Где ты теперь?

Несколько секунд застопорившего молчания. – Не лучшее время для беседы, не находите? – вдруг отозвался силуэт. Звучание его голоса было хриплым и еще слишком высоким. До сих пор не сломавшийся, голос этот говорил о предполагаемом возрасте. Не более шестнадцати. Семнадцать – максимум. – Почему нет, – возразил Доминик так уверенно, как мог. Он осмотрелся вокруг, в очередной раз убеждаясь в этом парном одиночестве. По ощущениям все сходилось к тому, будто бы он был один. Настолько прозрачным казался силуэт. – Здесь нет лучшего развлечения. Ему не ответили. Вполне разумно было утверждать, что, определяя неподходящий момент для разговоров, силуэт более опирался на собственные желания и мысли. – Пустой парк, скамья, серое небо, – продолжил Доминик. – Идеальное совпадение, чтобы сидеть и вести беседу с незнакомцем. – Вы правы, – кивнули рядом с ним, по-прежнему не обращаясь взглядом. Что было там, в этих глазах, – неясно. – Ты не очень общителен, я понял, – Доминик выдал подобие улыбки, усмехнувшись. Он смотрел куда-то к дворцовому парку, смежному с клиникой. – И, видимо, у тебя нет имени, раз это не имеет значения, – подшутил он. Но внутри он почти ужаснулся. Этот мальчишка, такой лохматый и отрешенный, до боли напоминал Доминику себя самого в этом возрасте. Грязные и безумные шестнадцать. Если бы он только знал, что ждало его чуть позже, – переборщил бы с наркотиками еще в студенческое время, чтобы избежать наказаний и всего глобального страдания. – Оно есть, – улыбнулись тут же. Костяшки чуть заметно сжались. – Я просто не уверен, стоит ли его говорить. – Предположим, – Доминик был крайне заинтересован. – Но, допустим, не любопытно тебе узнать, как зовут меня? С кем ты разговариваешь сейчас? Не самая стандартная ситуация. Мальчишка тут же оживился. И своим резким перепадом он даже напугал Доминика, в очередной раз дав повод увидеть отсылку к прошлому. Ведь и он когда-то был таким. – А я знаю, как вас зовут, – силуэт вдруг повернулся ровно к собеседнику, сообщая все напрямую. – Давно вас заметил – трудно не заметить. Вычитал в документах на стойке. – Ты следил за мной? – Доминик насторожился. Давно – значило ли это, что его содержали здесь продолжительное время? С этим у Доминика еще были проблемы, некоторые моменты остались под вопросом, но он упорно добивался своей цели. По ощущениям каждый новый день начинался как первый. Но это определенно было не так. – А вы нашли меня здесь, в парке, – преспокойно ответил мальчишка. – Мы, что, фактами обмениваемся? Я не люблю интеллектуальные игры. Вновь дерзость. Интересно, сколько еще этой ядовитой энергии было в нем? Хватило бы на несколько лет вперед, явно. – Тогда ты по адресу, – произнес Доминик. Он слегка встрепенулся, выправив спину. Напряженное общение влияло на него. – И место здесь не для подобных игр, уж знаешь. – Я успел заметить, – совершенно без эмоций кинул мальчишка. Даже проявив импульс, парень остался хладнокровен. Ни одной лишней мышцы лица не было задействовано, не появлялась чистая улыбка, не лился смех. Неужели мальчишка мог затеряться в своей жизни настолько, что проводил дни лучшего времени в своей жизни, угробленный таким состоянием? – Зачем следил за мной? – спросил Доминик, чувствуя уже меньше неприязни. Этот факт его смутил, ведь прежде он не замечал дымчатый силуэт. Или не помнил этого. – Сказал же: вас трудно не заметить. Вы как-то выделяетесь на фоне всего этого, – парня это позабавило. Сперва немного льстило Доминику, пока мальчишка не продолжил. – Мало того, что вся эта контора мрачна как не знаю что, так еще и вы. Прямо черное пятно. Из вас депрессия так и прет. Вы поэтому здесь, я угадал? Так много слов. Разговорчивость удивила Доминика, как и весь поток; то, с какой уверенностью и как неделикатно говорили ему же в лицо о его сомнительном образе. – Если вычитал в документах, наверняка видел диагноз, – догадался он. – Там не пишут, – отреагировали тут же. – Вернее, может, и есть что-то, но я не особо обратил внимание. Мне не столь важны ваши проблемы, сколько интересны вы. – Стало быть, ты тоже не знаешь свою болезнь? – спросил Доминик, смекнув, что большая часть информации скрывалась. Пациенту не говорили, что с ним. Была в этом доля рациональности, так не навешивались ярлыки и прочнее сохранялась конфиденциальность на пару со спокойствием. Относительным, стоит заметить. Как и все, что здесь происходило. Теперь был черед мальчишки зарываться в проблемы. И здесь его и без того бесстрастное лицо похолодело, будто погрустнело, все сжалось. Наверное, это была боль воспоминаний, если он мог что-то восстановить. Какие были его причины находиться здесь? И почему парень, так свободно и чисто говорящий по-английски, содержался в берлинской клинике? Где были его родители? Что с ним произошло? Что творилось внутри? Он поднялся со скамьи, прерывая беседу. И правда не лучшее время. Посмотрев в глаза Доминику – впервые за весь этот промежуток, – мальчишка едва вздохнул и вновь ушел в себя. Не было общительности. Его лицо напомнило Доминику о чем-то, сложилось стойкое впечатление, будто они уже беседовали так, сидя на скамье какого-нибудь парка, немного отличного от Шлоссгартена. Все это не могло быть правдой. Доминик хорошо помнил свое прошлое. Этого беспорядочного мальчишку он не мог знать прежде. Вновь головная боль. Мир будто уходил из-под ног. Ощущение витающего вокруг дыма накрыло Доминика. – Меня зовут Мэттью, – все же признался мальчишка. Его лицо на долю секунды переменилось, будто жизнь яркой молнией прошла сквозь его кожу. Отчетливый румянец образовался на щеках, словно до этого парень не дышал. – И мне приятно наконец познакомиться с вами, мистер Ховард. Вежливо и искренне. И все же слабая улыбка пробежала по губам представившегося Мэттью. Она была неловкой, в момент будто насильно натянутой, но все же настоящей. Он пытался выдавить из себя эмоции – здесь Доминик понял, что у мальчишки явные проблемы с чувствами. И это ударило его. Мистер Ховард – так обратился Мэттью к Доминику. Значило ли это, что таковой была его настоящая фамилия? Доминик терялся, прокручивая обращение тысячу раз, по-прежнему не покидая парковую скамью. Так удивительно странно. В голове начали мельтешить воспоминания. Горечь прошлого заполнила весь организм Доминика и не оставила ему выбора. Только падать в эти осколки, все вспоминая и вспоминая ошибки, промахи и боль. Нет, он не знал Мэттью раньше. Но как же он был похож на прошлого Доминика. А каким был прошлый Доминик? Разительность его от настоящего поражала беспредельно или все же терпело? Насколько все было запущено? Как и собственное имя для мальчишки, все это не имело значения. Оставался один Доминик. Настоящий. Живой. Лишь слегка поддающийся медикаментам и иллюзиям. Его звали Доминик Ховард. И он совершил слишком много преступлений, чтобы сохранить рассудок здоровым и морально остаться в живых. Пару месяцев назад он подписал медицинский контракт с клиникой Софии-Шарлотты, сойдя с ума прямо на улицах Берлина, не справившись с управлением и одной январской ночью вылетев на обочину. Тогда Доминик вывалился из автомобиля и несколько долгих часов шел пешком в центр, стирая ноги в кровь. Рыдания под утро и телефонный звонок, лихорадка и исступленное осознание – последнее, что Ховард помнил перед этим пробуждением, когда вокруг начали появляться больничные стены и чужие люди. Одна фраза: «я так больше не могу». Все это усилило покалывания в висках. Стоило Доминику моргнуть, как он очутился в своей палате, словно никогда не сидел в парке и не разговаривал с тем мальчишкой. Немного веяло сигаретным дымом, в глазах стоял туман. В дверь постучались, нарушая мысль Ховарда. Пора на терапию, чтобы вновь вскрыть все свои раны.

***

– Как ощущаете себя сегодня, Доминик? – обходительно интересовались откуда-то сбоку, и это призывало Ховарда говорить. – Лучше, – кивал Доминик. Он не врал – не видел объективных причин скрывать свое текущее состояние. В конце концов, люди сверху платили за его здоровье. – Расскажите нам о том, что чувствуете. Слишком заботливый женский голос напоминал ему о матери и теплых моментах, когда та была еще жива. Было в нем что-то из детства. Голос во многом влиял на ход терапии, ведь посредством получаемого доверия специалист тянул из пациента информацию, основывался на ней и делал выводы, меняя курс дальнейшего лечения. Во всем этом была определенная логика. Но находились моменты, когда приходилось окунаться в нестерпимую боль. Ей уделялось особенное внимание. Что же чувствовал Доминик? Практически ничего. Единственные места, зарезервированные под радость и накопление счастливых моментов, были заполонены дымом, туманом и разочарованиями. Пробелы в памяти значительно вредили больной голове. Ховард не мог сказать чего-то конкретного, и каждый раз, задумываясь о том, что же крылось внутри, между ребрами и где-то под сердцем, он ощущал пустоту. Пустынные дали, покрытые льдом и пеплом. Так Доминик описывал свое прошлое, когда его спрашивали, каким он был раньше. Все положительные моменты забывались. Трудно справиться с таким натиском. Негатив перевешивал и был умножен в разы определенными обстоятельствами. Тяжесть преступлений, вечная ответственность, работа, связи, смерть близких. – Ну же, Доминик, – подбадривали в кругу, чтобы ускорить процесс. – Да, прошу прощения, – Ховард откашлялся, возвращаясь с кладбища мыслей и воспоминаний. Он подумал вновь, стараясь как-то нейтрально описать себя изнутри. – Сейчас я чувствую пол под ногами и точно ощущаю стены вокруг, сидящих рядом со мной людей и воздух. Все это вещи относительно или полностью осязаемые, и мне приятно знать, что я могу дотронуться до каждой детали. Ничего не упорхнет и не исчезнет. Чувство невесомости имеет свои плюсы до определенного момента, и я рад, что подо мной появляется почва. Кто-то даже попытался начать хлопать, но быстро подавил импульс. – Означает ли это, что вы приближаетесь к стабильности? Как вы считаете? – Да, вполне, – согласился Доминик, наконец услышав максимально близкое утверждение. Он правда верил, что в данный момент был свободен от любых расстройств и проблем. Что касается вечного дыма и провалов – все временно, все пройдет. Была очередь следующего человека повествовать о своих мироощущениях. Ховард едва ли слушал, когда говорил кто-то кроме него, и все оставшееся время групповой терапии провел, направляя взгляд в одну-единственную точку – на дверь. Он словно увидел там что-то. Шлейф уже знакомого дыма или, может, тот подозрительный силуэт? Странно, что Доминик не видел мальчишку. Здесь, в главном зале, через день проводились собрания, на которых пациенты беседовали с терапевтом и друг с другом. Это помогало не только раскрыть себя как личность и приблизиться к здоровью, но и не утратить социальные навыки. Ховард не очень любил общение – он был уверен: здесь он один такой, своего рода индивид, выбивающийся из общества отсутствием моральных устоев и количеством вреда, причиненного миру. Ему попросту было скучно с любым. Кроме Мэттью. Он не подсел бы просто так, если бы не почувствовать тончайшую связь умов. После терапий был обед. Кормили здесь неплохо, Доминик даже умудрялся есть больше, чем голодать, и старался не пропускать приемы пищи. К этому моменту он совсем выпал из реальности, вновь пропадая в глубинах своего подсознания, и не вспомнит об обеде, когда придет в себя и найдет свое тело в стенах палаты. Его комната была определенной стартовой точкой. Стоило Ховарду забыться – и через какое-то время он возвращался к себе, сидя в кресле своей больничной палаты, повернувшись в сторону койки, прямо возле окна. Он никогда не задавался вопросом, как очутился здесь и что происходило во время промежуточных забвений. Ему попросту не хотелось знать. Странствовал по коридорам больничных отделений, бездумно глядя по сторонам? Буянил, сводя с ума добрую половину клиники? Может, снова убил человека, ведь на такие события Доминик уже давно не обращал внимания? – Мистер Ховард, – выбили его вновь. Голос чуть выше ожидаемого, небольшая хрипотца на низких нотах, выдержанный тон. Доминика звали наружу, вытягивая из воображаемого карцера. Удивительно, но теперь он не был в оплаченных стенах. Не было окна по правую руку и поразительно удобного кресла под ним, и краски вокруг отличались, и восхищал блеск льющегося прямо в лицо света. Спектр эмоций стал шире, все вокруг не было привычно серым. Шлоссгартен был залит солнцем, и Ховард сидел прямо на земле, в этот теплый день без пальто, прячась в тени зеленеющей изгороди. Берлинский воздух был пронизан весной, свежий март заставлял дышать все глубже. Рядом сидел Мэттью. И он молчаливо ждал от Доминика хоть какого-то знака, своими большими и сегодня будто более яркими глазами внимательно смотря на собеседника. Ховард скованно помотал головой и продолжительно зажмурил глаза, но, распахнув их, он все еще находился на траве Шлоссгартена. Успех. Мальчишка не исчез, этот умоляющий взгляд выжигал на Доминике цельные слова, и хотелось снова услышать этот дрожащий голос. – Извини? – переспросил Ховард, все же ощутив себя на земле и сделав щедрый глоток прохладного воздуха. Мэттью вдруг усмехнулся. Для Доминика – впервые обозначил такую реакцию, естественную и не обезображенную мертвыми глазами. – Вы не закончили, – напомнил мальчишка, по-прежнему не переставая смотреть на Ховарда. – На чем я остановился? – попросил он, сделав вид, будто не пропустил несколько суток. Краткое молчание. Собравшись с силами, Доминик постарался глубже заглянуть в глаза Мэттью, но долго не продержался. Этот юношеский напор резал пополам, проникая в душу Ховарда, отчего холод закрадывался по всему телу. Сердце застучало быстрее. – Вы что-то сказали про мертвую пустыню и заснеженные дали. Что причинило вам эту боль?