Цвет ночи

Ворнинг к главе. Просьба увести верующих людей от наших голубых (во всех смыслах) экранов. Высота нервюрного свода над его головой тонет в полумраке. В пустоте огромного центрального нефа стук каблуков по каменным плитам кажется особо отчетливым и каким-то угрожающим, но как он не старается ступать легче - этого не получается. Из витражных окон льется тусклый свет, скорее усиливающий сумрак, нежели разгоняющий его. Он медленно продолжает свой путь, время от времени касаясь кончиками пальцев резных спинок тяжелых скамеек и взгляд его прикован к мертвенному, сине-голубому пламени впереди, полыхающему в крестообразном разрезе стены апсида.* Словно магнитом тянет его к этому огню и чем ближе он подходит, тем отчетливей понимает, что здесь не один. Перед алтарем, слегка запрокинув голову, словно тоже завороженный зловещим светом, стоит высокий полуобнаженный мужчина. Золотое руно его длинных волос кажется почти белым из-за отсветов, падающих на него. Кажется, что он не слышит раздающихся за спиной приближающихся шагов или же они не тревожат его, но, когда Катце подходит практически вплотную, за широкой спиной незнакомца вдруг распахиваются два огромных серебряно-белых крыла и замирают, словно в ожидании. Ветер, который подняло это движение, режет пробирающим до костей холодом, заставляя тело Меченого костенеть, как если бы к нему прикоснулся Жнец, собирающий последнюю жатву. Ему кажется, что он больше не в силах сделать ни единого движения, но все же, с невероятным трудом, делает еще шаг, поднимает руку, пальцы его раздвигают густые пряди и ладонь ложится на неожиданно горячую кожу между лопаток странного существа. Жар этот мгновенно согревает, растекается по венам жидким огнем и вот уже Катце обнимает сильное тело, вжимается лицом в шелковистые душистые волосы, но также спокойны крылья и все так же завороженно смотрит создание в его руках на плещущееся перед ними пламя. И тогда он обхватывает широкие плечи, разворачивая к себе того, у кого тысячи имен и нет имени, нет облика, но сейчас он увидит… он не видит ничего. Потому что широкая повязка скрывает большую часть лица и только алые полуоткрытые губы манят к себе с неотвратимостью смерти. Он поднимает руку и пытается стянуть повязку, увидеть то, что под ней, но не может сдвинуть ни на миллиметр, словно она приросла к лицу ее владельца или является частью его. И тогда он приникает к ним, к этим жадным губам, он откуда-то знает их вкус – медовая горечь дикого вереска, обжигающий лед яда цикуты, удушающий дым костра, объявшего вероотступника или святого, острота лезвия гильотины, входящего между позвонками шеи приговоренного, будто в масло, соль морской воды, убивающая изнывающих от жажды потерпевших кораблекрушение путников, лишь увеличивающая их страдания, приближающая мучительную гибель, пряная власть аира, янтарная нежность нарда, опийно-бархатистый дурман мирра**, тяжелое господство ладана и терпко-розовая миндальная сладость цианида, вкрадчиво скользящего в легкие мягким и вечным сном, что дарит «Черная Луна»… Катце стонет, стонет от того с каким желанием ему отвечают, от прикосновений рук и крыльев, обнимающих его, но в ответ не раздается ни звука. Не слышно даже дыхания, словно в руках его ожившая статуя, а не живое существо. Он стягивает с него остатки одежды, вернее, она словно тает, растворяется под его ладонями, затем подхватывает под бедра, усаживая на алтарь, чуть толкает, заставляя лечь. От этого движения какой-то то ли бокал, то ли кубок, стоящий рядом, опрокидывается и откуда-то Катце знает, что растекающаяся по столешнице темная жидкость – не вино. Мысль вспыхивает и пропадает, потому что длинные, сильные ноги сжимают его талию, и он входит сразу на всю длину, даже без подобия подготовки, просто потому что сил и выдержки у него уже просто не осталось. Он не сдерживается, пальцы, сплетающиеся с его пальцами, сжимающие их, явное ответное желание, то, как ему подаются навстречу – резко, нетерпеливо, заставляет окончательно потерять остатки самоконтроля. Катце выдергивает руки из чужих рук, наклоняется, прижимаясь, целует яркие губы. Он хочет чувствовать любовника всем своим существом, слиться с ним воедино, присвоить и ему невероятно мало происходящего, мало этого чувства обладания, прикосновений и поцелуев. Потому что, не смотря на происходящее, ангел в его руках молчит. Молчит даже когда движения Катце, сходящего с ума от этой тишины, становятся грубыми, болезненными, он буквально вбивается в тело под ним, поцелуи ранят, превращаясь в укусы – сильные, до крови, а пальцы смыкаются на хрупких костях крыльев, ломая их, силясь вырвать хотя бы вздох, едва слышный стон! Но тишина все та же мертвящая, давящая и только его собственное дыхание и стоны нарушают ее. Накрывающий его оргазм ощущается почти как боль, и он бессильно падает на истерзанное существо под ним, в попытке отдышаться. А после, когда приходит в себя и поднимается, то с ужасом видит, что натворил, видит, как по мраморно-белой коже ангела растекаются гранатово-черные цветы, как жемчужные, изломанные крылья пятнает рубиновый сок, они едва трепещут, будто в агонии, как влажно блестят коралловые осколки костей, прошивших тонкую кожу и торчащие из перьев. Он же не хотел этого! Катце обнимает, подхватывая обмякшее тело, еще недавно столь сильное и цветущее, прижимает к себе, ему страшно, безумно страшно, он просит прощения, но слова падают в какую-то бездонную пустоту и умирают в ней, не находя отклика. Он чувствует, что еще немного – и его утянет в эту пропасть, где нет ничего кроме бесплодных сожалений и раскаяния, длящихся дольше самой вечности. И тут крылья, вздрогнув в последнем усилии, поднимаются и вновь обнимают его, удерживая. Тонкая рука чуть отстраняет его, тянется к лицу, стягивает повязку, он кричит от ужаса и просыпается… В ушах у него еще звенит от собственного крика, а перед глазами стоят глаза ангела, точнее, два кровавых провала вместо них. Катце командует «Свет», но голос его не слушается, и система не реагирует. «Свет!», - пусть это больше похоже на воронье карканье, чем на голос человека, но свет все же вспыхивает. Он с трудом нащупывает сигареты, а прикурить и вовсе удается не с первого раза, так дрожат руки. Но даже Шеллах не помогает ему успокоиться и тогда он встает, кое-как натягивает брюки, идет на кухню и находит в баре что-то, кажется это виски, наливает и выпивает залпом. И лишь когда алкоголь теплом расходится по его телу, начинает понемногу приходить в себя. Сидя на кухне, в спальню он бы сейчас и по приказу самой Юпитер не вернулся, он уже более спокойно прикуривает вторую сигарету и принимается размышлять. Не единожды в своей жизни доводилось ему прибегать к насилию. Бывало, что и к крайней его степени, когда вид изуродованных донельзя трупов, носящих показательные следы долгой и мучительной смерти призван был запугать тех, кто рискнул бы встать ему поперек пути, служа своеобразным посланием и предупреждением. Он относился к этому спокойно, как к необходимости, без отвращения, но и без удовольствия. Но никогда не чувствовал желания проявлять жестокость с партнером. Напротив – всегда был нежен, внимателен и заботлив. Мысли о принуждении и истязании в постели никогда его не возбуждали, более того, убивали любое желание. Может быть он никогда и не мог по-настоящему получать удовольствие от секса, потому что подсознательно боялся проявлений своего темперамента, заставившего бы его сорваться и превратиться для любовника в палача. Блонди был первым, кто смог заставить его раскрыться и суметь принять всю страстность его натуры, подарив в ответ свое безудержное исступление в любви, не переступая этой грани и, тем самым, став единственным сосредоточием его желаний. Но неужели этим он разбудил в нем кровожадного зверя? Неужели в нем живет подсознательное желание уничтожить это прекрасное и невозможное существо – эгоистичное и заботливое, нежное и заставляющее склониться перед своей силой, властное и покорное, наивное и мудрое… Он припоминал события недельной давности. Наутро проснувшись в уже знакомой комнате, он, разумеется, уже не был удивлен. Но того урагана негативных чувств, что он испытал после их первой ночи, не было и в помине. Осознанно или нет, но блонди своими действиями в один миг помог ему понять и принять тот невероятный факт, что стал дорог Катце, что он не желает дзинкотаю зла и перестать противиться своему желанию близости с ним. И потому даже неизбежное чувство дискомфорта было… почти приятным. Хотя его спина была с этим утверждением не совсем согласна. Он еще пытался как-то сопротивляться своим чувствам, убеждая себя, что это был блеф и блонди просто таким образом в очередной раз поигрался с ним, пытался вызвать в себе давешнее чувство злости на него. Попутно поднялось чувство тревоги – вспомнились вчерашние слова «Данте»: «…теперь ты мой… Больше я не отпущу тебя». Правда никаких подозрительных украшений на теле не обнаружилось, но нужны ли они, когда его просто могут не выпустить из этого дома. Но поднявшись он увидел на столике рядом обычный листок бумаги, придавленный какой-то коробочкой и после того, как прочитал оставленную записку все, надо сказать, весьма неубедительные и надуманные аргументы, что он приводил себе в доказательство верности утверждения о блефе и игре, испарились окончательно, а тревога улеглась. В записке не было ничего особенного, просто блонди сожалел, что вчера куда-то закатилась одна из запонок Гора, Джереми так и не смог ее найти и просил принять взамен свои, в постскриптуме выражая надежду, что увидит их на любовнике в их следующую встречу. Катце открыл коробочку. Там действительно оказались запонки, точнее запонки с булавкой для галстука, полный гарнитур, но вид которых был несколько неожидан. Никогда бы он не смог подумать, что элите могут нравится подобные вещи. Это были кресты из черного золота, инкрустированные черными же алмазами. В центре каждого из них голубиной кровью светились рубины. Он покачал головой. Намек на то, что теперь блонди – его крест? Спасибо, но у него на плечах и так лежало немало этого добра. Катце усмехнулся. И с чего это представителей высшей касты так отчетливо тянет на уголовников? Консул связался с вожаком самой сильной и опасной банды в Кересе, а неведомый любовник Катце, сам того не зная, замахнулся выше – на главу черного рынка и криминального мира планеты Амой. Он отложил украшения, вновь взяв записку. В качестве подписи в ней стояла заглавная буква имени, которым блонди вчера представился любовнику. «Timeo Danaos et dona ferentes»***, - тихо пробормотал Катце себе под нос и уже собирался, было, кликнуть Джереми, попросив ручку, чтобы написать эту фразу отказываясь от подарка, как вдруг поймал себя на том, что улыбается. Нахмурился и решительно отложил листок. Уж больно такой поступок был похож на заигрывание или флирт со стороны Катце, но ни того, ни другого он делать не собирался. Как ни хорошо ему было с «Данте», как бы не хотелось повторения, он сделает все, чтобы избежать продолжения этой истории. Он не может позволить себе присутствия представителя элиты в своей жизни, тем более блонди. Ему там просто не было места. Юпитер, да в жизни какого человека такое место есть?! Впрочем, Катце все же знал одного. И тот платил непомерно высокую цену за эти сомнительные честь и счастье. Кстати, если подумать, то и в его собственной жизни, как бы это не парадоксально звучало, уже был один блонди. И страшно представить во что превратится его существование, если в ней появится второй. Он быстро привел себя в порядок и переоделся, даже не удивившись новой рубашке, взамен порванной. Господин наверняка успел спозаранку, а то и ночью погнать Джереми по магазинам. Вызвав андроида, отказавшись, как и в прошлый раз, от то ли завтрака, то ли обеда, он попросил отвезти себя домой. И, еще не переступив его порога, как только заработал коммуникатор, позвонил одному из своих подчиненных, приказав найти четырех крепких парней для охраны «достаточно отмороженных, чтобы выстрелить в Юпитер, но с тем количеством мозгов, которое не позволит им этого сделать без крайней нужды». Да, он постарался сделать все, чтобы обезопасить себя от внешних посягательств. Но вот со своим разумом совладать было куда сложнее. Он кое-как продержался весь тот день, усиленно гоня от себя мысли о «Данте», но уже на следующий не смог справиться с ними. Возможно, виной тому был видеоразговор с Консулом, глядя на голографическое изображение которого, очень трудно было абстрагироваться от факта немыслимой красоты и величия блонди. Нет, как и прежде он не испытывал к Ясону ничего, кроме уважения и беспокойства за его судьбу, но уже не мог отогнать от себя навязчивые воспоминания времен фурнитурства, впервые за много лет всплывшие у него в памяти. Пусть он и не помнил лиц представителей Синдиката, но не мог не помнить общего впечатления от них. Грация и благородство в каждом жесте, в каждом повороте головы, гордая осанка, надменное осознание собственного совершенства, которое даже мысли не возникает оспаривать, настолько оно превосходит любую фантазию и воображение, и уверенное спокойствие, что дает абсолютная власть в сочетании с убежденностью в том, что достоин ее. Они невольно притягивали взгляд, не могли не притягивать, но осмелиться посмотреть на них в упор было страшно до жути, невозможно, все равно что осмелиться в упор посмотреть на солнце или бога. Представить себе, что они подвержены человеческим слабостям, что способны снизойти к простому смертному Катце не мог. Не мог даже после того, как узнал о романе Консула и Рики. Одно время он, ради интереса, даже пытался нарисовать себе происходящее между этими двоими в тишине спальни, но воображение отказывало напрочь, игнорируя непреложный факт. И вот теперь жизнь более чем удовлетворила его любопытство, а фантазия, больше не сдерживаемая чувствами вражды и ненависти, а также попытками забыть произошедшее, принявшая его, неудержимо разыгралась. Теперь он не просто хотел повторения секса с блонди, он желал обладать им также как тот обладал им самим. Куда более естественное для него желание, чем желание отдаваться. И это было не просто обычное стремление овладеть красивым телом. Катце хотелось подарить блонди то чувство наслаждения, которое он испытал сам в его объятиях. И то чувство подчинения и, одновременно, необъяснимой власти над тем, кому ты подчиняешься, совсем иное, нежели власти обладания. Той самой власти, что имел над Ясоном Рики, делая Консула куда более зависимым от монгрела, чем монгрела от него. Хоть ни один ни другой не осознавали этого, что делало их связь такой мучительной и тяжелой. Наконец он сдался и отпустил себя. Его подчиненные не поверили бы своим глазам, увидев такого шефа. Катце откинулся в кресле, мечтательно полуприкрыв глаза и закинув ноги на стол. Маловероятно, что «Данте» поддался бы на его уговоры и отдался ему. Да и, если честно, не хотел Катце его уговаривать. Он желал, чтобы блонди прошел тот же путь, по которому провел его. Конечно, похищение элиты столь высокого класса, сопряжено с, мягко говоря, определенными трудностями. Но, в общем-то, довольно реально, с учетом того, что с охраной они обычно не заморачивались. Взломать кар блонди, подловив его на каком-то мероприятии проходящем вне Танагуры, разумеется, непросто, но когда-то Катце хакнул комп Консула, а это была задачка на порядки посложнее. Вот только дальше ничего лучше применения шокера Меченый придумать не мог – вырубить элиту каким-то отравляющим или усыпляющим газом было невозможно. Ну а дальше – силовые наручники и повязка на глаза. Правда остается еще вопрос – как его вытащить из машины и довести до помещения… Преодолеть сопротивление пусть даже скованного дзинкотая было не под силу обычному человеку. Запугивать его оружием, особенно после всего, что между ними произошло – просто смешно. Но, предположим, он бы как-то справился с этой задачей. А вот куда его везти? В Апатию или в один из офисов – не вариант. Хотя… Почему нет? Его убежище под аптекой, вполне бы подошло. Катце даже рассмеялся. Хороший контраст – роскошное жилище блонди и вот эта вот его нора. Правда эта самая «нора» абсолютно не подходила для альковных утех. Ни один из диванов не был достаточно широким и прочным, чтобы уместить и выдержать их двоих, а уж активных действий и вовсе бы не пережил. Стол слишком низкий, разве что компьютерный более-менее подходил для задуманного. А на пол укладывать «Данте» - ну это уж слишком. Как бы там ни было блонди всегда заботился о комфорте их совместного времяпрепровождения и не заслужил того, чтобы его вбивали в жесткую поверхность, даже без какого-либо подобия ковра. Да, кроме компьютерного стола ничего и не остается, хотя тоже так себе вариант. Перегнуть «Данте» через него, стянуть брюки вместе с нижним бельем… Лучше бы блонди был без сьюта – со скованными руками его не снимешь, а вот рубашку задрать можно. Он хорошо помнил обнаженного Консула – сколько лет он прислуживал ему, а «Данте», насколько это возможно было понять наощупь, обладал более массивным сложением и несколько более развитой мускулатурой. Катце представил себе узкие бедра, крепкую, округлую задницу, широкую мускулистую спину, мощные плечи – и сдался окончательно. Расстегнул собственные брюки положил ладонь на закаменевший член, медленно сжал, провел большим пальцем по влажному пятну, расползающемуся по ткани плавок. Нет, он не стал бы его насиловать, ни в коем случае! Заласкал бы, зацеловал до стонов, до бессвязных просьб не мучать больше и взять наконец. Он бы входил медленно и осторожно контролируя каждое свое движение, чтобы не причинить дискомфорта. А после начал двигаться - сначала неспешно, затем все быстрее, резче и глубже, ложась грудью на спину блонди, снося последние преграды, стоящие между ними, уничтожая расстояние, которое, несмотря ни на что всегда разделяло и будет разделять их – человека и блонди… Затем бы снял наручники, развернул любовника лицом к себе, обнимая, давая отдышаться и после… Да черт с ним, с диваном! Ради такого он бы притащил в свое логово новый, куда более подходящий. Причем, если бы это помогло делу, собственноручно. Уложил бы на него блонди и снова взял его легко и без подготовки, пользуясь тем, что мышцы любовника не успели достаточно сократиться после только что случившегося, чувствуя, как внутри у него все влажно и скользко от его собственной, Катце, спермы, чувствуя жадную, яростную ответную реакцию партнера, уже лицом к лицу к нему, целуя самозабвенно и собственнически… Закономерная реакция на эти фантазии заставила его чуть выгнуться, запрокидывая голову на спинку кресла и протяжно застонать, выплескиваясь в собственную руку. Он немного посидел еще, переводя дыхание, затем встал и привел себя в порядок. Вот и все. Вряд ли они с «Данте» когда-либо еще увидятся, а разок позволить себе помечтать – в этом же нет ничего опасного. Напрасно он так думал. Отпустив фантазию единожды очень сложно загнать ее обратно, заставив подчиниться себе. И следующий вечер Катце закончился точно также, как и предыдущий. А затем и еще один, и еще... Сценарии, правда, отличались, но суть их была одна и та же. Похищение и отдающийся Катце блонди. И вот вчера вечером, окончательно поняв, что дело плохо, он попытался привести себя в чувство при помощи холодного душа и лечь спать. Чем его подсознание немедленно и воспользовалось, выдав что-то, чего он даже не подозревал в себе. Дофантазировался, называется. Да, ему действительно когда-то доводилось несколько раз бывать в костелах на одной из планет Федерации и строения эти всегда производили на него двойственное впечатление – величественности и жути. Да, он был знаком с христианством, как с религией, впрочем, как и со всеми остальными, распространенными в Федерации и знал о лежащей в ее основе теме жертвенности и насилия. Но при чем тут блонди? Он никогда и не думал о жестокости по отношению к нему, не испытывал желания ему отомстить или «принести в жертву» своему оскорбленному самолюбию. Так к чему же этот жуткий в своей реалистичности сон? Он не знает. Он не может ответить.