***
Резко выдохнув, Хакс распахнул глаза и рывком сел на своей койке. С трудом нащупав панель сбоку, он включил освещение и тут же зажмурился: яркий свет больно резанул по глазам. Но сидеть в темноте, слушая своё быстрое, сбитое дыхание и тяжёлый стук сердца, было ещё хуже. Хакс заставил себя повернуться и, спустив ноги на пол, сдвинулся на самый край матраса, чтобы вцепиться в него пальцами. Он чувствовал, что его слегка подташнивает и всего трясёт, что лоб, затылок и грудь покрылись испариной, а тонкая майка, в которой он спал, прилипла к потной спине — отвратительные ощущения. Перед глазами, куда бы он ни посмотрел, стояло мертвенно бледное лицо Вейра и тот самый упрёк в его взгляде, которого не было на самом деле, но который всё-таки настиг Хакса в кошмаре… Нет, нет, хватит! Он мотнул головой и приказал самому себе немедленно успокоиться. Ему и прежде снились плохие сны, ничего нового или неожиданного не произошло. И он знал, что делать в таких случаях, не так ли? Нужно просто тщательно проанализировать сон, буквально разобрать его по крупицам — и разум, логика победят иррациональный страх и потрясение. Это всегда помогало. Итак, первое: совсем недавно Хакс вспоминал своих бывших подчинённых, пока курил — вот они и пришли к нему во сне, только не в таком приятном, как хотелось бы. Второе: он на самом деле продолжал испытывать сожаление и печаль из-за вынужденного убийства Вейра, так что и в его появлении, в повторении сцены убийства тоже не было ничего такого уж невероятного. Вейр, правда, умер иначе, но Хаксу действительно доводилось казнить так, как он делал это во сне, и как раз в то время, когда он командовал своим маленьким отрядом — вот и третье. Тогда они выявили, что новый боец, которого к ним прислали взамен погибшего месяцем ранее Ниро, оказался предателем, шпионом — и ребята поставили его перед Хаксом, командиром, на колени, и тот убил его выстрелом из бластера прямо в голову. Хакс выстрелил, не колеблясь, хотя ему тогда едва сравнялось шестнадцать — ведь это было не первое его убийство. Опомнившись, он постарался отогнать от себя старое воспоминание — время для него явно было не самое подходящее. Вместо этого он постарался сосредоточиться на дыхании, на том, чтобы оно было глубоким и медленным. Уже через несколько минут Хакс с радостью почувствовал, как постепенно замедляется его сердцебиение, а предательская дрожь покидает тело. И даже недавний кошмар уже не был таким болезненно ярким и чётким. Вот и отлично. Хакс выпустил из судорожно стиснутых пальцев край матраса, уселся поудобнее и пренебрежительно фыркнул над своей слишком бурной реакцией на кошмар. Но теперь уже всё в порядке… — Хакс? Проклятье! Он совершенно забыл про Рена! А кроме того, вчера вечером, вернувшись в каюту, он не стал закрывать за собой дверь из опасения, что Рен сочтёт это признаком возобновления их конфликта, подумает, что Хакс снова за что-то обиделся на него или обидится сам. В конце концов, Рен никогда не запирал свою каюту, и Хакс посчитал, что ответная любезность с его стороны будет своего рода жестом доброй воли, доказательством определённого доверия. Что ж, быть может, так оно и вышло. Но из-за того, что обе каюты остались открытыми, Рен был в курсе того, что Хаксу снова приснился кошмар. Что, интересно, он делал на этот раз? Стонал, кричал или, упаси звёзды, плакал?.. Последнее предположение оказалось настолько ужасным, что Хакс не мог не поинтересоваться: — Я что, снова кричал во сне? — Нет, ты просто говорил, довольно громко, — ответил ему Рен из своей каюты. Хакс был рад, что тот не стал заходить к нему — сейчас он наверняка выглядел жалко. — Ты упрашивал кого-то чего-то не делать… нет, не заставлять тебя что-то делать, — добавил Рен после короткой паузы, хотя Хакс не просил подробностей. — Всё повторял «Не надо» и «Я не хочу» снова и снова. Даже называл какие-то имена, но мне они показались незнакомыми. — Ты их не знал, — откликнулся Хакс, устало прикрывая глаза. Броддок был настоящим великаном, даже крупнее Рена. Он был сильным, самоуверенным и абсолютно бесстрашным — ни малейших колебаний, ни проблеска страха, даже под шквальным огнём неприятеля, даже на самых рискованных миссиях. При этом на первый взгляд Броддок мог показаться добряком, весёлым и добродушным простачком, но за этой обманчивой личиной скрывалась сталь — в некоторых случаях он мог быть жёстким, даже жестоким. Он не жалел других так же, как не жалел себя самого. Имперским солдатам Броддока отдали собственные родители — бедные поселенцы с бедной планеты, у которых было крошечное собственное хозяйство и слишком много детей, чтобы их прокормить… а также слишком много долгов. Империя решила две последних проблемы хотя бы частично — забрав одного из этих детей в обмен на оплату самых больших долгов. Сам Броддок признавал, что для его родителей это была отличная сделка. Впоследствии Хакс так и не сумел выяснить его судьбу. Согласно официальным данным, Броддок пропал без вести (предположительно — пал в бою) через несколько лет после того, как Хакса отозвали с должности командира отряда. В том же, что информацию о гибели одного из сотен простых пехотинцев не внесли в общую базу данных, не было ничего удивительного: в последние годы медленно, в агонии умиравшей Империи такое случалось сплошь и рядом. Невысокого и щуплого, вечно суетливого, хлопотливого Руфа забрали с родной фермы насильно. Его отец совершил фатальную ошибку, отказавшись платить дань местному негласному правителю из печально известного клана Хаттов — расплатой за его дерзость стали разорённая, сожженная практически дотла ферма, убитая жена и дети, которых на глазах горе-папаши уволокли в рабство. Причём Руфу, в отличие от двух его сестёр, ещё повезло: его выкупил у Хаттов и забрал в Академию имперский офицер-вербовщик. Он всё мечтал, как однажды, завершив службу и получив какое-нибудь выходное пособие или военную пенсию, разыщет и спасёт сестёр, а потом возродит отцовскую ферму. Руф вообще был очень наивным и доверчивым — настоящим добрым простачком, в отличие от Броддока. Хакс помнил, как Руф всегда старался как можно лучше и комфортнее обустроить отряд на привалах: поскорее развести костёр, разогреть всем еду, помочь перевязать раны, устроить место для ночлега… Словно считал их всех своими младшими братьями и сестрой — взамен тех, навеки потерянных. После ухода Хакса именно Руф был первым, кто погиб, получив смертельное ранение в очередном бою. Это могло быть, но могло и не быть ошибкой, виной нового командира — просто ещё одна трагическая случайность, одна из неизбежных маленьких жертв на любой войне. Алдо был полной противоположностью Руфа. Он был «хитрым изворотливым выблядком», как метко охарактеризовала его гранд-адмирал Слоун. Помимо Хакса, в их отряде Алдо был единственным, кто имел звание, а значит, считался вторым офицером, заместителем командира. Они с Хаксом вообще были во многом схожи: оба успешные, амбициозные, честолюбивые и надменные; оба умные, изобретательные и достаточно терпеливые и осторожные, чтобы переживать своих соперников и врагов… И всё же Алдо уступал Хаксу, и не он был командиром отряда — а потому страшно завидовал. Хакс не сомневался в том, что Алдо непременно постарался бы подсидеть, сместить, а то и потихоньку прикончить его, если бы не опасался навлечь на себя гнев адмирала Слоун. Впрочем, со временем Алдо немного смягчился. Нет, он по-прежнему смотрел на других членов их маленького отряда свысока, но уже не с холодным презрением, а снисходительно. Казалось, Алдо смирился даже с тем, что ему не удастся заменить Хакса на посту командира, и действительно стал его заместителем, а не соперником. Как ни странно, Алдо погиб по собственной глупости и самонадеянности. После расформирования отряда, он организовал заговор против своего нового командира, собираясь, очевидно, занять его место, как некогда мечтал занять место Хакса. Но Алдо просчитался, прыгнул выше головы: заговор был раскрыт и его, вместе с парой других заговорщиков, подвергли трибуналу и казни. Тини была единственной девушкой в их отряде. Миниатюрной, хрупкой, невероятно грациозной девушкой с золотистой, как от лёгкого загара, кожей, копной каштановых волос, миндалевидными карими глазами и полными чувственными губами… Даже Хакс, который всегда оставался совершенно равнодушным к представительницам противоположного пола, не мог не восхищаться ею. Он не встречал женщины более красивой и обаятельной, чем Тини — ни до, ни после. Их с Хаксом многое роднило. Оба были незаконнорождёнными детьми, только отец Тини был чиновником, а не военным и, в общем-то, хорошим, порядочным человеком, взявшим на себя ответственность за рождённую вне официального брака дочь. В Академию девочку отдали уже после его смерти — его супруга и старшие, законные дети. Как и Хакс, в Академии Тини обнаружила в себе неожиданную выносливость, стойкость и умение приспосабливаться — это не считая прочих талантов. Она оказалась прирождённой шпионкой, и впоследствии в их отряде выполняла работу разведчика. Не было таких сведений, которых Тини не могла добыть, людей, к которым не сумела бы втереться в доверие, дверей, которые остались бы закрыты для неё. Годы спустя Хакс не раз сожалел о том, что она не стала его подчинённой позже, когда уже существовал Первый орден. Он мог бы, пожалуй, даже назначить её главой разведывательного отдела, доверить ей командование всеми их тайными агентами, а также вербовку и подготовку новых. Это благодаря Тини Хакс так хорошо обращался с холодным оружием — соответствующие занятия в Академии не шли ни в какое сравнение с её уроками. Тини была настоящим виртуозом, мастером. Она научила Хакса не только тому, как пользоваться ножами всех видов и форм, но ещё и тому, как настолько хитро и изобретательно прятать их в одежде, что обнаружить их все, даже при самом тщательном обыске, не представлялось возможным — умение, не раз пригодившееся ему в дальнейшей жизни. А на привалах Тини учила Хакса и остальных ребят этикету и танцам — исключительно для собственного развлечения и удовольствия, ведь из них всех только у Хакса и Алдо хотя бы теоретически был шанс однажды попасть на какой-нибудь офицерский приём или бал. Особенно забавно она смотрелась в паре с Броддоком — в его здоровенных лапищах Тини казалась не просто миниатюрной, а буквально игрушечной. И ей же ещё и приходилось хотя бы поначалу вести в танце! … После того, как их отряд расформировали, Тини перевели на один из немногих остававшихся на ходу звёздных разрушителей, в подчинение полковнику Менкейту. Как удалось выяснить Хаксу, старый ублюдок очень скоро пожелал видеть Тини в своей постели, а когда та отказалась — мстительно отправил её на поистине самоубийственную миссию, вернуться с которой было просто невозможно. Тини и не вернулась: когда её раскрыли и схватили, — что было неизбежно, — она, по всей видимости, не сумев воспользоваться ни одним из своих любимых ножей, раскусила капсулу с ядом. Позднее Хакс, уже став майором, вернул полковнику Менкейту должок при личной встрече, всадив острейший мономолекулярный нож ему прямо в сердце. Устроить всё так, чтобы его не смогли обвинить в этом убийстве, было непросто, но оно стоило того — ведь Хакс лично позаботился о том, чтобы Тини могла спать спокойно. И был ещё Эли, Элиасар — их «убийца с глазами ангела», как однажды с восхищением сказал о нём Броддок. Внешне Элиасар действительно походил на ангела, какими их порой описывали: высокий худой светловолосый мальчик с кожей настолько белой, что она, казалось, светилась, и с глазами необыкновенного иссиня-фиолетового цвета, которые казались огромными на его тонком лице. Как и Тини, Эли обладал каким-то особым типом красоты, но, в отличие от девушки, вызывал не восхищение и желание, а, скорее, боязливое благоговение. Молчаливый, серьёзный, отрешённый, он действительно казался существом не от мира сего. Элиасар, единственный из них всех, пришёл к вербовщикам добровольно — прямо с улицы, где он, бездомный сирота, вынужден был каждый день бороться за выживание. Академия обеспечивала новобранцев кровом, едой и форменной одеждой, и это, по признанию самого Эли, было всем, что ему нужно было знать. Ребёнок, выросший слишком рано, он стал частью Империи по собственной воле — не во имя идеалов или родительских непомерных амбиций, не ради будущей славы или погашения семейных долгов в настоящем, а просто для того, чтобы не страдать от голода и холода, не зная, удастся ли пережить ещё одну ночь или день. Хакс предполагал, что за время, проведённое на улице, среди таких же нищих, измождённых и грязных оборванцев, Эли повидал достаточно ужасных вещей, так что уже ничто не могло поразить его. Казалось, не существовало чего-то настолько печального, жуткого или, наоборот, чудесного, чтобы заставить его по-настоящему огорчиться, испугаться или обрадоваться — Эли всегда, в любых обстоятельствах оставался совершенно, непоколебимо спокойным и бесстрастным. Он редко улыбался, а тем более смеялся, никогда не злился и не возмущался, не плакал от злости, горя или страха. Эли будто однажды… обледенел изнутри, весь покрылся толстым слоем голубоватого льда, и только изредка сквозь этот внутренний лёд пробивалась слабая, едва заметная улыбка, какое-то тёплое чувство в его удивительных глазах. В их отряде Элиасар был снайпером — и каким! Хакс и сам являлся отличным стрелком, но умения Эли казались чем-то невозможным, сверхъестественным: он никогда не промахивался, какой бы хорошо защищённой или отдалённой ни являлась его цель и каким бы неблагоприятными ни были условия для выстрела. Длинная и тонкая, элегантная лазерная снайперская винтовка была словно продолжение его руки. Хакс не удивился бы, узнав, что Элиасар, их Ангел (порой они использовали это прозвище в разговорах между собой или во время миссий, но чаще всего называли его просто Эли) владел Силой. Только чувствительностью к Силе, по мнению Хакса, и можно было объяснить некоторые произведённые им выстрелы. Эли погиб вскоре после Руфа, по вине того недотёпы-лейтенанта, которого назначили командовать отрядом вместо Хакса. Это он неправильно, неудачно выбрал позицию для стрелка, а потом, не прислушавшись ни к каким возражениям, заставил его стрелять именно оттуда, с высокого дерева на очередной мелкой захолустной планетке, которую Империя «победоносно» завоёвывала в тот момент. Дальше был предательский блик солнца на оптике, недостаточно густая крона, а значит, ненадёжное, просматриваемое укрытие — и Эли с простреленной одним из вражеских стрелков шеей полетел вниз, ломая ветки дерева собственным телом. Ни один медик, даже окажись он в тот момент поблизости, не сумел бы его спасти, а Сила, если она действительно у него была… Что ж, видимо, не сочла нужным это сделать. Хакс, выяснивший все подробности его гибели лишь годы спустя, естественно, тоже ничем уже не мог помочь несчастному Эли. Но, как и в случае с Тини, он мог за него отомстить — и сделал это. Хакс разыскал того самого офицера, успевшего дослужиться до капитана, и в первом же подвернувшемся бою поставил его подразделение на самую простреливаемую позицию, буквально на огневую точку. Конечно, помимо проклятого идиота, погибло и некоторое количество простых солдат, — хотя это количество, путём сложных махинаций и перестановок, удалось сократить всего до полдесятка человек, — но такова была цена мести, и Хакс пошёл на это, чтобы отдать долг памяти. В конце концов, как полковник в то время, и как генерал позднее, он и так постоянно отправлял солдат на смерть. «Мы выиграем войну, и нам всё простят», — так сказала Тини в его сне. Они верили в это, не так ли? Даже наивный оптимист Руф, даже реалист Броддок или хитрец Алдо… Все они ни на мгновение не сомневались в том, что победят, что все жертвы в итоге окупятся! Они просто не могли позволить себе сомневаться — это было слишком опасно и слишком страшно. Сколько крови они пролили, своей и чужой, из-за боязни по-настоящему задумываться о происходящем, задавать лишние вопросы… из-за вложенной, с детства вбитой им в головы уверенности, что всё это необходимо, а историю однажды напишут именно они, победители. Хаксу, который умудрился пережить и проклятую Империю, и Первый орден, теперь до конца дней своих предстоит захлёбываться в этой крови… — Расскажи мне о них. Вздрогнув, Хакс резко поднял голову — оказывается, пока он сидел тут, поникнув и потерявшись в собственных мыслях, Рен успел перейти в его каюту. Впрочем, дальше двери он не двинулся, прислонившись к стене сбоку от неё — как будто ждал разрешения, чего не делал никогда прежде. Это было удивительно. — Зачем тебе это нужно? — прямо спросил Хакс. Рен мог бы ответить: «Это нужно тебе, а не мне», — и был бы прав, а Хакс, каким бы униженным и слабым он себя ни чувствовал, не смог бы этого отрицать. Он не хотел делиться своим новым кошмаром, не хотел вновь погружаться в него, но, похоже, испытывал потребность в том, чтобы выговориться, рассказать хоть что-то — может, станет хотя бы чуточку легче? Ох, что и говорить, он ужасно и непростительно расклеился, размяк, Рен должен сейчас же указать ему на это… Но он сказал совсем другое, изрядно удивив Хакса. — Мне хочется узнать о тех людях, — Рен пожал плечами. — Но ты не обязан рассказывать о них, если не хочешь. Хакс хотел. Он хотел рассказать Рену о том, как перед началом очередной миссии они обязательно выкуривали сигарету «на удачу» — одну на всех. Хотел рассказать о том, каким огромным и сильным, непобедимым был Броддок, и о том, как забавно вечно суетился вокруг них Руф, и том, как увлекательно было порой разыгрывать с Алдо партию-другую в голошахматы. Хакс хотел рассказать о том, что Эли, возможно, обладал Силой, и о том, как Тини по очереди вальсировала с каждым из них в золотисто-красных отсветах походных костров, под кое-как извлекаемую Руфом из губной гармошки простенькую мелодию… Крифф, да он мог бы даже пересказать Рену дурацкие основы этикета («Если мужчина путешествует с дамой, он должен подать ей руку, чтобы помочь спуститься с трапа звездолёта. Если они с дамой не представлены друг другу или дама обладает высоким рангом, либо если мужчина встречает её на планете или базе, он остаётся стоять у конца трапа, но должен предложить даме руку, прежде чем она ступит на землю»), которому обучала всех Тини! Хотя, лично Хаксу в жизни пригодились знания не о танцах и изысканных манерах, а о ножах, — было в этом что-то невыразимо печальное, — и Рен наверняка недалеко от него ушёл. Но может, если Хакс действительно расскажет обо всём этом, память о его ребятах пойдёт дальше, проживёт дольше? Какое-никакое, а оправдание. И он напряг ноги, здоровую и больную, чтобы чуть сдвинуться влево, а потом махнул Кайло рукой, приглашая. Каюта Хакса была гораздо меньше главной, «хозяйской» каюты, здесь не было не то, что стула или кресла, но даже достаточно больших ящиков, чтобы на них можно было сидеть, а рассказ обещал быть достаточно длинным. После секундной заминки, Рен легко оттолкнулся от стены и подошёл к койке, чтобы послушно опуститься на освободившееся место. Он не выказал ни малейшего неудовольствия или смущения по поводу того, что сидит на незастеленной постели Хакса, прямо там, где тот спит, а когда сам Хакс задумался об этом, было уже поздно и неудобно просить Рена встать, чтобы можно было накинуть на смятую простынь хотя бы одеяло. Поэтому Хакс решил и это считать проявлением не собственных невнимательности и нерасторопности, а открытости и доверия. Он вновь опустил взгляд на собственные сцепленные в замок руки, вдохнул поглубже и начал свой рассказ.***
Хакс вынужден был признать, что ему действительно стало легче: тугой, болезненный комок, ощущавшийся в груди с самого момента пробуждения, наконец-то незаметно рассосался. Замолчав, Хакс испытал одновременно и облегчение, и лёгкую досаду из-за необходимости признать очевидное хотя бы перед самим собой — он нуждался в этом, в возможности выговориться. Похоже, плотный, надёжный панцирь самоконтроля, который он носил годами, незаметно для него успел несколько поистрепаться и местами растрескаться, потому что в последнее время эмоции, потребности слишком часто брали в нём верх над волей. Правда, это могло происходить ещё и потому, что всё последнее время Хакс провёл рядом с Реном, — прежде они никогда не проводили столько времени вдвоём, — а тот был чистейшим хаосом, особенно в том, что касалось эмоций и сиюминутных побуждений. И, к тому же, ужасным слушателем: он то и дело перебивал Хакса, заваливал его уточняющими вопросами и время от времени, задумавшись, терял нить рассказа — а потом требовал, чтобы пропущенный им кусок был повторён. Удивительно, что после всего этого Хакс чувствовал не раздражение, а облегчение и даже признательность! — Спасибо, — сказал Хакс, глядя не на Рена, а прямо перед собой. Краем глаза он заметил, что тот повернул к нему голову, и уточнил. — За то, что захотел узнать о моих людях. «И за то, что не стал утешать меня, не бормотал: «Мне так жаль», — пока я рассказывал о том, как ребята погибали один за другим», — добавил он про себя. Запоздалые сожаления, пускай даже вполне искренние, всё равно ничего не изменили бы, только заставили бы их обоих чувствовать себя неловко. — Не за что, — откликнулся Кайло. Хакс искоса глянул на него, и на мгновение они встретились взглядами, но тут уже Рен поспешил отвернуться и, по примеру Хакса, уставиться в стену. — Думаю, тот парень, Эли, мог обладать Силой, — задумчиво заметил он. — Она действительно служит подспорьем в бою, усиливает другие способности того, кто ею владеет. В его случае, она могла, к примеру, увеличивать врождённую меткость. Причём, он мог даже не осознавать, что владеет Силой, особенно если его способности проявлялись слабо. — Либо Эли мог знать о своих… особых способностях, но скрывать их, — Хакс пожал плечами в ответ на вопросительный взгляд Рена. — В Империи ненавидели любую непохожесть, любое… отклонение от нормы почти так же сильно, как любое инакомыслие. Академия же, которой заправлял мой отец, была Империей в миниатюре. Эли не был дураком, и он прекрасно умел выживать во враждебных условиях. Мы все быстро освоили это искусство. — Жаль, что он погиб так рано. Я мог бы определить наверняка, владел он Силой или нет, если бы мы встретились лично. — Да какая теперь разница? — с горечью бросил Хакс. — Даже если Сила была, она не спасла Эли, не так ли? — Иногда даже Сила, гм, бессильна. В некоторых случаях, гибель просто невозможно предотвратить, она неизбежна. Особенно если баланс во Вселенной был нарушен и должен был быть восстановлен. Правда, — тут Рен вдруг хмыкнул и, к удивлению Хакса, слегка толкнул его плечо своим, — нам с тобой как-то удалось провернуть такой трюк. — Ага, — проворчал он, — для этого всего-то понадобилась стальная воля одной незаурядной женщины* и пара болванов, слишком упрямых для того, чтобы умереть спокойно! Рен хохотнул и опёрся руками о матрас, чтобы встать. Проводив его взглядом — и невольно позавидовав тому, как легко и просто он встаёт на ноги, — Хакс негромко заметил: — За мной теперь должок, — Рен оглянулся и озадаченно сдвинул брови, поэтому Хакс уточнил: — Ну, за то, что ты меня выслушал. Если тебе понадобится… ответная услуга, я верну долг. — Необязательно превращать наш разговор в какую-то услугу, за которую ты мне что-то там должен, — Рен нахмурился ещё сильнее. — Я не для того попросил тебя рассказать мне о твоём первом отряде, а потому, что действительно захотел чуть больше узнать о твоём прошлом. — Знаю, — страдальчески вздохнул Хакс.— Это я так неуклюже попытался донести до тебя, что тоже могу тебя выслушать, если будет нужно. Спасибо, что не заставил меня объяснять всё это и чувствовать себя неловко… Ах нет, ты же именно это и сделал! — Ну прости уж, — буркнул Рен. — Я не виноват в том, что мы совершенно не умеем общаться, как нормальные люди! — Один из нас точно этого не умеет, — не преминул поддеть его Хакс. И был снова удивлён, даже поражён, когда Рен незамедлительно парировал: — Ничего, Хакс, у тебя ещё есть время, чтобы научиться. «Нет, ну каков наглец?» — мелькнуло в голове у Хакса, который даже, кажется, приоткрыл от возмущения рот. Тем не менее, Хакс ощутил, что то, как Рен отразил его словесный выпад, неожиданно доставило ему удовольствие. — Наглец, — опомнившись, повторил он вслух, а Рен снова ухмыльнулся своей кривоватой, невозможно самодовольной, но и обаятельной улыбкой, которую Хакс видел у него всё чаще. Покачав головой, он уже начал поворачиваться, чтобы, опёршись на локоть, дотянуться до стоявшего у кровати костыля, как внезапно прямо перед его лицом возникла крупная, широкая ладонь. Хакс поднял глаза: Рен стоял перед ним и молча протягивал руку, должно быть, впервые в жизни предлагая ему свою помощь. Не успев задуматься о том, что делает, Хакс протянул свою в ответ и крепко ухватился за руку Рена — а тот одним уверенным, но не резким движением потянул его вверх, помогая подняться. К счастью, Рен не предпринял попытки проводить Хакса до камбуза под ручку и отпустил его, как только тот твёрдо встал на ноги и взял свой костыль. Добравшись до камбуза, они снова приготовили каф. Получилось так же отвратительно, как и в первый раз, но всегда можно было сделать вид, что напиток вышел гораздо лучше прежнего — они с Реном даже пили его не спеша, маленькими глотками, будто смакуя. Рен задал Хаксу ещё несколько вопросов о ребятах из его первого отряда, хотя на встречные вопросы о Рыцарях Рен отвечал скупо и неохотно. Заметив это, Хакс прекратил свои расспросы.***
Через некоторое время, покончив, наконец, с кафом, они быстро перекусили — сутки на Вории-3 длились дольше, чем стандартные сутки на кораблях и базах Первого ордена, и, соответственно, завтракали, обедали или ужинали они с Реном позже привычного, — и, как обычно, разошлись каждый по своим делам. Вот только никаких настоящих «дел» у них не было, а Хакс, ужасно маявшийся этим бездельем, уже не мог видеть собственную каюту, стены и потолок которой он успел изучить и запомнить досконально, вплоть до малейших неровностей и царапин на металлической обшивке. Точно так же приелась ему и командная рубка с изученным вдоль и поперёк бортовым компьютером. Поразмыслив, Хакс решил, невзирая на боль в ноге и рёбрах, разобрать-таки многочисленные шкафчики и ящики. Прежде всего нужно было точно понять, каким запасом пищевых пайков они располагают — ведь кто знает, как долго им с Реном придётся пробыть на этой планете? Насчёт питья Хакс не переживал, — снаружи, в лесу наверняка найдётся источник пресной воды, — но еда была совсем другим делом. Вряд ли Вейр держал на своём маленьком корабле большой запас пищи, и он, к тому же, путешествовал на нём один — во всяком случае после гибели своего партнёра, Дэрина. А вот их с Реном было двое, и пайков они потребляли соответственно — в два раза больше, а значит, и заканчивались они в два раза быстрее. Хакс понимал, что в конце концов настанет тот день, когда они вынуждены будут либо показаться местным жителям, чтобы, к примеру, выменять у них еду на что-нибудь с корабля, либо отправиться добывать себе пропитание самостоятельно. В густой вековечный лес, — в котором, как Хакс знал наверняка, водились огромные хищные твари, — вооруженные одним бластером и одним ножом на двоих… Не то, чтобы Хакс стремился поскорее совершить такую вылазку — наоборот, он охотно оттянул бы её на сколько можно дольше. Но для этого ему необходимо было точно знать, какими запасами они с Реном располагают, чтобы попытаться растянуть их. Второй важной задачей был поиск инструментов и запчастей, потому что рано или поздно перед ними встанет вопрос о ремонте корабля. Хакс предполагал, что Вейр занимался устранением всяких не слишком серьёзных повреждений сам: судя по общему состоянию и маленькому размеру звездолёта, а также низкому качеству всё тех же пищевых пайков и кафа, свободных кредитов, в том числе и на починку и обслуживание корабля в ремонтных доках, у него не водилось. Следовательно, где-то среди всех этих бесчисленных ящиков должны были быть ящики с различными материалами и инструментами. Хакс только надеялся, что их хватит для того, чтобы устранить все те повреждения, которые корабль получил во время осуществлённой им неудачной посадки. Между прочим, к поиску можно было привлечь и Рена, особенно — к поиску инструментов и запчастей. Он всегда самостоятельно управлял своим «Сайленсером» — и, как ни прискорбно это признавать, был гораздо лучшим пилотом, чем Хакс, — и, вероятно, хорошо знал, что может пригодиться для починки корабля. К тому же, Рен наверняка скучал и маялся из-за вынужденного безделья так же, как и Хакс — быть может, даже больше, зная его беспокойный нрав. Он точно не откажется немного порыскать по кораблю вместо того, чтобы часами торчать в опостылевшей каюте! Рассудив так, Хакс решительно направился в, как обычно, не запертую каюту Рена, уверенный в том, что обнаружит его либо валяющимся на койке, либо уныло слоняющимся от стены к стене. Однако, едва переступив порог, он застыл на месте, потому что этот совершенно, абсолютно непредсказуемый человек снова удивил его — в который раз всего за одно утро. Рен не лежал на койке, бесцельно таращась в потолок, и не наматывал круги по своей каюте, нет — он совершенно неподвижно сидел прямо на полу, голый по пояс и с закрытыми глазами. Хакс запоздало припомнил, что Рен «возобновил свои медитации» — совершенно очевидно, что сейчас он наблюдал одну из них. Отсутствие рубашки Хакса не смутило — он достаточно повидал не то, что полуголых, но и совершенно обнажённых мужчин. Более того, Рена без свитера он тоже видел неоднократно: в самые первые дни их пребывания на Вории-3, когда Хакс сам обрабатывал и заклеивал бакта-пластырями порезы и ссадины на его спине, и позднее, когда Рен, уже очнувшись, ещё какое-то время щеголял голым торсом, пока не подобрал себе подходящие вещи среди одежды Вейра. Вероятно, он потому и решил снять рубашку, что она была чужой, тесноватой ему, и сдавливала плечи, отвлекая от медитации. Так что Хакс только быстро скользнул взглядом по его животу, груди и плечам, мимолётно отметив, что меддроиды в своё время постарались на славу, раз о первом поединке с Рей Рену напоминал только длинный, но тонкий шрам, который пересекал лицо, тянулся вдоль шеи и чуть-чуть задевал правое плечо. Левое плечо и левый бок Рена с той же схватки украшали ещё один шрам и куда более грубый, округлой формы рубец от выстрела из бластера,** на груди, прямо под левой ключицей, и на обоих предплечьях виднелись белесые росчерки более старых отметин. Однако больше всего Хакса заинтересовали не шрамы, — у него самого их тоже хватало, правда, полученных, в основном, не в боях, а в результате неудавшихся покушений на его жизнь, — и даже не обидно хорошо развитая мускулатура Рена, а его лицо. Хакс никогда не видел его таким… спокойным, даже безмятежным, и сосредоточенным одновременно. А ведь совсем недавно он думал о Рене, как о живом воплощении хаоса! Сейчас тот, наоборот, был чистым покоем, контролем, под слоем которого угадывалась тщательно сдерживаемая энергия, сила — это было заметно в едва различимых мелких движениях, в том, как Рен время от времени плавно поводил плечами, дёргал пальцами или коротко, мимолётно хмурился. Этот контраст, эта неожиданная, непривычная сосредоточенность и выдержка в исполнении Рена заворожили Хакса. Тем более что накануне вечером, получив от Хакса найденные им бритвенные принадлежности, тот успел начисто сбрить с лица многодневную тёмную щетину и теперь выглядел обычным собой, обычным Реном — и, одновременно, совершенным незнакомцем. Такого Рена Хакс никогда прежде не видел и не знал. Наверное, поэтому он и продолжал стоять на пороге каюты, и жадно, увлечённо рассматривать, буквально впитывать в себя и то, каким торжественно-серьёзным выглядело бледное лицо в обрамлении достающих до плеч густых тёмных волос — слишком сильный, яркий контраст, но, с другой стороны, в Рене всё всегда было «слишком», — и то, как поднимались и опадали в такт глубокому размеренному дыханию эти широкие плечи и грудная клетка, и то, как обманчиво безобидно, расслабленно лежали на его коленях раскрытые ладони… О цели своего визита Хакс практически забыл, но если бы и помнил, то всё равно не решился бы прервать медитацию. Рен прервал её сам — очевидно, что-то почувствовав, он вдруг распахнул глаза и посмотрел прямо на застывшего на месте Хакса. — Хакс? Ты почему здесь? Что-то случилось? — удивлённо спросил он. А Хакс внезапно осознал, как всё это, должно быть, выглядит со стороны: он зачем-то без спроса вломился в чужую каюту и последние несколько минут просто-напросто пялился на Рена. Даже то, что изначально он пришёл по делу, никак не оправдывало такого поведения. К тому же, Рен оказался занят, пускай и не физическим трудом. Он вовсе не бездельничал и не страдал от невыносимой скуки, не зная, чем бы себя занять, как это делал Хакс. Это заставило его почувствовать себя ещё более неловко и паршиво. Чтобы не оправдываться — хотя Рен пока что его ни в чём и не обвинял, — он сразу же перешёл в наступление, и потому его ответ прозвучал резче, чем следовало бы: — С чего ты взял, что что-то случилось, Рен? Я просто проверял обстановку. — Я могу прерваться, если тебе нужна моя помощь, — неуверенно предложил-предположил тот. — Не нужна, — отрезал Хакс, хотя помощь с тем, чтобы подбирать материалы для ремонта корабля и передвигать тяжелые ящики, совсем не была бы лишней. Но он и так чувствовал себя вдвойне неудобно — застигнутым на совершенно бесцеремонном, откровенном подглядывании и уличённым в собственном ничегонеделании. — Я пойду, — добавил он, разворачиваясь, — а ты продолжай свои… занятия. — Ага, — растерянно откликнулся за его спиной Рен, по всей видимости, сбитый с толку этим непонятным визитом. Хакс тоже чувствовал себя несколько выбитым из колеи. Да чего уж там — он был зол, отчаянно зол на самого себя, на своё странное поведение и странную, непонятную неловкость, смущение, которое он ощущал с того момента, когда Рен открыл глаза и уставился на него. К тому же, теперь, зная, что он единственный на корабле не занят ничем важным, Хакс чувствовал себя совсем уж бесполезным, и это было даже хуже злости и неловкости. Поэтому он решительно направился к ряду встроенных в стену рядом с камбузом шкафчиков, распахнул их один за другим и принялся за ручки вытаскивать хранившиеся там ящики. Поскольку исследовать их прямо в коридоре было бы неудобно, Хакс, оставив свой костыль у стены, поволок первый из них в камбуз — а потом второй, третий и так далее. И только перетащив все ящики, он медленно, с трудом опустился возле них на колени и сорвал крышку с первого. Так продолжалось, наверное, в течение нескольких часов. Хакс потрошил шкафчики и ящики — которых на борту было просто до криффа; Вейр точно был контрабандистом и никем иным, — отбирал всё, что могло пригодиться им с Реном для жизни или починки корабля в отдельные контейнеры, а ненужные вещи складывал обратно и прятал подальше, чтобы было удобнее. Он быстро вымотался, таскать ящики с места на место и приседать возле них было тяжело и больно, но Хакс продолжал остервенело, с тупым упорством приседать, сортировать и таскать, подволакивая простреленную ногу. По крайней мере, он делал что-то важное, он в принципе что-то делал! Хакс уже почти решился попытаться спуститься вниз, под решётчатый металлический пол — в машинный отсек, чтобы самому оценить полученные кораблём повреждения, — когда из каюты Рена внезапно донёсся громкий крик: — Хакс! Выругавшись, — крифф, да что-то там опять стряслось у этого криффова болвана, во время медитации-то?! — он захлопнул крышку врезанного в решётку небольшого квадратного люка и поспешил к Рену, цепляясь за стены для большей устойчивости, так как его костыль так и остался стоять, прислонённый к стене возле камбуза. Рен тоже выскочил из своей каюты и встретил Хакса на полдороге, моментально вцепившись ему в плечи и стиснув их так, что стало больно. — Хакс, Хакс! — бессвязно повторял Рен, вглядываясь в его лицо так, словно тот должен был понимать, что случилось, без слов. Но Хакс не понимал ничего, кроме того, что Рен, с его диким, горящим и мечущимся взглядом и безумной улыбкой, явно был не в себе. — Что? Да что случилось?! — рявкнул Хакс, тщетно пытаясь вывернуться из рук Рена, который, ко всему прочему, ещё и сильно его встряхнул. — Сила! — выпалил Рен. — Я почувствовал её! Она вернулась ко мне!