Сборник драбблов по БНХА

Их городок совсем маленький. Четыре улицы, пять проспектов. Один кинотеатр, полтора достойных кафе и ресторан, слабо позиционирующий себя, как обладатель одной звезды на гугл-мапс, которую, скорее всего поставил сам владелец заведения, хотя никто никогда не проверял была ли она там — зачем вам гугл-мапс в городе, где за каждым поворотом знакомое лицо. Городок располагается в тьмутаракань у малоизвестной трассы совсем рядом со знаменитым индианским густым лесом. Найти его представляется мало возможным (любой индианский лес густой). Обычно подобные городки выживают за счёт туристов, чьи машины невовремя ломаются, а уставшие с дороги семьи с мелкими спиногрызами коротают время в забегаловках с убийственными лозунгами в духе «у нас самый жирный жареный бекон» или крохотных псевдомузеях посвященных ржавым частям автомобилей, художествам местных гениев или каким-нибудь (золото, славы, приключений на жопу)искателям. Но Мусутафу к таким городкам не относится. Проезд через него вообще запрещён. В чаще леса самого обычного густого индианского леса располагается подозрительная исследовательская (почти даже совсем не) военная база. Спонсирование Мусутафу получает напрямую от правительства, позволяя ученым и (не)военным закупаться у местных фермеров. Шота любит свой город. Темную лесную чащу, небольшой кинотеатр с перегоревшими буквами в названии, «Baskin Robbins» с тридцатью вкусами мороженого и свою книжную лавку, выполняющую роль сносного полукафе для всех желающих, кому повезёт заглянуть в нужный момент, когда Шота делает кофе для себя. Его скромная квартирка находится прямо над лавкой — вверх по лестнице из подсобного помещения. Шота любит простоту и размеренность своей жизни в этом тихом, уютном городке. Раз в два месяца он ездит в Луисвилль за новыми книгами, журналами и пластинками. Два с половиной часа в одну сторону — три в другую с дозаправкой и перерывом на кофе в придорожной забегаловке, которую держит старая школьная подруга. Милая девушка Эми, что открыла полгода назад пекарню в соседнем доме с его магазином часто приходит на кофе в обед и приносит банановый хлеб с орехами. По пятницам он с друзьями ходит в один-единственный бар, по субботам болеет с похмелья. Раз в месяц — в парикмахерскую, чтобы подровнять отросшие чёрные волосы, раз в две недели — бритьё, а иногда и раз в три недели, в иногда вообще можно не бриться, пока борода не начнёт чесаться и бесить его самого. Но всё это закончилось. Мусутафу для него теперь — минное поле, никогда не знаешь, на кого наткнёшься, повернув за угол: учёного, военного, охотника за головами. А простой и размеренной жизни пришёл конец, когда в подвале обнаружился демогоргон. Аизава сидит на диване с «Кануном всех святых» Брэдбери, пальцы босых ступней ворошат короткий ворс зелёного ковра, холодея от прохладного осеннего воздуха, тянущегося по полу. Глаза бездумно скользят по строчкам книги, едва ли улавливая, о чём идёт речь. Все его мысли заняты лежащим у него на коленях пришельцем. Хитоши не спит. Внимательные тёмно-фиолетовые глаза ловят каждое неловкое движение его пальцев, каждый его вздох, каждый выдох. Шота чувствует это. Чужое любопытство — мурашками по собственному телу. Из-под полуприкрытых ресниц он бросает короткий взгляд на парня. Его персональный пришелец кажется совершенно обычным подростком. Только волосы от природы лавандовые, а глаза светятся в темноте как у кошки, на руках вместо ногтей чёрные твёрдые когти, способные пробить даже деревянную дверь — был инцидент. Хитоши облачён в старую одежду Аизавы: драные на одном колене светлые синие джинсы и длинную чёрную кофту. Невесть какая мода, но в сравнении с тем, в чём Шота его нашёл: перепачканная грязью и кровью больничная рубашка в весёленький синенький горох, — достойно. Жить с демогоргоном довольно странно. Вот перед Аизавой парень лет так семнадцати, племянник, приехавший в гости. А вот он внезапно вытягивает пальцы на десяток сантиметров и хватает муху, невесть как пробравшуюся в дом. «Что … делать?» — спрашивает низкий урчащий голос в голове, лицо парня не двигается, внимательные глаза разглядывают муху. И ведь не скажешь ему, что муха — неизбежная часть мирового цикла. Таких будут тысячи. Он что, каждую будет ловить? Остаётся только закатить глаза и вздохнуть устало: «Выкинь в мусор, не надо это есть». Это не совсем телепатия, Шота уверен, языка людей Хитоши не знает. Это словно бы чужая рука нагло роется в твоём сознании в поисках нужно ассоциации, а потом вытаскивает её на поверхность, позволяя мозгу сконвертировать эту ассоциацию в слова в собственной голове. Словно бы тебя заставляют думать против воли. Жить с демогоргоном — это чувствовать его эмоции. Быть готовым к тому, что внезапно накатит голод или злость, или детское любопытство «а что, если съесть это» и тут же почти испуганное омерзение «это же не съедобно». Аизаве всё ещё бывает сложно отделить чужие чувства, от своих. Чужие кошмары будят его по ночам. Какая-то теле-эмпатия, что ли? Шота отрывается от абзаца, смысл которого так и не сложился, и смотрит в глубокие тёмные глаза Хитоши. Парень смотрит в ответ. Его чувства: голое любопытство, — покалыванием на кончиках пальцев Аизавы. Ему интересно всё. Как Аизава ест, как он спит, как он дышит, как он сидит… Словно бы он никогда не видел людей до этого. В прочем, тех военных и учёных, ставивших на нём эксперименты, язык не поворачивается назвать людьми. Шота улавливает лёгкое волнение в чужом взгляде. «Меша…ю?» — раздаётся низким бархатным голосом в голове. По телу пробегает волна чужого смущения. — Нет, задумался просто, — мужчина улыбается успокаивающе и зарывается рукой в волосы Хитоши. Короткие и жёсткие, словно бы тонкая проволока. Оглаживает их осторожно, чувствуя, как по ногам пробегает вибрация. Хитоши податливый как котёнок. При малейшей ласке он начинает урчать, и урчание это, зарождаясь где-то в его животе, расползается по всему телу и передаётся Шоте. Как кот. Что совсем не похоже на того монстра, которого мужчина встретил в подвале… Сколько уже времени назад?

***

Леденящий душу страх, истеричный ужас, застывшее в лёгких дыхание, ощущение скорой неизбежной смерти — всё это тяжёлыми горячими волнами проходило через тело Аизавы, заставляя колени подкашиваться, а фонарик в руках дёргаться, так что разобрать, кто конкретно сидит перед ним, было практически невозможно. Существо не двигалось, и, в конечном счёте, немного взяв себя в руки, Шота смог рассмотреть его. Оно казалось обычным человеком. Подростком. Но что-то тяжёлое скреблось в груди. Каким-то десятым чувством было понятно — перед ним не человек. Перед ним сам блядский сатана. Как минимум, потому что у людей нет таких длинных и тонких пальцев, глаза не светятся в темноте, да и не будут люди жрать живых мышей, а судя по окровавленному рту и трепыхающейся мышке в левой руке существа, именно этим оно и занималось, когда Шота спустился в подвал, чтобы посмотреть показатели счётчиков. Существо сидело на корточках в углу его подвала, перепачканное грязью и кровью, в изорванной белой больничной рубашке с принтом весёленького синенького гороха. В одной руке трепыхалась мышка, другая была угрожающе направлена в сторону Аизавы, и пальцы то удлинялись, то сокращались, словно бы оно не решалось напасть. «Вот и всё», — только и подумал тогда Шота, чувствуя, как холодный пот покрывает спину, и как ослабевают пальцы: «Сейчас меня сожрут вслед за мышкой. А я даже не пригласил Оборо в кино». Было странно думать об этом в такой момент. Ни о любимом магазинчике, который, скорее всего закроется, ни о Хизаши — лучшем друге — который будет оплакивать его смерть, ни о выкипевшем чайнике, который Шота оставил на плите. Только об утраченной возможности пригласить понравившегося ему человека в кино. Не на свидание даже. Так, по-дружески попкорн разделить, смотря стремный ужастик. «Чело-век», — раздался низкий рычащий голос в голове Шоты. От неожиданности мужчина дёрнулся, фонарик выпал из ослабевших пальцев и погас. Существо моргнуло: два фиолетовых огонька на миг исчезли и снова появились в кромешной темноте. Мышь пискнула, послышался шорох, видимо, ей удалось вырваться и сбежать. Шота не шевелился. Два ярких фиолетовых огонька смотрели прямо на него. Внезапно он почувствовал себя самой несчастной тварью во всех миллиардах галактик. Его забрали из родного дома, держали в каком-то холодном, пугающем месте, где всё было незнакомо и все были врагами; ставили опыты, заставляли выполнять немыслимые вещи и плохо кормили. Через бесконечность ему всё-таки удалось сбежать, но идти было некуда. Домой вернуться было невозможно, потому что проход был закрыт. И теперь он остался один. Совсем один. Навсегда. В него стреляли, его боялись, его искали и… И он просто умирал от голода и ноющих ран. Накатившие волны отчаяния и какого-то внезапного примирения с судьбой оглушили его. Он боролся слишком долго. Еда сбежала. Человек сейчас сильнее. Человек? Ему потребовалось неимоверное усилие воли, чтобы устоять на ногах. Это были не его чувства. Существо, сидящее напротив, показало ему их. Открыло свою боль и страх. Тонкий, жалобный скулёж донёсся до его ушей. Немного похожий на собачий. Такой тихий и слабый, что сжималось сердце. Два фиолетовых огонька погасли, и через секунду раздался скрежет и грохот. Тяжесть чужого отчаяния исчезла. Аизава остался один в темноте, и только оглушительные удары собственного сердца в полной тишине напоминали, что он ещё жив.

***

Хитоши урчит, зажмуриваясь и подставляясь руке Аизавы, позволяя почесать за ухом, спуститься к острой косточке челюсти, огладить шею. Шота ласкает его почти бездумно, глаза снова возвращаются в книгу. «Но вдруг они словно натолкнулись на что-то среди всего этого визга, хохота, лая, на полном скаку — словно гигантская ладонь ночи и ветра — предчувствия беды — накрыла их и остановила», — читает он, стараясь сконцентрироваться. Он никогда не думал, что способен провести несколько ночей, не чувствуя усталости, как помешанный перематывая чужие раны и повторяя раз за разом: «Всё нормально, слышишь? Всё нормально». Не ожидал, что будет врать военным (военным учёным, никаких серьёзных правительственных экспериментов, о чём вы).

***

Толстая папка с фотографией пришельца упала на стойку, за которой работал Шота. — Вы точно не видели его где-то в городе? — женщина в строгом деловом костюме внимательно смотрела на него. — Нет, в городе я его не видел, — честно ответил он, рассматривая фотографию. Хитоши на фото был с закрытыми глазами, возможно его сняли, пока он был в отключке. — У него большие проблемы с психикой. Последняя стадия шизофрении. Он нестабилен, агрессивен, социально не приспособлен, — менторским тоном продолжила женщина. — Он опасен.

***

Аизава чувствует, как усиливается чужое удовольствие — лёгкие тёплые волны, одна за другой, проходят через него — и смещает пальцы со скулы обратно на голову. Расчёсывает волосы пятернёй и слегка массирует кожу головы. Тонкие линии рассекают лицо парня. Становятся шире, обнажая тёмно-красную внутреннюю сторону. И внезапно его лицо раскрывается. Словно цветок первым солнечным лучам. Пять широких лепестков, испещрённых мелкими клыками, обнажаются, и длинный тонкий язык, как язык лягушки, высовывается наружу из глубокой бесконечной черноты его глотки. Зрелище не для слабонервных. Аизава чувствует, как замирает собственное сердце, скручивает желудок, а сознание в полном ужасе мечется по черепной коробке: «Сожрёт», — твердит оно истерично. Не сожрёт. Челюсти смыкаются, лицо снова становится человеческим. Хитоши перестаёт урчать. О том, что у сбежавшего «больного» распахивается лицо, и он спокойно может проглотить целую курицу, никто не предупреждал. Как и о том, что урчит он предательски мило. «Шо-та», — низкий голос теперь тягуч, как патока: «Еда» — Ты голоден? Мы ужинали два часа назад, — Аизава вскидывает брови. Так на него никакого мяса не напасёшься. Утвердительный кивок и характерное изображение сырого мяса в сознании мужчины, говорят, что да, не напасёшься. — Окей, вставай тогда. Демогоргон не двигается. Ухмыляется и переворачивается на бок, утыкаясь лбом в кромку чёрных спортивных штанов Аизавы. «Потом» — тихое урчание снова зарождается внутри его живота. «Гладь» — Ишь, раскомандовался, — фыркает Шота, но всё же покорно зарывается рукой в его волосы. — Завтра Хеллоуин, тебе придётся помочь мне раздавать конфеты, Тоши. «Шота...», — лениво повторят голос в его голове. «Помогать Шоте...»