Цвет ночи

Катце кинул мрачный взгляд на часы. Впрочем, последнее время иных взглядов у него не водилось. Он вообще все делал мрачно, став еще более замкнутым и немногословным, чем прежде и ничто не могло вывести его из этого состояния. Даже Консул обратил на это внимание и озаботился его самочувствием. После того, как Минк обзавелся личной жизнью и, не без удивления, обнаружил, что она далеко не всегда бывает безоблачной, он начал обращать внимание на ту же сторону бытия и у других. Спросил у Катце, что происходит, не скучает ли он по Такеши и даже предложил слетать навестить любовника. Катце отказался. Заверил, что все прекрасно, просто работы много. В ответ Консул возразил, что всех денег не заработаешь и здоровье его помощника важнее. В любое другое время Катце бы сильно удивился, услышав подобное и даже заподозрил неладное, но не сейчас. В настоящий же момент у него уже не было никаких душевных сил на какие-либо эмоции, кроме беспросветной безнадежности и отчаяния. Два часа ночи. Час быка. Час, когда злые духи поднимаются из глубин ада в поисках своих жертв. Его злые духи давно уже не уходили даже днем, но ночью набирали особую мощь. Три недели назад, после своего сомнительного приключения, он надеялся, нет, он просто был уверен, что вскоре забудет и его и все, что с ним связано. Первые дни, казалось, что так и случилось. Но очень скоро отложенный эффект накрыл Катце с головой и уволок в пропасть, где не было ничего, кроме сводящего с ума, примитивного, звериного желания. Секс с блонди вошел в него химическим наркотиком, подсаживающим на себя с первой же дозы раз и навсегда и теперь, в его отсутствие, Катце ломало дикими отходняками. Напрасно он выматывал себя бесконечной работой, увеличенными физическими нагрузками в зале и, нередко, отсутствием сна. Стоило ему коснуться подушки, как память вновь и вновь с немилосердной яркостью возрождала ощущения той ночи. Ситуация усугублялась тем, что отсутствие визуальных образов заставило тело запомнить происходящее лучше, сконцентрировавшись именно на чувствах. Казалось, он запомнил все вплоть до легчайшего касания, мимолетного вздоха, едва слышного стона. И утро за утром он просыпался, задыхаясь от неутоленного желания, на мокрых от пота и собственной спермы простынях или со стояком, который по силе мог сравниться с теми, что были у него сразу после восстановительной операции. Но тогда организм просто хотел трахаться, а сейчас он хотел трахаться с вполне конкретным человеком. Вернее, тем, кто человеком не являлся. А затем эти желания стали накрывать его и днем – стоило хоть чуть-чуть ослабить контроль над мыслями в попытке отдохнуть, как в штанах немедленно становилось тесно, а сознание тонуло в горячечных образах. Он сопротивлялся как умел. Стандартные успокоительные не помогали, а сильные притупляли мышление и снижали скорость реакции, чего он себе позволить не мог. От пришедшей, было, идеи наведаться в бордель пришлось отказаться. Было понятно, что даже если он окончательно сойдет с ума и подставит кому-то задницу - даже тени того, что было с блонди, не испытает, только ощущение грязи. А он уже и так запачкался – дальше некуда. Отыметь же кого-то кроме этого мерзавца тоже не хотелось. Не зная, что еще предпринять он даже пару раз напился и разок ширнулся, чего никогда не делал раньше. Решение оказалось ошибочным – расторможенное сознание выплеснуло на него не только воспоминания, но и какие-то совершенно первобытные фантазии. Но даже там, в пылающем бреду алкогольного и наркотического дурмана его тело корежило от неосуществимого желания прикоснуться к другому телу. От физической невозможности прижаться, обнять, почувствовать всей кожей, всем своим существом, хотелось выть. Катце в который раз крайне недобрым словом помянул ту минуту, когда Консулу пришла в голову мысль вновь сделать его полноценным мужчиной. Не будь этого – жил бы он сейчас спокойно. А эта скотина обломалась бы в тот же миг как полезла ему между ног. Может, попросить Минка о нейрокоррекции? У Консула в конфидентах ходил лучший специалист по этой части, но, к сожалению, мозги Катце содержали слишком много тайн и секретов, чтобы можно было рискнуть тем, что их узнает кто-то еще. Тем более блонди. И уж тем более – Советник. По слухам, это был ярый приверженец правил и законов и, узнай он что – не миновать Консулу проблем и длительных бесед на тему. И так он уже как-то посетовал, что нейрокорректор выел ему весь мозг медицинским шпателем на тему Рики. К тому же тогда пришлось бы рассказать не только о произошедшем, но и признаться в своей… одержимости. От одной мысли об этом Катце становилось нехорошо. Спать хотелось невероятно – он уже двое суток был на стимуляторах и их действие заканчивалось. Но он бы сейчас с большей охотой пошел в камеру смертников, чем в постель. Можно было поспать в кресле… с тем же результатом. Он проверял. Очередная доза стимулятора ушла в кровь с шипением впитавшись в кожу. Катце быстро переоделся и через десять минут уже был в подземном гараже. Двигатель аэробайка тихо заурчал, едва он положил ладонь на сканнер, и система считала данные владельца. Садиться за руль в таком состоянии было не самым разумным, но сейчас ему было абсолютно все равно. В пределах Мидаса он еще держал ограничения скорости, но вылетев в 9-й район выжал из байка все возможное. Обычно, в таких случаях, если это не были гонки, он включал силовое поле, которое защитило бы его если не от травм, то от гарантированной гибели в случае аварии, но сейчас не стал этого делать. Ему почти хотелось врезаться в какой-нибудь столб, не вписаться в поворот или не справиться с управлением и закончить тем самым свои мучения. Оказавшись на набережной, он начал отрабатывать фигуры высшего пилотажа, и только безупречная техника гонщика в сочетании с физической силой помогли ему избежать столкновения с землей во время «мертвой петли». Только тут его проняло и он, резко развернувшись, остановил машину. Снял шлем – пот стекал по лицу так, словно он вышел из-под душа. Запоздалая волна страха накрыла и отрезвила его. Что он творит? Он, всегда стойко терпевший боль, неудобства и дискомфорт, он, который зубами выдрал у жизни свое место под солнцем и заслужил уважение самого Консула, он, знаменитый Меченый, от звука даже не имени – прозвища которого дрожали даже самые отмороженные представители криминального мира не просто Амой – всей Федерации, раскис только из-за того, что не может справиться со своим членом. Даже наркоманы переживают ломку и слезают с иглы. Да, говорят, что те, кому это удалось, никогда больше не могут радоваться жизни как прежде и мир для них становится серым и тусклым… что ж, он не видел в этом большой беды. Любая жизнь лучше смерти. Не сексом единым – в жизни есть и другие радости. Тем более, что еще совсем недавно, он особо и не заморачивался на эту тему. Он перетерпит этот период, вернется в общество и новые впечатления, на которые так богата светская жизнь Амой, заставят померкнуть пережитое. А после и впрямь полетит к Таки на некоторое время. Чужая планета, иной мир и влюбленный мальчик рядом помогут ему если не забыть, то оставить в прошлом и то, что было и то, что происходит сейчас. Он выживет наперекор всему. В очередной раз. Катце вряд ли рассуждал бы с такой уверенностью, если бы знал – сейчас на Амой еще один человек мучается не меньше чем он. Даже не человек. Блонди.

***

Да, Рауль мучился. В каком-то смысле посильнее Катце. Он-то отлично знал, как выглядит его помешательство. И помнил его – до малейшей черточки, до последнего засоса на зацелованной шее, до самой крошечной ранки на искусанных губах. Теперь он горько жалел, что не накачал Абигора снотворным, чтобы вернуться после и попытаться как-то договориться. Но кто ж знал, что ему захочется продолжения. Он-то рассчитывал совсем на иное… А продолжения хотелось. Хотелось до темноты в глазах, до потери связи с реальностью. Правда выяснилось это не сразу. Поначалу Рауль был крайне доволен – его оставили и эротические сны, и мысли о красном гонщике. Но ненадолго. Ровно настолько, чтобы затем вернуться и обрушиться на несчастного блонди с удесятерённой силой. Потому что Рауль был несчастен. Если его прежние мечты о Блэкхарте опирались на прежний жизненный опыт и были довольно общими, то теперь он узнал каков Абигор на самом деле. Что человек, благодаря которому Рауль наконец узнал, что же именно находят люди в чувстве физического единения, предпочитает говорить не «Возьми меня», а «Ну же!», таким тоном, словно приказ отдавал, что дыхание его пахнет не только сигаретами и кофе, о чем несложно было догадаться, но и какими-то горьковато-свежими травами. Что кончая, он выражается хуже разозленного Рики и, по возможности, любит впиться ногтями в тело партнера, но почему-то в нем это не смущает, а только больше заводит. Что кожа у него атласная, словно эпилированная, за исключением тонкой дорожки волос, ведущей от пупка к паху и самого паха, где эти волосы были жесткими и курчавыми. Его запах, его вкус, его манеру положить Раулю ладонь на затылок и ласкать, то сжимая в кулаке волосы, то чуть почесывая, будто животное, что посылало волны сладких мурашек по телу. Его теплые губы, каждый раз упрямо сжатые, когда блонди прикасался к ним своими губами, а после, словно нехотя, раскрывающиеся под поцелуем, распускающиеся, как распускаются цветы, повинуясь всесильному велению природы. Сперва податливые, покорные, впускающие язык любовника, они недолго оставались такими, вскоре отвердевая, откликаясь встречным напором, сминая губы блонди, жадно отвечая, властно захватывая и вот уже жаркий язык раздвигал губы Рауля, даря ответную страсть и ласку. И его руки. Почему он думал, что они мягкие и изнеженные? Блонди тогда даже сам еще не понял, как устал за эту ночь, как, неожиданно, его перевернули на живот, и Абигор, оседлав его, прижал к постели. Рауль напрягся, уже готовый скинуть наглеца, как руки любовника осторожно перекинули в сторону густую массу его волос и сильные ладони осторожно огладили плечи. Шею ожгло поцелуем, а затем Абигор начал нежными и, в то же время, уверенными движениями массировать его шею, плечи, спину… Только тогда Рауль понял, что мышцы его сведены почти до боли и дрожат мелкой дрожью перенапряжения. Но горячие, твердые ладони гладили его тело, разминали и мозоли на них чуть царапали кожу блонди. И Рауль выгибался навстречу этим касаниям, этим рукам, которые больше привыкли к оружию и крови, чем к нежности любовных ласк и чувствовал себя бесконечно, как-то по-новому счастливым и живым. Ни одному из тех, кто побывал в его постели и в голову не приходило позаботиться о нем. О блонди вообще никто никогда не заботился, кроме фурнитуров. Но это была их обязанность, здесь же было что-то совсем иное. Затевая эту авантюру Рауль хотел просто секса, но неожиданно получил нечто гораздо большее. Нечто, чему он сейчас и сам не мог дать названия, определить, но что безумно хотел испытать вновь. И не мог. Неужели он все-таки, также, как и Ясон, стал зависим от обычного человека? Смириться с этой мыслью без борьбы Советник не мог. Пет-шоу, светские приемы и прочая чушь не помогала. Вспомнив о прародителе психологии как науки и понятии сублимации, он начал больше работать, загрузив не только свои дни, но и ночи. Производительность существенно повысилась, подчиненные взвыли, но проблему это не решило. В каком-то смысле даже усугубило – помимо сексуального Рауль стал испытывать еще одно, совершенно несвойственное ему желание. Желание, чтобы после изнурительных рабочих часов, дома его хоть иногда встречал другой, да нет, не другой, вполне конкретный человек, чьи объятия снимали бы усталость, а поцелуи снова наполняли таким восхитительным и иррациональным счастьем. И это никак не могло улучшить его настроения. Он не замечал, что при встречах Консул то и дело бросал на него недоуменные взгляды. Минк никак не мог понять, что происходит – еще недавно его Советник светился собственным светом, а сейчас был хмурым, словно предгрозовое небо. Но вопросов задавать не рисковал – в таком настроении Рауль был собеседником не из приятных. Да и смысла не было – вытащить из него то, что он не хотел сказать, точно так же как из Катце было невозможно. А еще, как назло, Рики опять разозлился на него за какую-то ерунду и с удвоенной силой принялся изображать из себя жертву консульского произвола. Просто черная полоса, не иначе. И все же, сам того не ведая, Минк выступил катализатором принятия решения Советником. Они играли в шахматы и Консул, который находясь в своих апартаментах предпочитал не отпускать своего пета ни на шаг, привычно усадил его у своих ног. Рики, с крайне недовольным и, даже вызывающим выражением лица, с полчаса покопался в своем планшете, а после начал зевать и уже вскоре спал, уронив голову на колени хозяина. Минк извинился перед гостем, поднял своего любимца на руки и отнес в спальню. И Рауль, разумеется, не мог не вспомнить как Абигор спал в его объятиях и как он вот так же переносил его на руках в другую спальню. Воспоминание это резануло его такой тоской, что Советник понял – дальше терпеть он уже не в силах. А пришедшая следом мысль, что прошло уже больше месяца и Блэкхарт мог или найти себе кого-нибудь другого или просто улететь к своему молоденькому любовнику, застлала глаза пеленой ярости. Будь, что будет, но Абигор станет его и только его. Он один из хозяев этой планеты, а вынужден так терзаться, вместо того, чтобы просто взять то, что и так ему принадлежит. Потому что любое живое существо на Амой по умолчанию принадлежит элите. Что же касается законов приличия и прочих условностей – не он ли сам убеждал человека, что мораль удел слабых существ. Вон, Консул, взял своего Рики не смущаясь ничем и наплевав на все устоявшиеся правила. А он, Рауль, который в жизни никогда и ничего не боялся, сейчас почему-то прячет голову в песок подобно глупой и трусливой вымершей терранской птице. При том, что не собирается делать Блэкхарта своим петом, эпатируя общество. Абигор просто станет его любовником. Причем станет добровольно, по собственному желанию и держать его на привязи не придется. Возвратившийся Консул был крайне удивлен, найдя своего друга повеселевшим. Вообще-то он ждал очередной раздраженной нотации и не знал – радоваться или тревожиться ее отсутствию.