non gradum magis

Тот короткий отрезок времени, что они провели возле поместья до того, как уехать, Хьюи провел максимально бесполезно. Он плакал, выл и держался за Вебби, будто бы она осталась единственной его опорой — нет, она и осталась единственной его опорой. Девочка решила вежливо быть рядом — она крепко сжимает чужое плечо, она помогает парню подняться, она держит его за руку всю дорогу и даже в госпитале, потому что ему сейчас явно чертовски нужен контакт с кем-то или чем-то, не походящим на холодный плиточный пол и болезненно-белые стены. — Всё будет хорошо, — говорит она, сама от силы веря в свои слова и поглаживая руку Хьюберта. Будет, Дьюи выберется — он живучий как таракан, это давно доказанный каждым другим членом семьи факт. Сомнения, однако, всё ещё не покидали — вдруг в этот раз всё будет по-другому? Даже думать страшно. Вебби перетряхнуло, поэтому она сама взялась за старшего тройняшку покрепче. Вместе не так страшно. В больнице естественно пахло типично для такого типа зданий — какие-то лекарства, стерильная хлорка, кажется, даже кровь. В носу защипало, Вебби поморщилась и чихнула, тут же извиняясь по привычке. Тут нагнетающая атмосфера, дурно, в коридоре холодно, и нигде не видно ни Скруджа, ни Дьюи. Это неудивительно, его и не должно быть видно, но Хьюи все равно скользит взглядом по стенам и окнам, выглядывает каталку со знакомым лицом, ищет его. В груди, аккурат посередине, очень сильно болит. Скребет, давит, царапает до глубоких борозд, и парень всхлипывает еще раз. Он должен быть сильным. Он должен оставаться опорой для них — для непривычно молчаливой Вебби и Луи, который сейчас похож на куклу больше, чем на человека. Пустой стеклянный взгляд в никуда и склоненная набок голова, застывшие в одном положении губы и редко вздымающаяся грудь. — Иди сюда, — говорит Хьюберт дрогнувшим голосом, сжимая руку Вебби в своей и обхватывая брата за плечо, прижимая к себе. Больше он ничего не говорит, лишь гладит Луи по спине и ощущает где-то близко его неровное дыхание, пытается разделить переживания и боль вместе с ними. Когда дядюшка приходит к ним, Хьюи не выпускает их рук из своих, сжимает — а про себя хочет отчаянно вцепиться в них, закрыть себя ими и не поднимать головы, пока не станет безопасно. Предварительный диагноз — несколько сложных переломов ног, но шансы есть, но это очень неточно. Он хотя бы жив, и это ненадолго поселило спокойствие в присутствующих. Нервные импульсы периодически накатывали, отступая и нападая вновь, никак не давая ни одному из трёх детей (и уж тем более взрослому) спокойно ждать вердикта. Вердикта в виде бессознательного тела Дьюфорда Дака, ввозимого в палату для дальнейшего восстановления. Но его всё не было. Не было мучительно долго. В томительном ожидании потерялось время, но оно шло через Хьюи, шло тяжело и долго, будто бы тяжелый металл сквозь его душу. Вебби даже показалось, что если бы Хьюи сейчас не держался так крепко за неё и Луи, он бы уже разбил затылок о стену, нервно покачиваясь вперёд-назад. Или прогрыз до крови кожу на руках. Еще никогда он не боялся так сильно. Еще никогда он не был в такой ситуации. Еще никогда он не- Прерывая ожидание, белый халат замаячил на горизонте. В коридоре материализовался один из врачей, и попросил единственного взрослого родственника — дядю Скруджа — отойти с ним на важный разговор. Естественно важный разговор о Дьюи. Хью сжался, попытался уйти, не то от его ауры, не то от собственного напряжения, что росло в нем с каждой минутой. Позже, когда очередная безмолвная истерика отступила, он попытался вглядеться во врача — он высматривал на его одежде кровь. МакДак стоял в отдалении довольно долго, разговаривал достаточно экспрессивно, то и дело взмахивая руками и выдавая свои типичные дедовские ругательства, то показывая на них, на детей; слышно было только отголоски разговора, но буквально каждый свидетель весь превратился в слух. Что случилось? Зачем дядю позвали? Почему разговор такой мучительно долгий, почему все хуже с каждым новым словом? Дядя менялся в лице, но самая частая эмоция, которую видели дети — страх в глазах и приоткрытый в ужасе рот. Слушая особенно длинный монолог врача, он посмотрел наверх, на потолок, и, кажется, уверовал в Бога. Казалось, сейчас он готов на все, что угодно, только бы врач никогда больше не сказал свои ужасные слова. В конце концов врач с понимающим взглядом кладёт руку ему на плечо, слегка сжимая, а потом грустно смотрит на детей. Пытается улыбнуться им, но выходит скверно, так что он просто провожает их до палаты и лишь просит не заходить внутрь — он тоже не знал, сколько времени осталось до конца операции, но в любой момент парня могут привезти сюда, а тут еще куча работы. Хьюи подошел к большому окну, глядя на пустое пространство на койке – совсем скоро на ней окажется его брат, раненый но живой, спасённый. Когда врач ушёл, коридор снова погрузился в напряженную тишину. Дети расселись, устроились в креслах как можно удобнее — Луи уложил голову на плечо брата, держась за его руку, Вебби приобняла его, больше успокаивая, чем успокаиваясь, а Хьюи... Он просто хотел уйти. Уйти из больницы, из этого мира, вернуться назад во времени и не дать всему этому случиться. Спустя лишь несколько часов стало слышно, как стучат по полу коридора колесики. Несколько санитаров везли каталку, на которой располагалось тело Дьюи, уже обвешанное необходимым минимумом катетеров и с капельницей. Хьюберт поворачивает голову в сторону звука, щурит глаза и сжимает ладошку Вебби в своей руке. Он видит кровь. Много маленьких кровавых пятен на одежде санитаров, когда они попадают в лучи света. Оставшиеся тройняшки, и Вебби уже готовы были выдохнуть с облегчением — он жив, он в порядке, он дышит, он цел! Вот только- Каталку завозят в палату, устраивают, устанавливают рядом капельницы и мониторы, много-много трубок и проводов на теле брата. На теле брата, в котором чего-то не хватает. Один из санитаров убирает с тела одеяло, чтобы подцепить еще один катетер. Картина открывается полностью, и сидящий сбоку Луи не сдерживает шокированного ругательства. — У него, — Веббигейл, говоря дрожащим голосом, показывает куда-то в сторону среднего тройняшки, — у него, эм. Нет ног..? Мне не кажется? — Тебе не кажется, — отвечает ей Хьюи, поднимаясь с кресел и прижимая их обоих к себе. Луи дрожит, у него подкашиваются ноги, он отчаянно цепляется за рубашку старшего брата и закрывает глаза, но увиденного не забыть. Две аккуратных перебинтованных культи вместо тонких ног Дьюи. Ампутация голеней и коленного сустава. Вот о чем говорили Скрудж и врач. Дядя Скрудж подбегает к детям, окликает их, но уже поздно. Старший Дак отводит всех от окна, отворачивается и смотрит в глаза дядюшке. Луи громко всхлипывает, Вебби немного тише. Почему? Почему он? Спустя небольшое количество времени, когда санитары наконец-то донастроили все жизненно необходимые приборы над кроватью Дьюи, родственникам разрешили войти. Ненадолго — факт, но главное что можно. Первым входит дядя Скрудж. Осторожно, словно боится чего-то, медленно ступает по холодному полу; за ним, держась друг за дружку и поочередно всхлипывая, такие же шокированные дети. В палате пахнет ещё хуже, чем во всей остальной больнице, ведь её буквально только что подготовили для новоприбывшего пациента, и, скорее всего, от самого пациента тоже чем-то пахнет. Вебби, например, понятия не имела, чем, но вот ей казалось, что он — тоже часть странного запаха комнаты. Стерильно-белые занавески висели, едва касаясь пола, не колыхались и просто сливались со стеной. Аппарат, отмеряющий пульс, очень тихо издавал своё равномерное пикание, давая понять, что всё нормально. Всё нормально, всё нормально. Рассветное солнце издевательски светило в окно, ложась красивыми полосками на обездвиженного пациента и его посетителей — тоже издевательски, потому что день был безвозвратно испорчен. Как и неделя, и год, и жизнь в целом. Вебби на ментальном уровне ощущала, что каждый, кто стоит сейчас здесь, рядом чувствует вину за случившееся. Как будто они могли сделать больше. Как будто они могли не допустить эту ситуацию. А вдруг правда могли? Едва подумав об это, девочка шмыгнула носом. Уже не было сил держаться, слёзы медленно покатились по её лицу. Слёзы грусти и отчаяния от того, что она не смогла помочь, не смогла поймать? Слёзы радости, от того что Дьюи всё-таки жив? Вебби, честно, не знала. — Чёрт возьми, — она тихо ругнулась себе под нос, вытирая руками слёзы, и знала, что никто сейчас не отругает её за сквернословие — ни у кого не было приличных слов, чтобы сказать что-то о сложившейся на данный момент ситуации. Меньше всего на свете ей хочется думать о том, как на это отреагирует сам Дью. Луи не может подойти ближе. Он смотрит на брата, смотрит на повязки, в некоторых местах запачканные кровью, смотрит на его спокойное лицо и опускает голову, хватая себя за плечи. Он виноват, он виноват в том, что он ужасный шутник. Виноват, что прежде, чем говорить, не подумал, что Дьюи поведет себя... как всегда. Младший Дак плачет навзрыд, сначала в одиночестве, а потом ухватившись за Вебби, разделяя с ней их общую боль. Дядя Скрудж отошел от койки, погладил детей по голове, пытаясь хоть немного приободрить, поддержать, утешить. Ему, как самому старшему и ответственному за все произошедшее, было ужасно тяжело, и еще хуже делали дети, которых он не мог успокоить. Отсутствие родительских навыков ему никогда не вредило, но в данный момент он корил себя за это — точнее, мог бы, если бы не был всецело поглощен оставшимися детьми. Он выводит их из палаты Дьюи, оставляя того один на один со старшим братом. На белых бинтах прекрасно видно кровь — Хьюи смотрит только туда, на остаток ноги, несмело тянет ладонь, то ли потрогать, то ли взять брата за руку, но останавливается и упирается ей в борт кровати. На белых бинтах прекрасно видно кровь, и Хью кажется, что именно поэтому у него самого одежда в исключительно красных тонах. На красном фоне не видно крови Дьюи, в которой он сегодня искупался, и от которой не отмоется ни сегодня, ни завтра, ни в ближайшие лет пять. Это все — исключительно его вина. Это он позволил ему вылезти в окно, это он потратил лишнее время на панику, не полез за ним, не схватил, не вытащил, не спас. Хьюи сначала поднимает голову, смотрит в зашторенное окно, а потом опускает взгляд и смотрит на Дью. Его голова склонена набок, светлые волосы растрепаны, на лице несколько пластырей. Он в глубоком наркозном сне, возможно даже в коме, поэтому на касание пальцев к своей щеке, естественно, не реагирует. Хью вытирает со своего лица слезы свободной рукой и глубоко вздыхает, чтобы не впасть в истерику. Он водит пальцами по лицу брата, а потом уводит руку вбок, чтобы взять его ладонь в свою. Тихим голосом Хьюберт начинает извиняться. За свою растерянность, за то что все выученные назубок правила в миг вылетели из головы, когда были так нужны, за все-все-все; все, что он сделал, и все, чего не сделал, все, что, наверное, могло бы спасти его. Слезы катятся по щекам, он чуть сжимает чужую ладонь в своей, а после падает на колени, утыкается лицом в матрас и плачет, громко всхлипывая. Когда его начинает трясти, Скрудж, что уже успел снова войти, подходит сзади и кладет свою руку мальчику на плечо, стараясь не смотреть на Дьюи. — Пойдем, — голос у МакДака хриплый, но достаточно твердый, потому что все эмоции он спрятал, чтобы отдать свое внимание детям. — Когда он проснется, ты будешь нужен ему, в здравом уме и трезвой памяти. Хьюи, — он опускается на одно колено, садится рядом, — ему будет все равно, виноват ты или нет. Здесь не будут искать виноватых, здесь будут искать смысл и силы жить дальше. Наверное, говорить такое, самостоятельно ощущая вину, как-то нечисто, но Скруджу душу пилит не столько Дьюи, сколько убитые горем оставшиеся дети. Он помогает Хью подняться, — тот напоследок наклоняется над братом и, кажется, целует его в лоб, — берет Вебби за руку и уводит всех от палаты подальше. Из диалога с врачом Скрудж узнал много полезного, и, опираясь на эти знания, сейчас он хотел поехать домой. Когда Дьюи очнется, им позвонят, а еще врач прямым текстом сказал, что, если он не уведет детей, то их придется положить вместе с пострадавшим близняшкой. Им всем сейчас нужен отдых, много-много покоя и свежая, отдохнувшая голова — в первую очередь ему, Скруджу, который будет решать все вопросы по поводу дальнейшего лечения, а потом им, потому что помощь братьев и подруги пострадавшему будет очень нужна. Расписавшись на ресепшене, они покидают больницу, освещенную рассветным солнцем. За воротами, возле машины стоит Зигзаг, вызванный Скруджем примерно полчаса назад. Он успел слегка замерзнуть, сбегать до круглосуточного магазина и купить кофе для себя и босса, а так же пару бутылочек воды для детей и, особенно, бумажные платки. — Вечера, мистер МакДи, — даже этот парень в унынии! Скрудж смотрит наверх, на небо, и надеется, что сможет выдержать эту тяжелую ношу. — Я купил вам кофе, но меня не пустили внутрь, так что... — Спасибо, Зигзаг, но, пожалуйста, просто увези нас отсюда. Большего и не требуется. Они едут спокойно, по пустым дорогам с редкими встречными машинами, а дальше, на подъезде к поместью, в абсолютном одиночестве. В салоне автомобиля непривычно тихо, вымотанный Луи упирается Хьюи в плечо и неспокойно дремлет, а тот лишь смотрит на потерянную Веббигейл, которая смотрит сквозь него. Потом, уже выйдя из машины, Хью тяжело вздыхает. За его руку всё ещё держится Луи, и уже прекрасно ясно, что без старшего брата под боком он сегодня не заснет. Сам же он думает о том, сможет ли заснуть вообще, и сможет ли заснуть Вебби. — Во избежание травм предлагаю сегодня спать всем вместе, — предлагает Хью, когда они поднимаются по лестнице. — Ты согласна? — Да, — не мешкаясь, говорит девочка, придерживая Луи за плечо. — Только где? Между ними встревает сам Луи, молча хватает обоих за руки и ведет в комнату Вебс, не объясняясь. Это и не требуется — Хьюи сам понимал, что не сможет спокойно находиться в их комнате, пока не выветрится осадок от случившегося. Они быстро раскладывают спальные мешки, выключают свет и устраиваются, стараясь не придавить друг дружку. Наконец, когда все ощущают себя более-менее комфортно, Хью расслабляется — окруженный близкими, он не ощущает себя врагом мира сего. Младший брат быстро впадает в глубокий сон; стресс и усталость сделали свое дело. Вебби держится немногим дольше, размеренно дышит ему в плечо, но вскоре тоже засыпает, оставляя Хьюберта наедине со своими мыслями. Он думает обо всем — о врачах, о спальниках, о чем угодно, о чем можно думать, не затрагивая Дьюи и случившееся. Но мысли о брате накатывают сами собой, привнося в едва начавший успокаиваться мозг мальчика панику, от них трудно дышать и оставаться спокойным, кажется, что из темноты сейчас выползет он, Дью, хромой, истекающий кровью, и хриплым голосом из преисподней начнет обвинять его. Средний близнец поднимется на руках, сплюнет сгусток крови и посмотрит ему в глаза, в душу — за что? что я тебе такого сделал, что ты меня из-за этого не спас? за что, Хью? Он схватит за ногу, попытается подняться, чтобы заглянуть в глаза, и каждое его движение будет отдаваться страшным хрустом сломанных костей. Так могло бы быть, но, к собственному счастью, Хьюи уже заснул.