***
Изуна-химе… Изуна (она настояла) не стала готовить что-то сложное, с неловким смехом оправдываясь, что устала и что-то сложное наверняка спалит, но простой рис с овощами казался Минато самой вкусной едой на свете, потому что его приготовила та, кто станет его матерью. Тенко, Осаи, а позже и ребята из Академии, все они смеялись над тем, что он звал «ка-чан» девочку, старше его на шесть лет. Никто из них тогда не понимал, почему так нельзя, но родители считали так и их дети перенимали их позицию до того, как поняли свою. Сейчас Минато знает, что это потому, что Изуна-хи… Изуна никак не могла быть его мамой, максимум сестренкой, что она сама еще ребенок и не может воспитывать других детей, но даже если его снова начнут дразнить, он это выдержит, потому что мама для него важнее мнения глупых одноклассников. Лучший друг — Фугаку, все равно останется на его стороне, а остальные не так уж нужны ему. Изуна-химе, как ему кажется, была бы лучшей мамой, чем некоторые «подходящего возраста», так называемые «взрослые». У одноклассника, сильнее всех задиравшего его, мама крикливая и злая, говорят даже, она его бьет. Изуна-химе же всегда добрая, ласковая, и бьет она только врагов, превращаясь в братишку Цуки. Как она сама говорила, химе драки не к лицу, маникюр попортить можно, поэтому принцессы если и бьют, то только словами. Учиха вообще много чего словами умела делать: гладить, обнимать, целовать. Хотя лучше всего это чувствовалось, когда она делала это глазами. Как слухи и говорили: у Учиха волшебные глаза. К сожалению, Изуна-химе забрала его поздно, и они не могут говорить до утра, ведь завтра ему в Академию. Учиха уверена, что он будет лучшим, и Минато не хочется разочаровывать ее (во многом его старание завязано на этом), поэтому он даже не спорит, когда она заявляет, что пора спать. — Ты как будешь спать: со мной или отдельно? — спрашивает Изуна-химе, а Минато пялится на ее комнату. В ней не многое изменилось, но почему-то ему кажется, что она не совсем ей подходит. Комната Изуны-химе в его представлении должна быть нежная, красивая, пахнущая ее духами. В реальности Изуна-химе называет своей комнату, принадлежащей словно не ей, словно ее «наполовину». В ней нет красивых фигурок или цветов, как в остальных помещениях. Минато решил бы, что эта комната принадлежит мужчине, если бы воздухе все-таки не витал аромат духов. — А можно с тобой? — спрашивает он и краснеет. Не маленький ведь уже, но… — Конечно, — Изуна-химе сияет и быстро-быстро укладывает вторую подушку на своей кровати, добавляет строго: — Ты будешь спать у стеночки, иначе тигр укусит за бочок. Минато не боится тигра и не совсем понимает, почему он должен его укусить, но не возражает, а послушно укладывается у стены. В объятиях Изуны-химе тепло и уютно, а еще Минато сильно нравится плед, которым она укрыла их обоих. Становится понятно, почему за столько лет она его не сменила. Однако сон не идет. Нужно спать, чтобы хорошо учиться, чтобы Изуне-химе не было за него стыдно, чтобы она не передумала брать в сыновья неуча. Но в голове роем вьются мысли, Минато не может перестать думать о том, что Учиха сказала ему. — Изуна… — по привычке нестерпимо хочется добавить «химе», однако он воздерживается, повторяя про себя, что ему это позволили. — Ты сказала, что усыновишь меня… — Мгм, — девушка сонно угукает, видно, что она сильно хочет спать, и Минато становится неловко от мысли, что он мешает. Но Изуна-химе продолжает разговор сама. — Не скажу точно, когда это случится. В четырнадцать я стану совершеннолетней по меркам клана Учиха, но… Мне нужно будет еще выйти замуж, а точной даты свадьбы не знает пока никто. Мальчик слушает внимательно, комментируя и подмечая неозвученное. Изуне-химе нужно выйти замуж и повзрослеть, чтобы стать его мамой. Изуне-химе тринадцать лет, а это значит, что осталось совсем немного, ведь и жених у нее уже есть. Мысленно Минато додумывает не сказанное, вспоминая, что детей усыновляют сразу «мама» и «папа». И что когда Изуна-химе выйдет замуж и усыновит его, ее муж… — Изуна, — Минато не может пока в полной мере понять свое отношение к этому человеку, но чувствует странное возбуждение. У него будет не только мама, но и… — Ты ведь уже помолвлена? С Кайо-саном? Значит он… ну, Кайо-сан… будет моим папой? С Кайо-саном мальчик почти не пересекался, судя о нем, как о человеке, по словам Изуны-химе, его недолюбливающей, но позже, после всех лет взаимной неприязни, они стали женихом и невестой, а это ведь должно было что-то значить? Изуна-химе никогда бы не вышла за того, кто ей не нравится, — Минато это знает. Потому его отношение к почти незнакомому человеку понемногу выравнивается. Он даже почти представляет Кайо-сана в качестве своего отца, чувствуя, как теплеют от смущения щеки. — Ч-Чего?! — но Изуна-химе почему-то удивляется этой логичной мысли так, что падает с кровати, утягивая за собой плед. — Нет? — спрашивает он испугано. Неужели ошибся? Только Изуна-химе станет его мамой, а Кайо-сан тут ни при чем? — Нет-нет! — восклицает Учиха, подрываясь с пола. — То есть, да!.. В общем!.. Ну, видимо, да, будет… Лица Изуны-химе не видно в темноте, но мальчик почему-то уверен, что знает: оно покраснело. Изуну-химе смущает думать о Кайо-сане. И это кажется забавным.***
Утром Изуна-химе буквально клюет носом, засыпая на ходу. Минато думает, что это из-за того, что она рано встала, чтобы приготовить ему «сюрприз» (и ему невероятно интересно, что же это), не подозревая, что этой ночью девушка не спала, думая над сказанным им вчера. Намикадзе поглощает рисовую кашу с аппетитом, а Изуна-химе позволяет класть туда столько варенья, сколько он хочет. Каша не пригорела, как сказала Учиха, «только чудом божьим», но даже если бы это произошло, на вопрос «Вкусно?» Минато неизменно ответил бы «Да!». Когда Изуна-химе говорит: «Пора собираться», он со страхом смотрит на полупустую тарелку, готовясь давиться, лишь бы успеть. Не надо было так смаковать каждую рисинку!.. Минато немедля ускоряется, набивая щеки едой, но… — Нет-нет, ты сиди, кушай пока, — останавливает его девушка, посмеиваясь, — это мне надо синяки замазывать. Она уходит, а издали спустя некоторое время слышится ее голос, напевающий незнакомую песню про цвета. И от ее пения все кажется таким уютным, что Минато даже не нервничает, оставаясь один на чужой кухне. И, не торопясь (ведь макияж — это всегда долго!), ест кашу, смакуя каждую рисинку, набивая щеки не потому, что торопится, а потому что вкусно. А потом в проходе появляется тень. Незнакомый мужчина глубоко вдыхает воздух, выглядит словно с дороги. — Завтракаешь, мелочь? — спрашивает он привычно-ласково, а потом… замечает его и хмурится. У Минато в голове проносятся воспоминания, все слова, упоминания, слухи об обитающем в Доме Учиха Мадары призраке его хозяина. Дом Изуны-химе всегда был для него ее домом, и он недоумевал, где же пресловутый дом Учиха Мадары. Но теперь все прояснилось. Постаревший, с сединой в волосах и морщинами, мужчина перед ним все равно был похож на свое изображение, демонстрируемое им в Академии, слишком сильно, чтобы возникали сомнения в его личности. А о личности Учиха Мадары не лучшим образом отзывались даже его собственные соклановцы, не говоря уже об остальной Конохе. Минато не хотел кричать, хотел быть храбрым, но воздух словно пропитался угрозой, и страх сам закрался внутрь. И он заплакал, как будто ему три года, а не семь. — Д-дед! — когда голос Изуны-химе разносится совсем близко, Минато твердо решает умереть героем, но защитить ее. Однако она, очевидно, считает так же, и подлетает к нему, отталкивая Мадару в сторону, обнимает его. — Это кто? — грубый голос отдает холодом, и Изуна-химе сильнее сжимает мальчика в своих руках. — Это… дедушка, это… — она заикается, что так непривычно для ее образа, и говорит наконец, совсем тихо: — Это Минато… мой сын. Мадара медленно поднимает брови, придавая своему лицу удивленное выражение, не запечатленное ни на одной картине. Изуна-химе натянуто улыбается.***
Минато Мадару слегка побаивался, несмотря на то, что Изуна-химе своего дедушку очень любила. Старший Учиха внучку тоже любил и даже после долгого разговора наедине (правда, на повышенных тонах) принял нового «правнука», но все-таки, пусть Минато и был немного рад, что его семья растет, не мог избавиться от опаски перед этим человеком. Он до сих пор помнил миг, когда впервые остался с ним наедине… — Минато, значит, — Мадара, вернувшийся на кухню после разговора с Изуной-химе, выглядел уставшим и от того чуть менее жутким. Но только «чуть менее». Все равно при виде него у Намикадзе внутри волнами расходился страх и какая-то неловкость. Что они решили? Его убьют, как свидетеля? Узнавших страшную тайну в живых не оставляют, им сенсей в Академии говорил. Старик, вздохнув, грузно присел на стул. Минато, не удержавшись, сделал шаг назад. Глаза Мадары, темные, как у всех Учиха, блеснули особенно мрачно. Икота подступила к горлу. — Подойди ко мне, Минато. Нехотя, сквозь внутреннее сопротивление, мальчик все-таки выполняет приказ. А потом старый Учиха смотрит ему в глаза странным шаринганом. Минато больше при всем желании не сможет рассказать об этой встрече кому-либо. Так сказал Мадара. Изуна-химе, видя их отношения, недовольно хмурится. Расстроенно вздыхает и ахает, упрямо подталкивает их друг к другу. Минато выполняет ее просьбы, правда, пытается вести себя хорошо, понравиться. Но от Мадары туманом расползается жуткая аура, и даже если тот ничего не делает, подходить к нему страшновато. Он даже снится Минато в кошмарах. — Ну… ну дед! — восклицает Изуна-химе, однажды не выдерживая. Минато уже уложили спать, но разве можно заснуть, когда тебя укладывает Учиха Мадара? Максимум, на что хватает мальчика, это притвориться спящим. — Тебе что, так не нравится Минато? Детское сердце замирает. Намикадзе прислушивается, и мысленно понимает, что Изуна-химе, наверное, права. Тогда понятно, почему ее дедушка так недовольно на него смотрел. Ещё бы, он ведь даже внешне на Учиха не похож. — С чего ты взяла, что он мне не нравится? — раздается раздраженный хмык. — Кто виноват, что меня дети так боятся? Насколько я помню, так было почти всегда. — Если я буду с таким видом, как ты, сидеть, от меня тоже дети шарахаться будут! — тихий стон. Изуна-химе тоже уже отчаялась. — Не кричи, «сына» разбудишь, — едко говорит Мадара. Говорит таким голосом… Всё-таки ему не нужен такой правнук. — Ты же не шарахалась. — Не произноси это… так, — голос Изуны-химе звучит холодно и почти зло. — В следующем году я стану совершеннолетней и, как только выйду замуж, обязательно его усыновлю. Рано или поздно, он станет частью моей семьи. А если ты не хочешь принимать его в свою… твой выбор. Спокойной ночи…дедушка. Долгие-долгие секунды стоит напряженная тишина. Минато даже забывает, как дышать, и не дышит, прислушиваясь к каждому шороху. Ему вновь страшно. Не вписавшись, он разрушил и чужую семью. Изуна-химе поссорилась со своим дедушкой из-за него. Наверное, ему стоит уйти, пока не стало хуже? Ведь пока он здесь, Мадара ни за что… — Хорошо, я попытаюсь, — звучит, как гром среди ясного неба. — Только что мне прикажешь делать с тем, что Минато на меня смотрит так, словно я его съесть могу? Как, по-твоему, я должен себя вести? Мадара… уступает Изуне-химе, собирается поладить с ним, чтобы она не расстраивалась. Воин со страниц учебников и слов сенсея и дедушка Изуны-химе оказались совершенно разными людьми, и хотя Учиха Мадарой Минато как будущий шиноби восхищался, «дедушка» ему нравился все больше. — Спасибо, — даже не видя, легко представить, как девушка улыбается. — Вести… как со мной? Ой, хотя, нет, не надо. Попробуй вести себя с ним… как вел бы сейчас со мной, будь я маленькой. — Ему это точно нужно? — голос Мадары полон сомнения, а ещё, почему-то, смешинок. — Да, ему это очень нужно, — колет в сердце. И глаза щиплет. — Спокойной ночи, — Минато жмурится, прижимаясь носом к мягкому одеялу, — беги спать. — Спокойной ночи, — шепчет Изуна-химе, — я люблю тебя, дед. Спасибо. «Я тебя тоже», — отвечает Минато одними лишь губами, представляя, что эти слова произносит он, синхронизируясь с Мадарой. Однако в реальности никто больше ничего не говорит. А буквально на следующий день что-то в атмосфере меняется.***
Он завтракает рисовой кашей, больше не пугаясь и не вздрагивая, когда палочки стучат об миску слишком громко. Сегодня к рису много всего: вкусно пахнущий соус, рыба, салат. Но Минато больше всего нравится есть рис со сладким вареньем — как в первый день. Мадара, несмотря на то, что странно смотрит на него уже второй день, почему-то не кажется таким страшным, в его компании вдруг стало гораздо уютнее. Возможно, дело в его взгляде, который изменился после того разговора с Изуной-химе. Хотя сейчас он смотрит даже пристальней обычного. — Ты ходишь в Академию? — спрашивает он наконец, и Минато медленно откладывает рис в сторону. Чавкать во время разговора невежливо. — Да. — И чему вас там учат? — лицо Мадары отражает интерес, но спустя секунду, не успевает Намикадзе обрадоваться, тот пропадает. Мужчина морщится. — Хотя, вспоминая Изуну, видимо, ничему. За Изуну-химе становится нестерпимо обидно. — Изуна-химе не ходила в Академию, — задирает нос мальчик, но, похоже, подбирает не те слова. — Она училась в клане. — Если это — результат кланового обучения, твое будущее вызывает тревогу, — бросает Мадара жёстким тоном, и Минато правда становится тревожно. — Почему? — спрашивает он испуганно. — Потому что клановое обучение лучше и углубленнее, и если из Учиха, его получившей, вышло такое, то каковы шансы у тебя? — шиноби не смягчал и говорил так уверенно, что сложно было не поверить. Только Минато сдаваться был не намерен. У него нет выбора, чтобы отступать. Сироты в военном селении обретают какую-то ценность, только если становятся ниндзя, а иначе жизнь будет «не сладкой». Замеряя его уровень чакры, ирьенин сразу сказал ему об этом. И Намикадзе собирался рассказать об этом Мадаре, убедить, что он сделает все, чтобы встать на один уровень с шиноби их клана, но… — О чем это мы разговариваем? — пропела Изуна-химе, мило улыбаясь, но аура ее была отчего-то недоброй. — О том, что твоему сыночку нужны дополнительные тренировки, — спокойно отозвался Мадара, — если он не хочет умереть в первый же день после выпуска. Готова потесниться? В этот миг они с Изуной-химе хлопают глазами так синхронно, будто она и правда его мама. Дедушка… собирается его тренировать? «Дедушка».***
Дед Мадара, стоило узнать его получше, оказался совершенно не таким, как о нем говорили в Академии, отзывались сами Учиха. Окружающие всегда спорили с Изуной-химе, когда речь заходила о ее дедушке (точнее, она спорила с ними), но, познакомившись с ним лично, не сложно было понять, что ближе всех к истине была именно она. Может, Изуна не могла знать, каким воином ее дед был когда-то, зато ей точно было лучше знать, какой он человек, всяко лучше, чем сенсеям, видевшим его только на картине «Мир. Заключение союза Сенджу и Учиха». Сам Минато теперь тоже лучше знал характер Учиха Мадары: дед Мадара оказался… очень заботливым человеком. — Под ноги смотри, — кидал он регулярно, когда они выходили из дома и наступала пора спускаться со ступенек (которых было немного: только одна). Минато никогда не падал с них, но Мадара, кажется, готовился к этому. — Если упадёшь — не плачь. — Не буду, — привыкнув, Намикадзе достаточно осмелел, чтобы возмущаться, — мужчины не плачут. И не падают! — Верно, мужчины… — задумчиво произнес Учиха в пустоту и вздохнул. Посмотрел на него свежим взглядом, пытаясь разглядеть Минато, а не маленькую Изуну. Он не путал их, нет, просто, очевидно, Мадара не имел большого опыта с детьми и относился к Минато именно так, как относился к своей внучке, когда та была в том же возрасте (или, возможно, младше). — Какая в Академии высшая оценка? — «А», — растерявшись перед неожиданным вопросом, мальчик, тем не менее, ответил, не задумываясь. — Вот ее и принеси, — кивнул прадед (привыкнуть называть его так оказалось проще, чем звать «мамой» Изуну-хи… Изуну, наверное, потому что он был прямо дедушка), — а по тайдзюцу и ниндзюцу лучше вовсе «S». — Но у нас нет такой оценки… — сказал Минато, но отчего-то это звучало как оправдание. — А эту оценку я тебе выставлю, — Мадара нехорошо ухмыльнулся, и сразу очень захотелось задержаться в Академии, — если заслужишь. Прадедом (да и дедушкой, видимо, тоже) Учиха Мадара оказался заботливым, в чем-то даже излишне, но, вдобавок, очень требовательным. Минато порой казалось, что ещё чуть-чуть тренировок в таком темпе, и он даже сенсея победит, не то что одноклассников. Пример Изуны это только подтверждал.***
Мамин дедушка все больше и больше становился его, Минато, прадедушкой. Это было на самом деле здорово, ведь, мечтая о родителях, братьях, сестрах, дедушках и бабушках, о прадедушке мальчик и не думал, но… Изуна-химе превратилась в «Изуну», однако дальше в «маму» никак не превращалась. Она заботилась о нем, как прежде, улыбалась и обнимала, а ее внимание было где-то далеко. — Чего такой хмурый? — хмыкнул Мадара весело, подсаживаясь к нему. Со старым Учиха Минато последнее время сильно сблизился, а ведь тот, в отличие от Изуны, в Конохе бывал не постоянно: забегал раз в пару недель на пару дней. — Оценку плохую получил? — Нет! — ответил Минато излишне поспешно и испуганно. Его оценки… теперь их было кому контролировать, и если первого из людей, которых хотелось радовать отличной успеваемостью, это не волновало, то вот второго… — Все «А», все в порядке. Просто… Кинув взгляд на Изуну, сидящую около клумбы и сосредоточено рассматривающую какой-то синий цветок (сорванный!), мальчик не удержал грустного вздоха. — Мда, — кратко прокомментировал Учиха, проанализировав ситуацию. Он, верно, тоже заметил эту ее отрешенность. Мама… Изуна обещала уделять ему больше времени, так часто стала брать к себе домой, но в итоге ничего не изменилось, а теперь она и вовсе львиную долю своего внимания отдает непонятно чему. Когда у нее «завал на работе» (то есть, много приемов, собраний, какие-то поездки в качестве официального лица клана, все такое), она не берет его домой, а сейчас взяла и… — Кажется, она собиралась стать «мамой»… полагаю, просто попутала последовательность. — Изуна станет моей мамой, — вскинулся Минато, но внутри укололо сомнением. Взрослые часто называли их отношения с химе Учиха игрой. Он не верил, она говорила, что это неправда, но… — Станет ведь?.. Может, он ей наконец надоел? По ее поведению очень похоже, скоро Изуна признает это перед собой и… что тогда? — Станет, как видишь, активно к этому готовится, — Мадара имел дурную привычку говорить сарказмом, что затрудняло понимание смысла некоторых его слов. Сейчас он словно не говорил, а смеялся, но, заметив, что у мальчика глаза уже на мокром месте, поспешил его успокоить: — Не хнычь, скоро это пройдет. Вот найдет она тебе папу, переболеет немного влюбленностью, а там… Старших перебивать считалось невежливым, а Мадара, когда его перебивали, не любил особенно (хотя не то чтобы он не спускал это с рук что внучке, что ему), и Минато старался быть вежливым, слушать все, что ему говорят. Однако в этот миг удивление было сильнее вбитых в голову правил поведения. — В смысле, «найдет»? — округлил глаза он, и ситуация правда казалась непонятной. — Я думал… моим папой будет Кайо-сан. Укрепившаяся в голове картинка семьи — он, мама-Изуна, папа-Кайо-сан и с недавних пор прадед Мадара — рухнула с оглушительным треском. — Ну… — мужчина окинул его сомневающимся взглядом, будто не мог решить, доверять ему нечто важное или нет, — возможно, он и будет. Но нужно время, чтобы твои… «родители» к этому осознанию пришли. Что? Неужели Кайо-сан о нем еще не знает? Или Изуна… не уверена? — Ты мог бы их поторопить, — добавил Мадара, и Минато понадобился не один день наблюдений, чтобы точно понять, что он имел ввиду. А поняв, ребенок решил действовать. Хотя бы осведомиться, на какой стадии уже процесс «осознания».***
Кайо-сан… Кайо-сан был фигурой загадочной, почти незнакомой. Давным-давно Изуна и не имела с ним ничего общего, кроме неприязни друг к другу, потом «братик Цуки» не горел желанием знакомить их со своим «мерзким сенсеем», а затем они как-то заключили помолвку, и в конечном итоге Минато остался наедине с полным непониманием, какой же человек его будущий папа. Лично они встречались лишь несколько раз, вскользь, и впечатление было… пугающим. От Кайо-сана, каким он представал перед ними (Минато, Фугаку и Микото-чан), несло холодом и какой-то строгостью. У него было безэмоциональное лицо, необычные синие глаза, блестящие как-то опасно и смотрящие с жуткой пристальностью, когда-то длинные волосы (они были чуть ниже плеч, пока Изуна не решила помочь Кайо-сану со стрижкой… о стрижке он, правда, кажется, не просил). Кайо-сан говорил так ровно и правильно, что отвечать ему было неловко даже Изуне. Это, казалось, являлось показателем. И теперь Кайо-сан Изуне почему-то стал нравиться. Столкнувшись одним утром с роковыми словами «Я познакомлю тебя сегодня с Кайо», Минато твердо решил узнать, какой же он человек, этот Кайо-сан. Реальность оказалась… дальше от ожиданий, чем можно было подумать. И прямо сразу, едва его увидев, мальчик подумал, что Кайо-сану Изуна явно тоже очень нравится. — Привет, — смущенно поздоровалась девушка, а ее глаза сверкали радостью. Заметив, как сильнее сжалась ладонь Изуны, которой она держала его, Минато еще больше убедился в верности наблюдений как своих, так и прадеда. — Кайо. — Здравствуйте, Изуна-химе, — чуть заметная улыбка, спрятавшаяся в уголках губ, кардинально меняет весь образ, а синие глаза кажутся не такими холодными, и даже мелькает мысль, что из-за них Минато чуть-чуть будет на своих «родителей» похож. Кайо-сан переводит взгляд на мальчика, и хотя к нему он никаких чувств не испытывает, выражение его лица не теряет своего тепла. — Ты Минато-кун, верно? Зачарованный, он молча кивает и давит порыв в стеснении спрятаться за Изуну — так иногда делают маленькие дети. Но он-то большой, и поэтому обязан отвечать. — А Вы — Кайо-сан? — Намикадзе изо всех сил пытается казаться вежливым, лишь в последний миг решая, что «-сама» было бы слишком. Губы Учиха вновь дёргает в улыбке, теперь не столько радостной, сколько в умиленной, и глядя на эту мягкую улыбку Кайо-сана и широкую, солнечную — Изуны, Минато сам начинает улыбаться. Вместе они сначала идут гулять. Они проходят пешком весь парк, обходят кругом озеро. Заполняя тишину, больше говорят Изуна и Кайо-сан между собой, безуспешно пытаясь время от времени вовлечь в свои разговоры его. Минато внутри сгорает от желания присоединиться к разговору полноценно, но одергивает себя, помня, что болтливые шиноби много информации не получают, а сегодня у него цель одна: узнать побольше о Кайо-сане и его отношениях с Изуной. Прогулка проходит мерно и в одной атмосфере, но лишь до тех пор, пока, завидев где-то в дали (у Минато зрение не такое острое, поэтому он долго не может найти нужный силуэт) Цунаде Сенджу, Изуна не срывается здороваться с ней. Минато с Кайо-саном остаются одни, и спокойная гладь озера вдруг становится чрезвычайно интересным объектом для наблюдения. Мальчик вглядывается в мутные воды, рассматривает заросли, обрамляющие берег. Утки, проплывая мимо, крякают, ветер шевелит пышные кроны деревьев. Деревянная поверхность мостика выглядит тёплой и привлекательной для того, чтобы сесть, правда, вдобавок грязной, потому Минато продолжает стоять. А потом они с Кайо-саном удивительно синхронно переводят друг на друга взгляд, и одновременно же понимают: время диалога. И почему-то Кайо-сан прекрасно понимает, что первым начать хочет Минато. Молчит, выражая намерение слушать. — Изуна…-химе, — так странно. Раньше ему было сложно привыкнуть вновь называть Изуну по имени, а теперь запинку вызывает необходимость добавить к ее имени теперь кажущееся неправильным «химе». Минато почему-то считает необходимым быть вежливым в общении с этим человеком, и не только по отношению к нему. Кайо-сан называл свою невесту «Изуна-химе», а она ему нравилась, получается, он очень ее уважает. Вряд ли ему понравилась бы фамильярность по отношению к ней. — много о Вас рассказывала, Кайо-сан. — Правда? — Учиха сохраняет ровный тон, лицо у него спокойное… но все равно заметно оживление, появившееся после его слов. Намикадзе думает, что раз все так, спросить можно и прямо. И дать Кайо-сану, разумеется, то, чего он хочет. — Да, — мальчик кивает весомо, важно, почти осознанно копируя повадки своей приемной матери. — Изуне-химе Вы о-о-очень нравитесь. Она говорила, что Вы хороший, умный и красивый. Точнее, это она явно имела в виду, неумело скрывая за пространными формулировками. Крутить словами учили и Изуна, и даже Мадара, что только подтверждало важность этого навыка. А Намикадзе, все-таки, был отличником и легко усваивал новый материал. Учиха Кайо-сан больше не кажется страшным и пугающим после того, как Минато видел его настолько смущенным. Изуна-химе спустя пару дней спустя приходит домой счастливая и озадаченная, так что не остается сомнений, что Кайо-сан его папой будет.***
Минато было полных восемь лет, когда к ним в класс перевели девочку Узумаки. Кушина сразу привлекла внимание, не только своим громким заявлением о том, что станет первой женщиной-хокаге. Кушина выделялась из толпы своим темпераментом, а также алыми волосами, но, по правде, Минато не выделял бы ее так, если бы не странная реакция мамы… — У тебя появилась новая одноклассница?! — она отчего-то, услышав эту новость, крайне возбудилась. — Из Узумаки?! Ее зовут Кушина, да?! Мама часто говорила: «информация владеет миром». Хотя, несмотря на заявление, что эта фраза — народная мудрость, слышать это от кого-либо еще не приходилось, звучало мудро и во многом отражало принципы Изуны. Минато восхищался тем, какой властью и силой обладает его мать, являясь всего лишь химе, но иногда масштаб ее информированности начинал пугать. — Да, Узумаки Кушина, — подтвердил он и добавил, не зная, зачем: — у нее красные волосы, а ещё она сказала, что хочет стать первой женщиной-хокаге. — Еще одна, — дед Мадара закатывает глаза. Пусть он и помогал, тренируя их обоих, к заявлению своей внучки о том, что она станет первым матриархом клана Учиха мужчина относился с приличной долей насмешки и снисходительности. Мама посмотрела на деда возмущенно, но тот остался непоколебим. Наверное, его пренебрежительное отношение к мечтам Изуны действительно было нехорошим… но Мадара был выходцем эпохи более древней, чем те взрослые, которых Минато мог видеть на улице, и изменить его убеждения насчёт чего-либо должно быть ой, как непросто. Мальчик, впрочем, был уверен, что уж маме это удастся. Лично для него восхождение Изуны-химе на пост Главы Учиха было вопросом времени, ведь уже сейчас она была одной из сильнейших в клане. А шиноби ценили силу. — Но ты же не уступишь ей только потому, что она девочка? — девушка хитро улыбнулась. — Конечно же нет! — Минато и в голову такое прийти не могло. Стать Хокаге было его мечтой. Пусть полноценным Учиха он в любом случае не станет, он должен был стать кем-то важным, кем-то, кем можно гордиться. Мама, не скрывая, поощряла это желание, и подводить ее не хотелось больше всего на свете. — Значит, будете соперниками, — довольно кивнула Изуна. Довольство ее все так же было непонятно… — Только ты с ней не воюй. Попробуй подружиться. — Зачем? И почему именно с Кушиной? — маму иной раз сложно было понять, но сейчас Минато не понимал ничего абсолютно. Кто же эта Кушина, раз мама так настаивает на том, чтобы он так или иначе с ней контактировал? — Ну-у-у… — химе в задумчивости приложила палец к губам. Улыбнулась загадочно и коварно. — Однажды ты поймёшь, а пока маленький слишком. Минато обратил на новую одноклассницу особое внимание, немного с ней сдружился, даже не столько из-за просьбы мамы, сколько из интереса — почему на нее была такая реакция? И, надо сказать, мама — снова, далеко не первый раз — оказалась права. Дружить с Кушиной оказалось удивительно здорово.***
Маме четырнадцать уже вот как несколько месяцев, и Минато сгорает от нетерпения: она обещала, что как только станет совершеннолетней и выйдет замуж, сразу усыновит его. О свадьбе еще никто не говорил, но люди в клане Учиха шептались и нет-нет, да мелькала в их разговорах эта тема. Поэтому пока-еще-Намикадзе логически рассудил, что скоро и сама Изуна объявит о своей грядущей свадьбе с Кайо-саном. Вот только из-за этой своей убежденности мальчик не заметил, что чем больше проходит времени и чем больше говорят Учиха о свадьбе, тем страннее и ярче на то реакция самих обрученных. И, наверное, счастливый в своем непонимании, Минато долго бы не замечал этого, если бы эту тему не подняли его друзья. Более глазастые во многих смыслах. — Изуна-химе последнее время так нервничает, — ахала Микото, не на шутку взбудораженная слухами о свадьбе, — но, наверное, все невесты через это проходят… Учиха покосилась на своего жениха, что не осталось незамеченным. Их с Фугаку помолвка была закономерна и предсказуема, однако девочка начала всерьез присматриваться к соклановцу как к будущему мужу лишь после официальной церемонии. Невольно в голову закрадывалась мысль… Конечно, он совсем не чистокровный и даже не Учиха. Бесклановый, хоть держится лучше иных представителей древних родословных. Но все-таки он станет сыном химе и, быть может, что-то это в клане будет значить? Тогда его тоже могут поженить с кем-то из Учиха? Пусть не он, но его дети будут полноценными членами клана. — Наверное. А Кайо-сан что-то не очень радостный… думаешь, это тоже обычное дело? — Фугаку положил голову на ладони, и сам выглядел недовольным. Минато отчего-то почувствовал удивление, хотя сразу осознал, что Учиха прав. Кайо-сан, конечно, не был тем человеком, от которого ожидаешь, что он будет скакать от счастья в предвкушении собственной свадьбы, но он не просто не выглядел радостным, Кайо-сан казался… огорченным чем-то. Несмотря на относительно частые контакты, с Кайо-саном Минато особой близости не достиг, а если и достиг, понять это крайне затруднительно, поэтому не рисковал спрашивать о причинах. — Свадьба — серьезный шаг, может он сомневается? — задумчиво предположила Микото. Мальчишки задумались. Заявить, что хорошо знает Кайо, мало кто рискнул бы, но определенное впечатление складывалось. — На Кайо-сана это не очень похоже, — подал наконец голос Минато. Конечно, свадьба это волнительное событие… Но Кайо-сан никогда ни видом, ни жестом не выражал каких-либо сомнений в правильности их с Изуной отношений. Может только поначалу, однако стоило всему устаканиться и Учиха начал себя вести так, будто они с его невестой уже женаты. Впрочем, возможно, так лишь казалось… — Хотя, может, и правда волнуется. Волнуется. Кайо-сан. Это сочетание само по себе звучало необычно, с другой стороны, из-за мамы он всегда становился другим, не тем вечно спокойным и собранным шиноби, каким был обычно, а живым человеком. Который, конечно же, способен переживать из-за своей женитьбы. — Очень странно выглядит его волнение, — Микото сморщила носик и все не успокаивалась на этот счет. — Они с Изуной-химе так давно знакомы и целый год помолвлены. По любви! Чуть-чуть сомневаться нормально, но ведь Кайо-сан кажется откровенно расстроенным. «По Кайо-сану вообще сложно сказать, расстроен он или что-то другое», — хотел было возразить Намикадзе, который не желал думать о том, что все может пойти не так, как запланировано. Мама с п… почти-папой нервничают, но это нормально, и в итоге все будет хорошо. Однако внезапно к ним подошла Кушина. — Привет! — Узумаки задорно улыбнулась, потрясая алыми волосами. — О чем болтаете? — Привет, Кушина-чан. О свадьбе, — они с Микото дружили с раннего детства, порой казалось, что вообще с колыбели, хотя, казалось, как такое может быть возможно, но после появления в их компании Кушины стало как никогда очевидно различие между мальчиками и девочками. С Минато и Фугаку Микото хорошо общалась, но подруга — это другое. Никто, впрочем, не обижался, ведь между собой мальчишки тоже дружили крепче. Темно-синие, «грозового» цвета глаза Узумаки сверкнули любопытством. — О свадьбе? — зашептала она громким шепотом, придавая теме налет тайны. — А типа… типа чьей? «Типа». Была у Кушины забавная привычка во время волнения вставлять это везде и всюду. Девочка этого сильно смущалась, но вытравить это «типа» было не так-то просто. — Изуны-химе и Кайо-сана, — был ей ответ. Узумаки тут же потеряла свой энтузиазм. В отличие от них троих, Учиха — будущих и действительных — она с этими людьми знакома не была, хотя имела о них некоторое представление, основанное на отзывах окружающих. — Изуна-химе это… ваша принцесса, — вспомнила Кушина, окинула взглядом друзей, поправилась: — В смысле, Учиха. — Да, — подтвердила Микото и улыбнулась: — Кушина-чан, а ты слышала… Учиха перевела тему естественно, не вызывая ненужных подозрений. Клан не выносил свои проблемы напоказ, при посторонних не стоило обсуждать сомнения нареченных, тем более, если речь идет о химе. Девчонки тут же начали щебетать о своих девчачьих штучках, а Минато… Сомнение зародилось в нем. И оказалось в итоге оправдано. Спустя лишь неделю, когда слухи достигли апогея, когда уже никто не скрывал, что ожидает от пары химе и ее жениха, сама Изуна призналась во всем прямо. — Понимаешь, Ми-кун, — вздыхала она, виновато отводя взгляд, — я… я не могу. Мне нужно выйти замуж, чтобы иметь возможность усыновить тебя, но я не могу. Я совершенно к этому не готова. Мы с Кайо… мы же любим друг друга не так долго. Свадьба — серьезный шаг, и мне кажется… Четырнадцать лет — не тот возраст, чтобы выходить замуж. Я же сама, по сути, еще ребенок… Внутри что-то рухнуло. Ребенок… Теперь и сама мама называла себя ребенком. Минато не говорил ничего, ему просто нечего было сказать. Только молчал, опустив взгляд в пол. — Ты только не волнуйся, — вдруг замахала руками… Изуна, — мы с Кайо все равно тебя усыновим. Даже если не Кайо — мало ли что может случиться — то я — точно! Просто сделаем это чуть позже, скажем, когда мне исполнится шестнадцать. Все-таки, надо и соблюдать иногда общие законы: для большей части Конохи брачный возраст именно в шестнадцать наступает. Ну… Ми-кун… Ты не обижаешься? Не отмена. Всего лишь отсрочка. Отсрочка до того времени, когда никто не сможет назвать его маму ребенком, когда она сможет выйти замуж без косых взглядом односельчан, когда они с Кайо-саном друг к другу привыкнут. Конечно, Минато хотел бы стать Учиха как можно быстрее, он устал уже ждать: один год тянулся как целая вечность. Но если так будет лучше, ожидание того стоит. — Нет, — мальчик улыбается. В конце концов, того же Кайо-сана он пока не готов был называть «отцом».***
Если то, что они приняли с Микото и Фугаку когда-то предсвадебную тревогу, было волной, то настоящая предсвадебная тревога была штормом. Мама не сомневалась больше в своем желании выйти за Кайо («папой» его назвать все-таки было слишком сложно, да никто и не требовал), но зато она беспокоилась о всяких мелочах. Свадьба должна была пройти идеально, а на меньшее не были согласны ни будущие молодожены, ни остальной клан. Для Учиха свадьба их химе была особенным событием. Во-первых, они любили свою принцессу куда больше, чем требовали традиции, а во-вторых, благоприятный для свадьбы день выпадал на день клана, что казалось им символом. Клан гудел, как встревоженный муравейник. Каждый был чем-то занят, и даже Минато — точнее, «и Минато, естественно» — был втянут в процесс подготовки. До свадьбы — неделя, Учиха носятся по кварталу так, словно завтра, Изуна-химе нервничает так, будто через пять минут. — Эй, Минато! — окликнул его кто-то из Учиха. Будущий соклановец… — Ты же к Изуне-химе бежишь? Захвати вот это! Пока-еще-Намикадзе оборачивается, и тут же ему в руки прилетает рулон какой-то красивой ткани. Нежно-розовый. Один из любимых оттенков мамы. — Хорошо! — отвечает он и убегает, чтобы не палить радостную улыбку. Чувствовать себя частью чего-то большего было приятно, и то, что Учиха тоже принимали его… Минато с самого начала переживал, как к нему будут относиться соклановцы мамы. Со своей блондинистой головой он ярко выделялся на фоне темноволосых Учиха, не говоря уже о том, что кровно они не были связаны никак. Мама его любила, но мама вряд ли смогла бы переубедить всех соклановцев. Впрочем, он как всегда недооценил ее: если поначалу многие и возмущались, то теперь те, кого что-то не устраивало, даже не показывались ему на глаза и уж точно не высказывали возмущение прямо. Максимум смотрели недовольно. Обычно это были старейшины, но, как говорили и мама, и прадед, оспаривать любое решение Главы или его наследников — обычное дело для «старых пердунов». Минато теперь легко заходит в мамин особняк, забегает, прикрывает за собой высокие ворота (высотой почти в стену квартала!). Врывается в просторную комнату, ныне заваленную всякими красочными тканями и украшениями. — Мам, это тебе передавали! — кричит он и озирается в поисках Изуны. Не находит. Хмурится. Аккуратно сложив рулон на ближайшую поверхность, идет на тихие всхлипы. Еще одна комната, где места не видно из-за материалов. И мама, сжавшаяся и расстроенная, а рядом — прадед, с уставшим видом что-то ей втолковывающий. — Да с чего ты взяла, не могу понять, что после свадьбы твоя личная жизнь разрушится? — Мадара выглядел задолбанным и, казалось, находился в шаге от того, чтобы либо вызвать Кайо, чтобы тот успокоил свою невесту, либо чтобы снова, как в истории, призвать биджу на Коноху. Тогда все будет в руинах, а значит, свадьба отложится. Но Минато склонялся к мысли, что скорее всего прадед позовет Кайо. Как и всегда. Кайо, как выяснилось за мигом пролетевшие, в общем-то, два года, действительно мало кто знал действительно хорошо. Даже мама регулярно ахала, выясняя что-то новое для себя (справедливости ради, несмотря на это, в большинстве случаев ее манипуляции и игры оказывали ровно тот эффект, что и задумывался, так как без учета прошлого характер своего жениха она знала хорошо). Но, как и думал Минато раньше, Кайо создавал вполне определенное впечатление и зачастую это впечатление поддерживал. Тогда как Изуна находилась на грани срыва из-за близящейся свадьбы, Кайо, казалось, не нервничал абсолютно. Учиха был твердо уверен в своем желании быть со своей невестой до конца, жениться на ней. Минато даже точно мог сказать, что Кайо видит их совместное с Изуной будущее вплоть до появления детей и внуков. И от всей его фигуры виделась такая уверенность и непоколебимость, что мама невольно успокаивалась при виде него. В кои-то веки того же эффекта не мог оказать Мадара. Но оно и понятно: это же не он на ней женится. — Потому что так всегда происходит! — взвизгнула мама истерично, и слезы тут же закапали из ее глаз обильней. — Сначала романтика, цветы и конфеты, а потом лишь серый быт! Все, дело сделано, зачем стараться?! Прадед смотрел на внучку своим фирменным взором («какие же вы все идиоты»), но Минато невольно задумался над смыслом ее слов и приходил к выводу, что, в целом, похоже, так оно и есть. Но вряд ли это относится к Изуне с Кайо, потому что… — Да у вас с ним и так уже «серый быт», — фыркает Мадара, — он тебе еду готовит, носки стирает… Цветы из вас двоих чаще ты даришь, так что будет ли у вас «романтика», зависит от тебя. Секунду мама молчала, неосмысленно смотря в пол и обдумывая сказанное. А потом… Уткнувшись в колени, она зарыдала еще громче. Прадед попытался впихнуть ей в руки стакан с какой-то мутноватой водой — наверное, успокоительное — но Изуна неудачно взмахнула рукой и содержимое стакана разлилось по полу. Минато благоразумно не лез, так как уже знал, чем все кончится. — Все, мне это надоело! — рыкнул Мадара и резко встал. Мама осталась на полу. Взгляд старшего Учиха перешел на Минато. — Сбегай за Кайо, пусть он с этим мучится. Вот, как и предполагалось. Намикадзе даже радуется, что пока бежал, отметил для себя местонахождение Кайо, потому что, в общем-то, вышеописанный расклад не меняется уже дня три. Мама нервничает, у прадеда не получается ее успокоить, он зовет Кайо… Ну, а так как Минато единственный, кого можно за ним послать, не считая воронов, то тут все предсказуемо. Кайо, слава ками, оказывается на месте. Все так же обсуждает какие-то организационные моменты (будто все не решено было еще месяц назад) с одним из старейшин, и тут же обращает на Минато внимание, стоит ему появиться в поле зрения. Это даже почти больше не пугает. — Минато, — обращения Кайо никогда не были умильными и таковыми становиться не собирались. Лишь относительно недавно «Минато-кун» стал просто «Минато», и это, вероятно, было пиком привязанности. Может, такого просто не случалось в его присутствии, а наедине у них что-то менялось, но Намикадзе никогда не слышал, чтобы Кайо даже Изуну называл как-то иначе, чем по имени или с приставкой «химе». Никаких «Изуна-чан», свойственных обычным парам. — Что-то случилось? Проницательность Кайо, конечно, была на высоте. — Маме ты нужен, — формально, он нужен Мадаре, но фактически, да, именно маме. — Она… плачет. То, как менялось бесстрастное выражение лица Кайо, стоило упомянуть маму, было уникальным зрелищем. На его лице тут же проявилась тревога. Вопросительный взгляд на старейшину… — Поднимем этот вопрос чуть позже, — благосклонно кивает тот, и они с Кайо тут же возвращаются в особняк. Парень уверенно идет к нужному помещению, удивительно, не плутая в этом лабиринте. Минато не уверен, что ему стоит присутствовать при успокоении, но ему хочется убедиться, что все в порядке. — Изуна, — окликает маму Кайо, и та поднимает на них взгляд блестящих глаз. — Изуна, что случилось? Хотя, очевидно, ее состояние далеко от нормы: лицо распухло, покраснело, а на коленях мокрые пятна, — девушка упрямо давит из себя: — Ничего… — и всхлипывает как-то особенно надрывно. Безуспешно вытирает лицо, но слезы продолжают течь, и все бесполезно. — Ничего… — Что случилось? — спрашивает Кайо мягче, присаживается рядом с мамой, обнимает. И мама, замерев на секунду, задыхаясь от рыданий, говорит ему то же, что и Мадаре. В отличие от прадеда, Кайо терпеливо слушает, безостановочно гладит мамино плечо и воспринимает проблему серьезно. — … Если мы поженимся, ты перестанешь меня любить!.. — плакала Изуна, и хотя это уже звучало глупо, Кайо этого не говорил. — Мы станем просто сожителями, будем пересекаться только дома, и связывать нас будут только дети! Разве ты можешь обещать, что ничего не изменится после свадьбы, что все равно будешь любить меня, как прежде?!.. — Могу. Я обещаю, что не перестану любить тебя, — шепчет Кайо, откидывая мокрые пряди от лица невесты. Минато уже чувствует, что пора уходить. Скоро они начнут целоваться… — Если что-то и изменится, то только к лучшему. Веришь? Мама неуверенно кивает, неслышно что-то бормочет, они с Кайо начинают тянуться друг к другу… Минато уходит вовремя, чтобы этого не видеть. Он убедился, что все хорошо, и этого достаточно. Свадьба через неделю.***
До свадьбы оставалось четыре дня, когда мама пропала. Пропал и Кайо, но что пугало сильнее всего: даже Мадара не знал, где они. Даже Зецу — живое воплощение воли прадеда, существо, способное узнать все, что угодно. Они как сквозь землю провалились, и как бы ни искали их Учиха, не найдено было и следа. Минато не любил плакать, не любил казаться слабым или капризным. Он хотел быть идеальным ребенком, которого целый клан с радостью примет в семью. Но когда Глава Учиха Кагами-сама бросил небрежно, что клан готовится к похоронам… что-то внутри щелкнуло. Минато плакал долго, громко, совершенно по-детски. От обиды, от горя. Как могла мама исчезнуть в такой момент?! Она обещала, что они станут семьей, что его примут в клан — в огромную семью, а сама умерла, когда до выполнения обещания оставалось совсем немного. В день похорон и еще неделю после них погода стояла, как в издевательство, солнечная. Только воздух отчего-то был не соответствующе солнечности прохладный. Словно тонны льда раскрошились и повисли в воздухе мелкими кристаллами. Минато было плохо. Настолько плохо, что хотелось кричать на весь свет и на всех срываться. По его маме горевал весь клан, внушительная часть Конохи и даже те, кто людьми не являлись, но ему казалось, что в своем горе он одинок. Мадара, единожды появившись и в угрожающей форме спросивший, не знает ли Минато, где Изуна, после этого больше не появлялся. Возможно, он тоже переживал потерю по-своему, но от того еще больше казалось, что Минато остался во всем свете один. Он злился. На маму, за то, что пропала. На Кайо, за то что не спас ее, да еще и сам пропал. На Кагами, прекратившего поиски несправедливо, как казалось, рано. На Учиха, что недостаточно старались ее найти. На прадеда, который тоже пропал!.. Солнце светило теплым светом, птицы щебетали, и только тех, кто потерял, бил озноб. Никто не выселял Минато из дома химе пока, а он и не пытался оттуда уйти. В один из отвратительно теплых вечеров вернулся Мадара. Учиха казался постаревшим лет на двадцать сразу, мрачным и неразговорчивым. — Я помогу, если потребуется помощь, — сказал он сухо, констрастно с окружением холодно. И ушел, исчезнув на долгие годы. Словно им самим, не включенным в комплект с Изуной, вовсе не дорожил. Минато действительно остался один, с пустотой внутри и разочарованием. Взрослея, он все еще придерживается хитростей, которым научила его мать, но он — не она. И хотя их улыбки одинаково теплые, у Минато внутри — лед.***
Мамино всезнание продолжает пугать даже годы спустя после ее смерти. Но Минато не собирается спорить с мертвецами, и просто поддается чувствам, возникающим у него к аловласой девушке-Узумаки. Кушина горит как внутри, так и снаружи, и немного отогревает лед, который находится в нем. Остается не твердый кусок оледенелых чувств, а что-то вроде воды: прохладной, но живой. Кушина, вопреки множеству различий, в чем-то напоминает Изуну, однако Минато прекрасно осознает, что они разные люди. Просто некоторое сходство заставляет ностальгировать и привязываться сильнее. Забавно, но со временем Минато даже замечает, что его отношения с Кушиной строятся по удивительно знакомой модели. Он начинает больше понимать Кайо-сана, однако возможности проверить, как изменились бы их отношения, нет, так как нет в живых самого Учиха. Минато, оправдывая ожидания окружающих (мертвых и живых), становится первоклассным шиноби и все еще стремится к посту Хокаге. Он следует всем советам, которые давала ему его семья (так и не ставшая официальной): улыбается, проявляет милосердие, а еще никогда не показывает всех своих способностей, как умственных, так и физических. Все, кто должен, прекрасно знают, что он не так прост, а остальным больше положенного знать не нужно. Война тяжелым облаком висит надо всем миром. Минато нет двадцати, он все еще стремится к посту Хокаге и искренне уверен в своих способностях. Склонность переоценивать собственные возможности часто называют юношеским максимализмом. Иногда от молодости больше вреда, чем пользы. Гордыня привела его к ситуации, из которой выхода нет. Вражеский шиноби — один из сильнейших во вражеском стане — ухмыляется. Он превосходит Минато по всем параметрам, кроме, может быть, скорости, но скорость не помогает выбраться из ловушки, в которую он сам себя загнал. Зазнался. Силы кончаются, чакра на исходе, союзников на многие километры вокруг нет — сам отправил спасаться. Умереть героем тоже почетно… Только жаль, что не воплотил все амбиции, не выполнил обещания, да и Кушину одну оставлять жаль. Она джинчуурики, человек, в котором видят оружие больше, чем в любом из шиноби. Минато был ее опорой, и то, что ее падения без него он не увидит, не многое меняет. Врага хорошо бы утянуть с собой в могилу, — думает он, уже уверенный, что живым из этой стычки не выйдет. Шиноби, однако, силен настолько, что даже представить сложно, как его можно победить. Разве что ранить… Покалечить так, чтобы у других было больше шансов. План действий выстраивается в голове. Минато мысленно извиняется перед Кушиной — самым ценным, что у него есть — и мысленно же благодарит ее, ведь именно она была тем, кто создал оружие, способное приблизить победу. Взрывные печати авторства Узумаки куда мощнее обычных, жалких пародий. Минато бросается на врага, в общем-то, безрассудно. Враг же, к сожалению, быстро понимает его план, но останавливаться поздно, хотя Намикадзе уже понимает, что затея вряд ли выгорит. И умрет он просто так, ни про что… Зато товарищи получили шанс выжить (хотя противник всегда может попытаться их догнать… но кто-то да останется жив). Напоследок мелькает гнусная мыслишка, что все-таки его действия — последствие гордыни. И что жертвовать собой ради тех людей не так чтобы хочется… Он просто поддался тщеславию. Так глупо. Хорошо, что никто об этом не узнает, и Минато хотя бы славу посмертного героя получит… Печать, сжатую в мокрых от пота и крови ладонях, уже почти активированную, внезапно кто-то из пальцев вытягивает. Именно что вытягивает и именно что кто-то. Минато, известный своей скоростью, совершенно не осознает, что происходит. Лишь это ощущение выскальзывающей из пальцев бумаги и короткий крик противника, заглушенный взрывом чудовищной силы. От взрыва самого Минато, к слову, откидывает так, что он не удерживается на ногах, падает на землю, тревожа полученные еще в прямом столкновении раны. От боли темнеет в глазах, и в ушах звенит так, что поначалу кажется, что мерещится ему все. Но не мерещится. Кто-то подходит к нему. Медленно, уверенно, отчего-то смутно знакомо. От всей фигуры этого человека — врага или спасителя? — Минато видит лишь ноги, не имея сил встать. Слух понемногу восстанавливается, уже не звенит в ушах, и зрение проясняется. Шиноби Конохи даже собирается с силами, напрягается, чтобы встать и перед смертью, возможно, увидеть того, кто его убьет… Однако чужой голос дает ответ быстрее. — Самоубиться решил, «герой»? — хмыкает незнакомец знакомо. Минато ускоренно соображает, пытается вспомнить, кто же это. И за секунду до того, как увидеть его лицо, поднять взгляд, в голове щелкает. Мадара. — Дед… — вздыхает он пораженно, а старик — теперь седой, действительно старый, — ухмыляется затершейся в памяти ухмылкой. Силы покидают Минато. Организм чувствует, что опасность отступила (хотя разум кричит, что отключаться не стоит), и перестает вытягивать резервы. Парень смутно ощущает, как его касаются чужие руки, как понемногу становится легче. Последнее, что он помнит, это красные расплывающиеся пятна — шаринган. И голос. — Исполняй свои мечты, пока я не могу сделать этого за тебя.***
В сознание Минато приходит далеко не в больнице или полевом госпитале, но совершенно не там, где отключался. Раны не исчезли до конца, но явно были долечены до несмертельного состояния. Местность знакома — окрестности лагеря. По спине бежит мороз от мысли, что кто-то из чужих знает, явно знает его расположение, но память говорит: это же Учиха Мадара, меньшего и не ожидалось. Минато, по правде, с возрастом пересмотрел свои взгляды как на этого человека, так и на общение с ним. Он даже пытался снять закладку, пустился в изучение фуиндзюцу, менталистики… Но уровень все еще оставался слишком высок, так что никто об этом Учиха не знал. Идти тяжело, но если не хочется помереть, надо. И Минато идет. Шатается, хватается за деревья, но двигается в сторону лагеря. — Кто?! — спрашивает его патрульный, направляя на него кунай и явно не узнавая. Присматривается. — Намикадзе?!.. Живой!.. Да, он живой. Товарищи, не скрывая, восхищаются его везением. То, что это везение, никто из них не сомневается. Все называют случившееся чудом, хотя никто не знает всей правды. Минато же точно известно даже имя этого «чуда». Учиха Мадара, увы, у большинства ассоциируется только с «чудовищем», но для него он благодетель. — А что с тем шиноби? — спрашивали друзья, беспокоясь, как бы тот не пришел по их душу. Тот ниндзя был главной угрозой в их точке. Если его нет, победа за Конохой безоговорочно. Но если он жив, к чему склонялись все, то шансы невелики. Слишком большой отрыв сил. Поверить сложно, но он знает точно. — Он мертв, — а значит опасности больше нет. Лишь мелкие стычки, несерьезные бои, в которых Коноха сильнее. Опасности больше нет… Мадара, очевидно, своей цели добился. Помог.***
Минато всегда суется туда, где есть шанс умереть. И всегда оттуда выбирается живым. Потому редкие случаи, когда он спасается действительно «чудесным» образом, никому в глаза не бросаются. Наверное, Намикадзе должен быть рад таким встречам с прошлым, однако Мадара почти с ним не говорит. Спасает, дает короткие наставления, побуждая идти к цели. И исчезает, не оставляя ни следов, ни шанса себя найти. Минато может и хотел бы отыскать его, но не получается, да и времени нет. Иногда ему кажется, что он успел заразиться от Учиха их гордыней, потому что гордость побуждала его не попадать в ситуации, где ему требовалось бы спасение. Именно она больше толкала его вперед, хотя, как бы не хотелось отрицать, слова Мадары тоже оказывали влияние. «Не умирай, пока не добьешься цели». «Рано идти к ней… Она хотела, чтобы ты стал Хокаге, так стань». Вспоминать об Изуне было в чем-то болезненно и несвоевременно. Она мертва. Он жив. Что еще можно сказать? Нет смысла оглядываться… Но Учиха не умели отпускать близких, и Мадара, очевидно, до конца со смертью внучки не смирился. Чего хотел этот Учиха, чем занимался, где? Все это оставалось загадкой. А Минато все шел вперед, пока не дошел до вершины. Титул Хокаге. Бог в тесном мирке Конохи, его мечта, которая спустя столько лет наконец-то сбылась. Минато был счастлив, и чувствовал себя на своем месте. Кушина рядом, белый плащ с надписью «Четвертый»… Церемония, формальность, пахнущая триумфом. На дворе ночь, темная и теплая. В воздухе запах листвы и волос Кушины. Минато все никак не может справиться с радостью и, поддавшись какому-то порыву, отпускает из объятий жену. Вытягивает аккуратно руки, откидывает прядь с лица, целует в щеку. И выходит. В воздухе запах листвы. Ночь темная и теплая, он Хокаге, а внутри какое-то странное предчувствие. Напряжение. Что-то не так?.. Прежде, чем Минато наконец замечает черный силуэт в тени, проходит преступно много времени. Но все-таки замечает, и на лице Мадары призраком мелькает удивление. Он сдал или, скорее… — Ты стал сильнее, — хрипло отмечает старик. Намикадзе от его голоса становится немного жутко. Не потому, что это Учиха Мадара, нет. Голос прадеда больше не звучит сильно, в нем теперь смертельная усталость и затаившееся смирение. Волосы полностью поглотила седина, и в фигуре нет былой силы. «А ты ослаб», — просится на язык, но Минато не рискует этого говорить. Подозревает, Учиха и сам прекрасно об этом знает. — Я стал Хокаге, — говорит вместо этого он. Замирает, ожидая реакции. Мадара ведь этого хотел, так?.. — Я знаю, — отвечает прадед после заминки. — Изуна бы тобой гордилась. — А ты? — словно в его жизни был лишь один человек, чьи ожидания Минато хотел оправдать. Изуна никогда не требовала от него чего-то особенного и даже если бы Хокаге он не стал, все равно безмерно им бы гордилась. Не так сложно было это понять. Другое дело… — И я, — от короткого ответа в груди щемит. Гордится. Намикадзе давно пережил свое детское стремление оправдывать чужие ожидания, и смог бы справиться, если бы этого не случилось. Но все равно это было приятно. — В этот раз ты не исчезаешь сразу, пришел, хотя опасности нет, — Минато никогда бы вслух в этом не признался, но обиду пережить ему не удалось. Мадара его бросил, просто ушел, когда ему так была нужна поддержка. Мама умерла, и вряд ли она в этом виновата. Кайо-сан умер, что тут поделать? Но Мадара жив и по сей день, и за долгие тринадцать лет они виделись жалкие три раза. Этот — четвертый… Четыре. Отчего-то эта цифра навевала ужас, хотя он сам четвертый хокаге. Она преследует его, должно быть, потому что что-то с этой четвертой встречей ощущалось не так. — Мы видимся последний раз. Я больше не смогу тебе помогать, — Мадара не демонстрирует ни капли сожаления или печали. Его лицо остается безэмоциональным, только перманентно прописалась на нем усталость. Минато отчасти хочется вспылить, возмутиться, как какой-то мальчишка. Не нужна ему помощь! Лучше бы просто приходил, как сейчас, поговорить… Неужели не осталось даже тончайшей нити привязанности?.. Но Минато, к сожалению, осознает, почему этот раз последний. Догадывается, почему Мадара не сможет больше ему помогать. И знает, судя отчасти по себе, почему Учиха не захочет проводить последние свои дни с его семьей. — Прощай, — бросает прадед и, развернувшись, уходит. Нет в его шагах больше уверенности, власти и безграничной силы. Есть лишь усталость и некое смирение. Учиха Мадара уходит. Навсегда.***
Минато видит пепел. Он разлетается перед глазами белыми хлопьями и впитывается в него, формируя тело. Куда-то вдруг исчезает боль, хотя последнее, что он помнит: битва с Лисом, измученная родами, а после и ранами Кушина, новорожденный сын… Он все-таки умер как герой. «Самоубился». И был уверен, что поступает правильно. Он должен быть мертв, но что это за место?.. — Это чистый мир? — вздыхает он, оглядываясь. Вокруг лес, зеленый и полный щебета птиц, солнце и люди, которых он мог видеть лишь на картинах и скале. Рядом с ним стояли Хокаге, тоже выглядящие как-то странно. Темные трещины на коже. Нидайме хмурится. — Чистый мир? Если бы. Какой-то кретин снова выдернул нас из него, — говорит он недовольно и зло. Минато обращает внимание на детали. Вокруг шиноби, все вооружены. Битва. Но что-то не складывалось. — На чистый мир это совершенно не похоже. — Да? Но почему же тогда?.. На пригорке, такая же улыбчивая и веселая, какой он ее запомнил, стояла мама. Она казалась чуть-чуть иной, должно быть потому, что теперь он наконец-то понял, почему окружающим она казалась слишком юной для материнства. Она стояла среди зелени, окруженная солнечными лучами, и ее угольно-черные волосы вились волнами, темнея на фоне воздушного платья. Она казалась призраком. И смеялась так, будто ничего не случилось. — Ми-кун! — кричала счастливо она, ее голос звенел и тянул за собой, как гендзюцу. — Ми-кун, иди к нам! Минато, чувствуя себя зачарованным, невольно делает шаг в сторону. От второго его останавливает рука, тяжело легшая на плечо. Шодай Хокаге, серьезный и напряженный, иллюзии не поддается, хотя там же, рядом с Изуной, стоит ее дед, с которым Хаширама Сенджу когда-то дружил. — Не стоит, — говорит с сочувствием он, — они враги. — Не идешь? — усмехается насмешливо Мадара, а ощущение нереальности пропадает. В воздухе больше не чудо, а тревога. Они враги, не сложно об этом догадаться, когда весь мир стоит напротив них. И какой бы ни была привязанность… Минато теперь Хокаге. Они сами хотели, чтобы он им стал. — Нет, — твердо отвечает Йондайме.