Когда цветет олеандр

Ник просыпается около девяти и заставляет проснуться следом за собой. Не специально – он пытается аккуратно вылезти из-под устроенного сплетения конечностей, но сначала больно ударяет своим лбом по подбородку, а затем пинает в живот. – Прости, не привык к такому. И после этого он, относительно поднявшись, запинается об одеяло и ещё сверху падает. Спасибо реакции за то, что руки успевают поймать его прежде, чем случилось бы что-то травматичное. Он снова извиняется и теперь нормально поднимается, без новых катастроф уходя умываться. Добрый, однако, вечер. Вставать, честно, не хочется, но надо, чтобы потом случайно не проснуться среди ночи с пониманием, что выспался. Тем временем Ник уже старается из пустого холодильника вытащить что-нибудь на ужин. Почему бы ему не поесть на работе – вопрос без ответа. Но если хочет, пусть ест, полуфабрикатов не жалко. Он помимо разогревания двух порций овощей даже два кофе заваривает. Бодрость с горячим напитком растекается по жилам, хотя у кого как – на Ника посмотришь и решишь, что он бы не отказался провести в постели сутки. Наверное, за прошлые бессонные дни вымотался, его кружка кофе будет явно не последней этой ночью. После трапезы он сваливает посуду в раковину, заливает ту водой и прямо сообщает, что мыть ему лень и пошёл он прилечь ещё на часик. Что ж, окей, на сей раз никто не проспит, потому что один из них сейчас вновь сядет за песню. Главное – не увлечься и следить за временем. Однако увлекаться не особо получается и в одиннадцать Ник уже одетый стоит на пороге, периодически поправляя кофту на груди. На его лице читается крайнее недовольство из-за этого и из-за всего прошедшего, но высказываться он не спешит, предпочтя снова передёрнуть плечами. – Извини. – Хоть бы нотку сожаления добавил, чтобы оно немного убедительнее звучало. Лёгкий поцелуй в щёку, шёпот на ухо: – На самом деле, мне не жаль. Ник недобро улыбается и вытягивает руки, отталкивая от себя: – Надеюсь, у тебя с родителями отношения лучше, чем у меня. А то вдруг что не так пойдёт... Не давая возмутиться, он быстро вышагивает за дверь и захлопывает ту. Считать ли это за предупреждение? Если да, то он на метр не отойдёт без сопровождения и контроля. За языком в основном. Дома пусто. И тихо, да, но больше пусто. Господи, когда закончится этот день сурка? Для полноты картины стоит проверить постель. Ох, серьёзно – птичье гнездо и то опрятнее выглядит. Но делать с этим никто ничего, конечно же, не будет. А зачем? Ник придёт, завалится и опять всё то же. Ещё одеяло станет отбирать и ему всё равно, что оно двуспальное. Вздох. На самом деле, чёрт бы с этими одеялами и попытками занять одним собой всю кровать. Пусть делает, что хочет – вдруг ему в правду осталось недолго, и ругаться с ним из-за ерунды было бы очень глупо. Нет. У него всё будет в норме. Пока на «Санремо» не съездит, никаких разговоров на эту тему. Не так – пока на всех концертах в туре не побывает, пусть даже не заикается про смерть, потому что настоящая смерть – это трястись в минивэне, питаться, чем попадётся на заправках, и принимать душ исключительно перед выступлением, а всё остальное время грезить о мягкой подушке и матрасе, попеременно жалуясь на боль в спине от неудобного сидения. Размышления об этом немного поднимают настроение. Было бы интересно увидеть Ника в такой среде – это не на гитаре для детей брякать, это сцена, а иногда и очень большая сцена с большим залом и онлайн-трансляцией для ещё большего количества народа. Наверное, ему не доводилось ни на чём подобном присутствовать. Ну, вот и поучаствует, значит. Заодно научится на ходу пуговицы пришивать или что-нибудь другое, отпавшее неожиданно за пару секунд до выхода. Вообще, его бы тоже приобщить, но голос... Если бы он курил хотя бы в раз меньше, тот звучал бы чище. У него есть потенциал, но из-за «терапии», которую он сам себе прописал, возникнут трудности с тем, чтобы восстановить то, что было агрессивно выжжено. Однако медицина ведь может всё? И здоровый образ жизни. Даже самому можно этим пострадать – в поддержку и за компанию, а то на распевку всё больше времени тратится. Медицина может почти всё. Она ничего не может сделать с его болезнью. Точнее, может, но это навредит Нику сильнее, чем он сам вредит себе. «Отключать» чувства – это так дико, бесчеловечно. Его безапелляционный протест понятен – кому захочется существовать изо дня в день, ничего не испытывая к происходящему? Ни радостей, ни горестей, зато ты будешь здоров. Сомнительный противовес. И снова всё оканчивается на этом. На хорошее настроение не остаётся и намёка. Проклятие какое-то. Наверняка даже Ник так часто об этом не думает, надо бы тоже прекращать – мысли помогают мало, особенно когда позитивом блещут в редких случаях. Поступки, всё зависит от них. Нику будет оказана нормальная помощь, и если болезнь нельзя искоренить, то получится замедлить – в конце концов, люди с онкологиями посерьёзнее живут, которые у них постоянно активны, а не раз в год. Утешение слабое, но лучшего нет. Чтобы больше не перерывать неприятное, стоит сконцентрироваться на чём-то другом. Например, пора бы уже музыку прикидывать, если работа над текстом почти закончена. Но работа останавливается, не начавшись. Просто не идёт. Будто чего-то не хватает, чтобы детальки сложились и механизм по генерации загудел, выдавая что-либо стоящее. Буквы буквами, слова словами – ты смотришь на них, они не смотрят на тебя, потому что им нечем смотреть. Ясно, приплыли, меняем направление. По ТВ после полуночи не найти ничего занимательного, как ни пытайся – магазины на диване, ток-шоу со скандалами и интригами, периодические новости, реклама. Везёт включить какой-то фильм, под который так сладко засыпается, что даже возвращение Ника не тревожит, хотя тот особенной грацией и бесшумностью в передвижении не обладает. Он, раскидав вещи по близстоящим стульям, забирается под бок и в течение часа отвоёвывает себе львиную долю одеяла, что, собственно, и становится причиной пробуждения. Холодно и солнце уже в глаза светит – шторы закрыть, конечно же, все забыли, темно ведь было. А сейчас светло и утро на дворе, так что надо бы их задёрнуть и ещё машину арендовать на сутки, иначе пешком пойдут. Слишком доброжелательный оператор бодро здоровается, будто ему доплачивают за каждый децибел в голосе. «Да-да, хочу взять в аренду... А что поприличнее есть?... Вы уверены, что оно ездит?... Нет, не на девушку впечатление произвести - я не хочу посреди трассы встрять на развалюхе, которую вы пытаетесь мне втюхать. Вы бы сами сели за руль?... Молчите?... Вот и я о том же, так что давайте не будем ругаться с утра пораньше». Каждый раз одно и то же. Пока на крайние меры не пойдёшь, ничего не получишь лучше корыта, которое развалится по выезду с парковки, и с тебя за это ещё постараются кругленькую сумму стряхнуть «за ущерб». Хорошо, когда уже знаешь, с чем имеешь дело. В холодильнике обнаруживается, слава богу, лапша – в качестве перекуса с утра сойдёт. Готовят в той забегаловке приемлемо, даже разогретое вкусно. Как только раньше не узнал о них? Может, и познакомились бы раньше, больше времени было бы... Ожог о коробку приводит в себя и заставляет отвлечься от нового витка в старое русло. Завтрак проходит в тишине и размышлениях о том, как представить матери своего «друга». Допустим, действительно друга, но что ей сказать о знакомстве? Забыли, как и где встретились? Нет, для тотального склероза пока рановато – тридцать лет на горизонте, а не шестьдесят, а Нику и двадцати не дашь, если в паспорт не заглянешь или не уточнишь. Ладно, вдруг не спросит, не стоит паниковать – если что, по ходу сообразят, лишь бы один говорил, а второй поддакивал. Опять нападает скука, не спасает даже мытьё посуды и прогулка до мусоропровода. Затевать уборку слишком шумно и хлопотно, да и кто будет столько дней подряд вычищать квартиру? Нет, кто-нибудь, может, и будет, но он точно находится не здесь. Конечно, можно попробовать поделать то, что вчера не получилось – вдруг сегодня озарит. Вот что называется не тратить сутки на запои – сразу столько свободного времени оказывается в наличии. Ника не стоит беспокоить клацаньем клавиш – чем ближе ко дню, тем беспокойнее он спит и любой звук его разбудит, а потом он начнёт кашлять, не уснёт до вечера и ночью его вырубит, когда надо будет идти на обещанную прогулку. Короче, спасибо изобретателю ноутбуков за создание мобильного устройства и спасибо производителям за то, что обеспечили то таким долгоиграющим аккумулятором – на несколько часов хоть работы, хоть просмотра фильмов хватит. Немного флэшбечит от того, что столько раз на кухне они с Ником сидели друг напротив друга, что сейчас его место неправильно пустое. Но он буквально за стенкой. Пусть его присутствия и не слышно, фантомное тепло от данного факта согревает. Боязнь одиночества никогда прежде не давила так сильно. Однако теперь-то не один и хватит думать о всякой ерунде, усугубляя ощущение постоянно повторяющихся событий. Всё, собрался с мыслями и сел за дела без отвлечений. Текст, просматриваемый вчера вскользь, а до этого бывший весьма хорошим, сегодня тянет на троечку. Вероятно, это внутренний перфекционист придирается к мелочам, но что если нет? Что если оно не так хорошо, как казалось?... Да сколько можно? Стоило увериться, что сомнения отступили, как они приветственно помахали ручкой из-за угла. Хороший текст. Точка. Но вот тут лучше подправить. И потом дать кому-нибудь почитать – незабитая ничем голова сразу поймёт, где что не звучит. А пока проще не лезть, чтобы окончательно не испортить. Что там было сказано про фильмы? Подписка на «Нетфликс» не должна прогорать каждый месяц, практически неиспользуемая. Пока на экране главные герои бегают друг за другом, преодолевая трудности, на лице застывает выражение искреннего презрения и к ним, и к режиссёрам – разве в жизни так бывает, чтобы любовь до гроба? Ну что за сказки для детей снимают. А ведь те потом будут думать, что так оно и есть – раз и на всю жизнь люди вместе. Вот им неприятно будет, когда их пассия загуляет с кем-нибудь другим – повезёт, если никто ни с кем в отношениях состоять не будет на этот момент. Ник незаметно подкрадывается и резко перекрывает картинку, закрывая руками глаза. Его грудь и живот прижимаются к спине, а локти упираются косточками в плечи, выдёргивая из лап критики и негодования. – Что смотришь? – Ничего интересного. – Зачем тогда смотришь? – Думал, что интересно. Это даже к лучшему, что он вмешался и не позволил изругать в пух и прах этот верх мелодрамы. От его прикосновений становится спокойнее – что, опять эффект попугайчика, который затихает после определённых действий? – А на трассе не уснёшь? – Выпью кофе. Сколько времени? – Чуть больше трёх. Давай ещё часик полежим. Соблазнительное предложение, но увы. Себя надо вымыть, причесать и приодеть, и ещё оценить, в чём этот пришёл, чтобы в случае чего вымыть, причесать и приодеть его за компанию. – Нет, мне машину забрать надо. А тебе в порядок себя привести. – А тебе не надо? – И мне надо, прямо сейчас займусь этим. У тебя есть что-нибудь не прямо парадно-выходное, но сравнительно приличное? Глаза по-прежнему закрыты и Ник стоит за спиной, но его напряжение ощущается даже так. Необходимость ответа отпадает. – Ну... что-то такое носил, но с того момента многое изменилось. Моя фигура в частности. А в кафе соблюдать дресс-код не требовалось. – То есть, заезжаем по пути в магазин? – А кофта из твоего гардероба не подойдёт? Помнится, днём ранее ему не прельщала идея брать чужое, а теперь сам про это говорит. Ему бы по размеру было, так вопросов никаких, но если он явится в том, что на нём мешком повиснет, то и вопросы возникнут. – Нет. – Я не стану носить то, что до меня неизвестно кто примерял, предварительно не выстирав это. О, замечательно. То есть, его вообще ничего не смущает: подумаешь, тот, кого он потянул к себе в комнату, вполне мог оказаться больным чем угодно, а как сказали надеть на пару часов что-то нестираное, так катастрофа и конец неминуемый от заражения крови. – У себя чистую футболку и джинсы не сильно рваные найдёшь? – Найду. – Тогда иди к себе, я к шести туда приеду. И куртку тёплую возьми. Он убирает руки и отстраняется. Свечение от экрана ноутбука ударяет раздражающе-ярким светом. За спиной раздаются шлёпающие шаги по ламинату в сторону спальни и звук раздвигаемых штор. Пусть собирается, о себе подумать пора: ноутбук выключить и в ванную уйти. Всё-таки стоило Ника здесь задержать, а то сам ему волосы не уложишь – никто не уложит. Попытка бритья запечатлеется царапинкой на нижней челюсти – одна и незаметная, если каплю крови не размазывать по лицу. С прошлой ночи ни у кого нет никаких следов, и это прекрасно, всегда бы так, а то некоторые специально норовили укусить, чтобы на видном месте пятна оставить такие, что не спрятать, и приходилось отказываться от встречи. Не то чтобы друзья не поняли бы, просто было неловко. Теперь выбор одежды. Как одеваются хорошие дети, решившие навестить своих родителей, предварительно проебавшись перед теми? Наверное, не стоит брать что-то слишком пёстрое или что-то, что будет блестеть как диско-шар. Вязаный свитер? Довольно по-домашнему. И штаны какие-нибудь потемнее, чтобы от своего друга не отличаться сильно, тем более потом придётся переться через всякие колючки и кустарники – брюки брендовые пачкать и портить жалко. Выглядит неплохо – практично и сочетается. Так посмотришь и не скажешь, что произошло с человеком за минувшие недели – как всегда симпатичный мальчик Алессандро смотрит из отражения. Внутри у симпатичного мальчика ничего хорошего не творится, но кому понадобится туда заглядывать? Порой даже и симпатичному мальчику туда лезть не охота, чтобы о себе ничего нового не узнавать – улыбайся, делай порядочный вид и всё будет хорошо. Время на часах подсказывает, что пора бы на выход, и с ним не спорят. Ну и конечно приходится вернуться, потому что права и другие необходимые документы по привычке остаются дома. Это особенно прекрасно, когда до салона ты добираешься как простой смертный на метро, а обратно уже на машине и надеешься педаль газа с тормозом не перепутать. Иногда возникает мысль купить автомобиль, но потом появляются проблемы с тем, что ставить его где попало неудобно, и лучше бы было парковочное место с гаражом, а там вопрос упирается уже в покупку дома. С деньгами всё нормально, но покупка дома означает, что с окраин до центра тебе ехать и ехать или стоять и стоять в пробках. Так что пока этот вопрос закрыт. Ник курит недалеко от входа в апартаменты и на удивление тоже похож на хорошего мальчика. Точнее, не очень похож на того, кто в тёмном переулке у тебя отберёт мобильник. Он докуривает и с недоверием косится на машину, пока сквозь лобовое стекло не узнаёт водителя и, выдохнув последнее облачко дыма из лёгких, ныряет в салон. – Ничего ты заморочился. Мерседес же, да? – Ага. Нравится? – Мне всё равно, лишь бы ехало. Ему не всё равно – слишком заинтересованно осматривал авто снаружи и сейчас оглядывается с любопытством. – Пристегнись. Он слушается и принимается поправлять ремень, передавивший ему грудную клетку. Что ж, теперь можно отправляться. День неумолимо клонится к вечеру и скорой ночи – чем ближе к осени, тем раньше темнеет, через пару часов уже сумерки настанут, а потом всё совсем почернеет. Фары проезжающих мимо машин заставляют щуриться, Ник отворачивается к боковому окошку и изучает дорогу справа от него, вальяжно развалившись на сидении. Самому надо бы концентрироваться на дороге, а не на нём, и отвыкшие нервы напрягаются, стараясь уследить за знаками, светофорами и встречкой, пальцы вцепляются в кожзаменитель на руле – лишь бы всякие идиоты не попались на трассе. Вскоре городской пейзаж из домов и остановок общественного транспорта редеет, сменяясь на деревья и поля. Ветер через приоткрытое окошко сильный, немного отдаёт выхлопными газами, сдувает аромат табака – хорошим мальчикам не так полагается пахнуть. Ник выставляет руку, сквозь пальцы пропуская потоки воздуха, его неожиданно не стоящие дыбом волосы возвращаются в привычное состояние. – Мне, наверное, надо маску надеть? – Зачем? – Я болен, если ты не забыл. – Тогда лучше костюм химзащиты - самое эффективное. Он замолкает и, видит бог, на полном серьёзе обдумывает эту идею. – Думаешь, бесполезно? – Думаю, да. Зачем вообще так изощряться? Что такого в твоей патологии? Он убирает руку из окна и принимается снова отрывать кусочки кожи с кончиков пальцев, явно нервничая. – Ты вряд ли поверишь, но я ипохондрик. По крайней мере, был им. Сейчас опять ничего не поймёшь, если я тебе не последовательно рассказывать буду. Как мы выяснили, был я ипохондриком и счастливо себе ипохондрил с тонометром наперевес. Жил припеваючи, а потом случилась типа простуда - хз что это было, по итогу бронхит. Я и тогда курил, так что не сильно удивился кашлю, погостил у врачей, они мне лечение назначили - не помогло, вернулся, опять посмотрели-послушали, нашли что-то неладное, послали на рентген. Снимок выдал чёрные точки по всем лёгким - подумали, что туберкулёз, положили на терапию. Снова не помогло, стали разбираться. Пока разбирались, точки в пятна превратились, а потом посыпались лепестки и разбирательства закончились. Окей, принялись лечить по-другому - никакого результата. Взяли в миллионный раз анализы, прогнали через все аппараты - заподозрили патологию, которая к тому же очень быстро развивалась. Эти люди добрые решили не медлить и сразу сказали, что шансов ноль. А я тогда и так на седативных сидел плюс снотворные, иначе бы в дурке долечивался. Понимаешь, что со мной случилось? Ты боишься умереть от болезни, а тебе под фанфары сообщают: «Поздравляем, вы скоро сдохнете от болезни, с которой никто не знает что делать!». Не так, конечно, но в общих чертах. Меня сутки трясло в лихорадке: «Что? Как? Почему? В смысле я?». Пометался-пометался, решил, что раз мои дни сочтены, то могу идти на все четыре стороны. Ну, собрался и пошёл - мне было двадцать, я был туп. Как за то время ничего другого не подхватил - загадка, потому что моё отчаяние говорило, что можно всё, если ты почти покойник. И я делал всё. Я забыл, сколько времени мне давали, и просто жил, сколько получится, рисковал - но, знаешь, я чувствовал каждую секунду, отравленный, умирающий, среди людей, которые травились со мной же. А потом ничего не произошло. У меня. А кого-то в течение полугода не стало, и теперь я боюсь, что кто-нибудь пострадает. Как-то так. Только благодаря какому-то шестому водительскому чувству они не пролетают развилку и не вмазываются в ограждение. Ник вжимается в кресло, а после толкает в плечо, злобно шипя: «За дорогой кто, блять, следить должен? Угробить нас захотел?». Не захотел, просто от всех его признаний голова кругом. Всё становится одновременно и яснее, и запутаннее. – Погоди. Тогда зачем ты... Ну, как это сказать... – Занимаюсь сексом? Представь себе, я это делаю, потому что хочу. Невероятно? А теперь представь, как припирает с этим в моих условиях - у меня нет даже мудака, с которым можно было бы. К чему я: если секс защищённый, то тебе не грозит абсолютно ничего, а за этим я, поверь, слежу. Ещё вопросы? В принципе, он про «хочу» говорил с самого начала и, видимо, не лукавил относительно своих побуждений. – Мы целовались. Разве это не опасно? – Поправка: ты целовал меня. Этим я так-то не занимаюсь, потому что определённые риски есть. Но ты: «да-да, я всё понимаю» и полез ко мне. И вот понял ты только сейчас. Ответственность на меня даже не думай повесить. Это правда, но не полностью – Ник первый поступил не так осмотрительно, как говорит про себя. Однако ответственность за свои поступки никто перекладывать не станет – что сделано, то сделано, и не стоит портить чудесный вечер. – Я не жалею ни о чём. – Серьёзно? – Да. – И скандалить не будешь? – Не буду. Он произносит «спасибо», но тут же включает радио и отворачивается к окну, показывая, что разговор окончен. Из динамиков поёт, вроде бы, Рианна, затем эфир перехватывают ведущие, привычно шутя и смеясь, рассказывая о событиях в стране. Никто их особо не слушает, но лучше, чем сидеть в полной тишине – не утопаешь в мыслях, на трассе это опасно. Они говорят и говорят, обсуждают грядущее, упоминают о прошедшем, читают сообщения от слушателей: кто-то заказывает известное, кто-то просит малознакомых исполнителей. Один диктор щёлкает пальцами и вспоминает про какого-то парня, который «ворвался на сцену в далёком две тысячи семнадцатом, а потом пропал». Они пытаются вспомнить его имя, но не могут и решают поставить его песню, чтобы кто-нибудь подсказал в чате трансляции – «может, он сейчас выступает под другим псевдонимом?». Раздаются первые ноты и Ник резко переключает станцию, не позволяя узнать, про кого шла речь. Короткий взгляд на него – напряжён и с усердием тыкает на кнопки. – Что-то случилось? – Никогда не любил его, у меня с этими песнями много плохого ассоциируется. Как скажет – у всех есть такие песни, под которые жить не хочется, и его желание не возвращаться в те дни понятно. Когда-нибудь он и этим поделится, а пока новая попсовая песенка.

***

За всю дорогу никто не пророняет ни слова и радио тоже никто не трогает. Ник, не отрываясь, смотрит в окно, хотя интересного там мало – одно бесконечное тёмно-бежевое поле и тёмно-синее небо. Смеркается. Здесь, за чертой центра и скопления магазинов, гораздо темнее ввиду отсутствия светящихся вывесок на каждом углу. Путь не длинный, но под конец Ник задрёмывает, привалившись к двери. Одна его рука покоится на животе, пока вторая сжимает ручку, будто на случай, если они ещё раз неудачно повернут. Его тёмные ресницы слегка подрагивают, и он сам просыпается, когда чувствует, что машина больше не движется. – Приехали? – Приехали. Он вылезает из салона, пропахшего лимонным освежителем, на свежий воздух и с жадностью вдыхает, потягиваясь. Затем он оглядывает практически безлюдную округу и спрашивает, нормально ли выглядит. Его волосы, взъерошенные ветром, в беспорядке, и он разрешает чуть поправить их. – Теперь идём? – Если ты готов, то да. Он не готов, но кивает и ждёт, пока его поведут в сторону домов, огороженных забором от парковки и полей. Необходимость этого забора, конечно, сомнительная, но раз поставили, значит, надо было. Ник старается держаться рядом, но заметно отстаёт по мере приближения к нужному дому. Его губы поджаты и на лице выражение, словно его не в гости ведут, а на каторгу – таким только людей пугать. – Что у тебя случилось? – Что у меня случилось? Он жутковато оскаливается или это свет фонаря так освещает его. В любом случае, это не очень хорошо. – Всё в порядке, тебе не стоит ни о чём переживать. – Я не переживаю. Он делает шаг назад и приходится сделать два навстречу, чтобы не дать ему отойти. Нет, убежать он не убежит, машину не угонит, но лучше, если не будет отдаляться. Его плечи опущены и смотрит он в землю под ногами. От лёгкого полуобъятия он дёргается, напрягается, но, вроде, успокаивается. – Всё в порядке, слышишь? – Слышу, не глухой. Хватит меня тискать, нас ждут. Вперёд не рвётся, но уже увереннее шагает рядом. Однако в подъезде вся его уверенность убавляется и он встаёт за спину так, чтобы его не видно было. Ладно, если ему это надо, пусть постоит, оценит обстановку и убедится, что ничего страшного нет. Невысокая женщина отпирает дверь, всплёскивает руками и обнимает своего сына, причитая, что от долгой разлуки уже забыла, как тот выглядит. Ник отступает вновь, но его вовремя успевают ухватить за руку. Женщина, отойдя в сторону, пытается высмотреть из-за фигуры дорогого ребёнка второго пришедшего, который в свою очередь активно пытается быть дружелюбным. – Але, это твой друг? Она, тактично отодвинув сына, оглядывает Ника с ног до головы, будто желая лично убедиться, что он не причинит никому вреда – мать есть мать. – Да, это Ник. Тот выдавливает улыбку, а сам всем видом показывает, что ему некомфортно и «можно, пожалуйста, в машине отсидеться, потом заберёшь, как пора наступит». Наконец и его обнимают, так заводя в прихожую. Он разувается и вешает на один из крючков куртку, дожидаясь, пока его отведут мыть руки, чтобы сесть на ванную и закрыть ладонями лицо. – Скажи, я ей понравился? Она меня не выгонит? Приходится сначала глубоко вздохнуть, а затем опуститься перед ним на корточки, чтобы хоть как-то добиться зрительного контакта и внимания. – Понравился, просто вам стоит познакомиться поближе. Ты отличный парень, и она это поймёт. – Ты так говоришь, чтобы я тебя не позорил? Хотя он всё-таки несносный мальчишка, который упирается в свои убеждения. Столько раз было сказано не разводить панику, но что мы имеем? – Я так говорю, потому что это правда. Расслабься и не придумывай того, чего нет. Разумеется, ежесекундного исполнения и успокоения как по волшебству ждать не стоит, но он хотя бы убирает руки и смотрит в ответ немного виновато, немного с подозрением. Но лжи уличить у него не получается, потому что уличать нечего, и он извиняется за то, что поступает как придурок, а затем умывается холодной водой, чтобы прийти в себя. На столе уже накрыто: фирменная паста по старому семейному рецепту, вино и куча закусок. Мать обеспокоенно спрашивает, всё ли в порядке, Ник запускает пальцы в сыроватые волосы и отвечает, что его всего лишь укачало от поездки. Врёт он, конечно, мастерски, ему сложно не поверить. Откупоривать и разливать вино доверяют тому, кто стопроцентно разольёт то в бокалы, а не на скатерть. Впрочем, на это никто не обижается. Обменявшись улыбками, они чокаются бокалами и садятся друг напротив друга, располагаясь за столом. Сначала разговор не складывается: во-первых, покушать – святое, поболтать успеется, во-вторых, в воздухе слишком явственно ощущается неловкость от тем, к которым предстоит подступиться. Оставлять бутылку рядом с Ником было не самым хорошим решением, потому что пьёт он сравнительно больше, чем ест. Но и хмелеет он быстрее – налегать на алкоголь ему не запрещают, причём ещё сами предлагают и подкладывают в тарелку закуски, чтобы не сильно развозило. И буквально через полчаса ничего не значащих разговоров он тоже включается в обсуждение. Вскоре он уже взмахивает руками и сетует на миланскую инфраструктуру, которая «не то, что у меня на родине!...». У него очень мягко интересуются, а где родина эта, он на удивление прямо отвечает, что в Риме. Стоило раньше его сюда привезти да за стол с матерью посадить – она вон как успешно смогла разговорить его, даже не прикладывая усилий к этому. Чем дальше, тем раскрепощённее Ник себя чувствует. Его звонкий смех добавляет атмосфере непринуждённости и юношеского задора, всё начинает казаться проще. Или это уже не только на одного него вино повлияло. – Ой, а как вы познакомились, мальчики? Повеселились и хватит. Липкий пот проступает на спине – похоже, надо было продумывать это заранее, ещё когда мысль возникла, не стоило надеяться на случай, что об этом не спросят. Срочно нужно соображать. Извилины в панике запинаются друг о друга и вовсе разваливаются по черепной коробке как паста по тарелке. – Ну... – О, это дурацкая история. Ник слегка придвигается к столу и пинает по коленке, призывая молчать. И откуда бы у него ноги такие длинные стали?... – Могу ли я её услышать? – Конечно! В общем, надо мне было кое-куда поехать, по делам, стоял на остановке копейки свои считал. А помните, однажды гроза какая была? Вот тогда это было. Короче, по уму бы такси вызвать, но мне едва ли на автобус хватало. Стою, вздыхаю, перекладываю монетки из руки в руку, промок насквозь уже, смотрю - машина останавливается. Долго смотрю - может, чудо произойдёт. И, знаете, оно происходит - выходит оттуда мужчина, смотрит на меня, промокшего и замёрзшего, тоже долго, а потом спрашивает, всё ли у меня окей. У меня всё не окей, ну я и говорю об этом, добавляю, что до такого-то места доехать надо, а денег тю-тю. Он меня за руку и в такси усадил, водителю сколько-то купюр всунул, в путь отправил. Но и я в долгу быть не намерен - так же за руку хватаю, говорю номер телефона мне оставить, чтобы потом вернуть всё. Ему просто деваться некуда было - в салон дождь хлещет, его куртка тоже водой напитывается, водитель злится. Ну он быстро в мой мобильник цифры нужные забил, на том расстались. В общем-то, денег у меня не появилось ни на следующий день, ни через неделю, а долг остался. Подумал-подумал, решил позвонить и предложить бартером вернуть - я в кафешке работаю. Ну, он возражать не стал, пришёл, я ему обед принёс, опять разошлись. Ещё подумал, поприкидывал - понял, что этим не перекрыть остаток, позвал на второй обед, как время будет. Так раз за разом и знакомились - сначала за обедами, потом за завтраками, иногда вместе ужинали. Не сказать, что у нас готовят потрясно - скорее, это было предлогом, чтобы не прерывать общение. Нам нравилось проводить так дни - мы толком не знали друг друга, но находили темы для разговоров. Через месяц мы точно могли называться друзьями - мы стали довольно близки и, в общем-то, нам было хорошо вдвоём. А в один день он ко мне пришёл... Тут Ник очень театрально замолкает, прикусывая костяшку и подбирая нужные слова, затем отхлёбывает из своего бокала. Невероятное везение, что столешница хоть и прозрачная, но тарелками заставлена и не видно, кто кого пинает. – ...В общем, сам на себя похож не был. Я думал, помер у него кто - именно такое выражение было. Спрашиваю - молчит, отмахивается, старается вести себя как прежде, что-то говорит невпопад. Тут уж и дурак поймёт, что что-то не то с человеком, как бы тот ни скрывал своего состояния. Я ещё раз попытал удачу, а потом рукой махнул, предложил в гости зайти на образный чай. Он согласился, так я и узнал, в чём причина его тоски, потом взял отгул у себя, решил с ним всё это время нелёгкое провести - уже чисто по-человечески, не из побуждений вернуть что-то. Похоже, беды людей сближают, вот и мы... Ну это, сильнее подружились. Ох как последняя фраза была не к месту. Собственно, за это Ник получает очень ощутимый удар в голень, от которого дёргается, но старается скрыть это, отодвигаясь. Интересно, он по улыбке определит, сколько ему жить осталось? Мать, впрочем, брехнёй этой прониклась, расчувствовалась практически, что сыночку любимого из такой ямы вытащили. И как ведь складно наврал, глазом не повёл, ещё себя героем выставил. Паразит. Спустя минут пять вздыханий она уходит на кухню, чтобы поставить чайник и разлить заварку по кружкам. Ник ухмыляется довольно – конечно, что бы ему грустить? Покушал вкусно, попил много, наговорил с три короба всякого. Красавец. Чтобы переварить не только ужин, приходится следом за ней уйти под предлогом отнесения пустых тарелок в раковину. Мать, будто специально карауля, дверь быстро за спиной закрывает, в комнате вдвоём запирая – доигрался. – Всё так и было? – Да, в общих чертах. Он в конце насочинял откровенно - я был не так разбит. По ней особо не определишь, что она думает по этому поводу и раскусила ли их ложь, но хочется верить, что нет, и её вполне устраивает та версия. – Хорошо. То есть, в целом всё именно так, как он сказал? – Да. Почему ты спрашиваешь? Она достаёт из духовки пиццу и принимается нарезать её, менее сосредотачиваясь на высматривании ответов в чужой мимике. – Просто кое-что вспомнила. Потом вернёмся к этому. Так вы друзья? – С ним точно друзья. Я пока не готов к новым отношениям. Она замирает после этой фразы, решаясь, стоит ли спрашивать дальше, но и так очевидно, что другого повода поговорить об этом не представится. – Что у тебя случилось на самом деле? – Если максимально коротко: возвращаюсь я из поездки раньше срока, а у меня в квартире содомия какая-то творилась за сутки до. Не знаю, благодаря каким высшим силам не сорвался и вместо криков вежливо попросил присутствующих собирать вещи и уходить. Вот так всё и закончилось. Было неприятно расставаться, особенно при таких обстоятельствах и после всего. Ник действительно помог мне почувствовать себя лучше, но в первые дни я вообще не выходил за порог и ни с кем не общался. Она сильнее сжимает рукоять ножа, её плечи опускаются со вздохом. Слишком знакомая история, слишком похожа на то, что уже когда-то было в этой семье и о чём предпочитают не вспоминать лишний раз. – Он милый мальчик. Надеюсь, вы будете заботиться друг о друге и обязательно ещё заедете в гости. – Только не пытайся теперь меня с ним свести, это не прокатит. Она смеётся и говорит, что вообще не имела в виду ничего такого, а вот кто об этом подумал, у того однозначно мысли возникали. Мастерство в переводе стрелок столь профессионального уровня достигается с возрастом. За время, что Ник был предоставлен самому себе, он успевает прикончить остатки вина и сейчас подпирает рукой щеку, чтобы не уснуть от скуки. И как его в таком состоянии тащить куда-то? До поворота, дай боже, дойдёт и то с поддержкой. Хотя – достижением будет, если он до первого этажа спустится или из-за стола поднимется. Однако, завидев, что компания к нему возвращается, он чуть взбадривается и улыбается, но не без упрёка к одному человеку, который будто не на кухню помогать отошёл, а на другой конец страны сбегать решил. После кофе у него вовсе второе дыхание открывается и обсуждения возобновляются. И ведь находит, о чём говорить. Насколько он честен в своих речах – пожалуй, пусть будет на его совести. Тем не менее, это весело, даже не сказать, что кое-кто почти в одного бутылку выдул. Разве что в размашистых жестах что-то такое проскакивает и в блеске глаз. Или во взглядах очень долгих из-под полуприкрытых век, какие мало свойственны друзьям, но это прекрасно списывается на упомянутую бутылку. Списать бы ещё на неё чужие ноги, так ненавязчиво продолжающие прикасаться. К счастью, поблизости нет зеркальных поверхностей, в отражении которых можно было бы это увидеть, а одни тарелки сменились другими. И это остаётся единственной проблемой до конца вечера, ибо никто не порывается трогать семейные альбомы или рассказывать о слишком уж глубоком прошлом, за что ото всей души спасибо. Ник даже успешно сваливает на перекур в сопровождении – не недоверие, а нежелание его соскребать с лужайки под балконом. Хотя чёрт не знает, в действительности ли он так пьян или просто придуривается от нечего делать. Стоит он, облокотившись о край, вполне ровно, не шатается, вглядывается вдаль немного задумчиво, немного меланхолично. Впереди смотреть не на что особо – дома и дома, кусочки асфальта, вечнозелёные деревца да машины, но он что-то там для себя выискивает, что мало внимания обращает на то, как скоро ему пальцы сожжёт. Он с какой-то отрешённостью стряхивает пепел вниз, наблюдая, как тот сдувает ветром. Что-то похожее уже было, только теперь оба стоят рядом. – Так хорошо. Он делает последнюю затяжку прежде, чем потушить сигарету в импровизированной пепельнице из какой-то банки. – Всё-таки понравилось здесь? – Ага. У меня с моими родителями дела так себе - я по молодости дурным был ужас, сейчас мозги на месте, но осадочек у всех остался. – Неужели так плохо всё было? – Лучше не знать. Он разворачивается и прислоняется спиной к краю, опасно откидываясь назад, стараясь заглянуть за козырёк в небо. У него в итоге ничего не получается, и он просто остаётся в таком положении, запрокинув голову и прогнувшись, насколько позволяет пластичность суставов. И у кого там где мозги и на каком месте? – Упасть не боишься? – Нет. Хоть сейчас могу забраться и сесть на эту железку. Спорим? – Не смей. – А ты за меня боишься? – Не хочу рисковать. Ник улыбается и тянет «бои-и-ишься» своим подхрипловатым от многих часов говорения безумолку голосом. Свет из комнаты, проходящий сквозь балконную дверь, выделяет на его натянутой коже шеи очертания горла и мышц, которые разом двигаются при сглатывании, побуждая на уровне рефлексов повторить за ним. Порыв ветра зябко пронизывает и на том перекур оканчивается – во избежание случайной простуды. Ничего, скоро им снова на улицу выбираться, а пока неплохо бы погреться за кружкой чая. Ника ко всему прочему ещё накрывают оставленной на всякий случай кофтой, в которую тот заворачивается с выражением, будто ему это не особо надо было, но если дали, то как тут отказаться. И этого жеста со стороны матери стоило ожидать – тот как-никак в одной футболке и явно коченеет. Теперь, наконец вылезя из-за стола, он не горит желанием туда возвращаться и осматривает место, где пребывает этим вечером. Его взгляд притягивают фотографии за стеклянными рамками, развешенные по стенам. Их немного, но те, что есть, навевают приятные воспоминания о днях, проведённых в детской беззаботности и сладостном неведении обо всех проблемах, которые нагрянут через пару-тройку лет. Он спрашивает, кто это и почему другим братьям и сёстрам не было сказано про семейную встречу. На все следующие тыканья в фото он получает один и тот же ответ – «мы не родные». В конце концов, он задаёт вопрос прямо: «а родных никого нет?». Все молчат. Нет, не то чтобы до этого наперебой говорили, но сейчас все именно молчат. И смотрят, поджав губы, размышляя, как намекнуть хотя бы. Ник, всеми точками уже понявший, что язык за зубами прижать стоило, сам пытается ситуацию исправить, но куда ему пытаться дальше удерживания себя в сознании и перпендикулярно относительно пола? – Сводные есть. Но они далеко отсюда и, может, даже не знают обо мне. Не заморачивайся. Он извиняется, наспех уходя в ванную, чтобы умыться и вернуть сравнительную трезвость. Желание что-то уточнять у него пропадает, зато о себе рассказывает, что в его семье есть ещё два брата. Идея вывести из строя машину и остаться здесь на несколько суток уже не кажется такой бредовой – штраф штрафом, но соблазн узнать получше друг друга перевешивает бумажки с суммой за порчу имущества и за просрок возврата. Дальнейшие неуютные переминания, как и попытки разрядить атмосферу, прерываются тем, что настаёт пора собираться на выход. Мать удивлённо выгибает бровь: «куда это вы, мальчики, ночью собрались вдвоём?». Ник, не будучи свидетелем разговора на кухне и на местности не очень ориентируясь, невозмутимо пожимает плечами: «гулять», ему замечают: «у нас тут кроме жилого сектора идти некуда, а его весь из окна видно». Он, так и не надев второй кроссовок, выпрямляется: «а куда мы тогда идём?». Неловко получается, особенно когда две пары глаз одинаково испытывающе упираются, будто подозревают в недобрых побуждениях. – Так до озёр. Мать причитает – «черти понесли вас на болота эти, совсем заняться нечем, что ли?», но не останавливает. Ник заметно расслабляется и продолжает возиться с обувью, поняв, что ничего плохого с ним не планируют делать. Или, по крайней мере, хотя бы один человек теперь в курсе, где искать его труп в случае чего. Наверное, что-то из этого его успокаивает. Кофту он не снимает – наоборот ещё поверх неё нацепляет свою куртку и заворачивается в слои одежды, подтягивая высокий воротник до подбородка почти – о, ему абсолютно точно не холодно и чужое он носить не намерен, да-да-да. За порогом он, чуть потоптавшись на месте, вздыхает: «возьми меня за руку, пока я не навернулся благополучно со ступенек». Хорошо, что об этом вовремя просит, пока ловить в падении не пришлось. Хватка у него сильная и повисает на локте он ощутимо, но идёт в ногу, не запинаясь, не оступаясь, и, вообще-то, предполагалось, что его тащить придётся, но он сам нормально справляется. Успешно миновав все лестничные пролёты и оказавшись посреди дворика, Ник руки не отпускает – что ж, это не мешает никому из них, а если он себя от этого увереннее чувствует, то на здоровье. Почему-то стойко кажется, что из одного окна за ними очень пристально наблюдают, пока они не уходят достаточно далеко, скрываясь за углами домов. Ветер, разгоняясь меж стен, пробирает до костей – что с погодой-то? Только середина сентября, а хочется в шарф завернуться или не покидать тёплой квартиры без повода. Ещё можно глинтвейн наварить, как совсем морозы начнутся, и этого к себе пригласить на какой-нибудь просмотр – подписку по-прежнему надо окупать. Наверное, даже телевизор можно будет продать и поменять на экран с проектором. А что? Между прочим, удобно и перестановку делать полезно – одни плюсы. И Ник обрадуется, а то, похоже, у него зрение не совсем единица и он периодически щурится. Ник, который сейчас выгодно к боку придвинулся, даже не догадывается о чужих мыслях и под ноги больше смотрит, чем по сторонам, ибо мощёные плиткой дорожки сменились гравием и чуть дальше землёй. – А мы случайно в болото не нырнём? – Сам ты болото. Нормальные тут озёра, подсохли слегка за лето, но народ с окрестностей купаться каждый сезон ходит. – А почему тогда их болотами назвали? – Ты будто родителей не знаешь. Рука резко дёргается, потому что Ник запинается о камень и хнычет что-то ругательное, до седьмого колена проклиная булыжник. Вот тому не повезло, конечно. – Жив? – Жив, только пальцы отбил. А можно вопрос задать? – Задай. – А если он личный? – Или задавай, или молчи. Личный - не личный, какая разница, если всё равно спросить решил? – Вдруг ты не хочешь отвечать ни на что, кроме того, который сейчас час. Он поднимает взгляд, будто по лицу пробуя определить, стоит ли продолжать, но на лице он вряд ли видит что-то кроме безразличия ко всем вопросам личного характера – были бы какие темы скользкие, не было бы такого равнодушия. Что там личного спросить можно? Про бывшие отношения? Так сам всё слышал, выводы об остальном несложно сделать. Про карьеру? В «Википедии» статейка для ленивых есть, давно мог прочитать. Больше не о чём. – Ладно-ладно! Тогда спрошу: на всех семейных фото вас всегда двое - где отец? Можешь не отвечать, если всё-таки очень личное. Промашечка вышла. Тема семьи не то чтобы крайне запретной была, скорее, просто в расчёт не бралась – кому надо лезть в чужие уклады? А ему, вон, интересно стало. Это не такая и тайна, вдруг поможет сблизиться. – Ушёл он от нас. То есть, просто нашёл другую женщину, завёл другую семью и всё, поэтому у меня теоретически-сводные братья и сёстры есть. Они сейчас все за рубежом, полагаю. Мы с ними не общаемся - отношения лучше с родственниками по линии матери, с их семьями и детьми я провёл детство. Сейчас мы собираемся на праздники, переписываемся и всё в том духе. Весьма обычная история, ничего такого. – М... что-то мне это напоминает. И сразу после этих слов он снова запинается, сопровождая это звучным «блять!» – карма, не иначе. – А ты не думай об этом. Смотри, куда встаёшь - больше пользы будет. – А я думаю. Особенно о том, что тебе в несколько раз больнее от этого. Хотя я не очень в курсе обстоятельств - я тебя поздновато нашёл и толком не выпытывал информацию. Но если тебе это важно: я не поступлю как... – Иди давай, а то в яму провалишься. Он отвлекается и переступает через канавку, вместе с тем теряя нить разговора. Это всего лишь алкоголь в его крови, он заставляет его говорить такие вещи. Но всё-таки душу греет. Даже надежда появляется на то придуманное будущее – главное подать это правильно ему, чтобы он снова не упёрся в свои сомнения и не устраивал проверки. Ветер вольно носится сквозь редкие деревца, лёгкие от холодного воздуха побаливают, лицо тоже подмерзает, да и в ботинках ноги околели. С учётом того, что через десяток метров вода – свищет очень здраво, а вот одевались оба не очень. Ник ускоряет шаг, буквально потащив за собой, и останавливается за метр от края озера. Тёмная гладь покрывается рябью от дуновений, маленькие волны набегают на камни, шуршат. В практически чёрной воде криво отражается луна, её очертания изгибаются от порывов. Ник смотрит на неё, а потом поднимает голову. Его рот приоткрывается, а глаза округляются в неописуемом шоке – всё небо над ними усыпано звёздами. Сотни, тысячи – на небосводе то тут, то там горят крохотные белые точки. Их светящийся яркий ореол завораживает, и Ник, чересчур залюбовавшись и не удержав равновесия, покачивается в сторону, благо, его за плечи ловят и, руками обхватив, удерживают на месте. Он одними губами произносит «красиво» и вглядывается ввысь. А так даже теплее стоять. Ник плотно прижимается спиной к груди, не обратив внимания на то, что произошло, в его карей радужке как в воде отблескивает луна. И он близко – его голова практически лежит на плече, ему чуть отклониться только надо. Иногда проплывают, словно кистью размазанные, тучи, их длинные полосы создают чёрные пятна, как дыры, закрывающие собой звёзды. А ведь и правда красиво, в прошлый раз совсем безоблачная погода стояла – после летнего дневного зноя так хорошо было выбраться сюда с полотенцами и полежать на остывающей земле. Гитара, бутылка вина на двоих и тихие песни, чтобы не привлекать интереса – мало ли кто тоже забредёт. Однако это уже в прошлом. Ещё не в столь далёком, как хотелось бы, но это постепенно пропадает с горизонта, заменяясь новым. Ник смаргивает непроизвольно выступившие слёзы и запястьем стирает их с ресниц, наконец наглядевшись. Он стоит в нерешительности и медленно скользит взглядом по неожиданно оказавшемуся рядом лицу. Близко. Очень близко. Его дыхание ощущается щекой и все пятнышки от веснушек на его носу пересчитать можно. Слишком близко. Его ресницы подрагивают и губы приоткрываются, будто чтобы что-то сказать, но лишь выпускают воздух. Он отстраняется, отходя на пару шагов вперёд, оставляя смотреть себе в спину. – Давай пройдёмся вдоль берега, а то околеем. Давай. Почему нет? Зараза к заразе не привяжется, но вот когда ты уже выздоровел, то от повторного простывания больше не застрахован. Галька хрустит под подошвами, до лица долетают невесомые капли, оторванные от водного массива ветром. Волосы Ника раздувает во все стороны, он даже не пробует сопротивляться этому, изредка только вытаскивая руку из кармана, чтобы прижать к шее воротник. – Скажи, ты всё ещё хочешь общаться со мной? Он тормозит неожиданно, столкновения в любом случае было не избежать. Хоть ноги не отдавили друг другу. – Да. Почему ты спрашиваешь? – Потому что больше тебя ничего не держит. Ему неприятно об этом говорить, грустно, но он пытает удачу. Наверное, межличностные отношения для него уже не являются риском, не вызывают смятения, да и отказ он наверняка воспримет с пониманием – мало кто стал бы добровольно устанавливать контакты с человеком, которого в любой момент может не стать. – Ты просто не в курсе моих планов на тебя. Ник настораживается, однако в той же степени заинтересовывается, прищуриваясь, словно это даст ему проникнуть внутрь чужой головы за ответами. – Планов? – Я подумал, мы могли бы стать друзьями. Он сощуривается сильнее и обнажает ряд сейчас особенно белых зубов. – Друзьями? – Да, друзьями. Ну, ты ведь знаешь, как люди дружат? Тем более, я мог бы тебя по стране покатать, а не только звать на пиво и игры в приставку. Можно и не по стране - по всей Европе. Будем путешествовать вместе, это весело. Он приоткрывает рот, растягивая «а-а-а», будто думал о чём-то другом, но резко понял, куда клонят. – Друзья, значит... Дружба так дружба. – Ты не выглядишь обрадованным. – Нет-нет, меня всё устраивает, я согласен. Надеюсь, в твоей системе ценностей дружба не ограничивается одними рукопожатиями, иначе мне придётся искать кого-то на потрахаться, а так не охота - ты здоровый и порядочный, вдруг во второй раз не повезёт. Честность – прекрасная черта характера, но не когда тебе в лоб говорят о своих намерениях. Больше Ник пить не будет, не в таких количествах. – Тебе нормально предлагать мне это? – Вполне. Поживи в моих условиях и тоже начнёшь сразу острые вопросы решать. Всё остальное тоже важно, но, поверь, тебе будет приятнее, если между тобой и кем-то другим разрываться не станут. Считай, я полностью тебе доверяю, да и тебе ведь не затруднительно. – А как же девушки? Он дёргает плечами, на секунду принимая абсолютно безразличное выражение: – Идеал несбыточен. Может, для него это серьёзно. В конце концов, он молод и гормоны никто не отменял, и положение у него незавидное, судя по рассказам. Даже если ему просто захотелось разнообразия, он прав в том, что если появится кто-то третий, то ссоры не минуемы. И периодически «помогать» ему, в принципе, будет не сложно. Тем более в личной жизни сейчас застой и через месяц баловаться порнушкой осточертеет, если не сразу. Возможно, Нику уже надоело, вот и находится в поиске альтернатив. Как бы то ни было, они только что договорились и обсудили все условия. Ник, почувствовав себя свободнее, ныряет под руку погреться теплом другого человека. Другой человек не возражает – он думает, что планы становятся реальнее и дело за малым. Каких-то официальностей, присущих отношениям партнёров, пока не хочется, дружба самое оно – как друзья покатаются по городам, а потом порешают. Но Ник грустен. За собственным торжеством это было бы слишком легко упустить. Однако это факт, его взгляд не цепляется ни за звёзды, ни за небо, ни за что ещё. – Ты точно в порядке? – Да. – А если честно? Он вздыхает и поднимает голову, подставляясь под новый порыв ветра: – Прости, что мне приходится говорить тебе обо всём этом. Я хочу дружить как все обычные люди, хочу веселиться, не думая, что в какой-то момент мне может стать плохо. И большой чистой любви тоже хочется, чтобы без пошлости и подобного, чтобы нас связывало что-то не на уровне физиологии. Но это так утопично. У меня нет выбора. Нет, действительно нет - люди рискуют если не заразиться, то сойти с ума от утраты, если мы станем близки. Я ненавижу это. Я и себя ненавижу - как раньше приносил одни беды, так и сейчас. Похоже, я поторопился с согласием. Он шумно втягивает воздух и прерывисто выдыхает, сжимая губы в тонкую линию и собираясь отодвинуться, устанавливая дистанцию, выстраивая стену, но рука, покоящаяся на его талии, лишь сжимает хватку, не давая ему сделать шаг в сторону. Не посмеет. Не разрушит. Не исчезнет. Нет. – Забудь об этом. Хочешь, я прямо сейчас тебя поцелую? Я не боюсь первого, а второе не случится так скоро, как ты думаешь. Температура у тебя не высокая, кашляешь ты редко, никаких других проявлений у тебя тоже не было. Не хорони себя раньше времени, у тебя его ещё много. Он криво и горько усмехается, прикрывая глаза, чтобы эмоции погасить: – Тупенький ты, Алессандро, но добрый. А целовать меня не надо - мне не нравятся мужчины, даже симпатичные и порядочные как ты. Не принимай на свой счёт, просто все люди разные. То, что происходило между нами - вынужденная необходимость. Надеюсь, это ты понимаешь. – Да. Прости, я больше не буду ничего такого делать - не смог придумать ничего лучше, чтобы убедить тебя. И вообще, мы только что о дружбе договорились, так что я на тебя не претендую. Да и на подростка ты больно похож, а мне из-за тебя проблемы не нужны. Ник опешено вскидывается и тут же ото всех своих речей отказывается, набрасываясь с громким «ну-ка быстро меня поцеловал, я передумал!», пытаясь достать до губ, вставая на носочки. Пара минут глупой борьбы и он с хриплым хохотом отпускает все свои печали. – Ты знаешь, где мы и как отсюда обратно дойти? – Да. – Тогда пошли, поздно уже. Он снова прицепляется одной рукой к локтю, а во второй удерживает сигарету. На сей раз камни пересчитывают оба – усталость берёт своё, концентрация внимания снижается. Да и под ноги смотреть в такую прекрасную звёздную ночь не хочется – дойдут как-нибудь, мышечная память в помощь. В редких окнах примечается свет ночников или телевизоров, практически все жители легли спать, по улице и подавно никто не шарахается, кроме одной парочки, которая спешит в тёплую квартиру. Ник трёт ладони и дышит в них, пока входную дверь пытаются открыть тихо-тихо, не звеня на весь подъезд внушительной связкой металлических ключей. Ещё сложнее оказывается раздеться в прихожей без шума и не ударить друг друга в потёмках. В отличие от двух не очень сообразительных мальчиков, мать догадалась им диван расстелить к приходу, чтобы те не брякали и не сломали чего – они могут. Стоило об этом задуматься ещё за столом, но мысль, что диван надо раскладывать, так как иначе вдвоём на нём не уместиться, не появилась в голове ранее. Если бы не эта женщина – вероятно, спали бы сидя. Или друг на друге. А потом кто-то на полу. В общем, мало позитивного было бы. В ванную ни один не идёт, предпочтя по-быстрому раскидать вещи на подлокотники и забраться под плед. Мягко. Тепло. Хорошо. Только диван не такой удобный, как матрас на кровати, но придираться нет ни повода, ни сил.