Сборник драбблов по БНХА

Случайное столкновение в толпе по дороге на работу, привело Аизаву к тому, что он оказался в невероятно затруднительном положении. То есть, он не успел ничего осознать: чужая рука касается его где-то у колена, а потом вдруг сердце с грохотом ударяется о рёбра, и целую секунду ультразвук режет уши. А потом снова всё нормально. До тех пор, пока Полночь не ловит его в коридоре на втором этаже и не заставляет посмотреть себе в глаза. Он попытался поцеловать её. Не задумываясь, не осознавая даже этого. Просто тело подалось вперёд, благо, реакция коллеги позволила избежать неловкой ситуации. Шота не особо переживал: про-герои постоянно во что-то вляпываются, с кем не бывает. Причуда вроде не опасная, подумаешь, целоваться лезет. Главное, что не убивает никого. Как она работает он не сразу понял. Все остальные избегали смотреть ему в глаза: даже Мик, висевший на его плечах почти двадцать четыре часа в сутки, даже Бакуго, у которого маты изо рта вылетают чаще, чем он дышит, — а потому сложить два и два не удавалось. Пока не началась тренировка с Шинсо. Хватило одного момента: полуприкрыте ресницы, закушенная губа, рука, потирающая шею — как Шинсо делает всегда, когда ему неловко. Один пристальный взгляд тёмно-фиолетовых глаз, и что-то щёлкает в голове. В сознании белый шум и ослепительный свет, а следующее, что он понимает: тёплые губы его ученика на своих и собственные руки, сжимающие чужие предплечья так, что скорее всего остануться синяки. Но отпустить он уже не может. Он целует Шинсо жадно, голодно, едва не рыча, да и то, только потому что воздуха на это не хватает. Его с головы до ног пробивают короткие электрические разряды в тысячу вольт каждый, мурашки роятся на кончиках пальцев так болезненно и приятно одновременно, что сердце спотыкается при каждом втором ударе, а горячие волны возбуждения, прокатываясь по всему телу, скручиваются в густоё, тянущее желания внизу живота. Как хорошо, боги… Он приходит в себя, когда первый низкий стон вырывается из чужого горла, и Шинсо доверчиво льнёт ближе, неуклюже двигая губами в попытке ответить на поцелуй. Что происходит?! Что он творит… Что они творят… Эта чёртова причуда! Но остановиться, разжать пальцы и отстраниться Шота уже просто не в состоянии. И как бы мерзко не должна звучать мысль в собственной голове… Но ему нравится. Ему нравится целоваться со своим восемнадцатилетним учеником. Ему нравится чувствовать волнительный трепет в груди и дрожь чужого тела под пальцами. Боже… Он ненавидит себя за эту мысль. По-дурацки попался на чужую причуду. Втянул в это Шинсо. Своего ученика, которого уже второй год рассматривает как протеже. Ему должно быть стыдно. Ему должно быть мерзко. Но ему так хорошо, что колени слабеют. Это его первый поцелуй за бесконечно долгое время. Его словно бы по голове молотом ударили, но не вырубили, а наоборот, пробудили. Словно бы всё это время Шота находился под какой-то причудой, подавляющий чувства и желания, а этот поцелуй разрушил её оковы. Словно бы каждая пустая клеточка его тела, наконец, заполнилась чем-то… каким-то непростительным чувством полноценности, которого не было с тех пор, как умер Оборо. Не то, чтобы один глупый поцелуй с подростком мог заменить боль утраты лучшего друга, но… подарить надежду, так что ли?.. что эта тянущая боль может быть чем-то заменена. Что эта гнетущая пустота может быть заполнена кем-то ещё. Кем-то… правильным. Шота ненавидит свое ускоряющееся сердцебиение и сладкую дрожь, когда парень, набравшись храбрости, ловит его нижнюю губу зубами и слегка оттягивает. Надо всё это остановить. Он больше не под действием причуды, нужно срочно всё это прекратить!.. Но чужие руки осторожно ложатся на его талию и сжимают несмело, а к его бедру прижимается чужой твёрдый член, и загнанный стон слетает с собственных губ. — Сэнсэй… — выдыхает Шинсо, разрывая поцелуй. — Я не думал, что… То есть… я боялся думать, что… вы тоже… Он поднимает на него свои невозможные пронзительные глаза. Аизава читает в них возбуждение и радость, неверие в происходящее и щенячью любовь. И ненавидит себя ещё больше. Ему хочется, чтобы это было “вы тоже”, ему хочется положить свои ладони на его талию, пропихнуть колено между его ног, прикусить кожу на шее… Но мать твою. он его учитель. Такое поведение простой причудой уже не объяснишь, а объяснить надо, иначе… — Сэнсэй, — Шинсо жмётся к нему сам, и сам крепче обнимает за талию. Утыкается носом в его щёку, оставляет на ней осторожный поцелуй. — Почему вы остановились? Если он сейчас сдатся — Аизава вдруг понимает это очень чётко — если позволит себе сделать всё, что так ярко мелькает перед глазами, то он больше никогда не будет один. Он больше никогда не будет тосковать по прошлому, а ночи перестануть быть такими серыми и холодными. Он никогда не думал о Шинсо так или, возможно, он просто не позволял себе думать о нём так. Потому что ему было всего пятнадцать, потом всего-лишь шестнадцать… Теперь ему уже день как восемнадцать, и он шире Шоты в плечах, но… Он всё ещё его ученик. Он всё ещё подросток… Подростки склонны к влюблённостям. И падки на заботу, и похвалу. Последнее, что ему нужно, это оказаться ублюдком, воспользовавшимся этим. — Шинсо… — голос Аизавы, всё ещё густой от возбуждения, и приходится прочистить горло. — Послушай… Он собирает в себе все те остатки воли и здравого смысла, которые в нём есть, чтобы отстранить парня от себя. Хитоши хмурится. Радость в его глазах тускнеет, уступая месту бликующему в свете ламп страху. Шота смотрит в эти глаза, как пловец смотрит с вышки на дно бассейна. Глубокий вдох. Задержать дыхание. — Мне очень жаль… Режущий удар о воду.

***

Шота отрывается от экрана ноутбука и выпрямляется в кресле, прикрывая горящие глаза. Бегунок мелькает длинной чёрной полосой на пустой вордовской странице, которая уже три часа назад должна была стать докладом. Но ровно три часа спустя там только “Практика 3-А” в заголовке и моргающий бегунок. Он шумно выдыхает, массирует ладонями глаза в тщетной надежде, что они перестанут гореть, а когда это не помогает, зарывается пальцами в волосы и утыкается лбом в холодную столешницу. Всё очень плохо. Он снова выдыхает, в этот раз медленно, через рот, словно бы стараясь себя успокоить. Только это не помогает. Точнее, ему это не нужно. На удивление, он абсолютно спокоен. После того, что произошло, перед тем, что предстоит… он, к своему собственному сожалению, даже не может начать переживать. Сознательно. Его подсознание же… в истерике. Один поцелуй — кричит его подсознание. Один поцелуй перевернул мир с ног на голову. И самое тупое, что в это оказался втянут Шинсо. Как глупо все вышло… Чёртова причуда этой девочки! Кто же знал, что после её прикосновения тебе захочется поцеловать первого, с кем ты встретишься взглядом? И как стрёмно, что единственный, кто не боялся смотреть ему в глаза оказался Шинсо. Шинсо Хитоши. С его вечным полным уважения взглядом, внимательным до тошноты, съедающим каждое движение Аизавы, ловящим каждый его вдох… Шота матерится сквозь зубы и снова выпрямляется, открывая глаза. Надо сосредоточиться на докладе. Уже почти две недели прошло с этого… инцидента. Но он не может выдавить из себя ни одного предложения — перед глазами, вместо экрана, лицо парня. Приоткрытые в удивление губы, мокрые от поцелуя и слегка припухшие от щетины Аизавы, широко распахнутые глаза цвета умирающего заката в феврале, яркий румянец на щеках. ”Сэнсэй?” Но он же извинился, объяснил в чём причина, сказал, что Шинсо волен уйти с занятия, если захочет. Боже, он даже сказал, что Шинсо может ударить его за это. Довольно честно за причуду, о действии которой ты не знал, разве нет? Вот только… Шинсо покраснел тогда ещё сильнее, поджал губы обиженно, и посмотрел на Шоту так, словно бы тот ему только что пощёчину зарядил, а не поцеловал. Он не ушёл с занятия, не пропустил и следующего. Но отстранился, перестал подпускать Шоту близко, словно бы боялся, что он повторит это снова. Это бесило. И… расстраивало?.. Потому что… Твою мать… Ему понравилось… Чёртов поцелуй осел электричеством на кончиках пальцев. Трепетом в груди. И чем-то ещё. Аизава закусывает губу, в какой уже раз прокручивая в голове тот момент: тёплые сухие губы Шинсо, в которые он бессмысленно тыкается, глубокий испуганный вздох парня, дрожь его закрывающихся ресниц… Как легко он сдался в крепкой хватке Шоты, как недоверчиво приоткрыл рот ему навстречу, как неуклюже, но довольно охотно пытался ответить на поцелуй… Шота ненавидит себя за то, что какая-то лампочка внутри зажглась, а её выключатель сломался. За то, что с тех пор не может смотреть на Шинсо, как на своего преуспевающего ученика. Как на ребёнка. Он видит только его губы, приоткрытые в ожидании, его тяжёлый взгляд и нервное передёргивание плечами. И, наверное, больше всего, ненавидит себя за то, что был тогда в сознании и всё понял. Понял значение этого тихого, недоверчивого “Сэнсэй?” на выдохе с дрожащей на конце вопроса надеждой. Надеждой, мать её. И тут же убил её. “К сожалению, герои очень часто имеют дело с причудами, контроль которых не могут нейтрализовать. Мне жаль, что так произошло, Шинсо. Я пойму, если ты больше не захочешь заниматься со мной” Он успел. Выплюнул короткое объяснение, игнорируя густое болезненное чувство в груди. Аизава чертыхается и ухмыляется с темноту погасшего экрана. — Поздравляю тебя, Шота, — говорит он сам себе. — В один день ты умудрился подарить парню надежду и разбить его сердце.