Система

      Темнота сгущается над Бертой; все, что она перед собой видит — мрак и смутные очертания. Берта знает, что перед ней стоит ведро, а не чудовище, она знает, что лохматая ведьма со страшными глазами — это всего лишь швабра. Она убеждает себя в этом каждый раз, и прячет лицо в коленях.       Ты ведь знаешь, что в темноте живут монстры, Берта? Посидишь здесь, подумаешь над своим поведением. Что, страшно? Конечно, тебе страшно, маленькая дрянь. В штаны не наделай.       Каждое утро Берта просыпается от ночных кошмаров. В них мать пытается убить ее: со злым, перекошенным лицом она бросается на Берту; с ножами, палками, осколками стекла, разбитыми бутылками. Она ругается, кричит, унижает ее, забившуюся в угол маленькую девочку. Берта никогда не видит, но знает, что в каждом сне сидит босая, в рваной ночнушке, и ее волосы растрепаны. Берта до ужаса боится темноты. А в подвале чертовски темно. Мать запирала ее там, когда Берта выбрасывала пустые бутылки. Когда не вовремя заходила в комнату. Когда спрашивала, что за дядя у них дома.       Когда Берта видит над собой красный полог кровати, она выдыхает, встает, идет в душ. Она никогда не думает о своих снах, гонит их от себя, но замечает, как от постоянных мышечных спазмов болит челюсть и трясутся руки. Берта убеждает себя, что ей совсем не страшно.       Берта — самая лучшая в заклинаниях на своем курсе. Они с самого начала давались ей легко, и она радовалась; старательно учила движения, которые показывал Флитвик, учила им своих друзей, рисовала в воздухе замысловатые фигуры. — Ведь то, что происходит потом — самая настоящая магия, — говорит она, выпуская сноп синих искр. Берта улыбается; ей нравится наблюдать, как результат этого незамысловатого заклинания разлетается, подсвечивает все вокруг. Это добрая магия, она не может никому навредить. И очень красивое. А главное, синий — самый любимый цвет Берты.       Но любимое заклинание Берты — люмос.       С тех пор как Берта научилась пользоваться Люмосом, подвал перестал казаться ей тюрьмой. Мать, конечно, не знала об этом. Как и о том, что старый сломанный стул Берта каждый раз превращала в подобие дивана.       Хогвартс научил Берту если не бояться, то хотя бы бороться.       Она не знает, когда мать начала издеваться над ней — просто не помнит. Наверное, так было всегда. Наверное, с Бертой было что-то не так, раз мать могла закрыть ее в подвале на пару дней. Мать была больна — и она знала это. Может быть, именно в болезни была причина. Потому что до последнего Берте не хотелось верить, что здоровый человек может поступить так со своим ребенком.       Мерзкое отродье, нужно было избавиться от тебя, пока была возможность. Тебя бы даже никто искать не стал. Настолько ты ничтожна.       Когда Берту зачислили в Хогвартс, мать сказала ей не возвращаться. Эти слова ранили ее, хотя, казалось бы — куда еще. Берта возвращалась домой каждое лето, и все повторялось заново. Она смирилась с подвалом, смирилась с углом, в котором пряталась от нападок матери, от мужчин, которые меняли один другого. Она смирилась. Во всяком случае, так ей казалось.       Тебе тут письмо пришло. Я его сожгла. У тебя не может быть друзей даже в твоей мерзкой школе. — Это…не очень нормально. — Вивьен каждый раз смотрит на Берту с сочувствием. Она была первой, кому Берта рассказала. Кому показала синяки на руках и шрамы на спине. — Ты же можешь не возвращаться. — Как это? Она моя мать, Ви. И я ей нужна. Должен же кто-то убираться в этом доме. Готовить, в конце концов.       Берта привыкла, что Вивьен не понимает ее; она и не должна, наверное. Любимый ребенок, обласканный семьей, с розовым балдахином над кроватью.       Куда уж им до взаимного понимания.       Когда Берта в следующий раз возвращается домой, в ней что-то ломается.       Она забывает палочку в комнате, а мать тащит ее в подвал, управляется с ней так, будто ей, семнадцатилетней, совершеннолетней по магическим меркам — пять.       В подвале ее ждет незнакомый мужчина, он бросает ее матери деньги и Берта отлично понимает, что будет дальше.        Развлекайся, девочка, пора узнать, что значит быть взрослой.       Берта вспоминает все сны, в которых она — маленький ребенок, который еще не понимает, какая сила у него внутри. Ребенок, который не знает, что у него — особый дар. В своих снах Берта никогда не дает отпор, никогда не защищается. Она позволяет матери кричать, угрожать, но каждый раз просыпается перед ударом.       Сейчас Берта не может проснуться. Не может наколдовать себе свет. Не может сопротивляться. И ее это злит.       Позже она узнаёт, что мать оценила ее в десять фунтов.       Когда Берта осенью возвращается в Хогвартс, ее любимым предметом становится защита от темных искусств. Ей нравится преподаватель: эксцентричный, психованный, резкий профессор Муди. И заклинания, которым он учит, нравятся ей больше, чем люмос и снопы разноцветных искр.       Он называет их непростительными. И у Берты неплохо получается круциатус.       Во всяком случае, так она думает, когда ее мать сидит в подвале и умоляет перестать повторять это «чертово круцио». — Да ладно, мам. Может, пора подумать над своим поведением?       Берте нравится это новое чувство. И темноты она больше не боится.       И зеленые вспышки оказываются красивее синих.       Но это Берта поймет гораздо позже.