Дорогою добра

Дамблдор не думал, что все сложится прям сразу безоблачно, но открывшиеся события с продолжением рода Гонтов ввели его в легкий ступор. Воскресным утром волшебник решил проверить доводы, не дававшие ему спать, и вопрос опять упирался в книги. Вернее, пока в одну определенную — Книгу доступа, изготовленную Основателями замка и вмещающую список всех новорожденных магов Соединенного Королевства, автоматически зачисляемых в школу Хогвартс. Это был прекрасный способ учета будущих студентов из Британии и Ирландии, поскольку Перо приема и Книга доступа, на которых опирался учебный отбор, еще никогда не допускали ошибки. В определенный момент, когда ребенок начинает проявлять признаки магии, длинное, полинявшее Перо выплывает из маленькой серебряной чернильницы и пытается вписать имя этого ребенка на страницы древней, переплетенной драконьей кожей, Книги. И те немногие чародеи, наблюдавшие этот процесс, — некоторые директора и директрисы, любившие проводить свободные часы в башне Книги и Пера, — согласились бы, что сила Пера считается более снисходительной, чем сила Книги. Простое дуновение магии способно удовлетворить Перо, однако, Книга часто захлопывается, отказываясь записывать имя ребенка, пока не получены достаточно впечатляющие доказательства магических способностей. Это исключает возможность попадания в Хогвартс сквиббов — детей, лишенных сверхъестественных способностей. Такие, хоть и были рождены волшебниками и обладали некоторой остаточной магии, но с возрастом она рассеивалась и становилось ясно, что такие дети не будут творить волшебство. Чуткость Пера вкупе с неумолимостью Книги были оправданы с точки зрения справедливого отбора. Таким образом, Дамблдор облачился в лиловую мантию с рюшей на вороте и проследовал к корпусу с закрытой башней, куда не было ходу ученикам Хогвартса. Оказавшись в башне, он увидел ту несомненно великую древность, какую четыре Основателя поместили сюда покоиться на мраморном постаменте и с тех пор человеческая рука к ней не прикасалась. Возле Книги, избавляющей профессорский состав от нудных разъяснений разъяренным родителям, чьи дети не могут быть отобраны для обучения, в чернильнице торчало Перо, — решение Книги и Пера было непререкаемым. Дамблдор взмахнул палочкой, пожелтевшие страницы Книги зашуршали, перелистываясь наперед. Список на следующий год был полностью сформирован, а потом… …потом Альбус оторопел. Фамилии студентов, окончательно подлежащих зачислению на одна тысяча девятьсот тридцать восьмой и тридцать девятый учебные года, были записаны в столбик, и было их еще пока только десять, и первым в этом списке значился Том Марволо Реддл. — Альбус? С добрым утром, — за спиной Дамблдора раздался голос. — Видел, ты сюда направился… дай, думаю, поднимусь поздороваться. — Что же вы так исподтишка, Армандо? Доброе утро, — профессор трансфигурации едва не вздрогнул, словно недоедающий пуффендуец, пойманный с поличным на кухне за хищением шоколадных котелков. От волнения магии страницы перелистнуло веером, и когда учитель повернулся, взглянув на директора перед собою, Книга учета захлопнулась. — Так уж не думал я, что это место тебя заинтересует, — старец был в твердом намерении сунуть нос в чужие дела. — Год только начался… что-то заставляет тебя сомневаться в способностях некоторых из твоих студентов? — Да что вы? Нет, конечно, — улыбчиво отмахнулся гриффиндорский декан. — Удивительное, все же, место, не так ли? Место, где вершится такое тонкое волшебство. Магия отбора. — Да. Если кто-нибудь и понимает магию Книги и Пера, то никто никогда не признается в этом, — вздохнул руководитель школы. Дамблдор внимательно смотрел на пожилого чародея подле него, который точно не отступит, пока не разнюхает большего. — По правде сказать, — повел речь Альбус, ибо надо было как-то линять, ведь у него еще были дела в Литтл-Хэнглтоне. — Мою голову посещают размышления об усовершенствовании Книги. — Почему-то меня не изумляет данное заявление. Вам с профессором Кеттлберном можно приторговывать затеями в лавке «Зонко». — На сей раз все куда прозаичней, — Альбус заверил правдиво. — Если честно, меня одолевает скука вторую неделю без наших шахматных поединков и твоих уморительных идей, — по-старчески покручинился Диппет. — Обещаю исправить это в ближайшем будущем. — Но так что по поводу Книги? — М, точно. По поводу Книги, — Дамблдор поправил спавшие на глаза медные пряди. — Недурно было бы заколдовать отдельные страницы для отчисленных, переведенных в другие учебные учреждения или ушедших на домашнее обучение студентов. Что скажете, Армандо? Готовы ли обсудить коренную реформу сегодня за чашечкой коричного какао? — С теми цукатами мадам Флюм… — Я как раз собирался сказать об этом, — и тут не было лжи, такова особенность дамблдоровой памяти: запоминать все обо всех. — Как чудесно, что у меня есть такой заместитель, — просветлело лицо директора. — Кстати, профессор, не сочтите за дерзость… мне, случайно, премиальных не влетит, скажем, тысячи три? — Ты серьезен иль шутишь? — Первое, к несчастью, — Диппет уже догадался и потому сопереживающе кивал. — Что такое, снова Аберфорт с пересудами за трактир? Эх, неуряди. Когда же от него отстанут… Альбус покивал и да, и нет. Но этого было достаточно. Открытость его могла показаться чрезмерной, но волшебник никогда не рассказывал о своей семье что-то впустую. — Конечно, Альбус. Зачем ты такое спрашиваешь? Ты знаешь, где сбережения. Ты ведешь фонд школы, общаешься с Родительским комитетом. Кроме того, я знаю, все будет возвращено сторицей. — Спасибо, Армандо, люблю вас. Ну все, пора мне бежать, до вечера. Поначалу, молодой профессор был принят на работу с натяжкой, не потому что не удостоился преподавательского кресла. Просто Диппет был весьма подозрительным стариком, считая, что такому волшебнику, как Дамблдор, будет хотеться власти и почестей, что Дамблдор не усидит долго на одном месте, тем более таком незаметном для его уровня месте, или чего хуже, будет пытаться подсидеть самого Диппета на главенствующей вакансии. Вскорости первоначальная подозрительность директора поиссякла, талантливый маг сумел расположить к себе старца своими искренностью и уравновешенностью, втереться в доверие добродушием и участием настолько, что Диппет проводил с ним многие часы свободного от рабочих обязанностей времени. Они частенько собирались вечерами за партиями в шахматы или кегли, вели интересные беседы из разных жизненных сфер, в частности очень много обсуждали перспективы развития школы и успехи Дамблдора вне Хогвартса, которые можно было направить на успехи Хогвартса. Уже будучи молодым учителем, Дамблдор отправлялся на ежегодные саммиты Международной конфедерации магов, заручившись членством там практически сразу по окончанию школы, а последние несколько лет — в качестве главы делегации от Великобритании, наравне с делегатами, кои по большей части были работниками магических министерств таких стран как: Франция, Германия, Греция, Швейцария, Австралия, Япония, Соединенные Штаты. Дамблдор отправлялся также на собрания Лиги зельеваров и целителей, где его боготворили за открытие двенадцати способов применения крови драконов в вышеперечисленных областях. Каждое лето он посещал с научными целями Гильдию артефакторов, в Венгрии, — организацию, объединяющую артефакторов со всего мира, где являлся одним из тринадцати асессоров Синклита, наравне со знаменитым алхимиком и старейшим товарищем Дамблдора, Николасом Фламелем, хотя обычно Синклит отдавал предпочтение волшебникам старше ста лет, — лишь за счет своих чародейских навыков и дружеских связей Дамблдор пробился туда. Ему предлагалась должность Министра магии, он мог быть одним из самых молодых управленцев магической Британии, но вместо этого Дамблдор предпочел пост самого обаятельного декана Гриффиндора. Что и говорить — ему иногда нравилось испытывать на прочность свое честолюбие, отпускать поводья, чтоб как можно явственнее ощутить соблазн, затем резко отстраниться от чего-то слишком влекущего. Единственная страсть, которая часто брала над ним верх, — это Дары смерти. Теперь волшебника одолевала еще одна внезапно выплывшая задача. И этой задаче было приблизительно лет девять отроду, а на роду было начертано сделаться Темным Лордом. Альбус взвешивал критически — насколько наследственное послание семейства Гонтов могло стать правдивым? Напрашивался вывод — могло по всем статьям. Профессор аппарировал в Литтл-Хэнглтон где-то в полдесятого, и решил прогуляться сперва к имению магглов, «самому заметному в округе». Растревоженные воспоминания об уже имеющемся примере того, во что с виду милые мальчики метаморфозируют в случае одержимости какими-то высшими Благами, окунули Дамблдора в пучину пасмурных чувств. К слову и день намечался дождливый. Остановившись у околицы, отделяющей частную территорию, волшебник навел на себя чары хамелеона, вглядываясь в раскинувшиеся желто-багряной пущей плодовые деревья, домик садовника, недалеко от въезда, и верхние этажи фасада добротной постройки в стиле буржуа. Привлекать лишнее внимание, будто какой-то незнакомец в изысканной одежде тревожит граждан, заглядывая к ним во двор, — Дамблдор не собирался. Он также не собирался нежданно врываться и копаться у людей в мозгах при помощи ментальных чар. Неизвестно, как они поведут себя. Возможно, придется после прибегнуть к «обливиэйт», а в этом пункте наличествует масса удручающих нюансов. Есть риск не рассчитать силу и навредить человеку, — возникнут нежелательные последствия от болезни Альцгеймера, провалов в памяти, сильных мигреней до более серьезного разлада личности. Поэтому Альбус предпочитал пока действовать под прикрытием фиктивных персон, таких, как Берти Вульфрик. Почему нет? Он достал свиток пергамента с внеурочным планом, взмахнул палочкой, и на месте былого текста, выведенного чернилами, возник лист бумаги с буквами, оттиснутыми печатной машинкой. Это стало уведомлением из социальной службы с обратным адресом Лондонской мэрии, указывающее дату встречи на… двадцатое октября. Довольно внушительный срок — свыше месяца магглам на раздумья дает сотрудник опеки «мистер Вульфрик», его возмущало, когда кто-либо увиливает от родительских обязанностей. Затем он заколдовал почтовый ящик у ворот, чтоб при первом же попадании туда корреспонденции сигнальные чары сразу оповестили Альбуса. Он ничего не знал о ребенке, чье имя было вписано в школьном реестре поступающих, кроме того, что у некоего Тома Реддла и ведьмы Меропы Гонт, действительно, были дети — сын, вероятнее всего, живущий среди людей непричастных к колдовству. В детском ли доме либо в приемной семье — эта информация еще нуждалась в прояснении. Пока Дамблдор шагал по дороге к болотистой низине, дезиллюминационное заклинание постепенно утрачивало свое влияние. За несколько футов до подступа к умощенной гравием тропке, он заметил наследника, как выяснилось, не единственного наследника салазаровой династии. Гонт вывернул откуда-то со стороны топи, — занимался чем-то позади дома, можно подумать — осушал болото, подступающее все ближе к стенам? На нем были объемные резиновые сапоги, обвитые темно-зелеными жилками тины, штаны из мешковины, серая рубашка с закатанным рукавом, в одной руке он сжимал палочку, другою — волок за собой нечто напоминающее рыболовецкую снасть, которую вскоре небрежно бросил, остановившись у крыльца, завидев Дамблдора. — Здравствуйте, Морфин, — на подступах обронил лиловый волшебник, протягивая руку. — Решились заняться домашним хозяйством? Похвально. — Что-то ты рано сегодня, — проворчал хозяин жилища, осмотрев внешний вид визитера, включая протянутую пядь. — Чтобы не задерживаться допоздна, — внес дополнение в чужую реплику Альбус. Получилось немного фальшиво, но колдун этого не распознал. — Аа, боится, книжки спалю? — игнорируя рукопожатие, повел в дом мужчина. — Нет, я не думаю, что вы настолько глупы, — Морфин окинул гостя взглядом негодования. — Не настолько, чтоб лишать себя выручки… — Ага… на все лады умник, — хмыкнул провожатый, не поворачиваясь к собеседнику. Оказавшись в гостиной, волшебник принялся пересчитывать книги, которые так и лежали на диване без спинки. Гонт был сегодня апатичен и хмур, как никогда до этого, видимо, вчерашний разговор до сих пор проигрывался у него на повторе. Зато при виде плотно раздутого мешочка глаза бывшего каторжника снова засветились. Довольный, он схватил добычу с маленького столика, и плюхнулся на свое кресло. — Приятно иметь с вами дело, однако же, — убедившись, что все вчерашние книги на месте, маг взмахнул палочкой. Книги исчезли, чтоб после, по такому же мановению палочки, появиться в кабинете учителя. — Вот и не пиликай, — сказал Гонт, беря из полуразодранного кармана самокрутку и подкуривая от огонька, пыхнувшего на кончике волшебной палочки. — О, вы нашли новый способ травиться, — прокомментировал Дамблдор. Змееуст не преминул шанса послать куратора куда подальше на серпентарго. Пожалуй, при мечтании о лучшем обществе, в плане низменных слабостей, Дамблдор был наиболее лояльным к окружающим. В первую очередь, потому что сам подчас допускал слабости со своей стороны. Он, как и в своем увлечении, мог быть верным поклонником, но не ярым фанатиком — между этими двумя огромная пропасть. Если по-простому, то его восхищала нравственность, но жестким моралистом он не был. Ему нравилось копить высказывания разных маггловских мыслителей, поскольку магглы не обремененные колдовскими навыками, из-за чего в некотором смысле — свободные, как никто искуснее разбирались в особенностях устройства психики людской. У них все чувства были классифицированы, разбиты на термины, разложены по полочкам. Это восхищало Дамблдора, посему он часто искал ответы на кризисы сознания у авторов литературы магглов. Таким образом ему запомнились слова о нравственности, некогда прочтенные им: «Нравственные люди — самые мстительные люди. Свою нравственность они употребляют, словно утонченное орудие мести. Они не удовлетворяются тем, что просто презирают и осуждают ближних, они хотят, чтоб их осуждение было всеобщим и обязательным, то есть чтоб вместе с ними все люди восстали на осужденного ими, чтоб даже собственная совесть осужденного была на их стороне. Только тогда они чувствуют себя вполне удовлетворенными и успокаиваются».* Альбус придерживался мнения такого, что нравственность — это требовательность исключительно к себе, ибо требование от других определенной модели поведения, образа мыслей, — есть насилие. И уж тем более выражать презрение за несоответствие других людей неким эталонам, — просто безнравственно. Ведь нравственность предполагает невмешательство и уж явно не осуждение. И тем не менее, Альбус был моралистом в крайних случаях, — когда дело касалось воспитания тех, кто склонен поддаваться напастям тьмы. Свое никому не навязываемое благо он вкладывал в детей, потому что только в их разум еще и можно было что-либо вложить. Достучаться до чистокровки Альбусу не суждено, он не совершит перестройку в этом сознании. Ему просто хотелось верить, что после общения с ним, Морфин хоть на йоту приблизится к человеческому сословию, ведь пока тот больше походил на животное. Размявшись аперитивом, состоящим из чая и виски, во время обеда отпрыск слизеринского колена походил на животное уже полноценно. Одно, что отвечает за родство Гонта с людьми, — это привязанность к корням, связь с родом. Но учитывая, какие ценности у этого рода… И хотя Дамблдору казалось противоестественно духовному началу все, что было заложено в сие дитя инцеста, он хотел это опробовать на себе во всей проявленной суровости. Таковым было устройство его психики, которое все ужасное, скверное, аморальное делает в один момент таинственным и влекущим. Отрицая кристальное зло, расщепляя все отвратительное до молекулярной стадии, Дамблдор вдруг начинал испытывать к этому всему необъяснимую тягу. Видя чудовище, он испытывал жажду, словно бедуин в песчаной дюне перед иллюзорным оазисом, — жажду познания. Ему нужно было познать природу чудовища, чтоб изобрести панацею от непостижимой жестокости. Ему нужно было однажды испытать насилие, чтоб оно никогда более не казалось привлекательным ни ему, ни кому-либо другому. Короче, ему необходимо доказать, что черное — есть черное, а не иначе. Он-то это знал, но вот масштаб тех, кто не различал цвета в мире, порою изумлял. Дамблдор считал себя вправе мимоходом доносить до них истину, как бывший наркоман вправе рассказывать магглам о вреде опийного мака. Как бы не хотелось Альбусу рассказать, как жить по совести, разговор повелся о Дарах, все-таки накануне Морфин обмолвился, что Дары реальны и только последователь его рода завладеет Ими. Забавно, но перстень с Воскрешающим камнем хозяин реликвий к этим трем артефактам не причислял. — Ты чего-то увещевал за поиски? Ведут поиски, а? — спросил Гонт, научившийся вытирать руки салфетным полотенцем после трапезы, правда, от несчастного полотенца при таком использовании ничего не оставалось, кроме ошметков, летевших на пол. — Ведут. Есть одна, м, интересная находка, — взамен искры интереса во взгляде мужчины полыхнула злость. — Ребенок, о котором мы не далече, чем вчера, схлестнулись в беседе. — Какой еще ребенок? Опять вздору нагоняешь? У моей сестры нет детей… и быть не может! — Как же вам нравится придерживаться вашей упрямой позиции, Морфин… — Ребенка не существует! — прогремел он. — М, понятно, — улыбнулся Альбус. Тактика ведения спора профессора предусматривала зачастую максимальное пресечение спора, — не подливать горючего зелья в костер неадекватности спорщика. Зачастую эта тактика оборачивалась вызовом, и спорщик сам продолжал выяснения: — Что тебе «понятно, м?» Магглы не будут чернить нашу родословную… — захлебываясь желчью кричал колдун. — Магглы — это скот! Худой скот, тупой — такой подлежит уничтожению! — Зря вы так, в самом деле, — спокойно произнес Дамблдор. — От кого бы ребенок ни был, он является вашим племянником. Родной кровью. — Нет! Не родной! — разнеслось по всему поместью, отчего торфяная стружка полетела с потолка и плесень на стенах скукожилась. Гонт подорвался с кресла, изрыгая проклятия. По комнате кружила мелкая моль пыли, когда хозяин слонялся взад-вперед, а его гость тяжко вздыхал, выслушивая брань на змеином. Конечно, Дамблдору факт существования ребенка тоже не импонировал, хотя бы потому, что этот факт делает подобного субъекта, как Гонт, не одиноким. Однако сохранялась вероятность, что среди магглов мальчик не будет настолько болен головой. — Вы не беспокойтесь, — безмятежно сидя на диване без спинки, остановил метания маг. — Мальчик, наверняка, находится под опекой государства… — Плевать я на это хотел! — наконец, встав позади кресла и уцепившись руками в грязную обивку мебели, выпалил Морфин. — А жаль… — тут уже было вранье, но в порядке иронии волшебник позволял себе это. Разумеется, Альбусу не было жаль. Мальчик, который и так за свою короткую жизнь натерпелся, — определенно, в детских домах расти несладко, — не должен был попасть к такому родственнику ни в коем случае. Только представить и содрогнуться, оттого, что будет здесь с ребенком: Морфин с его характером, ненавистью ко всему живому, идеями о воспитании Темного Лорда, грязь, хлам, антисанитария. — Не хочу ничего знать об этом, ясно? Ясно тебе? — процедил бывший заключенный Азкабана. — Хорошо. Будь по-вашему, — легко согласился Дамблдор. Гонта на пушечный выстрел нельзя было допускать до детей, хрупкая психика треснула бы, как хрусталь. И все же, профессору не давал покоя семейных руноскрипт, — если послание и впрямь передано по материнской линии, то мальчик, по имени Том Марволо Реддл действительно будущий Темный Лорд. Колдун еще серчал, что источники Дамблдора лживы, да и все кругом лгут, несут ахинею, в то время, как Дамблдор думал начать уже с понедельника проверку всех сиротских домов, монастырских убежищ, мещанских богаделен, ночлежек и прочих неприятных мест Лондона. Велика вероятность, что психика маленького волшебника уже крупно травмирована, если живет он в асоциальной среде. Пугающим был и тот факт, что Книга внесла будущего студента раньше всех, исходя из этого, способности в магии ребенок проявил очень рано. Дабы не утруждаться понапрасну с лавированием фраз, Альбус поспешил откланяться, — излишек времени, проведенного в этой малосимпатичной компании, сказывался на стабильном настрое. Находиться средь гнетущего, гниющего, враждебно-унылого и безысходного весьма напрягало, особенно когда минуло полпервого по часам. — А если… — тормознул Гонт чародея, уже покрывшего плечи лиловой мантией и нацелившегося на выход. — Если найдешь что-нибудь из ценного… Гость ленно повернулся на голос, полупрезрительно усмехнувшись тому, что дети от магглов ценности не представляли. — Обязательно сообщу, — ответил Дамблдор, задержав взгляд на мужчине. Колдун смотрел так, будто провожал его на «бульвар Красных фонарей». — Как с тобой связываться-то, а, полукровка? — Я пришлю вам весточку, непременно. — И когда ждать от тебя вестей? — Эа, полагаю, весьма скоро. Дамблдор распрощался привычно не взаимно, Гонт не выглядел радостным при избавлении от раздражителя, но толку здесь прорастать в топь не было никакого, — оттого, что он вновь провел бы у него целый день у волшебника начинал поднывать висок. Впрочем, и не только… висок. Большую часть жизни Альбус примирялся с прецедентами, выводящими его из зоны комфорта, он редко разрешал себе расслабиться, позволить быть влекомым. Давно переступив подростковые протесты, он прекрасно понимал — если что-то привлекло его, то оно, увы, небезопасно. Потому он строго контролировал свои реакции, зная, что всегда реагирует на откровенные крайности. Презреть злой умысел и стремиться оправдать его, противостоять грубости, желая ее, попирать слабости и самому идти к ним навстречу, — в исключительных случаях это находило разрядку, в качестве ущемления, наказания, трепки. При учете того, какие примитивные пружины приводят в движение то, что подавлялось, Альбус даже не помнил, чтоб какой-то секс у него был без самобичевания, самопожертвования и самоотречения. Это всегда должно быть нечто дурное, запрещенное, уничижительное, умаляющее достоинство. Это не может быть такое милое и простое, как общение со стариком-Диппетом, к примеру, за времяпрепровождением с которым молодой декан думал, что в его жалование пора бы включить интеллектуальные оргазмы. Директор был слишком хорошим человеком, чтоб Альбус вообще хоть как-то проявил хоть что-то неоднозначно дружеское или порядочное. Дамблдор не мог быть идеальным, пока в мире оставались люди, которые помнят его иным, пока эти люди не упустят минуты, чтобы напомнить ему о низменном. Он никогда не сделает первых шагов, зато ничто не помешает его воображению воображать, каковой будет расплата за то, что оно навоображало. Он будет непомерно педантичен, соблюдая дистанцию с тем же Морфином Гонтом, похабно широко раздвигающим ноги на своем кресле, демонстрируя результат своего долгого заключения, уродливо оскаливающийся со всей своей подчеркнутой «мужиковитостью» или пыхтя от своей феноменальной непробиваемости и зашоренности мышления, и всем своим мультиколоритным видом будто говоря Дамблдору, что действия его будут неоправданно взыскательными, деспотичными, непомерно мерзкими, что после секса с ним волшебник будет чувствовать себя так плохо, насколько это возможно. Так же баснословно плохо, как тогда, прошлым летом, во время голосования Гильдии артефакторов, откуда единогласно вышвырнули объявленного Темного Лорда за подозрения в массовых убийствах, где Дамблдор был настолько вне себя, что не мог потом поверить, что человек, поднимавший руку против Геллерта Гриндевальда, и человек, получивший тем же вечером конверт с утверждением, что в Монпарнасе нет ни одного мотеля с комнатой под номером тринадцать, но если Дамблдор найдет этот номер, то возьмет свой маленький подарок, — был одним и тем же человеком. И этим человеком был Дамблдор, который в пылу сумасшествия нашел комнату под номером тринадцать меньше чем за столько же минут, потому что любил всякие квесты и потому что хотел доказать ошибочность насильственных мер в завоевании власти, донести ужас исключения из Гильдии артефакторов, возвестить о том, что никогда не поддержит режима Темного Лорда, как бы чернокнижник его на свою сторону не склонял, а совсем не потому что хотел свой странный сюрприз, не затем, чтоб его нежная кожа была ранена варварски-северной, белесой щетиной, не затем, чтоб почувствовать жизнь от запаха зимних костров, заснеженных гор представителя нордической расы, не затем, чтоб созерцать звезды, поблескивающие воинственными пиками, в таких огромных, инопланетно-синих глазах преступника и садиста, который склонял его на свою сторону в течение восьми часов, между прочем, почти без перерывов. Вот о чем думал обычный профессор школы чародейства, когда сидел перед шахматной доской напротив Армандо Диппета, попивая какао с корицей и ничем не вызывая подозрений. Старый директор, после притирки нравов, видел в нем прекраснейшего из людей: скромный, тактичный, веселый, внимательный. Но Альбус был не только такой, глубоко-глубоко внутри он знал себя другого, такого, кого никому нельзя было показывать. Предпоследнюю неделю первого месяца осени преподаватель трансфигурации загрузил студентов эссе, практическое применение чар отложив на попозже. Каждый вечер Дамблдор изучал доступные материалы из книг библиотеки Гонтов или того, что от нее осталось, с целью извлечь полезную информацию. Из томика «Знать по Знати. Чистейшая волшебная кровь» девятисотого года издания, исследователь почерпнул новые данные. Было критически сложно отследить наследия по женской линии по той нехитрой причине, что фамилии постоянно менялись при замужестве, за исключением, когда в роду были лишь наследники мужнего пола. Прочитанное окончательно уверило искателя Даров в одном — Старшая палочка могла быть у кого-то из Блэков, в нескольких книгах явно прослеживались отсылки на «знамя с воронами и черепами» — герб чистокровных аристократов. Ранее он отслеживал семейство Гампов, но их род, опять-таки, слился с родом Блэков единственной его наследницей. Наладить с ними отношения было чем-то нереальным, особо радикальные чистокровки Дамблдора не переваривали, не отрицая веса его мнения для магического сообщества, но считая двуличным интриганом, пытающимся усидеть на двух стульях: «и грязнокровкам угодить и предателем крови не прослыть», — как про него однажды выразились. С Мантией невидимости все обстояло иначе, тут со всеми вероятными владельцами Дамблдор поддерживал союзничество — это все, кто доводились ему соседями либо имели родственников из Годриковой лощины: Пруэтты, Поттеры, Блишвики, Диллонсби, даже Смеки, пусть и перевелись в сквиббов, а наследия могли проявляться через поколения. В среду ночью, накрутив себя размышлениями о Темном Лорде из ветви Слизерина, Альбус решил все же взглянуть на мальчика для собственного спокойствия. Он навел поисковые чары на предмет, первую попавшуюся книгу, в надежде, что ориентир не будет слишком слаб, — предмет мог оказаться вещью непригодной для поиска по признаку наследственности. Перед лицом мага завязался узелок света и взлетел в воздух, он вышел за каплей света во двор и ощутил четкое намерение аппарировать в деревню Литтл-Хэнглтон, подкрепленное ментальной картинкой дома Гонтов. После аппарации поисковой ориентир растворился. Значит, так и есть. Книги недостаточно для определения местонахождения наследия следующего по роду, дальше дома Гонтов его магический ориентир не завел. Четверговым вечером чародей посетил Литтл-Хэнглтон с другой целью. Сигнальные чары, наложенные на ворота Реддлов, оповестили учителя Хогвартса в аккурат, когда он закончил уроки. Переместившись сразу под заклинанием невидимки в сад семейства, так не удружившего Гонтам, Дамблдор стал свидетелем шумного переполоха по факту письма. — Ужас какой! Просто ужасно… зачем мы им понадобились? Эта служба попечительства занятия себе не найдет? — Возмутительно! Они не вправе понукать, надо пожаловаться! — спорили двое пожилых граждан. — Мама, отец, перестаньте. Велите служанке избавляться от этих писем, вот и все. В тот вечер Альбус увидел главного ненавистного соседа чистокровных колдунов и подумал, что перед ним позер из киноафиш, какой-то маггловский актер — это был ослепительно красивый маггл, — высокий, стройный, — портретный сплав образцовой фигуры и лица, которое было одновременно и мужественным, и милым, к тому же манера подачи себя, умение держаться, даже в кругу семьи, отличались выдрессированной нарядностью. На первых порах и не скажешь, что именно было не так, что отталкивало в его дивной наружности. Наверное то, что первое впечатление рассеивалось под натиском нарастающего вопроса — действительно ли эта ненаглядность… живая? Интонация его хорошо поставленного голоса практически не менялась, взгляд его казался холодным, словно проруби Черного озера, а само выражение — безразличным ко всему. Было затруднительно представить, что такой человек способен вообще испытывать какие-либо эмоции, во всяком случае, они не отразились бы на его изящных чертах… оцепеневших намертво в своем изяществе, возможно так будет правильней. Ну, а если пренебречь всеми этими «крошечными» минусами, то Альбус лишь мысленно жал Меропе ее призрачную руку. В пятницу поутру волшебник отправил сову Гонту с предупреждением о визите. После занятий и небольшого преподавательского корпоратива усталость и пара стаканчиков сливочного эля, кубок бургундского вина, чарочка гранатовой настойки не удержали Дамблдора от начала поисков мальчика. Вера в то, что род Гонтов доподлинно имел миссию рождения Лорда чистой крови, овладевала учителем стремительно, — все чаще мысли о маленьком Темном Лорде, который вымахает в эпохальное зло, служили помехою для работы и для анализа ситуации с Дарами смерти. Что поделать… это было его личным пагубным казусом, фатальным курьезом, стоило кому-нибудь упомянуть о Великом Темном и Дамблдора бросало в дрожь. Не от страха. От раздражения. С тех пор, как Гриндевальда провозгласили Темным Лордом либо он сам себя провозгласил, разговоры о черной магии и ее последователях для Дамблдора навсегда стали чем-то личным. Каким бы могуществом не обладали чернокнижники — никто не мог быть могущественен настолько, чтоб отнимать чужие жизни, мучить и пытать, никто не должен был получить столько боли и несчастья, чтоб стать способным причинять все это. Это как что-то перещелкивало в голове и включало неподвластный ничему инстинкт справедливости, делая из Дамблдора ярого гриффиндорского защитника. Его коробило, когда кому-то больно по чьей-то прихоти. Возможно, подсознательно ему хотелось взять боль на себя за любого незнакомца, однажды попавшегося под горячую руку практика непростительных? По крайней мере Дамблдор так оправдывался самому себе, — не мог же он признать, что ему нравилось насилие над собой без каких-либо ранних предпосылок? Поиски мальчика стопорило отсутствие в некоторых богаделенках достоверного учета маггловских детей, поэтому аппарировав к разным учреждениям Лондона поздней ночью и не найдя нужное, Альбус свернул поиски и перенесся в Литтл-Хэнглтон. Морфин радости от встречи не изъявил, но гостю необходимо было не только доставить книги обратно, а еще достать любую из вещей Меропы, избавив себя от множества безрезультатных перелетов от одной лондонской ночлежки к другой. — Доброй ночи, Морфин, — произнес визитер хозяину жилища, отворившему дверь и приподнимающему одной рукой лампаду почти до уровня лиц, из-за чего все пространство меж ними приобретало болезненно-желтый оттенок. — Ты идиот? — спросил колдун, миг спустя. Альбус стоял на пороге, глядя на пристально всматривающегося в него потомка Салазара, ему казалось, что тот прямо здесь его трахнет. — А вы не легилимент, случаем? — с улыбкой поинтересовался профессор, ненавязчиво пройдя чуть вперед и застыв на месте во входном проеме. — Кто? Аа, — ухмыльнулся Гонт. — Нет, это у меня получается скверно… ты за каким бесом часы не следишь? Я вообще сплю. — Вас достигла моя сова, полагаю? — иногда волшебник позволял себе не извиняться. — Так и что? Мне тебя до новых суток ждать не пристало. — Да бросьте, я вас не регламентирую. Они остались в прихожей, когда ночного посетителя точно ветром втолкнуло, от того же ветра следом захлопнулась дверь. Поскольку Дамблдор немного подвыпил, это делало его поведение еще более своеобразным, чем обычно, а после всех гадостей, проигравшихся в воображении доселе, он считал себя вполне уместным здесь за пару минут до полуночи. — Еще успеете поспать, Морфин. У вас теперь масса свободного времени, не правда ли? — с иронией заговорил гость, без приглашения проходя в гостиную, все же решив, что стояние перед молчаливо недовольствующим колдуном ни к чему не приведет. Гонт вошел вскоре, оперся плечом о косяк, следя за жестами волшебника, который взмахнул палочкой, и тотчас на плоскости трюмо выстроились одолженные книги. Дамблдор поблагодарил за возможность их изучить, вскользь изучая габардиновую или из какой-то похожей плотной ткани, затрапезную майку, выглядевшую, как накрахмаленные салфетки для сервировки стоящие на голых блюдах, и наверняка, тоже вставшую бы, если ее поставить, — такой несвежей она казалась. Зато нижнее белье не покрывало рук, а из-под выреза изношенного исподнего черная нательная растительность становилась доступной взору. Гонт немного приблизился, словно собираясь что-то сказать, так, если бы его вдруг посетило мимолетное желание испортить этот момент. Но Дамблдор тут же начал вещать о деле: — Ради упрощения поисков ваших ценностей, которые также и в моих исследовательских интересах, я вынужден еще кое-что у вас попросить, Морфин. Мне необходима какая-нибудь вещь вашей сестры. Желательно, чтобы вещь была хоть в какой-то мере ее собственной. За исключением одежды… Конечно, Альбусу пришлось малость слукавить, — для семейных реликвий предметный поиск был не очень подходящим, а вот на кровное дитя поисковые чары должны были сработать, — на материнскую энергетику они хорошо откликались. По сути, Морфин сам виноват, никто не заставлял его столь рьяно разглагольствовать о Темных Лордах. Дамблдор занял диван с отбитой спинкой, послал искру из палочки в затухший камин. Один глаз хозяина дома отследил, как волшебник провел ладонью по скомканному шерстяному покрывалу, когда Гонт прошелся по комнате, потом поставил лампу на каминную полку. Эль, вино и настойка позволяли глазам Дамблдора блестеть от огня в камине, губам позволяли загадочно улыбаться, а рукам слишком медленно снимать накидку, верхнюю мантию и платок, и отправлять их в полет при помощи парящих чар до крючка, где ранее исчезла бесследно его шляпа. От серьезного взгляда колдуна, профессор старался не рассмеяться и совсем скоро он перестал вести себя, как напрашивающийся на жесткий трах человек. Наконец, Морфин занял кресло, приказав приходить к нему по дню и жратву приносить, — похоже, он уже считал это в порядке вещей, но Альбус не стал спорить. Спустя некоторое время и кучи заклинаний «акцио», выпускаемых магами раз за разом, пора была решить, что уж скорее сын Меропы явится сюда, прежде чем будет найдена подходящая вещь Меропы. Деревянная шкатулка, горшок с засохшим цветком, кварцевая серьга, заколка, расческа, — все не то. В конце концов нашлось то, что надо. — Вам, ведь, это уже не нужно? — покручивая между пальцами старинное кукольное зеркальце, треснувшее, с отколотой ручкой, однако являющееся лучшим собирателем энергии всего, что в нем отражалось. — Нужно, как грифону пятое копыто, — буркнул Гонт. — Забирай к черту. — М, спасибо… сражен вашим великодушием… — чуть подтрунивающим тоном сообщил маг. Морфин фыркнул, поднялся с кресла, походил неподалеку, потому что гость до сих пор сидел на диване. Он достал палочку и отправил другие, не подошедшие вещи лететь в камин. Огонь, не протестуя, быстро объял предметы покойной ведьмы. Опять встав подле дверного косяка, явно ожидая, когда Альбус уберется, он такой вид сделал, будто ему приложили чем-то тяжелым. — Это все? Ты нашел, что искал, полукровка? — поторопил мужчина, с мученической физиономией отводя глаз от волшебника. — Пожалуй, что так, — Дамблдор поднялся, пряча зеркальце в карман, и призвал свои вещи. — Ну и чего ты телишься? Дорогу поди забыл? — шепнул змееуст. — Дорогу помню, — поравнявшись с колдуном, Альбус провел рукой по его плечу, как бы по-дружески. — Себя бы не забыть. Чародей потирал кончики пальцев, удаляясь к двери, где задержался на несколько секунд у открывшейся створки и оглянулся через плечо, окидывая взглядом косящегося на него бывшего заключенного. И задержался в таком положении еще ровно настолько, чтоб этого хватило для осмысления — для чего это было сделано. И Альбус ушел уверенным, что его поняли именно так, как он хотел. Все же имело смысл и высыпаться иногда. В субботу с Дамблдором связался Пруэтт с новостью о том, что около дюжины колец с наложением скрытого черномагического потенциала было изъято у перекупщиков со всех Британских островов, что они с братом Игнатиусом, также задействованном в правопорядке сильно этим расследованием увлеклись, и что в Аврорате этим тоже заинтересуются. Это было как раз то, чего школьный профессор опасался — чрезмерного внимания к происходящему. Таким образом, предотвращая огласку чего-то, что может впоследствии привести к его имени, субботний вечер Дамблдор посвятил встрече со своими товарищами Пруэттами в одном уютном маггловском кафетерии, куда никакие проверки не захаживают. — Понимаешь ли, Итан, мальчик мой, задачу поставленную нынче на злобу дня, я для того и поручил вам с Игнатом… уверенный, что никуда более информация не просочится, — учено толковал волшебник, сидя в уединении с двумя рыжеволосыми магами, одетыми в плащи, в кои обычно облачались сыщики магглов. — Это, можно сказать, дело исследовательское, и я действую приватно в интересах Гильдии артефакторов. Естественно, Дамблдору верили на слово, слова его никто не проверял и уж точно не мог предать сомнениям. Поэтому-то он предпочитал заводить друзей из бывших учеников Гриффиндора, они были наиболее близки ему по мировоззрению. В тот вечер гриффиндорский куратор получил для анализа дюжину колец, пять лунных руноскриптов, два гербованных медальона. Ничего из полученного при беглом рассмотрении не напомнило искомого, кроме обережной руны Темного Лорда. Проверить послание о Темном Лорде можно было одним способом — поисковыми чарами. Над Хогвартсом уже водворилась ночь, когда Дамблдор применил их, ориентир обязательно приведет его к тому месту, где обитает владелец. Кроха света-поводыря, подобному юркому снитчу, взвилась вверх, за воротами школы. Перво-наперво ориентир перебросился в деревушку теперь хорошо знакомую Альбусу, первая аппарация забросила мага в Литтл-Хэнглтон. Он стоял в низине, окруженный камышом, сжимая зачарованную плашку, которая помещалась в кулаке, едва замечая бусину света, не исчезнувшую покамест. — Веди, — приказал чародей, коснувшись палочкой волшебного предмета в руке. Ментально получив территориальную картинку, Альбус произвел аппарацию и обнаружил себя на пустынной, тускло освещенной улице. Сомнений не осталось — он выявил след родословного Темного Лорда, но был ли это в действительности тот мальчик? Ориентир исчез, что означало, перемещений больше не будет. Альбус осмотрелся, стараясь вспомнить видел ли когда-либо этот район в городе, — то было где-то на окраине Лондона, здесь бывать ему не доводилось. Глухие, малонаселенные предместья оглашало отдаленным лаем собак, волшебник заметил, что стоит ярдах в двадцати от довольно унылой квадратной постройки, окруженной высокой решеткой. На чугунных воротах, лучше подошедших для ограждения тюрем, была табличка с надписью: «Приют Вула».