Сегодня шестнадцатое апреля. Я так и не дошел до зеркала. Пока умывался, старался не поднимать глаза и не смотреть. Я не увижу в зеркале своего истинного отражения, но все же рискну. Хочется заглянуть туда и спросить, что же со мной не так. Даже как-то страшно. Я в силах перебороть свой страх. И себя.
Доминик сглотнул. Так, хотел убедиться, что тогда, сидя точно в этом положении на кресле, он записал свои мысли напоследок, прежде чем встать и пойти через коридор к ванным комнатам. – Шестнадцатого апреля я встал с этого кресла, сделав пару записей, – начал Ховард. Он четко ощущал себя сидящим в своей палате и знал: ситуация полностью в его руках. – Я был не слишком уверен в происходящем, но мои намерения прослеживались кристально чисто. В моей палате нет ванной комнаты, это не люкс, сам знаешь. В твоей наверняка все так же. Здесь Доминик осекся. Палата Мэттью – он возьмет это на заметку, чтобы вспомнить после. – Я встал и вышел отсюда, закрыв за собой дверь, прибрав ключи. Впереди я видел свет: дежурная санитарка не спала, но явно была отвлечена охранником или дружком по переписке. Ее не было в холле. Так что в коридоре я был совсем один, понимаешь? Мэттью вынужденно кивнул, чуть дернувшись. – Я не мог сбиться с пути, мне никто не мог помешать. Эта глупая санитарка хихикала за перегородкой, ее совсем не заботил очередной псих, покинувший палату. Неужели! Ховард так хорошо помнил, и его мозг вдруг затрещал. Это была приятная боль – одна из тех судорог, которые так забавляют мальчишку с его предрасположенностью к унижениям. Здесь будто соединялся мост, восставший из ниоткуда. Ранее существовали два разделенных берега: момент, когда Доминик покинул палату, и истерика перед разбитым зеркалом, в осколках которого Ховард рассматривал израненные руки. Он взволнованно вздохнул. Словно прежде Доминик стоял с дулом пистолета в упор к собственному виску, а после смог глотнуть свежий воздух, не пахнущий порохом. – Так вот в чем вопрос, друг мой, – ехидно усмехнулся Ховард, впервые за это время посмотрев на Мэттью. Он увидел его испуганные глаза, но ничего не почувствовал. Он резко кинул блокнот в ближайшую стену и перевалился вперед, локтями упираясь в свои колени. Это заставило мальчишку подскочить в страхе, когда Доминик продолжил: – Ты сказал как-то, что был там, вместе со мной. И да, я здорово напугал тебя тогда. Как сейчас. Он оскалился в дикой улыбке. Мэттью действительно начинал дрожать, весь сжавшийся. Мальчишка побледнел, но оставался верен любимому черному пятну. Оно вещало, а если слова звучали твердо и поставленно, значит, было зачем слушать. – Прятался в одной из туалетных кабинок, пока я сидел в крови, собирая осколки. Ты видел, что я был слаб, но оказался еще трусливее, чем я в тот момент. Не вышел, не подал ни звука. Я и не знал, что мог быть не один. Мне и не хотелось, чтобы кто-то застал меня таким. Не хотелось, а теперь ты заявляешь, что осколков не было. Мэттью ударило. Не то чтобы Ховарду было легко. – Может, объяснишь мне, малыш? – язвительно попросил Доминик, приподняв уголки губ. Лихорадка схватила его, но он по-прежнему контролировал ситуацию, вставшую между ними с Мэттью. Мальчишка боязливо выдохнул, едва не надорвавшись. Он хотел бы потерять сознание, но ничего не выходило. И раствориться не получалось. Перед Ховардом не было ни дыма, ни тумана. Ничего не могло помешать ему закончить это дело победителем. – Говори, я разрешаю, – повторно попросил он. – Мистер Ховард… – Я сказал говорить, – приказал Доминик. Мэттью закрыл глаза, спустив одну ногу с койки. Босая ступня едва ли коснулась пола. – Я не наблюдал за вами, а просто случайно оказался рядом, – посыпались оправдания. – Вы ворвались как зверь, едва дверь не выбили, раскидали все вокруг. Мне не оставалось ничего, кроме как спрятаться в одной из кабинок, услышав эти звуки. Ховард не собирался прерывать. Не меняя положения, даже после того как выкинул блокнот в стену, Доминик был непоколебим. Руки в замке держались жестко. – Было множество ударов, даже сперва показалось, что биение стекла. Осколки разлетались по всей ванной, вся плитка была в крошках этого зеркала. Но… – Никаких но, – пресек Ховард. – Я подглядел в щель и увидел вас, так четко, как сейчас: вы были там, в самом центре темноты, и вокруг вас ничего не было. Ни битого стекла, ни крошки зеркала. Все было чисто и спокойно. И только вы были избиты. Доминик задрал голову, с недоверием смотря на мальчишку. Он был осведомлен, как будет звучать последняя фраза. – Я знаю наверняка, – убеждал Мэттью, едва держась, чтобы не зареветь от боли, обиды и страха. – Давай, скажи, – попросил Ховард уже чуть мягче, наблюдая плаксивую тенденцию. Он сбавил тон и расслабился. Всего лишь несколько слов, а как они били. Ничуть не меньше, чем Доминик стены по ночам, попадая под приступы злости и гнева на самого себя. Чуть более уверенный и убежденный, что бояться нечего, Мэттью расправил плечи и посмотрел Ховарду в глаза. В его голове содержалась полная правда, от закрытия двери в палату до момента с зеркалами и мраком ванных комнат. Мальчишка был стабилен, да и Доминик не дергался. Они были на пределе, оба напряжены, но обязанные слушать друг друга. Вдохнув поглубже, Мэттью собрался с мыслями. Еще смотря Доминику в глаза, он совершенно искренне произнес: – Не было никаких осколков, – в унисон завопили оба, и их голоса звучали поразительно схоже. Мальчишка едва не задохнулся, убитый совпадением. Ховард весь похолодел, но он также знал: правда была на его стороне. С этими же мыслями сидел Мэттью. Тогда, в ночь на семнадцатое апреля, мальчишка едва не попрощался с жизнью, прячась за хлипкой перегородкой туалетной кабинки, выбить которую Доминику не составило бы труда. Все это складывалось в череду печальных совпадений, маленьких оплошностей. – Но они были, – кивнул Ховард, выпрашивая заключение. – Равно как и я, – опустил Мэттью. Доминик прекратил дыхание, пытаясь сосредоточиться. Полумрак палаты, новые занавески, погибшее растение – что здесь кроме Мэттью было не так? Упавший на пол блокнот, встретившись со стеной, лежал под секцией батарей. Ховард перевел взгляд на него, чтобы откопать новую информацию о себе, но следующий вопрос назрел быстрее: – Тогда в чем подвох? Мэттью опустил и вторую ногу, почти готовый слезть с койки и бежать. Доминик почувствовал запах гари, но все же больше смахивало на море и горный песок. Неужели дым? Может, июньское солнце выжигало на его лице безумную улыбку? В чем подвох? – В том, что меня не было, – заключил мальчишка. Все резко исчезло, мрак палаты замкнулся и поглотил все помещение. Не было видно даже собственных рук, и Ховард начал паниковать, задыхаясь, в нехватке воздуха подскочив с кресла. Он проснулся от дикого крика, застрявшего в пересохшем горле. Все это ему приснилось. Но что именно было реальностью и в какой момент Доминик уснул, он не знал.***
Ховард не выходил из комнаты несколько дней. Забаррикадировавшись изнутри, он не впускал врачей и игнорировал надобность приема таблеток. Он был стабилен. Вполне. В лекарствах он, по его же мнению, давно не нуждался. Поддержка. Вот ключевое слово. Она была гораздо приятнее таблеток, и уж от нее-то Доминик бы точно не отказался, загнав себя в камерные условия. Возможно, только поддержка и могла вытащить его на свободу. Люди из прошлого и партнеры Гелиоса изредка навещали Ховарда, но они не давали необходимого. Со временем Доминик совсем отказался от их покровительственных визитов. И в день, когда он почти сорвался, в дверь постучались. Несколько значащих слов санитарки, смеявшейся за перегородкой в апреле, заставили его отпереться и выйти. В холле ждал Энтони. Без обвинений и излишних фраз, будто и не было того разговора с бешенством и ревом, он сидел на гостевом кресле, закинув ногу на ногу. Западный Берлин за окном напоминал ему о времени. О том, что Ховард уже не ребенок, и в тридцать лет лучше не задерживаться в подобных местах. Картер не собирался отчитывать Доминика и что-либо ему внушать. Они скромно побеседовали о состоянии его здоровья, Ховард поинтересовался, в порядке ли Белфаст и не сдал ли Энтони позиции. Нет, не сдал. И Белфаст был в полном порядке, и дальняя комната в доме ждала Доминика еще с того самого момента, когда тот сорвался и экстренно покинул страну. Но кое-что между ними было не так, и Ховард подрагивал в волнении, не зная, как подойти к вопросу. Возникла одна проблема – ведь он взял на вооружение, что не видел палату своего больничного друга. И он все топтался на месте, отвечая односложно, когда вдруг произнес: – Энтони, – обратился он, – есть подозрения, что мальчишка мне лжет. Я давно заметил за ним это дело. – Как давно? – Картер был предельно внимателен. Скованное положение и серьезное выражение лица говорили о том, что ему было важно услышать Доминика. – Еще в марте или апреле. Заметил давно, осознал не сразу. Энтони усмехнулся. Он с улыбкой посмотрел на Ховарда и увидел в его лице весну три года назад: – Ты возвращаешься, – он довольно покачал головой, не прекращая улыбку. – Тебе лучше? – Гораздо, – непоколебимо кивнул Доминик; только после осознав всю силу заботы, он умело дополнил свои слова. – Спасибо. – Что я могу для тебя сделать в рамках твоего лечения? – Пробей мальчишку, – четко сформулировал Ховард. – Я не знаю его фамилии, только имя. У меня есть веские причины полагать, что его зовут иначе, хотя он чеканно реагирует на имя Мэттью. Я даже не знаю, где его палата, – он сглотнул, думая о всем том, что позволил себе в отношении мальчишки. – Просто… У меня плохие ощущения. – Предчувствия или преддверия? – тут же схватил Картер. Это была их старая установка – определение степени тяжести. – Предчувствия, – к своему же сожалению произнес Ховард. – Пробей его, пожалуйста. Мне нужно совсем немного, самая поверхностная информация. Энтони понимающе кивнул, как бы принимая заявку. Доминик видел в его глазах, что зрел единственный вопрос, волновавший Картера. Больше ему ничего не хотелось знать. – Ты его трахал? – спросил Энтони, даже не посмотрев на Ховарда. Западный Берлин все же был приличнее Доминика. – Только без церемоний. – Да, – честно признался он, вновь чувствуя волнение. – Ему было шестнадцать? По глазам Картер прочитал: «нет». – Твою-то мать, – Энтони чуть не плюнул в сторону. Кресло под ним смялось, волнение передалось к воздуху. – Ты все-таки наступил на те же грабли. Ховард сделал на своем лице мину «виноват». Он полностью осознавал произошедшее и их последствия. Другое дело, что они его не волновали так, как заботил мальчишка и отношение Энтони Картера. – Пробью, Доминик, пробью, – тема была закрыта. – А ты держись тут. И будь осторожен с предчувствиями. Взглядом Энтони как бы посоветовал: «отыщи его и держи подольше». Он поднялся с кресла и развернулся, впервые за полгода пожав Доминику руку на прощание, и это значило, что Ховард все же успешно карабкался ввысь, обратно к себе. Это значило, что Картер в него верил. Доминик нашел Мэттью в саду, прямо за фонтанами. Туда мальчишка убегал, когда мог перебороть себя, чаще в испуге, и выйти из зоны комфорта. И Ховард знал: если уж он заподозрил его в чем-то, тот обязательно это учуял и понадеялся смыться. Все так закономерно. Он подошел сзади, вырывая его из пелены мыслей и лживых интриг. – Мэттью, – позвал он, насмехаясь. – Или, может, кто-то другой? – игриво издевался Ховард. – Уход от реальности к другой личности, в другое сознание? – Необычное приветствие, – мальчишка был сбит с толку, но знал, что этого стоило ожидать. Добавив немного испуга, он подчинялся ситуации и развернулся. Ему не сильно хотелось новых ударов: – Я тоже рад вас видеть. Но Доминик был на взводе. Он не собирался молчать дальше, поскольку видел в глазах Мэттью четкое понимание ситуации. Давить психологически или нападать сразу – нужно решить прямо сейчас. – Как много ролей ты играешь? – Ховард выбрал второе. Он язвительно наступал на Мэттью, пока тот медлительно пятился назад. Фонтан оставался все дальше за спиной, впереди был терновник. – Послушный сын норвежского рыбака, затем родившийся в тени пассивной агрессии мальчишка, замахивающийся ножом на собственную мать. Дальше я получу высококвалифицированного шпиона из МИ-6 себе в собеседники, работающего на правительство с пеленок. – Вы не верите мне, – осознал мальчишка, произнося слова жутким шепотом. – Кто ты? – кидался Ховард. Его лицо было злым, но, что более значимо, оно было настоящим. – По-честному, если тебя не было в ванных комнатах и ты не хочешь существовать? – Вы знаете обо мне все, – как-то очевидно сказал Мэттью. – Где твоя палата? – Это неспортивно, мистер Ховард, – мальчишка чуть не цокнул, но сохранил страх в глазах. – Вы же знаете правила игры. Они почти вплотную подошли к отцветшему терновнику, когда обстановка накалилась. Доминик схватил Мэттью за воротник кофты и дернул к себе. Мальчишке пришлось встать на носочки, чтобы оставаться на траве. – Я здесь с тобой не в игры играю, – шикнул он. Их губы были смертельно близко, но впервые ни у одного из них не возникло желания идти дальше. – Покажи мне свою палату. – Но мы даже были в ней с вами. Вы разве не помните? Нам было… – Мэттью замялся, покраснев. В голове восстал один из эротических эпизодов. – Нам было хорошо. Доминик отпустил мальчишку, откидывая его прочь от терновника. Он схватил его за руку и дернул к зданию клиники, намереваясь предать Шлоссгартен и оставить сады в неведении. Вырвавшись и потерев запястье, Мэттью в очередной раз осознал: с Ховардом шутки плохи. Если с ним не играли в игры, тогда что это было? Выяснение отношений? Может, в действительности так. Несколько неуверенных шагов, далее Мэттью ускорился, постоянно проверяя, идет ли за ним Доминик. Они вошли через главный вход, повернули пару раз, прошли пост охраны и не заглянули в главный зал. Там проходила очередная терапия. Ховард в очередной раз добавился от мальчишки невозможного. – Это просто смешно, – рассмеялся Доминик, когда Мэттью стыдливо привел его к нужной двери и ткнул пальцем. Довольно знакомые стены встречали двоих. – Не была ли здесь подсобка? – Это первый этаж, – заметил мальчишка, напоминая об этом Ховарду. И Доминик действительно не увидел лестниц. – Подсобка была на втором. Момент истины. Секунда – все решится: врет мерзопакостный мальчуган или нет. Мэттью уверенно взялся за дверную ручку и надавил на нее своим слабым тельцем. Она легко поддалась. Перед его обожаемым мистером Ховардом была подсобка. С избитыми стенами и разбросанным хламом. – Я тебе уже сказал, что не собираюсь с тобой играть. – Это моя комната, сэр. – Не наз… Шлепок. Мэттью щедро смазал лицо Доминика пощечиной. Жгло до жути, через пару мгновений подступит боль посильнее, сведет скулы до тошноты. Ховард приложил ладонь к горящей щеке, поворачиваясь к мальчишке, совсем обескураженный. Он даже не успел подумать о том, что неплохо было бы ударить щенка в ответ. Какое-то туманное безумие. Точно сговор: вокруг Доминика оказались уже вполне родные стены. Он отчетливо видел, что занавески были терпимого бледно-желтого цвета, койка сдвинулась от вчерашней ожесточенности, завядший цветок так и не убрали. – Мы не догово… Еще удар! О, теперь становилось интереснее, и уже сдобренная шлепком щека совсем разнылась. В этот раз Мэттью вложил сил побольше, яростно скривив лицо, зная, что за это ему ничего не будет. Лишь шикнув от злости и боли, Ховард вновь примкнул ледяными пальцами к побитой щеке. Уже вторая, а Доминик так и не расправился с парнишкой как следует. Быстро поморгать глазами, оценить обстановку, прийти в себя. Крови не было, но ощущения – слишком много и просто ужасные. Легкое головокружение, Ховарда штормило. В глазах еще плыло, но он уже мог видеть некоторые очертания: что-то вроде круга, и шум по сторонам пульсировал, сужаясь вокруг него. Мы приближаемся к стабильности. – Какого черта? – выпалил он шепотом, недоумевая. Слишком слабый от шока, слишком разъяренный от того, куда его занесло сознание. Доминик был теперь в центре внимания: он стоял в зале, полном стульев, режущих голосов и самого живейшего безмолвия, которое с ним случалось. – Присядьте, пожалуйста, – попросил крупный манипулирующий голос. Но это не устраивало Доминика. – Какого черта! – он вскрикнул, выбивая ногой один из стульев со своего пути и демонстративно покидая круг групповых психотерапий. Позади оставались сжавшиеся в страхе больные, санитары и тысячи криков. Ховард шел напролом, раскидывая перед собой стулья, и деревянным ударом распахнул двери в главный холл, чтобы там найти виновника этих полетов в пространстве. – Мэттью! – одичало заорал Доминик, с запалом и красный не только от пощечин. – Мэттью, чтоб тебя! Дымчатый шепот появился за спиной, в другом направлении от центрального зала. Он перемещался со скоростью света и заставлял Доминика все глубже зарываться в себе, чтобы загнобить, растоптать, унизить. – Мистер Ховард, – позвали к пробуждению. Доминик развернулся, действительно ощущая себя как во сне. Излишняя слабость рук наталкивала на эти мысли, еще больше убеждала неспособность бежать, отмахиваться, спасаться. Пощечина! Щелк! Треск! Кап-кап. Это истекает терпение. Туман бренно оплетал сознание Ховарда. Кисельная дымка и табачный пепел уже водили хороводы. Все праздновали безумие Доминика. Ему это, надо сказать, шло. Даже впечатляло. Первый этаж был пролонгирован, коридоры расступились перед ними. Единственным значимым пятном на этаже оказалась скромная комнатка, в которой пробудился Ховард. Светло-серые стены, блеклые занавески, прожженные сигаретами, и форточка под потолком. Здесь пахло дымом, почти костром, словно только что затушенным, за секунду до появления Доминика. Скромная больничная койка в углу, отсутствие кресла и парочка разбросанных книг на стеллаже. Здесь жил Мэттью. Наконец он увидел обитель микроманипуляций воочию. – А я говорил вам, что комната существует, – как-то виновато сообщил мальчишка. Ховард совсем не помнил ударов и пощечин. Они вмиг исчезли из его головы, и единственным напоминанием была теперь саднящая боль на щеках. У Доминика не возникло желания погладить лицо, нащупать покраснение. Он смотрел на храм юности, в который был впущен, и поддавался туману. – Вы извините, тут так неприбранно, – оправдался мальчишка, проходя в глубь своей палаты. Дверь за ними закрылась. Избитая стена под форточкой напомнила Ховарду о том, как жестоко он расправлялся с Мэттью, стоило делам пойти не так. Злость вымещалась и здесь, и этажом и двумя выше, и в саду, и в кругу терапий, пока Доминик еще ходил на встречи. – У тебя здесь почти нет света, – это привело Ховарда в ужас. Мальчишка, по большей части, был лишен солнечных лучей. – Да, тут как на корабле. Нет денег – полезай в трюм без окон, – объяснил Мэттью, явно смирившийся со своим положением. – Поэтому я люблю проводить время в вашей палате или в саду, теперь вы понимаете? Доминик кивнул. Он подошел к мальчишке ближе, убедившись, что дверь точно была закрыта и за ними не наблюдали. Возможно, теперь случился более подходящий момент, чтобы подумать о чем-то неприличном. – Могу я задать один вопрос? – вдруг спросил Мэттью, чувствуя, как вместе с Ховардом к нему приближается тепло. То самое, которого он был лишен всю свою жизнь. Такой настоящий. Такой реальный. Доминик, ощущая невероятную силу внутри, поднял ладонь к щеке мальчишки, нежно проводя пальцами по мягкой коже. – Да, конечно. Мэттью явно не предугадывал, что произойдет дальше. – Вы плакали в тот раз. Почему? Лицо Ховарда налилось краской. Ярость подкатила сперва ко лбу, потом спустилась по щекам, и начала краснеть шея. Глаза Доминика потемнели, зрачки сжались. Мэттью оставалось только дрожать, не надеясь исчезнуть. Мужские пальцы все еще держались на его щеке. Теперь была очередь Ховарда. И он собирался забрать сполна. Впитав как можно больше желчи, Доминик передал все силы к руке и как следует шлепнул Мэттью по лицу. Первый удар. Заоблачная дымка спустилась на Ховарда, и он испытал чистейшее восхищение, принимая на себя ее холод. Когда пар рассеялся и звуки утихли, он очутился в болезненном кругу, на групповой встрече центрального зала. Он, в отличие от Мэттью, был к этому готов. Доминик развернулся, сделав пару шагов на выход, поднял выбитый стул и вернул его на место. Все по крупицам начинало сходиться. Восстановление было запущено. Покинуть круг, аккуратно открыть двери и с холодным выражением лица выйти в коридоры первого этажа. Ховарда попускало, внутри еще накапливалась буря, но ярость утихала. Сразу после дверей налево – не стоит совершать прошлых ошибок. Мэттью стоял там, по центру крыла, и он был напуган. Возможно, он не дрожал так никогда, и его глазки, обыкновенно горящие желанием язвить и танцевать в бреду, теперь затухли. Жизнь выветривалась из него, сопровождаемая дымом. Щелк. Доминик дал ему вторую пощечину. Мир трещал по швам, и Ховард ощутил четкое дуновение ветра. На его ладони остался пепельный след, смешанный с порохом. Это Мэттью рассыпался на части, сбегая из его жизни. Утихло. Мрачные стены, блеклый свет от занавесок, погибшие растения и родное кресло. И даже блокнот все так же валялся под батареей. Здесь Ховард и решил остаться. Устало выдохнув, он приберег последний удар для стен и грубо впечатал кулак в фанеру над прикроватной тумбочкой. Ощущение пепла и пороха на ладони вернулось, но Мэттью рядом не было. Доминик был один. Он скинул с себя футболку и рухнул в постель. Ему катастрофически нужно было поспать. В одиночестве и без лишних звуков. Пускай хоть во сне к нему придет тишина.***
Затемненная секция, июльский воздух, пуховая жара. За окном шумели улицы Берлина, когда внутри заключилось безмолвие. – Как, вы сказали, вас зовут? – прозвучал единый вопрос. Щелкнула ручка. Здесь стены были изолированы достаточно, чтобы лишний звук не утек за их пределы. – Мэттью. Мэ-ттью. Синоним к слову «патология». – Вы хорошо знакомы с вашими диагнозами? – Само собой, я же здесь, – как-то иронично усмехнулись. – Если функция принятия работает, вы сможете назвать мне причины, по которым вы здесь, верно? Дым блестел в кристальном воздухе, неотличимый от пыли. Все кружилось, пороховыми слоями приземляясь на хрупкие плечи, оставаясь осадком. – Уход от реальности. – Слово «шизофрения» вы нарочито игнорируете? – уточнили без излишней скромности. – И патологическую склонность к лжи тоже. Наборы звуков застыли в воздухе. Подобно тончайшей шелковой нити они пролезли в ушко острой иглы, самостоятельно проделывая ювелирную работу. Не сам факт произнесения слов был важен в этих стенах. Огромную роль играло уже присутствие источника информации. – Об этом вы хотите поговорить? – убедились деликатно, вставив напоминание. – Это ваш час. Мы можем обсудить любую волнующую вас вещь. Уход от реальности? Почти контролируемое явление. Шизофренический бред? Как-нибудь обойдет стороной, можно договориться. Патологическая ложь, связующее звено с парамнезией? Да бог с ней. – Доминик Ховард, – произнесли бережно, смакуя каждый звук как лакомый кусочек. – Позвольте? – Я пришел поговорить о Доминике Ховарде, – заявил Мэттью, уверенно восседая в кресле, сотканном из мнимой реальности, бреда и лжи. – Он меня волнует. – Есть на то причины? Дым теперь не просто поблескивал, он нахально кружил, выделывая пируэты в центре скандального зала. Подготовительная позиция. Спину ровно. Вздох. Вращение! – Из-за него я здесь.