Цвет ночи

Тем вечером, отравляясь в оперу, Катце поймал себя на чувстве смутной тревоги. Всю дорогу он пытался понять, чем же оно было вызвано, но удалось ему это лишь подъехав на стоянку и увидев сектор, в котором парковались кары элиты. Разумеется. На такое событие должны были съехаться представители власти. Может и не все, но члены Синдиката уж точно прибудут в полном составе. Значит и эта гадина будет там. Нет, Катце не боялся, что в огромном помещении, наполненным разнообразным народом дрянь наберется такой наглости, что вновь начнет преследовать его. Да еще и в своем настоящем виде. Но мысль о том, что он где-то рядом, в пределах досягаемости, вызывала чувство крайнего дискомфорта и дикой злости. Впрочем, последнее вызывала любая мысль, так или иначе связанная и с той ночью, и с ее инициатором. Ведь одно время Катце начало казаться, что все налаживается и воспоминания потихоньку теряют насыщенность и уходят, но все вернулось на круги своя, стоило ему лишь вдохнуть знакомый запах. Он ненавидел этого подонка, не желая задумываться о том, почему и о чем тот хотел поговорить с ним. Ненавидел теперь не только за его поступок, но и за то, что тело Катце все сильнее жаждало повторения – до судорог, до остановки дыхания. Он принципиально отказывался заниматься самоудовлетворением, что, разумеется, ситуации не улучшало, хотя тело и пыталось как-то взять свое во время сна. Стоило мыслям Катце хоть краем коснуться чего-то, связанного с похитителем, как незамедлительно следовала интенсивная и недвусмысленная реакция. Он даже уже с Ясоном не мог общаться спокойно. И не потому что внезапно начал желать его, а из-за мыслей о том, другом, которые приходили к нему в голову при виде Консула вызывая очередной всплеск злости и не находящего выхода возбуждения. Вот и сейчас, сидя в каре на стоянке Катце почувствовал жаркую тяжесть в паху, а во рту внезапно пересохло. Отогнав малодушную мысль плюнуть на все, развернуться и уехать, Катце все же вышел из машины. Пусть этому упырю удалось превратить его в сексуально озабоченное животное, но трусом его сделать не удастся. Никому не позволит он ломать свою жизнь и планы. Ему все же удалось несколько успокоиться и отвлечься, встретив в опере родителей Такеши и его сестру. Общение с Акеми всегда и всем поднимало настроение. Она была настолько очаровательна, беззаботна, нерушимо оптимистична, непосредственна и по-хорошему наивна, так умела радоваться даже мелочам, что даже самые отъявленные пессимисты и скептики после пяти минут общения с ней невольно начинали улыбаться и думать, что мир вокруг не так уж и плох. Родители оставили девушку на попечение Катце, сами направившись к каким-то своим знакомым, углядев их в толпе, он поздравил ее с прошедшим днем рождения, извинившись за то, что дела не позволили ему присутствовать на его праздновании, и преподнес заранее приготовленный подарок. И, хотя украшение на самом деле было весьма дорогим, Акеми благодарила так, словно ей преподнесли императорскую тиару, вместе с самой империей. Ей едва исполнилось шестнадцать и это был ее первый настоящий выход в свет. Все восхищало ее здесь, хоть она и полушутя пожаловалась Катце на то, что мать не позволила ей заказать платье с открытыми печами и декольте, сказав, что в ее возрасте так заголяться неприлично. - Поверьте, мисс Дэй, - Акеми, по амойским меркам, официально достигла совершеннолетия и Катце сейчас подчеркнуто обращался к ней, как к взрослой, что ей весьма нравилось, - Вы гораздо более соблазнительны и желанны, чем все эти очаровательно раздетые дамы. Уверен – три четверти присутствующих здесь мужчин отчаянно завидуют Вашему нареченному, а остальные не делают этого лишь в силу возраста. Девушка слегка покраснела и довольно улыбнулась. Хоть у нее и был жених, а Катце являлся любовником ее брата, красивый, рослый и статный мужчина не мог не нравиться ей чуть сильнее, чем следовало бы и потому его комплименты были ей особенно приятны. Они еще немного поболтали, Катце рассказывал Акеми об украшающих стены картинах – все сплошь шедевры мировой живописи, как старотерранской так и инопланетной и когда к ним подошел жених девушки, распрощался с ней находясь в почти хорошем расположении духа. Почти, потому что стоило ему снова оказаться одному, как мысли быстро стали возвращаться в прежнее русло. Да и как им было туда не вернуться, когда на периферии зрения, наверху, за балюстрадой балкона, нависшего над залом, то и дело мелькали яркие пятна сьютов. Стараясь не смотреть по сторонам, он быстро направился в свою ложу. Там хотя бы не надо было улыбаться, изображая беззаботность и довольство жизнью. Ну, ничего. Хотя бы на три часа постановка поможет ему отвлечься от преследующих его навязчивых мыслей и образов. Но первые же прозвучавшие аккорды рассеяли это заблуждение. По непонятной причине музыка не отвлекла его, а, напротив, словно заговорила языком его чувств, рассказывая о них ему же. В ее звуках, обращавшихся непосредственно к душе, минуя разум, было его собственное смятение, горечь и боль, его мучительное неутоленное желание, собственные безуспешные попытки раз за разом подавить его холодной рассудочностью, взять под контроль, после чего оно лишь вспыхивало с новой силой, могущественное как сама жизнь, страшное в своем неумолимом торжестве. Он не замечал, что вцепился в бархат барьера так, что пальцы побелели, что закусил губу едва ли не до крови и дышит часто и тяжело. Коснуться себя хотелось до безумия, получить хоть какую-то разрядку этому невыносимому возбуждению, заставившему закаменеть не только член, но и все тело в жажде объятий и прикосновений другого существа. Он сдерживался из последних сил, не в состоянии подняться и уйти, будто прикованный к месту и даже не удивился, когда воздух вокруг наполнился знакомым ароматом, ведь столь сумасшедшее желание близости могло породить еще и не такие галлюцинации. И когда чужая рука коснулась его, а к шее прижались губы – сухие и горячие, словно их обладатель горел в той же лихорадке, что и сам Катце, он только и смог что застонать от облегчения, не понимая, что все это происходит наяву. Только когда рухнула занавесь, погружая небольшое помещение во тьму, а плечи и грудь обвила сильная рука, он краем сознания начал понимать, что все это не его фантазии. Но сопротивляться был просто не в состоянии. На мгновение его отпустили, развернув тяжелое кресло одним движением, а затем незнакомец вновь обнял его, заводя руки за спину и запястья не больно, но крепко сжала чужая кисть. И тут же Катце выдернули из кресла, и он оказался прижат к так хорошо знакомому и так долго желанному телу. Разум кричал, что нельзя, что надо сопротивляться и что все происходящее – чудовищно неправильно, но все, что он мог сейчас это только прижиматься сильнее к любовнику, чувствуя его возбуждение, с яростным жаром отвечая на его жадные поцелуи и после откидывая голову назад, подставляя шею под ласки на грани боли. Длинные, густые волосы блонди окутали их обоих душистым покрывалом, и Катце до безумия хотелось пропустить сквозь пальцы теплые пряди, а после сжать, чувствуя их шелковистую тяжесть в своих руках. Он не понял и не помнил, как его провели в глубину ложи и блонди, наконец отпустив его запястья, дернул застежку его брюк и, сдернув их вместе с нижним бельем, заставил Катце сесть на низкий диванчик, предназначенный для гостей, а затем опустился перед ним на колени, широко разводя бедра любовника и склоняясь к его паху. И тут Катце, собрав последние силы, выдернул пистолет из наплечной кобуры. Он больше не позволит своим желаниям взять верх над собой, а этой высокопоставленной кукле использовать его в качестве пета! Дзинкотай замер, почувствовав дуло бластера, с силой упиравшееся ему в лоб. В тот же миг музыка смолкла, сменившись громом аплодисментов. И, после, в мгновение повисшей тишины, неумолимо спокойно упали слова: - Тебе придется выстрелить, чтобы остановить меня. Катце весь дрожал. Всем своим существом он хотел нажать на спуск, но почему-то никак не мог заставить себя сделать это. А музыка уже полилась вновь – суровая, победная, уверенная*. И, словно ведомый ею, блонди продолжил свое движение, склоняя голову ниже, ствол оружия соскользнул с его лба, рука Катце разжалась сама собой, выпуская бластер и член его накрыла жаркая долгожданная влага чужого рта. Больше не владея собой, сдаваясь на милость своему и чужому вожделению он выгнулся и застонал, чувствуя, как сильные руки сжимаются на его бедрах, притягивая ближе. А затем у его губ оказались длинные пальцы и Катце жадно забрал их в рот, облизывая, глубоко втягивая. Но блонди почти сразу отнял руку, опустил ее и вот уже один, а затем второй палец осторожно вошли в тело Катце, даже не пытаясь растянуть, просто двигаясь в такт движениям губ на члене, ритмично и размеренно трахая и Катце вот уже сам насаживается на них, разводя ноги как можно шире, умирая от желания почувствовать в себе другое. Его стоны, вскрики и бесстыдные просьбы тонут в звуках музыки, и он больше не сдерживается, он не может сдерживаться, как бы не старался, как бы не хотел. Впервые за целую вечность он чувствует себя живым и настоящим. Как он мог думать, что сможет забыть это? Как он мог жить, зная, что больше не испытает ничего подобного, не почувствует близости этого невероятного создания? Как он мог дышать, не чувствуя его запаха? Как он мог оттолкнуть его, облив презрением и ненавистью, ведь он – сосредоточие всего его бытия? Разрядка ослепляет его ядерным взрывом, вспыхивает плазменным шаром сверхновой. Некоторое время он не может не то, что двинуться, но даже осознать происходящее вокруг. А блонди уже встает, осторожно вытирает скомканными перчатками испарину с его лица, затем стирает следы предэякулянта и спермы с его живота, наклоняясь, опираясь ладонями на спинку диванчика по обе стороны плеч Катце и глубоко целует. Катце чувствует этот поцелуй, чувствует свой собственный привкус на губах и языке любовника и это заставляет его желать продолжения, но он не в состоянии сейчас ни ответить на поцелуй, ни поднять руки для объятий. И поцелуй прерывается, тепло чужого тела уходит и через некоторое время Катце понимает, что снова один. Он не знал, сколько прошло времени к тому моменту, как у него получилось наконец-то встать и кое-как привести себя в порядок. Речи о том, чтобы остаться и досмотреть представление до конца, конечно же не шло. Он ни минуты лишней не пробудет там, где находится это чудовище! Завтра же он поговорит с Ясоном, скажет, что действительно соскучился по любовнику и свалит с этой планеты. На полгода. На год. А, может, и навсегда. Консул не отпустит – сбежит с контрабандистами. К черту бизнес, к черту черный рынок – всего этого добра везде навалом, он вполне сможет начать все с нуля. Но ходить по одной земле со свихнувшимся самодуром с практически неограниченными возможностями и властью больше не станет. Недавно его украли, чтобы отыметь, сегодня не постеснялись прийти в ложу, в опере, битком набитой людьми и нелюдями, а завтра что? Наденут кольцо пета, запрут в четырех стенах и заставят до изнеможения заниматься сексом? Никаких иллюзий насчет защиты Консула Катце не питал – двое высших всегда договорятся, тем более если один из них уже отлично знает, что такое половое влечение и вполне может войти в положение собрата, а жизнь обычного человека на Амой имеет ценность чисто номинальную. В аванложе он открыл стоявшую там в ведерке со льдом бутылку шампанского – очень хотелось пить, но ничего другого не было. Выпил и, глянув в зеркало, со злостью швырнул бокал в стену. Дзинкотай аккуратностью не отличался – на шее Катце уже отчетливо проступила пара пятен засосов. Надо поскорей уйти отсюда, пока есть шанс не попасться по дороге на глаза никому из знакомых. Иначе после пересудов и сплетен не оберешься. Подойдя к машине, он предусмотрительно опустил стеклоподъемник водительского сидения прежде чем сесть в нее. Подождал немного – неизвестно какой еще гадостью его могут накачать, а так, если почувствует неладное успеет выйти прежде, чем концентрация газа достигнет нужного уровня. Можно было, конечно, вызвать такси, но Катце хотелось как можно быстрее убраться отсюда. Но едва он сел в кар и, закрыв дверь с облегчением откинулся на спинку кресла, как его шеи коснулись невероятно сильные пальцы и перед тем как потерять сознание он услышал над самым ухом тихий незлой смешок: - Параноик.