Если бы..

      Прошли недели со дня его свадьбы, и обстановка в доме постепенно начинала налаживаться. Хитоми-химе все меньше шугалась его, меньше смущалась, и Тобирама начал допускать мысль, что, возможно, выстроить с ней нормальные отношения и реально. Дочь Изуны — далеко не он, в конце концов, и пусть все сложилось так, может же он хотя бы попытаться насладиться семейной жизнью?       Изуна-которая-его-дочь своим поведением все еще намекала, что это будет непросто. Мрачная, нелюдимая… Тобирама сам с детства отличался от сверстников своим умом, но маленькая Учиха превзошла его в этом стократ. Неудивительно, что если даже ему с ней общаться некомфортно, с детьми клана Сенджу она тем более не поладит.       Решив пройтись по кварталу перед тем, как переместиться в кабинет хирайшином, Тобирама намеренно изменил свой маршрут так, чтобы пройти через лужайку, где играли дети. Пусть для этого приходилось в какой-то мере заставлять себя, он должен был увидеть, как Изуна вливается в коллектив.       Изуна в коллектив вливалась никак. Абсолютно никак. Тогда как другие дети активно между собой переговаривались, Учиха сидела на камне под деревом и просто смотрела на землю пустым взглядом. Совершенно одна, даже темно-синим своим платьицем она выделялась на фоне Сенджу, одетых в светло-зеленых тонах. Учиха, Учиха, Учиха — кричало все в ней. «Чужая» — как приговор. Но Изуна теперь была Учиха в той же мере, что и Сенджу, более того, официально она была химе.       Вредная и даже злая, Тобирама внезапно осознал, что даже так она всего лишь ребенок, жизнь которого изменилась не менее внезапно, чем его собственная. И, уже не перебарывая себя, а сам этого желая, он подошел. — Ни с кем не подружилась? — хмыкнул Сенджу, и, судя по прищуренному взгляду девочки, прозвучало это как насмешка. Маленькие дети, если подумать, в таком разбираться не должны, но это же Изуна. Высокомерно хмыкнув, Учиха скрестила руки на груди, частично копируя позу, в которой он стоял, и ответом его не удостоила. Взгляд зацепился за мон Сенджу на ее рукаве, и этот мон казался настолько чужым ей, что Тобирама спросил: — Они тебя отвергают?       Детям плевать на предрассудки, но они хорошо впитывают позицию родителей. Да и без этого, характер Изуны окружающих к желанию подружиться к ней не располагал. Но неужели совсем никто не подошел?       Учиха молчала. — Тебя не приняли в игру? — от мысли, что и такое могло быть, становилось слегка неприятно. Причины очевидны, однако это его задача — проследить за тем, чтобы его дочь адаптировалась в клане.       И наконец, она ответила. — Пф, в иглу? — фыркнула Изуна, насмешливо (и вновь: дети так уметь не должны) ухмыляясь. В ней от ребенка словно была только внешность да голос с нечетким произношением, хотя Тобирама не уставал себя убеждать, что зря надумывает. — Они эту иглу выблать узе полтяса не могут. Нет, я не иглаю и не длузу с ними не потому, сто они не хотят со мной иглать, а потому, сто они тупые.       Ха… Если сейчас ей три года, страшно представить, что вырастет потом. Отчего-то в такой момент Мадара (даже Мадара) показался Тобираме не таким уж сложным человеком. — С чего ты взяла, что они тупые? — «это ты слишком умная», — так и хотелось добавить, но мужчина сдержался. Подозревал, Изуна сама об этом знает. — Потому сто они тупые, — просто ответила девочка, смотря на него, как на идиота, мол, «разве не очевидно?». Задумалась. — А тупые они, потому сто маленькие. Слиском маленькие. — Сколько тебе лет, помнишь? — считать детей старше себя на лет пять «слишком маленькими», на взгляд Тобирамы, было слишком странно даже для нее. Но Учиха оставалась убийственно серьезной и уверенной в своих словах. — Тли, — и только писклявый голосок, «р» превращающаяся в «л», напоминали, что вообще-то да — три. — Дело-то не в возьласте, а в мозьгах. — У тебя они, значит… — начал Тобирама, в мыслях убеждая себя, что отправить месяц спустя после свадьбы своего ребенка-Учиха к менталистам — не лучшее решение в свете того скандала, какой произошел после того, как он вообще о ней узнал. Но Изуна, рассуждающая пугающе взросло, на обычного ребенка не тянула, да и для ребенка-гения казалась слишком… слишком. Может сводить тайно? Нужно ли обговаривать это с Хитоми? Бывшая химе Учиха, непосредственно наблюдая странности в поведении дочери, однако, ни разу не подала виду, что что-то с ним не так. Под гендзюцу? Учиха-химе? Бред. Просто сама странная? Вот в это верилось куда проще. Семейка долбанутых. Теперь — его. — У меня они полутьше будут, да, — подтвердила Изуна и вдруг встала с камня. Отряхнула платье, посмотрела на него снизу вверх. Такая маленькая… не достает ему даже до пояса. Но умная. Учиха имели неприлично большой процент гениев среди своих (дружи еще они с головой, цены бы им после основания Конохи не было, но мир стремился к равновесию, так что у Учиха была либо адекватность, либо сила), да и он… Пожалуй, девочке было в кого пойти. Может и не в шпионе, засевшем в теле ребенка, дело. (Но проверить как-нибудь надо.) — Тестно говоля… Если бы мама не поплосила, я бы лутьше книську потитала. Или полисовала. Я не отень хотю длузить с маленькими. А больсие не хотят со мной.       Тобирама внезапно понимает ее слишком хорошо. Большие знания — большие беды. Ум позволил ему достичь многого, но превосходство отдалило от него людей. Только Хаширама… но он мертв. Идею, возникшую спонтанно, Сенджу неожиданно не отвергает ни внешне, ни внутренне. — Хочешь со мной на работу?       И без того, в общем-то, громадные (Учиха же… то есть, Сенджу) глаза Изуны от такого предложения расширяются еще больше. В них, кажется, даже мелькает интерес. — Если мозьно… то я не плотив, — медленно выдает она, но по глазам видно: хочет. Очень. Вдруг хмурится, чуть надувая пухлые щеки. — А мы песьком пойдем? Или ты меня на лутьках понесесь? — Если хочешь, могу и на ручках, — хмыкает он, и про себя отмечает, что почему-то думал, что эта девочка слишком горда для прогулок на чужих руках. Но ведь ей, в конце концов, всего три года (не забывать бы об этом). Будет даже неудивительно, если после такого она слегка к нему оттает. — Выбирай сама. — Хмь… — Изуна чуть поджимает губы в задумчивости, но это кажется сплошь наигранным. Она уже все для себя решила. Конечно же, она, как всякий ребенок, хочет на ру… — Хиласин. — Что? — Тобирама не знает, чему удивляться больше: тому, что она знает об этой технике (ну, с Изуной-то всякое могло быть: черт знает этих Учиха и чему они трехлетних детей учат), или подобной… наглости. Сам он, конечно, пользуется этой техникой, но… Но вообще, если подумать, знание объясняется тем, что, заметив его внезапное исчезновение, Изуна вполне могла спросить у взрослых, которые не смолчали, а наглость… от собственного-то ребенка… Учиха (тьфу, Сенджу), однако, воспринимает заминку по-своему. — Хи-л-лай-с…шин!.. — по слогам выдает она, изо всех сил стараясь произносить звуки. Получается с переменным успехом. И Тобирама, словно впервые замечая, как это забавно, не сдерживает смешка. Уморительное зрелище. — Хотю на хилайсине. На лутьки блать дазе не думай. И кто бы сомневался, что обрадоваться прогулке на руках отца будет слишком нормально для этой… Сенджу. — Тогда как я тебя перемещу? — немного лжи и блефа во благо не помешает, учитывая отчаянность ситуации. — Мне нужно коснуться тебя, чтобы переместить. Она, конечно, умная, но… вдруг сработает. — Лазьминку ты, сто ли, не делаесь? — изрекла, поднимая взгляд в небо, Изуна. Сарказмом от ее слов несло за милю, Тобирама даже ощутил паранормальное желание проверить ее клычки: вдруг с них яд капает. Вновь возникает вопрос, каким боком здесь он, когда девочка — полная копия своего тезки. — Есьли не делаесь, то слусяй: наклоняеся сяс ко мне, кладесь луки мне на плети. — И как я сразу не додумался, — он тоже умеет в сарказм. Что ж, попытка не пытка, но на будущее ему стоит наконец уяснить, что обращаться с Изуной, как с обычным ребенком, полностью провальная затея. — Ти умный, — выдает, подумав, девочка, честно смотря ему в глаза. Тобирама, пересилив себя, не отводит взгляд. — Плосто толмоз. Давай узе свои луки. И тэпэхася.       Что значило ее «тэпэхася» Нидайме не понял, но технику применил.

***

      Изуна осматривала его кабинет таким равнодушным взглядом, что это даже оскорбляет, однако Тобирама уже решил для себя: не считать ее обычным ребенком. Кроме как следить за дочерью, у его есть и другие дела, государственной важности. Эта девочка не нуждается в особом внимании или присмотре (по отношению Хитоми можно подумать, за ней обычно и не присматривают), поэтому Тобирама с чистой совестью закапывается в отчеты. С бюракратией, доходящей порой до безумия, определенно нужно было что-то делать. Усовершенствовать систему. Найти помощников (где бы их только взять, чтобы доверять можно было). Но чтобы это сделать, для начала нужно разобраться со срочными делами. Кто бы мог подумать, что сильнейших шиноби своего времени неумолимо будут побеждать какие-то бумаги…       Позволяя работе поглотить все свои мысли, Тобирама не концентрировался ни на чем, кроме нее, и, вероятно, именно поэтому для него стало неожиданностью, когда за рукав его что-то дернуло. На этом его тормознутость («толмозьнутось», ксо) не окончилась, так как чтобы сообразить опустить взгляд, чтобы увидеть кто это сделал, ему потребовалась еще секунда. А после он, в добавок, еще две секунды соображал, что ребенок Учиха делает в его кабинете. Пока не вспомнил, что это его ребенок, который, вообще-то, теперь носит фамилию Сенджу. — Как-то у тебя скусьно, — печально произнесла Изуна, тоскливым взглядом обводя комнату, в которой излазила уже все. Все — то есть диван, так как кроме него и пары шкафов в кабинете ничего не было. Ни книжек, ни мелков, ни тем более игрушек. — Я тут работаю, а не играю, — ответил Тобирама, вновь возвращаясь взглядом к отчету. «Скусьно»-не «скусьно», а дела делать надо. Если не он, то кто? — Для этого кабинеты и нужны. — Я слиском молодя, стобы лаботать. И зятем ты меня вообсе звал? — сокрушалась Изуна, что выглядело настолько забавно, что в какой-то момент Хокаге осознал, что совершенно потерял нить повествования в отчете. Пришлось перечитывать. Пять секунд тишины. Тихий печальный вздох. — А сто кокетна ты делаесь? Титаесь? — Да, — коротко бросил Сенджу. — А сто? — Отчет. — Я тозе хотю, — заявила Изуна. «А ты умеешь?» — с сомнением подумал он. Гений или просто умная, вряд ли она знает кандзи, что используются в официальных бумагах. Хотя если она слоговую азбуку уже знает, Тобирама бы ни капли не удивился (хотя часто дети, говоря, что читают, на деле просто смотрят на строчки, не понимая их). — Сысле, титать. Не лаботать. Мозьно мне сто-то потитать?       «Шпион», — твердила паранойя. «Ребенок, просто умный», — возражало здравомыслие. «Учиха!», — кричал предрассудок. «Сенджу», — напоминал разум.       «Тут все равно ничего серьезного нет», — решил в итоге Тобирама и, поражаясь, какая же все-таки она легкая, усадил дочь к себе на колени.       Изуна вглядывалась в текст, озадаченно бегала глазами от начала отчета к концу. В кои-то веки его догадки на ее счет подтверждались. — Понимаешь хоть что-то? — элементы катаканы тут есть, однако по большей части — кандзи. Шиноби больно образованный попался. — Это «тьветотек», — не вполне уверенно пролепетала Изуна, тыкая пальцем в нужный кандзи. Действительно. — Цветок, — поправляет ее он, хотя, по сути, она сказала правильно. — Мама сказяла «тьветотек», знятит «тьветотек», — категорично заявила девочка, а от фигурки в его руках странно повеяло холодом. Только не говорите, что она еще и ки использовать умеет? Мало ему было других странностей! — Хорошо, — не стал спорить Тобирама. — Что-нибудь еще узнаешь?       Налив одной рукой воды из графина и едва отпив, мужчина вскоре пожалел о своих действиях. — Это знятить «бять», — уже без капли сомнений ответила Изуна, и Сенджу поперхнулся.       Шиноби был образованный, но бескультурный. В голову невольно закралась мысль: хорошо, что в его волосах не видна седина. Потому что с такой дочерью он явно без нее не останется. — Откуда ты такие слова знаешь? — вопрос действительно важный, ведь, если просто услышать и запомнить слово легко можно на улице, то вот его написание… — Сказем так, я теловек лазностолонний, — «скромно» заметила девочка, но, учуяв что-то в его молчании, продолжила: — плосто не надо снатяла затитывать книськи всух, а потом блосать их на улите. Дети мозет утиться хотят.       Тобирама никогда не был сторонником нравственности и морали, но раньше у него не было и ребенка, имеющего генетическую склонность ко всему, имеющему пометку «зло». И, учитывая, что общение и так идет туго, дополнительные помехи ему не нужны. Найти бы этого придурка, что оставил книгу (да ладно оставил: зачитывать ее при детях точно не стоило), и!.. — Я выделю тебе учителя, — сказал Сенджу, обдумав ситуацию, — только не учись больше так. — Обесять не буду, — честно предупредила Учиха, — се зависит от утителя. А есе мне надоело титать. Слиском слозно, слиском много заколютек, а есе автол не для детей писал, слазу ясно. Так сто… у тебя есь меоськи?       По большей части Тобирама понимал Изуну без проблем: дикция была совершенно детской, в отличие от речи, однако в целом догадаться, о чем она говорит, было несложно, так как говорила девочка последовательно. Но вот именно что «по большей части». Хмурясь, мужчина перебирал в уме все, что могло быть похоже на «меоськи», и ни один вариант не подходил. — Что есть? — оставалось лишь спросить прямо. — Мелоськи, мелки, — а, мелки, — я лисовать буду. Не слозно, все заколютьки мои, и интелесно. Так есь? — Нет, — как-то не приходилось раньше, знаете ли, маленьких детей в кабинете развлекать. Изуна обернулась резко, и ее лицо выражало достаточно четкую мысль: «ты че, совсем там? Какого хрена ты меня вообще сюда привел?». Трансформировавшееся в его голове под детский голос, это все равно звучало внушительно. Если бы он ее не опередил, Тобирама уверен, что-то такое Изуна бы и сказала. — Могу дать чернила… И карандаш. — Сто зь, этого мне хватит, — кивнула девочка и сползла между его коленей под стол. Легко проползла, выползла, встала. Вытянула руки. — Давай.       Почему-то тогда Тобирама не подумал, что даже если Изуна вся из себя разумная, ей все равно может не хватить ловкости, чтобы рисовать чернилами без последствий. Но менять полы в кабинете было слишком дорого и несвоевременно, так что проще оказалось поставить в углу фикус. А потом в еще одном — бонсай. Третьего раза Сенджу, как дальновидный правитель, не допустил, просто дав наконец ребенку мелки. В цвете рисунки Изуны стали еще… интереснее. Но они заслуживают отдельного разговора.