Где ты теперь?

Доминик потерял всех. Оба родителя скончались от сердечного приступа, старшая сестра застрелилась сразу после. Не осталось близких, друзей и поддержки, и любимая девушка ушла, предав, но Доминик смог это пережить. Он взял всю свою волю в кулак и нашел очевидные плюсы. Уже через пять месяцев бывшая девушка оказалась мертва. Пуля в грудной клетке была делом рук Ховарда. Что произошло с ним за эти полгода – искусная загадка. Никаких внешних проявлений: и так впавший в депрессию Доминик заколотился от эмоций подальше, понурив голову и растратив горение глаз. С тех пор всегда мрачный и тотально закрывшийся от мира, Ховард изменился до неузнаваемости. Новый образ. Новый Доминик. С того момента прошло шесть лет, но Ховард слишком проникся. Теперь это и было его истинным обликом, и ему это нравилось. Как сейчас он помнил тот день: две тысячи четвертый год на дворе, хладный октябрьский дождь, Белфаст, бар, нескончаемый стакан виски. Он был в активном поиске работы – крайне нуждался в деньгах, отпевшим летом похоронив всю семью, покинув родной дом и отправившись на север страны. Наивный и глупый, вместе с работой Доминик мечтал о смерти, попросту растеряв весь смысл перед глазами. – Продолжайте, пожалуйста, – подбадривали его. Ховард оглянулся на всякий случай. Не с целью убедиться в отсутствии посторонних глаз и внимательных ушей, а за тем, чтобы осознать: никаких скачков. По-прежнему Шлоссгартен. Март. Берлин. – Почему тебе так интересна моя жизнь? – спросил Доминик, заметив в мальчишке неподдельное желание. Мэттью был потрясающим слушателем: он не перебивал, не вставлял свое мнение и лишь просил, чтобы рассказ не прерывался. Парень помялся, вроде как улыбнувшись, но особо не изменился. – Любопытно послушать вашу версию, – сказал он. – Мою? – задался Ховард, вновь насторожившись. Это бесконечное чувство их знакомства в прошлом настигало каждый раз, когда появлялись подобные нестыковки. – Конечно, – недоуменно подтвердил мальчишка. – Ведь это вы сейчас говорите мне о себе. Закрыв глаза, Доминик мотнул головой, после обратив взгляд к разумевшему небу. Рассеявшиеся облака пропускали все больше солнечных лучей, но двое сидели в тени, как бы многократно прячась от мира. Здесь, в средоточии прохлады и уединения, было безопаснее. – Кем вы были? – спросил Мэттью, украдкой приближаясь к Доминику, будто сокращая расстояние. – Скорее, здесь важно, кем я стал, – уточнил он. По его собственным подсчетам, Ховард должен был проститься с жизнью еще около пяти лет назад. Тогда, в дрянном баре Белфаста, Доминик согласился пойти щенком в команду одного влиятельного дяди и искренне верил, что работа с оружием, да еще и против закона, погубит его. Однако все пошло несколько иначе. Уже спустя полгода Ховард поднялся по карьерной лестнице. Прошел еще год – и Доминик стал наравне с теми, кто в первый день приходился ему грозным начальством и людьми, имеющими право перерезать ему горло по собственному желанию. Теперь они были одного поля ягоды. Так в руки Ховарда попала неумолимая власть. – Вы все ходите вокруг да около, – нетерпеливый Мэттью ждал развязки. – Хватит уходить в себя и выдавать эти красноречивые эпитеты. – Всего лишь пытаюсь выдать бренный рассказ за великолепную историю, – достаточное оправдание. – Мне не нужны красивые картинки. Заявление смелое. Сильное. Доминик понял. – Вы убийца? – спросил мальчишка. Теперь понял и Мэттью. Возможно, еще давно. Насколько давно? К Ховарду нередко приходили те самые влиятельные люди. Они проведывали его, чтобы удостовериться, что деньги вкладываются в лечение не просто так, а содержание в больнице приносит свои результаты. Чаще остальных в журнал посетителей записывался некий Энтони Картер. Как окажется позже – самый важный человек в жизни Доминика в этот берлинский промежуток и не только. – Я видел вас с серьезными мужчинами, – Мэттью не стеснялся своих наблюдений. Ховард посмотрел ему в глаза, не боясь увидеть там страх или еще пущий интерес. Все это становилось увлекательной умственной игрой, хотя мальчишка и утверждал, что не является любителем подобных развлечений. – Они посещают вас пару раз в неделю в одно и то же время, хотя вы не в силах контролировать данный фактор. – Как давно ты следишь за мной? – спросил Доминик, нуждающийся в освежении памяти. – С вашего первого дня здесь. Почти, – парень сделал акцент. – И что за мужчины ко мне ходят? – Ховард интересовался, словно не знал самолично, кем приходились его коллеги и партнеры. – Такие же безжалостные убийцы, как и вы. Мэттью был щедр на опасные заявления. Он играл с огнем, но будто знал, что Доминик не всегда властен над собой – это граничило со срывом. – Вы ни на секунду не можете забыть, кем являетесь на самом деле, – продолжал мальчишка, с виду такой безобидный, но способный быть безумно мерзким и беспредельным по факту. Доминик даже не заметил, как сократилось расстояние между ними. – Вас гложет ваше прошлое, именно поэтому вы здесь. Депрессия из тяжелых, боль воспоминаний. – Ты, что, совсем меня не боишься? – встрял Ховард, почуяв серьезный напор. – Вы беситесь с того, что не можете изменить ход случившегося, – не унимался Мэттью. Его глаза горели все более лихо и начинали кричать. Такой энергии в нем Доминик еще не видел, хоть и не знал, сколько раз они встречались. – Я и не хочу этого. – Еще как хотите! – заявил мальчишка. Он рассмеялся – столь кричащая улыбка впервые разрезала его юное бледное лицо. Рассвирепевший Ховард все же потерял контроль, распуская свои эмоции. Покраснев и дернувшись, он поднялся с земли и выпрямился над Мэттью, грозно нависая над маленьким тощим тельцем. Глазки мальчишки тут же сделались кукольными, неживыми. – Да кто ты такой, чтобы так со мной разговаривать? – рявкнул Доминик. Его лицо перекосило, и тень Шлоссгартена была не в силах скрывать порыв. Изнутри перло жаром и яростью. Заметно припугнутый, Мэттью отполз назад, поджав губы и пряча взгляд от грозного Ховарда. Он поднялся по забору, хватаясь прозрачными запястьями за решетки и царапая вены об неотесанную изгородь. – Я… – мямлил мальчишка, мельтеша перед Домиником. Тот приближался, едва ли не вплотную подходя к бедному Мэттью, который неустанно проецировал на себя вес жизненных ситуаций нового друга. – Я… – колебался он, пятившийся вдоль забора, – я – это вы, – заявил он. Ховард почти шикнул от злобы. – Я – это вы, – повторялся Мэттью, запинаясь. Кажется, и он терялся в цепи событий, не нащупав их приближающийся горизонт. – Только моложе и беззащитнее. Доминика ударило. Все чувства разом пропали, в голову нагрянуло помутнение. Ватные ноги заплетались, и Ховард падал на изгородь, царапая свое прежде безупречное и тронутое лишь больничной щетиной лицо. Ноги отмирали, части тела чувствовались совершенно отдельными, больше собранными в ансамбль. – Я моложе и глупее, но такой же, как вы, – кричало внутри, и Доминик четко слышал свой собственный голос, будто дух прошлого пытался вразумить его, напоминая об ошибках. – Ты… – П-послушайте! – боязливо отвечал Мэттью, пытаясь достучаться. Его повело сильнее. Глаза заплыли, и Ховард, больше не в силах держать себя на ногах, провалился в поток хладного воздуха. – Вы убийца! – неугомонно повторял мальчишка, еще хватаясь за решетку забора, но уже более спокойный. Он видел, как страдает Доминик, но не мог остановиться. – Здесь вы именно потому, что не смогли больше выдержать напор, не в силах принять прошлое, это ведь так, это же правда, я все вижу. Появился запоздалый туман, и он будто окутывал Мэттью, спрятавшегося под изгородью. Он отдалял мальчишку от Ховарда, когда тот по-прежнему подавлял в себе ярость, теряя сознание, но желая как следует треснуть нахальному пацаненку. Слова сыпались на него. Четко поставленный голос добивал, эта слишком знакомая тональность еще больше сводила с ума. Доминик ничего не понимал, лишь видел, как пространство сужается, как становится тяжелее дышать, как мир идет кругом. – Я помогу вам прийти в себя, только послушайте! – кричали на остатках. Физическая боль плавно перемещалась вовнутрь, поселяясь в груди. Начало щемить, и захотелось кричать во весь голос, только Ховард не мог. Горло сдавило, и руки не поднимались, чтобы ударить врага, и Доминик не до конца понимал, с кем именно столкнулся. – Нужно только признать! – давка усиливалась, Ховарда словно душили. Две тысячи четвертый год, ледяной октябрьский дождь, Белфаст, посредственный бар, вечно пополняемый стакан виски. «Домче, ты же служил?». Служил. «Тут один надежный человек набирает себе новую команду, по требованиям подходишь. Не нужна работенка?». Нужна. «Состояние твое не из легких, это дело тебя должно взбодрить». Взбодрит только в гробу. «Так в этом и суть». А что с прошлой командой? «Все передохли». – Сколько людей вы убили, мистер Ховард? – отголоски все еще просачивались наряду с воспоминаниями. Токсичный выброс скручивал живот. Один, два, пять, десять… – А сколько еще убьете? Пятнадцать, двадцать, двадцать пять… – Ты не смеешь так со мной разговаривать! – через боль выкрикнул Доминик, до крови хватаясь за изгородь. – Кто ты такой, мать твою? Детский смех полностью накрыл уши Ховарда. Глухой и сумасшедший, он раскатами грома гнал по сознанию Доминика, уничтожая все на своем пути. Но Ховард уже не видел перед собой мальчишку. Он видел пустоту. Заснеженные дали. – Я уже все сказал вам. Я такой же как вы. Я – это вы, только… – Кто ты?! – свирепо вырывалось из груди. Доминик шел наощупь, изрезанные руки ныли. – Мне любопытно услышать, кем же стали вы, – вновь умножалось смехом. Ховард остановился, прекратив движения. Это была одна из комнат его обширного сознания. Нечто вроде дворца памяти, где Доминик хранил все моменты жизни, где средоточием мрака накапливалась боль, истребившая радость и попытки счастья. – Я, – твердо и решительно заявил Ховард. Он крепко сжал кулаки, срывая ветви кустарников и осыпая греющиеся под солнцем почки на землю. – Я убийца, – сказал Доминик, лихорадочно смотря в свою ледяную даль. Он слышал голос. И он не был уверен, кто стоял перед ним. – Вы убийца? – эхом проносилось над ним. – Я убийца! – выкрикнул он, срывая горло. Кулаки напряглись до предела, пальцы почти посинели от напора. Враз рассеялся весь туман, и Ховард нашел себя в главном холле клиники, скромно сидящим в угловом кресле возле окна. Его руки покоились на подлокотниках, взгляд в помутнении уставился на город, где за грязью стекла открывались пустынные улицы и резался силуэт западного Берлина. – Ты здесь совсем один, – опустилось сбоку. Интонация была обеспокоенной, и голос этот совершенно не походил на тот изодранный и высокий. Звучали размеренно, солидно, немного густо. Вместе с этим голосом к Доминику пришло успокоение. Он расслабленно выдохнул, слишком мягко расположившись в кресле, и посмотрел в сторону звука. – И по глазам вижу, что лучше тебе не стало, – оповестили следом. Один из тех влиятельных мужчин появился в холле и стоял теперь перед Ховардом, вселяя в него надежду. Единственное лицо, смотря на которое, Доминик испытывал искренние чувства. Как будто бы дома. Мужчина присел рядом, на соседнее кресло, и также обратил свой взгляд к берлинским изгибам. – У нас завтра важное мероприятие в Вегасе, – отвлеченно начали говорить. – Сделка, встреча с новыми партнерами. Мне даже как-то странно, что тебя с нами не будет. Доминик молчал. Он знал, по каким конкретно причинам не может лететь в Америку и что он делает в этих стенах, сидя на больничном кресле общественного холла. – Впервые за пять лет ты пропускаешь сезон, – как-то надавили. Ховарду нечего было ответить. Да, пропускает. Да, впервые за пять лет. И он, по сути, не был заложником этих чертовых стен, но будто ощущал себя в клетке и был неспособен вырваться. Он был опасен. Партнерам, обществу, самому себе. И тот, кто так бережно навещал Доминика, не нарушая время посещений, абсолютно точно об этом знал, прочитав обо всем на чисто психологическом уровне. Его звали Энтони Картер, и для Доминика Ховарда этот человек значил больше, чем Королева и похороненная семья; больше, чем государство и все прочее вместе взятое. И Энтони Картер слишком ценил его – так, как отец ценит своего единственного сына. Он испытал вполне соответствующую боль, когда понял, что говорить с Ховардом еще рано. – Дом, – поднявшись, Энтони положил руку на плечо Ховарда, обращаясь нетипично. Он заглянул в глаза, но получил лишь холод и отказ контактировать. – Постарайся вернуться к лету. Искренне прошу. Но Доминик не вернется. Эти два пустых месяца лишь высосали из него жизнь и растратили все силы. Никаких проблесков. Ховард не слышал добрых слов со стороны врачей, и все эти терапии казались бессмысленными, ведь Доминик каждый раз говорил о себе одно и то же. Последние два года выдались убийственно тяжелыми. Если до этого Ховард действовал на пару со своим закадычным, то с некоторого времени дела пришлось вести самостоятельно, изредка обращаясь к Энтони. Нового напарника он так и не нашел – попросту отказался заменять лучшего друга кем-то чужим, кто не будет понимать его с полуслова. Был назначен тюремный срок от десяти лет. Доминик не присутствовал на заседании суда, но проверенные люди обо всем позаботились. Он был сломлен. Сбитый с пути и едва не пойманный вместе с другом, Ховард проклинал себя за каждый свободный вздох, зная, что тоже должен был быть упеченным. Доминика смогли отмазать, суд полностью оправдал его, и уже вскоре Ховард ехал поездом из Эдинбурга в Лондон. Хмурый, разбитый, подавленный. Оставив лучшего друга и напарника по всем жизненным бедам гнить в следственном изоляторе, после которого тот отправился в бельгийскую тюрьму на слишком неопределенный срок. Сперва Доминик взялся за работу, даже бодро вступил в этот новый этап, эдакий волк-одиночка. Эксклюзивное оружие, обновление области влияния, повышение в преступных кругах. Ему было не привыкать терять близких и оказываться в полной автономии. Но быть наемным убийцей, марать руки кровью, свинчивая глушитель сырой ночью, и не иметь возможности поговорить – дикость даже для такого бесчувственного и хладнокровного человека, в которого превратился Доминик. Он не выдержал и полугода. Выбросил половину арсенала в Темзу, плюнул на Лондон, сел в автомобиль и поехал куда глаза глядели. Франция и женщины Парижа сперва отвлекли его, была ослепительная зима в Ницце, после Ховард уже прохлаждался в Швейцарии, съездил на пару международных вечеров в Москву, завел нейтральные знакомства в мафиозных кругах, навернул двадцать тысяч километров по Соединенным Штатам, останавливаясь у знакомых и коллег. Все это имело свои плюсы, жизнь била ключом, алкоголь лился реками, наркотики все тяжелели и все дальше отбрасывали Доминика от существовавших проблем. Он забылся. А потом случился Берлин. Поймав ранний поезд из Дрездена, облачным августовским утром Ховард прибыл на центральный вокзал. Совершенно один здесь, как и везде прежде, не имея настоящего имени, друзей и знакомых, Доминик выбрал Берлин и был уверен в правильности своего решения. Теплая осень, безмятежный настрой – Ховард впервые за долгое время ощущал простор и независимость, не чувствуя ножей в спине, не испытывая вечного напряжения, что за ним следят. Отделившись от всех, сменив номер мобильного телефона и в который раз получив новый поддельный паспорт, Доминик действительно был свободен. Квартира в гетто, чрезмерная любовь к Берлину и задний двор с садом в духе времен ГДР. Все это приносило Ховарду ощущение безопасности и легкости. Он испытывал искреннее счастье и был рад как ребенок, под декабрьским небом наматывая круги, танцуя в заснеженном саду и выпивая пиво в кварталах восточного Берлина. Все шло прекрасно. Пока он не понял, что это исключительное счастье слишком тонко граничило с манией. И наступила она. Вылет на обочину на съезде к Потсдаму, ноги в кровь и один звонок, после которого Доминик вновь вспомнил, что такое запекшаяся жажда перестать дышать. Он с горечью подступивших воспоминаний закрыл глаза, сглотнув. Холод мурашек сковал спину и плечи, напряженные, и руки уже не лежали на подлокотниках кресла так свободно. – И что дальше? – спросили мучительно. Доминик оторвался от окна, находясь на все том же кресле. Но рядом явно сидел не Энтони. – Что будете делать дальше? – повторили вопрос, чуть сбавив тон и попытавшись проявить уважение. – Ты подслушивал? – Ховард отреагировал крайне отрицательно. На его задумчивое лицо упала неприязнь. – Давно ты здесь сидишь? – Только что, – Мэттью пожал плечами. – Я спрашиваю: ты подслушивал? – Доминик повернулся к мальчишке в полный оборот, сильнее изменяясь в лице, и надавил на него, выбивая информацию. – Нет, – кинул парень, смотря мимо Ховарда. – Мне не требуется подслушивать, когда я и так все слышу. Он выглядел поразительно спокойным. И совершенно не боялся Доминика, что крайне раздражало последнего. Мелкий дрянной юнец, возомнивший из себя бога. Мальчик, страдающий синдромом дефицита внимания, – явно та причина, по которой Мэттью поместили в клинику, Ховард был уверен. – Где тот мужчина? – спросил Доминик, негодуя от полученного ответа. – Я никого здесь не видел, – честно признался парень, теперь посмотрев на собеседника. В его глазах не было лжи, но стоял противный туман. – Мужчина, – повторил Ховард, когда злобно зажег глаза. – Сидел здесь, прямо рядом со мной, как ты сейчас. Высокий, крупный, черное пальто, бритая голова. – Когда я появился, здесь уже никого не было, – объяснил Мэттью, донося до Ховарда свою картину. – Только вы. Мое любимое черное пятно в этой ужасной клинике. Доминик обессилел. Он испытывал одновременно интерес и ненависть к этому странному дитя, что нагло сообщало о своем мнении прямо в лицо Ховарду, не забывая о вежливости обращения. – Зачем ты снова пришел? Зачем достаешь меня? – Доминик не выносил этого общения. Двоякие чувства образовывались внутри. Настолько отчетливые, какими только могли быть в его черствой душе. Мэттью замялся. Он поломал свои запястья, скрутив пальцы, и вдруг отвернулся. Никогда прежде Ховард не видел его таким живым: он мог двигаться, изгибаться, он смеялся и вел себя как самый обычный ребенок. Подросток с разрушенной жизнью. – Вообще-то, – он наклонил голову вбок, и Доминик видел лишь его профиль, наблюдая резкие черты юного лица. Уже вылезающая щетина, еще такая неравномерная, прыщи на щеках, легкий румянец. Ведь Мэттью и правда был живым – Ховард разглядел это только сейчас. – Вообще-то, я пришел сообщить, что мы больше не можем видеться. Доминик не понимал. Он напряженно смотрел на прячущегося мальчишку, ожидая дальнейших объяснений. Но Мэттью лишь сильнее заламывал свои запястья, после поджимая пальцы и пряча их между бедер, заметно трясущийся. – Почему? – это все, что хотел знать Ховард теперь. Мэттью повернулся к нему, взглядом своих добрых щенячьих глаз смотря в лицо Доминику. Он столько хотел сказать ему, но внутри было пусто. – Что значит «почему», – фыркнул мальчишка, безэмоционально испепеляя Ховарда взглядом. – Так сказали врачи. Он резко подскочил с кресла и, даже не обернувшись, пошел прочь из холла, к лестничной площадке. Секунда заблуждения – и ничего не понимающий Доминик подорвался с места, бросаясь следом за Мэттью, в надежде успеть и выбить больше. Как только Ховард вышел в коридор, он ощутил жесточайший холод внизу живота. Он уперся рукой в стену, стоя на углу, и боязливо смотрел вперед. Никого не было. Как будто и не было никогда. Голова поникла, Доминик тяжело выдохнул. Руки дрожали, заледеневшие пальцы недоумевали и тряслись вместе с ним, когда ноги подкашивались. Ховард был опустошен. Медленными шагами он вернулся в свою палату этажом выше. Реинкарнационное кресло, широкое окно с видом на парк и больничная койка, готовая принять безжизненное тело. Доминик растворился в жестких фабричных простынях, приоткрыв окно и даже не укрывшись одеялом. Его ждала долгая бессонная ночь. Что именно причинило ему ту гнетущую боль?