***
В опере и впрямь этим вечером собрался весь цвет высшего общества планеты. И это была не только разнообразная элита и представители дипмиссий, но и обычные люди, как находящиеся в самой верхушке системы Зейн так и происхождением попроще, но вполне обеспеченные. Правда последние толклись в общем фойе, тогда как для амойской аристократии и послов Федерации существовал отдельный роскошный зал, опоясанный балконом третьего этажа, за которым располагалась зона элиты. Видимость демократии, но только лишь видимость – никогда ни один, даже самый низший дзинкотай не спустился бы к людям, пусть даже это были весьма уважаемые граждане и никогда, ни один, даже самый богатый и влиятельный человек не посмел бы поднять голову, чтобы кинуть прямой взгляд на полубогов планеты. Впрочем, одно исключение все-таки было. Среди изысканных сьютов элиты и строгой формы прислуги мелькала невысокая фигурка юноши, одетого, также, как и другие мужчины в опере, в черный фрачный костюм. При виде его большая часть элитников едва сдерживала изумленные возгласы, а на обычно безмятежное лицо Орфея легла тень горькой обреченности и покорности судьбе. К чести Рики надо сказать, что вел он себя безупречно – следовал строго чуть позади Ясона, хотя в этот раз не был прикован к нему даже символической цепью, склонял голову в вежливом приветствии перед теми, с кем изволил заговорить Консул, рот держал закрытым, руки в карманы не засовывал, волосы не ерошил, вызывающих взглядов не кидал и держался скромно, но уверенно и непринужденно, с чувством собственного достоинства. Единственным, что выдавало его статус, была крошечная сверкающая булавка, в виде личного знака Консула, на отвороте лацкана. Его вульгарного происхождения не выдавало ничего. Минк был просто счастлив. Когда, несколько месяцев назад, Рики, упрашивающий его взять с собой на премьеру устроил дикий скандал, узнав, что для этого придется надеть, Консул пришел практически в отчаяние. Он хотел сделать приятное своему любимцу и даже готов был в очередной раз шокировать для этого общество, но не мог позволить, чтобы тот появился на людях, да еще и в таком месте в джинсах и футболке или уж, тем более, в костюме пета. Лучший политик Амой, который мог договориться с любым дипломатом не сумел достигнуть консенсуса с простым монгрелом и не понимал, как объяснить ему существование каких-то норм и правил приличия. Вконец отчаявшись он не придумал ничего лучше, как позвать на помощь Катце, вкратце изложив ему суть вопроса. И проблема разрешилась в полчаса. Причем первые двадцать минут этого времени слышались громкие и нецензурные вопли монгрела, а еще десять – ничего было не разобрать, потому как свое тихое, но весомое слово взял брокер. После чего Рики вышел из комнаты, где велись переговоры, с каким-то пристыженным видом и… попросил у Ясона прощения. Несколько сбивчиво и не совсем понятно, но ясно было, что он признает свою неправоту и согласен на все условия. После чего, все оставшееся до премьеры время, Катце, не смотря на всю свою занятость, практически ежевечерне приезжал в Эос и терпеливо учил Рики не только правилам поведения и хорошего тона, но и навыкам ношения соответствующей одежды, манерам двигаться, разговаривать и, что важнее, не разговаривать. Минк просто диву давался – во времена фурнитурства Катце талантов педагога не проявлял. Рискнув спросить как же так он получил спокойный ответ: «Дураков учить – только нервы портить. А Рики умен и восприимчив». Ответ на вопрос каким образом Катце удалось убедить Рики подчиниться господину дал сам монгрел, как-то раз нерешительно спросив – в самом деле волосы Консула доставляют ему немало неудобств? Минк ответил утвердительно, удивленно уточнив, а с чего вдруг у его пета такие мысли? - Нуууууу, - замялся монгрел, - Катце сказал, что тебе и жарко с ними, и лезут они всюду и ухода требуют длительного, но ты, типа, терпишь, потому что так надо… не. Должно. Он сказал должно. У элиты, говорит, типа ограничения жестче, чем у любого человека, но вы не выеживаетесь и делаете, как требуется. Даже если требования дурацкие. Странно, верно? - Что странного? – нет, Катце все-таки редкая умница. - Ну… блин… типа вы ж власть. Вам же все можно. А получается в некоторых вещах хуже, чем монгрелам. - Рики, - Консул изо всех сил пытался поставить себя на место Катце и понять, что бы тот сказал, - ты же был главой банды, верно? - Ну, типа, да. - От слов-паразитов тоже лучше избавиться. На секунду монгрел напрягся, но потом выдохнул: - Ага. Катце также говорит. Я… я постараюсь. - Будет неплохо. Но насчет твоего удивления. Глава или лидер должен быть образцом для тех, кто следует за ним. Это вдохновитель и идеал. Ты не вправе требовать от других того, чего не смог достигнуть сам. На определенном уровне это становится символами и знаками. Как те же волосы – очень длинные и золотых оттенков у блонди. Никто не станет разбирать что ты конкретно сделал. В деталях. Видят атрибут – значит обладаешь определенным набором качеств. Во всем остальном точно так же. - Встречают по одежке, - пробормотал монгрел. - Именно. Надеюсь, мой ум ты не станешь подвергать сомнению? Рики вздохнул. - Конечно нет. Ты уж, ну… не сердись на меня… Я постараюсь… соответствовать. Не хочу, чтобы тебе стыдно было… И вообще – чем я хуже тебя?! Не смогу, если надо, изобразить, что требуется? И Минку не было стыдно. Более того, он был невероятно доволен собой, Рики и Катце, пока не увидел своего Советника, опиравшегося на перила балкона и, похоже, пристально вглядывавшегося в людскую толпу внизу. Несколько слоев ткани парадной одежды не могли скрыть закаменевшей в напряжении спины, по которой в беспорядке рассыпались обычно безупречно уложенные волосы. Он попытался, было, осторожно подойти к другу, чтобы выяснить что его так встревожило, звук шагов, казалось, надежно скрадывал сдержанный шум толпы, но в последний момент Рауль обернулся. - Рад тебя видеть, - улыбнулся Минк, - Значит все в порядке? - Все замечательно, - официальный тон, вымученная улыбка и отсутствующий взгляд. Придраться не к чему. Поверить невозможно, - Извини, Ясон, но это уже третий звонок. Не хочу опоздать к началу. К началу чего, друг мой? Собственной агонии? И, словно в подтверждении его мыслей, Рики едва слышно пробормотал: - С этим, твоим, Эмом, все в порядке? Не хочу нагнетать, но краше в гроб кладут…***
Рауль подчинился требованию Консула с огромной неохотой. Глаза б его не смотрели ни на кого… кроме вполне конкретного человека. А вот как раз его видеть Советник и не мог. Немного отойдя от их последней встречи он уже решил, было, попытаться начать все сначала. В другом образе и под другим именем познакомиться с Блэкхартом и попытаться как-то наладить отношения и сблизиться. Путь долгий и сложный, кто бы спорил, но раз иного нет… Однако это оказалось неосуществимым. Судя по отслеживанию передвижений Абигор вообще перестал посещать общественные заведения. Дом, офис, дома друзей и знакомых, изредка – закрытые клубы. Не мог же Рауль явиться в подобное место в своем истинном обличье и потребовать впустить его. В любом же другом виде хода ему туда не было. Между тем его ночные видения не только не ослабевали, но, казалось, стали еще ярче. А днем мысли о человеке шли постоянным фоном. И, если раньше это были просто фантазии и мечты, то теперь они обернулись тоской и желанием хотя бы просто увидеть любовника. Но даже этого ему не было дано. Его прежняя жизнь – упорядоченная, правильная и понятная, лежала в руинах, и он сам беспомощно стоял на них совершенно не понимая, что же ему делать дальше. Появившись в опере и заставляя себя отвечать на приветствия и поддерживать возникающие время от времени коротенькие диалоги, он мечтал о том моменте, когда сможет оказаться в одиночестве своей ложи. В стремлении избежать любопытствующих взглядов и навязчивых собеседников он отошел к ограждению балкона и облокотился на него, делая вид, что рассматривает толпу внизу, а на самом деле, не видя никого и ничего. А ведь там было на что посмотреть. Строгое черно-белое однообразие мужских костюмов только подчеркивало великолепие нарядов дам. Шелка, парча, бархат, атлас, кружева, перья, живые цветы, ручная вышивка, изящные драпировки, сложные прически, обнаженные плечи, глубокие декольте, рискованно высокие разрезы юбок и все это было щедро залито блеском дорогих украшений, сверкавших, порой, даже на обуви. Но вот, равнодушно скользящий по этой ярмарке тщеславия взгляд Рауля невольно зацепился за знакомую высокую фигуру мужчины с волосами цвета запекшейся крови. И он задохнулся, больше не в силах отвести от него глаз. Юпитер, как же он мог забыть?! Событие такого уровня – разумеется, что Блэкхарт просто обязан был посетить его, точно также, как и сам Рауль. Но радость от нежданной, но такой желанной встречи очень быстро померкла, когда он понял, что Гор был здесь не один. Рядом с ним стояла молоденькая девушка, еще почти девочка, лет пятнадцати-шестнадцати. Тоненькая, не оформившаяся до конца фигурка, черные блестящие волосы, полудетское, но уже обещавшее в будущем замечательную красоту личико и восхищенная, несколько наивная улыбка, обращенная к ее спутнику. Тот улыбался в ответ – тепло и ласково и у Рауля все заледенело внутри от чувства ненависти к этой девчушке. Ситуация не улучшилась, когда Блэкхарт достал какой-то футляр и, открыв его, обернул хрупкое девичье запястье браслетом, а после наклонился и поцеловал ей руку. Но та рассмеялась, обхватила его шею руками и в ответ поцеловала в щеку. Гор выпрямился, все также улыбаясь, достал платок и вытер с лица следы ее губной помады. После предложил спутнице руку и повел к ближайшей стене на которой висела одна из многочисленных в этом зале картин и по пути, кажется, что-то объясняя. Едва сдерживаясь, Рауль все-таки сообразил достать коммуникатор и проверить имена присутствующих в зале. Рядом с сигналом чипа Гора находился сигнал некой Акеми Дэй. Рауль, было, вздохнул с облегчением, стало понятно, что девочка – просто сестра Такеши, но тут же ревность снова захватила его. Ситуация, когда двое мужчин являются любовниками, а, после, один из них, а то и оба женятся на родственницах друг друга была на Амой абсолютно привычным делом и никого не смущала. Советник вошел в базу данных граждан планеты и открыл файл с личным делом Акеми. Информация в нем заставила его слегка успокоиться и снова глянуть на парочку уже без ненависти - девушка с рождения была официально обручена с юношей из другой семьи, чуть старше ее самой. А вот, похоже, и он сам – подошел, поздоровался с Блэкхартом и невестой и Гор с легким поклоном передал руку девчонки ее жениху. И все же, происходящее еще больше расстроило Рауля. Он как-то совершенно упустил из виду, что Блэкхарт, как и любой гражданин, обязан подчиняться жесткой системе Зейн. А она требовала, чтобы любой свободный гражданин рано или поздно вступил в законный брак с особью противоположного пола и продолжил свой род. Причем естественным путем, никаких пробирок и инкубаторов. А Гор еще и последний представитель своей генетической линии, потому государство, в данном вопросе, будет к нему особо строго. Конечно, можно было избежать этой участи, заплатив совершенно космический по размеру штраф, но Рауль не видел ни единой причины, чтобы Блэкхарт мог захотеть воспользоваться этой возможностью. Завести семью и наплодить детей куда проще даже убежденному приверженцу своего пола. Любовников это иметь не мешает. Но у Советника в глазах темнело от мысли, что придется делить Гора с кем-то другим, пусть даже это чистой воды принудиловка и формальность. Вот в этом-то, весьма непростом состоянии и застал его Ясон. Рауль поспешил ретироваться – он просто не чувствовал себя в силах продолжать отвечать на вопросы и о чем-то разговаривать. Закрывшись у себя, он принялся внимательно рассматривать ложи граждан, ища Блэкхарта, почему-то уверенный, что в зале его не будет. И нашел, причем находящегося в полном одиночестве. Зрение блонди позволяло отлично видеть выражение лица человека даже на таком расстоянии и Раулю показалось, что оно весьма невеселое. Как будто настроение Советника каким-то таинственным образом передалось его любовнику. Но тут погас свет и все вокруг наполнилось звуками «Зимы» Вивальди, причем исполнение началось сразу с одной из наиболее эффектных и эмоциональных частей – конца «Декабря». Вспыхнули и замерцали голограммы, заметая зал призрачными снежными цветами. Звуки скрипок сменились электроникой, а затем смешались с ней и барокко сплелось с ритмами техно в сумасшедшем вихре, а пространство наполнили фигуры мифических зверей и киборгов сошедшихся то ли в танце, то ли в сражении.* Но Раулю было не до того. Странная, обычно неприятная для него музыка в своем яростном безумии сейчас словно выражала все то, что он испытывал последнее время, находя отклик в душе и сдирая шелуху разумного с бушевавших в нем эмоций и желаний. Он не отрываясь смотрел на Блэкхарта и в неверном, мелькающем свете, казалось, замечал, что тот чувствует нечто подобное. С лица человека ушло все печальное спокойствие. Казалось, что звуки, накрывшие зал, вызывают в нем едва ли не боль и, в тоже время, страсть, возбуждение и какую-то невероятную тоску. В какую-то минуту Рауль почувствовал, что больше не может. Не может быть так близко и так неимоверно далеко. Что он не в силах больше терпеть эту пустоту, эту невозможность быть рядом. Будь что будет, но он должен хоть на миг снова почувствовать Гора в своих объятиях – пусть даже ненавидящего, сопротивляющегося и вырывающегося из них. Вдохнуть его запах, прижаться к теплой гладкости кожи, покорить поцелуем губы, ощутить удары его сердца у своей груди. Он принял решение, больше не оглядываясь на доводы разума и логики, полностью подчиненный лишь своим желаниям, ведомый ими как зверь - инстинктами. Не встретив никого по пути, прошел к закрытой двери ложи человека, но элита не знала замков и запретов. Вновь заперев за собой дверь Рауль откинул тяжелую портьеру и шагнул внутрь. В звуках музыки умерло звяканье наплечников сброшенного на пол верхнего сьюта и тихо произнесенное: - Nec deus intersit.** Рауль сделал еще шаг, и рука его тяжело легла на шею любовника, фиксируя, лишая возможности повернуть голову и утверждая право Советника на чужую жизнь, тело и судьбу. Он одновременно наклонился, жадно целуя Гора в шею и протянул вторую руку, дернув близкий шнурок, опуская плотные занавеси ложи, скрывая, навеки отсекая их обоих от внешнего мира и любопытных глаз, сразу же после этого обхватывая плечи и грудь человека, прижимая его к спинке кресла, предупреждая попытку пошевелиться и пустить в ход оружие. Тем временем раскаты торжественного и мрачного «Танца Рыцарей»*** скрепляли этот союз нерушимым как смерть «аминь».