоверилась в его здравомыслии, чуть сжала его шею и притянула к себе. Она чувствовала, как под её пальцами пульсирует сердце, и как увеличивается его внутреннее давление. — Никогда не проси меня тебя убить, — медленно, с расстановкой, чтобы он всё понял, сказала она, — я здесь, чтобы поддерживать в тебе жизнь, — она разжала руку. Кефер облокотился на стену: при его нынешнем состоянии даже незначительное давление на шею отдалось слабым головокружением и одышкой. — А теперь объясни мне, что значит «должен был погибнуть много лет назад». Кефер разглядывал её, обдумывая произошедшее. Непонимание действий жрицы и опасения всех подчинённых Эксатона боролись с простым желанием, даже какой-то потребностью, излить душу, поделиться горем. Головокружение прошло, он осел на пол и стал рассказывать увиденное. Сехмет слушала его, не перебивая, только наблюдая за его эмоциями и вникая в суть. — Нет, не понимаю, — она была растеряна не меньше, чем он, когда узнал об этом. — Но это не доказательство. — Он доказал, что может показывать прошлое, — Кефер уже сидел на полу, согнув ноги в коленях и откинув голову к стене. Наплечники слетели, открывая выступающие от истощения плечи, испищряющие всё тело раны перестали кровоточить, а ветхие тряпочки, когда-то бывшие одеждой, разорвались ещё больше, так что он сидел почти голый. Но ему всё уже было безразлично, его взор снова угас, и Кефер в упор, с безразличием, невидящим взором смотрел на пол. «Это не жизнь», — вспомнилось Сехмет. Где в Тёмной пирамиде найти одежду Кеферу? Можно было бы пригласить швей, но ведь нужно будет снимать мерки, а в его нынешнем состоянии это... «Может, я сама смогу? Раны зашиваю, принцип должен быть похож», — подумала Сехмет. Но одного взгляда на пленника хватило, чтобы понять, что сейчас на первом месте должна быть вовсе не одежда, а психологическое состояние Кефера. — Но так ли важно, что ты оказался не сыном Ра? — она вложила в вопрос всё участие, на которое сейчас была способна, даже опустилась рядом с ним на колени. Ей самой хотелось разобраться в этой сложной истории. — Получается, что я жил среди чужих людей, я называл родными тех, кому до меня не было бы дела, если б не жалость фараона, — Кефер смотрел на противоположную стену, — и об этом не знал никто, даже мой... даже Эксатон. Я не знаю своих родителей. Я даже не знаю, египтяне ли они. А если они рабы? — Ни египтяне, ни жители Египтуса рабами не были, — Сехмет поймала удивлённый взгляд Кефера и сразу пояснила: — У тебя внешность египетская. — Хорошо, — он вернулся к созерцанию стены темницы, — но кем они были? Вряд ли богачами, тогда тряпки не были бы ветхими. Значит, это бедняки. А если меня выкрали у них — богатых или бедных — и бросили при приближении войска фараона? Или какой-нибудь зверь оставил меня себе на ужин, найдя на песке или тоже выкрав? Или меня бросили специально, рассчитывая на милость Ра, может, даже мои родители? Обычно Сехмет выводили из равновесия многочисленные вопросы и теории по одной теме просто потому, что неспособные думать чётко мумии задавали глупые и бредовые вопросы, не вникая в суть проблемы, а ей же, Сехмет, зачастую приходилось на них отвечать, так что в конечном счёте львица просила замолчать или отвечала что-то короткое, навроде: «Потому что так приказал повелитель» — как было тогда, когда братья поменялись телами, и она с Карнаком должна была сторожить Кефера в теле Эксатона. То время ей нравилось больше — тогда не было жестокого Бабу. Сейчас — и Сехмет это понимала — эти теории Кефера указывали на нестабильность его рассудка, что, скорее всего, является результатом психологического насилия. Даже тогда, в теле брата, Кефер продолжал оставаться Кефером. «Не волнуйся, если чувствуешь слабость, Кефер, вся твоя сила заключена здесь», — она сказала это ему тогда, сказала мягко, без издёвок или злости, а Карнак своей глупостью всё испортил! Странно это получается: некая жалость к пленным у неё была всегда. Или жалость только к Кеферу? — У тебя в любом случае появилась любящая семья, мать, отец, ну и брат поначалу, — голос Сехмет был мягким, глаза смотрели с состраданием. Одно она угадала — психотическое насилие Бабу действительно применил, причём сопровождая его побоями. — Это уже неважно. Всё равно меня рано или поздно убьют, — он вздрогнул, потому что в коридоре раздались шаги, но когда они стихли, с немного безумными глазами сказал: — Я просто не хочу умереть в муках. — Не умрёшь, — рука мигом оказалась на его плече. Холодном. — Тебе сейчас нужно поесть.***
— Повелитель, — Сехмет вошла в тронный зал чуть быстрее, чем обычно. — Сехмет, — Эксатон кивнул, — ну как там пленник? — Либо Вы его убиваете, либо я забираю его на восстановление. Давить на психику — в раз десять хуже физических мук. Это уже какая-то тень Кефера, и сейчас я не про его внешний вид. Я даже не знаю, получится ли у меня его восстановить, хотя попытаться стоит. — Хочешь сказать, он не в своём уме? — у Тёмного фараона было странное выражение лица. — Хорошо, забирай, — сказал он после кивка учёного. — Брат всё-таки мне нужен в здравом уме, — он покосился на Бабу. Кефер лежал на соломе, когда дверь со скрипом открылась. «Кто это? Для Бабу рано, для Сехмет тем более», — он чуть привстал, насколько смог. Вошла львица и, подойдя к нему, укрыла его большим одеялом. — Вставай, пойдёшь со мной. Поживёшь в покоях Анубиса, — она помогла Кеферу подняться и сразу ответила на немой вопрос: — Эксатон согласился, что это будет справедливо, учитывая, что Анубис вместо тебя в Золотом городе. — Я-а... — Вымоешься, обзаведёшься новой одеждой, выспишься на кровати, а сейчас, пожалуйста, ни звука, — она подвела его к двери и вывела из темницы. Он шатался, часто останавливался, иногда чуть не ронял одеяло, но шёл, шёл молча. В ванной комнате Анубиса Сехмет сняла с него одеяло и поставила под душ. Вода хлынула на пленника, смывая с него грязь. Одежда, вернее, её остатки, прилипла к телу, сам Кефер под сильным напором воды встал на колени. Девушка дала мыло и попросила намылиться; правда, ей пришлось мылить его спину, так как сам он уже не мог достать до неё. Когда основной слой грязи был смыт, Сехмет сняла мерки, записала их, велела Кеферу лохмотья выкинуть, сапоги в угол поставить, а самому залезть в ванну с тёплой водой и ушла. Он с удивлением заметил, что в ванне не только тёплая, горячеватая вода, но и огромное облако пены. Залезть и не поскользнуться стоило ему больших трудов, но в конечном счёте Кефер с наслаждением погрузился в воду с пеной. Должно быть, он задремал, потому что, когда открылась дверь, вода уже остыла, и пена растворилась. — Ну что тут? — Сехмет затворила дверь, но близко к пленнику не подходила. — Вода... остыла. Я, кажется, уснул тут... в воде. «То ли он не проснулся, то ли он получил сильную психологическую травму», — подумала Сехмет. — Теперь нужно смыть всю грязь, — она кинула ему губку. Кефер молча рассматривал жёлтую губку, с одной стороны очень жёсткую, с другой помягче, вертел её в руках и изредка макал в воду, словно с опаской. — Забыл, как пользоваться губкой? — Сехмет одним рычажком активировала слив воды из ванной, а другим, когда вода ушла, активировала подачу воды, температуру отрегулировав краном. — Я... вряд ли справлюсь... просто сил почти нет, — он поджал ноги к животу и весь словно съёжился. От этого кости плеч и лопаток стали выпирать, а раны, распаренные в воде, стали ещё виднее. Большой ребёнок... нет, просто измученный пленник, слегка выживший из ума. Тем не менее, новая волна жалости с новой силой ударила в каменное неприступное сердце Сехмет, и львица решилась на новый для себя шаг, который в прежнее время не сделала бы. Она забрала губку со словами: «Я начну, а ты продолжишь» — намылила её и осторожно прикоснулась ей к его спине. Кефер вздрогнул и крепче обнял колени руками, но не издал ни звука. Губка плавно гуляла по его широкой спине, постепенно нажим увеличивался, и уже можно было сказать, что его спину тёрли. Сехмет делала остановки, когда доходила до раны, чуть прикасалась к ней, а затем продолжала с прежней силой. Девушка немного увлеклась — дал о себе знать материнский инстинкт — и стала тереть его плечи, шею (разумеется, клафт был давно снят), руки, немного спустилась на грудь, насколько она была свободна, а потом резко остановилась. Кефер словно очнулся; да что говорить, ему понравилось. — До поясницы, думаю, достанешь, — Сехмет бросила губку перед Кефером и смыла пену с рук. Она пыталась объяснить себе, почему начала тереть не только спину Кефера, но мыслей по этому поводу не приходило совершенно никаких. — Да, спасибо, — мужчина макал губку в воду с весьма глупым видом и думал о чём-то своём. Девушка молча начала смывать с него пену, одной рукой держа душ, другой проводя по коже. Катышки открыли нежную кожу, глубокие раны и выпирающие кости, сам Кефер часто вздрагивал, наклоняя голову всё больше и больше вперёд, а Сехмет даже как-то нравилось ощущать его беззащитность и дарить ласку искалеченной спине, нажимать на плечи, расслабляя, просто быть рядом. По негласному согласию девушка стала мыть его голову, массируя виски и затылок, легонько почёсывая за ушами, а после массируя голову струями воды. — Спасибо, — Кефер вложил в слово всю благодарность, но прозвучали ещё и какие-то нежность и усталость. — Ты потом посиди в полотенце на кровати, — Сехмет кивнула на большое махровое полотенце. — И не торопись, мойся с передышками, — она вышла, плотно закрыв дверь, а Кефер ещё несколько минут сидел молча, теребя губку в руках, прежде чем начал тихо тереть ногу.