Система

— Что ты видишь, Бернадайн?       Бернадайн всматривается в кофейную гущу на дне маленькой аккуратненькой чашки. Она крутит ее в пальцах, часто моргала. С самого начала урока ее окружают подруги: Бернадайн была лучшей в прорицаниях на своем курсе. Даже Трелони время от времени отходила от нее, озадаченная. И Бернадайн этим гордилась.       Бернадайн нравились прорицания, хотя с самого начала она не верила, что по какой-то гуще можно предсказать будущее. Со временем рисунки в чашке начали говорить ей немного больше, и Бернадайн затянуло. Она просила Трелони заниматься с ней дополнительно, много читала. Бернадайн полюбила прорицания, и это было для нее той самой спасительной нитью, державшей ее в реальности.       Но сейчас она готова расплакаться; подруги не понимают, почему у нее трясутся руки. — Бернадайн?       Бернадайн видит крысу. Большую, толстую, противную крысу, которая буквально кричит ей со дна: беги.       У нее скоро свадьба. Бернадайн до сих пор не верит, что это действительно происходит с ней. После Хогвартса она отправится домой, а оттуда — прямиком в Германию, в особняк своего жениха и его семьи. И в мраморной гостиной этого особняка она наденет на себя платье, вручную расшитое бриллиантами, бриллиантовое ожерелье в довесок и перестанет существовать.       Не физически, конечно. Просто на смену Бернадайн Лидс придет другая, Бернадайн Герберштейн, женщина, которую она не знает, и знать не хочет.       Бернадайн чувствует, как немеют руки, и как покалывает то место на запястье, где проходила ниточка непреложного обета. Она знает, что последнее — фантомное чувство, ненастоящее, и поджимает губы. Бернадайн дала непреложный обет в двенадцать лет, совсем не понимая, что он повлечет за собой, и зачем она это делает. — Так будет надежнее всего, — сказала тогда мама. «У нее не останется другого выбора» — стоило сказать.       Бернадайн не хочет замуж. Она не хочет в Германию, не хочет жить в особняке. Она хочет заниматься прорицаниями и лечебной гербологией, изучать окклюменцию. Но никого, кроме нее, это не волнует. Потому что ее мать всегда хотела денег, признания и громкого имени для дочери. Ведь быть женой графа — престижно. А как у чистокровной волшебницы, у Бернадайн не было другого выбора.       Где-то там, на дне этой самой чашки, Бернадайн ждет совсем другая жизнь, в которой прорицания и гербология сменятся светскими вечерами, благотворительными ужинами, а слова матери «выпрями спину», «не клади ногу на ногу», «не смейся слишком громко», «не груби», «не говори глупости» — станут истинами, которые она передаст своим дочерям.       Крыса говорит ей: ты будешь страдать всю жизнь. Ты будешь спать с нелюбимым мужчиной, воспитывать несчастных детей, и твоя улыбка померкнет. Муж будет изменять тебе, потому что никогда не полюбит, а дети — ненавидеть, как ты ненавидишь свою мать. — Ну скажи, Бернадайн!       Ее выбрасывает в реальность; Бернадайн ставит чашку на стол и выпрямляет затекшую спину. — Птица, сидящая на ветке. Это к хорошим новостям. — Бернадайн давит из себя улыбку и прикрывает глаза.       Ей повезло, что подруги совершенно не разбираются в прорицаниях.