Где ты теперь?

Машину Доминика подогнали прямо к выходу клиники. Все оказалось вовремя схвачено, план заранее обговорен, хотя Ховард и утверждал, что четкости в нем не было. Все же настороженный, со все теми же предчувствиями на кончике языке и где-то внутри, а также с затолканными в глотку преддвериями, Доминик покидал клинику Софии-Шарлотты. Теперь навсегда. Еще в коридоре он нацепил на себя темные очки и протянул заранее подготовленные для Мэттью. Ослабший мальчишка, так толком и не питавшийся с начала своего заключения здесь, вполне живой передвигался к выходу. Его худощавые запястья буквально светились насквозь – настолько тонким был Беллами, но он находил в себе силы, чтобы идти, скрывая скелет под мешковатой одеждой. – Зачем это? – спросил Мэттью, взяв очки в руки, с серьезным видом успевая их рассмотреть. – Надень, – удивил Доминик с улыбкой. – Тебе понадобятся. Ты и не поверишь, насколько там ярко. Беллами послушался, с той же подозрительной ухмылкой скрываясь под темными очками. Они погружались в сад, августовский воздух обдавал их жарой и страстью, и Ховард оглянулся на мальчишку, чтобы удостовериться в его верности. Шел без колебаний, слишком застенчивый, даже скромный. Невероятно. И это если вспомнить, какие дикости Мэттью творил в стенах клиники. – Нас сейчас встретят, – предупредил Доминик. Они вот-вот переступят порог – ведь Беллами сбегал! Нахально! – Не реагируй на них. Делай вид, что тебя не существует. Мэттью дрогнул, а после рассмеялся. Ему было забавно. – Да запросто, – выкинул он. Как и приказали, Беллами отвернулся сразу же, как только двое вышли из сада. Несколько тротуарных плит, требовалась пара шагов, чтобы достигнуть цели и увидеть черный седан. – Добрый день, Ховард, – послышалось тут же. В известном обществе Доминика всегда звали по фамилии – так повелось. – Добрый, – кивнул он. Двое из мафии – его потрясающие коллеги. Энтони стоял выше Доминика, но Доминик, в свою очередь, был важнее всех остальных. Так было принято. Простые правила. – Твоя машина, как договаривались, – продолжали приветствие. Он включил всю свою силу, выкручивая влиятельность на полную. – Я вижу, – заметил Ховард. – Оружие, деньги – все там? Мэттью рядом с ним колебался, шатаясь на тонюсеньких ногах. Доминик заметил это боковым взглядом, но знал, что на людях не стоит вытворять подобных глупостей. Ведь он сам загнал себя в этот образ, правда? Он сам убедил себя в неспособности любить и чувствовать – это точно. – Да, конечно, – ответили ему с неуверенностью. О, его боялись, еще как! Потому Энтони до сих пор ничего и не знал. – Сумка в багажнике. В салоне, за водительским сидением, пристегнут ствол. Жестами Доминик показал «спасибо» и «окей», после чего все же посмотрел на Мэттью. – Что-то еще нужно? – спросили учтиво, как будто охраняя и опекая Ховарда. – Нет, машины вполне хватает. – Куда ты теперь? – поинтересовался второй, прежде не подававший голоса, лишь сказавший слова приветствия. Немного подумав, Доминик взглядом попросил упрямого Беллами перестать бояться и пройти к автомобилю. Место в нем ждало его. Ховард же требовал, чтобы Мэттью успокоился и усадил свою тощую задницу на переднее сидение. – Франция, – незатейливо оповестил Доминик, словно это ничего не значило. – А что там? Наши? – подключился первый из «тех самых людей». – Нет, – спокойно кинул Ховард. – Там пустынные дали. Недопонимание сквозило в воздухе. Ох уж эти предчувствия. – Что? – Ничего, – отперся Доминик. – Ничего, забудьте. Увидев на лице Мэттью страх и соглашение, Ховард поспешил к автомобилю, чтобы открыть дверь перед мальчишкой и пригласить его разделить с ним дорогу. Беллами, лишь коротким взглядом зацепившись на стоявших рядом людях, вспомнил установку «не реагировать», плотнее надвинул очки и прыгнул в машину. Коллеги Доминика озадаченно проводили эти движения, но ничего не спросили. Знали, что нельзя. Обойдя автомобиль, Ховард все же пожал руки своим приятелям и перекинулся еще парой незначительных слов. Как его дела? Да нормально, пойдет. Как он себя чувствует? О, прекрасно. Его любимое – лучше. Да-да. Пол под ногами, стены… – Ховард, – попросили его. – Точно все в порядке? – Итчи, – пресек Доминик, оскалившись с обращением к парню. Его мертвый взгляд застыл где-то в земле, когда коллега напротив возненавидел себя за излишнее беспокойство. – Я хоть раз просил тебя задавать глупые вопросы? – Нет, – по команде ответил тот. – Так и не задавай, – настолько просто распространил Ховард. – Да, конечно. Все вокруг погасло. Неоднозначные взгляды, брошенные к передним сидениями, погасли в воздухе и совсем сошли на нет. Доминик потерял любой интерес к коллегам, попрощавшись с ними, и открыл дверь с водительской стороны. – И, да, – кинул он напоследок. – Кое-что еще, ребят. – Слушаем, – отозвался первый. Итчи же теперь стоял как вкопанный, боясь пошевелиться за ненадобностью. – Как только я тронусь с места, сообщите Энтони, будьте добры. Двое откашлялись, переглянувшись в страхе. – Господину Картеру? – уточнили они в один голос. – А есть какой-то другой Энтони? – спросил Доминик язвительно, даже не найдя другого оправдания. – Сообщим, – прекратили оба. Очистившись от запаха болезни, Ховард все же открыл дверь со своей стороны и рухнул в автомобиль. Мэттью сидел теперь рядом, в его машине, а значит, он был полностью в его власти. В его руках. Доминик пригласил Беллами быть его пассажиром. Теперь он исполнял роль проводника Мэттью в другую жизнь. Совсем отличную от существования или его иллюзии в клинике, в жизнь криминальную, где никто не знает их имен и не подозревает о мыслях, что кроются внутри. Теперь Беллами мог думать обо всем, что только взбредет в голову. И Ховард посмотрел на него, вселяя эту мысль. Они оба переглянулись, прощаясь с Берлином. Ключ повернули, педаль газа была выжата. Доминик сразу перешел на повышенную скорость и рванул вперед по мостовой. Все карты были в его голове, он потрясающе знал любые пути в радиусе ста миль от Берлина. Повидавший жизнь Ауди дернул на запад, сворачивая налево и резво пересекая проклятую Бисмаркштрассе. Впереди долгое извилистое шоссе, злополучный съезд к Потсдаму, Ганновер и предательская граница с Бельгией. Но Доминик обязан выстоять этот путь. Ведь он обещал Мэттью. А обещания он держит.

***

В вечер того же дня ко входу клиники подъехали два габаритных Мерседеса. Неудержимый скрип злости и влияния затмил всю улицу. Внедорожники с пылью остановились на проезжей части, бесшумно замерли колеса, разом выключили двигатели. Возле клиники прибывших уже ждали: та самая медсестра, что врала об имени и раскололась перед Домиником, нервно сдирала кожу на большом пальце. Знала, что была в этом приезде и ее вина. Она растерянно стояла на крыльце, не зная куда себя деть, и ее руки тряслись, ладони покрылись холодным потом. Позавчера Кейт не сообщила Картеру о том, что Доминик ушел, – таково было условие Ховарда, когда они прощались. Тогда Энтони насторожила и вынудила на звонок Доминику банковская операция, проведенная в неположенный срок: в субботу произошло списание средств за крайний месяц лечения, который кончался только на следующей неделе. Сегодня утром до Картера дошла информация, что Ховард покинул клинику, кажется, вполне легально, даже успешно. По одному лишь растерянному взгляду девушки он понял: поздно. Доминика давно здесь не было. И он вряд ли вернется. – Упустили! – выкрикнул Энтони, разворачиваясь на месте. Он даже ничего не спросил – все было ясно и без слов. – Сука! Упустили! Он набрался сил, погасив ярость. Нужно быть спокойнее. Иначе зачем все это. – Что он сделал? – Картер обратился к санитарке, что стояла перед ним и дрожала под напором. Только что осознала, насколько оплошала. И ведь ей платили за ошибку. – Скажи мне, я должен знать. И почему ты не остановила, хотя тебя за этим сюда и послали? – Но его выписали, – девушка лишь разводила руками, вся скованная криком, ее неестественно высокий голос дрожал. Такие оправдания. А что ей еще сказать, если не эту правду. – Я видела бумажку с подписью заведующего психиатра, поверила ему, все было так… – Господи! Он почти схватился за голову. Творилась какая-то чертовщина. Полная чушь. – Какого черта! Как он получил это разрешение? Как?! – Энтони надрывался. В какой-то момент до него дошло, каким образом Ховард мог добиться официального документа на этот спланированный побег. – Так, – твердо пресек Картер, осуждающе смотря на санитарку. Он ткнул пальцем в ее сторону. – Ты пронесла ему наркотики. Кто пронес оружие? – он обратился теперь к остальным. Все молчали. Боялись содрогнуться. – Я, блять, спрашиваю! – повторил Энтони, выходя из себя. Он стоял на месте, ожидая ответа. – Кто дал ему оружие? – Я, – отозвался вспотевший Итчи. Картер злобно посмотрел на него, на секунду делая лицо из разряда «все в порядке, с кем не бывает». В следующее мгновение мясистый кулак пришелся аккурат по носу Итчи. Пошла кровь. Едва ли это помогло делу. – Сука, – выругался Энтони, пробормотав сам себе. Он неодобрительно качнул головой, теперь не смотря ни на избитого Итчи, ни на Кейт, но с опущенной головой обратился к последней. – Когда он уходил в субботу, что он сделал? Делал что-то вообще? Необычное, может, – Картер плеснул руками. Нервы были на пределе. – Он… – девушка замешкалась, чуть заметно покраснев. Она не переставала царапать кожу. – Он поцеловал меня и ушел. И попросил ничего не сообщать до вашего приезда. – Ну, Доминик! – взвыл Энтони, прошипев. Он сжал кулаки в карманах летнего плаща. Хотелось врезать еще кому-нибудь, но не этой же санитарке. – Он всегда так делает. Всегда! Одно и то же! Такая ж… Но Картер не позволит себе произносить ругательства в сторону Доминика при сторонних лицах. Он сильнее стиснул кулаки, сжав губы, и все же посмотрел на Итчи, вытирающего нос белой рубашкой. – Дай ему салфетку, что ли, – приказал он девушке. Та мигом убежала в клинику, едва держась, чтобы не упасть на землю от трясучки. Было страшно – ведь кто знал, чем обернется это наивное желание помочь? Энтони стоял у Шлоссгартена, телефон в его руках не проводил звонок, посланный Доминику. Не начинались гудки, лишь грубое «абонент недоступен» и переадресация на голосовое сообщение. Но стал бы Картер записывать какую-то отсебятину, зная, что Ховард ни за что не прислушается. Так они и были: двое виновных в побеге Доминика, гелиосовская медсестричка и еще несколько крупных парней, прибывших в Берлин вместе с Энтони. Все эти люди знали Ховарда. И, к сожалению, только Картер ведал, на что Доминик был способен. На все, кроме любви, это уж точно. – Ховард! – вскричал он, едва держась, чтобы не выкинуть телефон в садовый забор. – Что ты наделал! – он чертыхался, сгорая на месте. То ли от боли, то ли от стыда. – Что ты наделал!

***

Пыльная дорога, десять часов за рулем – они того стоили. Международная трасса А2 привела двоих в Бордо-Сен-Клэр, после которого было решено остановиться. Считанные метры до Ла-Манша и мечты всей жизни для Беллами – а через пролив была Англия, об которую Доминик не раз разбил свое черствое сердце. Этрета, Нормандия, горный песок и морской воздух. Все то, о чем в своих самых заветных и скрытых снах просил Мэттью, по ночам пуская слезу, содрогаясь при мысли о возможном. Он воображал себе все так, как и описал Ховарду: немного зеленый мыс, покрытый мхом, и эта безмятежность, и состояние спокойствия. Все то, о чем он просил. – Мы приехали, – Доминик провел ребром израненной ладони по щеке Беллами, возвращая того к реальности. Вокруг была неизведанная Франция, и оттого было интереснее. – Просыпайся. – Где мы? – спросил тот, еще не до конца отпрянувший. – В твоих мечтах. Они брели сквозь высокие поля, совсем затерявшиеся в мире двое, такие противоположные друг другу, но создающие единое целое своим союзом. Грубая рука с облезшей кожей на кончиках пальцев и эта совсем детская ладонь, хрупкая, заденешь – разобьется. Сила, сковавшая их, была тяжелее жизни. Она была прочнее, чем шторм, ураган или боль. Пальцы переплетались, поддерживая одним касанием. Невероятно, правда. Вторгнувшись на закате, двое созерцали живописный горизонт. Там, перед ними, небо касалось морской дали, сливаясь в мерцании и блеске природы, и хотелось дышать, и хотелось жить. Прибой омывал скалы, постепенно отходя от горных склонов, оставляя родимый песок в покое. Он вскоре высохнет, и покажется пляж, который на рассвете будет погребен под волнами, жестоко разбивающими сердце – действительно Ла-Манш. Фиолетовая краска полностью брызнула по небу, расщепляясь на розовые оттенки. Белесые облака, подернутые заревом, становились красными, почти что огненными, и Мэттью едва держался, чтобы не заплакать, когда Доминик привел его на обрыв. – Смотри, – произнес он шепотом, осыпая ему на ухо все самое сокровенное. – Это твоя мечта, воплощенная в реальность. Беллами весь замер, когда рука на его плече ощутимо сжалась. Он чувствовал, что Доминик был с ним все это время, что именно он, этот нетипичный гражданин и настолько незаурядный пациент психиатрической клиники подарил ему второе дыхание – новую жизнь. Не было слов, насколько Мэттью ощущал себя благодарным. Благодарным за эту жизнь, предоставленную ему просто так. За эти вздохи. За это призрачное существование. – Спасибо, – произнес он, с сухостью выдавив из себя слова. В горле встал ком. Такие впечатления, что пропадал дар речи. – Это все тебе, – определил Доминик. Гасло зарево заката, пламя утихало, но тепло оставалось внутри. И Ховард в который раз заверил себя, что все те установки были лишь в его голове, и все это тоже содержалось там. И он мог чувствовать, и он мог жить, и мог дышать, и был способен на любовь. – Скажи мне одну вещь, – попросил Ховард. Мэттью повернулся к нему, весь внимание, и его глазки звучали как то произведение, исполненное в больнице. Как легкость летнего дня, как сумеречное свидание в тисках терновника – настолько этот взгляд ободрял и даровал силы. Доминик позабыл о прошлом и о страданиях. Существовали только эти глаза – если они вообще существовали когда-либо. – Почему ты выбрал меня? – Вы снова хотите услышать от меня эти слова, – хмыкнул Мэттью. Он чуть застеснялся, румянец был спрятан темнотой вечерних сумерек, опустившихся над берегом. – Никогда не устану их слушать. Беллами воодушевленно поднял взгляд на Доминика, вновь ударяя того своей силой. Ховард плотнее сжал мальчишеские плечи. Мэттью было шестнадцать. У него не было родителей. Он выкрал мальчонку из клиники. Доминик мог делать все что на ум взбредет. – С самой первой встречи с вами мне хотелось помочь, – произнес Беллами слабым голосом. Он смотрел куда-то мимо, в поля за мужской спиной. – Вы были чернее сажи, мрачнее моих мыслей. Это поселило во мне странность… – Продолжай, – почти умолял Доминик. Его пальцы плавно обогнули плечо мальчишки и пошли ниже, к локтям, чтобы приземлиться на пояс и оказаться там незаметно. Но Мэттью дрогнул, вздыхая. Он ждал этого. – Вы буквально горели от болезни. Вам было так плохо. И тот день, когда вы сели ко мне на скамью, – я был так взволнован! – Ты был очень холоден, – припомнил Ховард. – Боялся вас… Боялся ваших слов. Беллами дернулся, когда руки Доминика скользнули к бедрам. Интимный момент под полотном заката – о чем еще мог мечтать мальчишка, пока долгие семь месяцев сидел в карцере тошнотворных занавесок и медикаментов? – Боялся, что вы не поверите в мое существование, – Мэттью дал осечку. На горизонте появились тучи, пригнанные восточным ветром. Ховард почувствовал себя нехорошо: голову затуманило, послышались помехи. – Ведь я и правда не… – Стоп, – прекратил Доминик. Мы приближаемся к стабильности. – Ни слова больше, – Ховард схватился за голову, одной рукой еще удерживая Беллами за пояс. Он зажмурил глаза, весь сморщенный, и боль буквально пронзила его лицо. Доминик еще держался на ногах, когда хотелось упасть в мягкую траву Нормандии, размазать по лицу горный песок и питаться проклятым морским ветром. Все вокруг стало донельзя ярким, кислота прожгла глаза Ховарда, голова шла кругом. Тучи сгущались, закат так и не переставал светить прямо на Доминика, и произведение Мэттью, сыгранное в больнице, уже не звучало в памяти так безмятежно. Как некоторое восхождение к болезни, оно служило знаком. Будто напоминанием, что ничто не вечно. И это мнимое выздоровление не будет исключением. Доминик вновь сотрясся, когда Беллами поймал его худыми ручонками. – Что с вами? – недоумевал он, хватая Ховарда за руки. – Ничего… – Что-то случилось? – Правда, ничего, – отмахивался Доминик. Еще немного – скала даст трещину. – Мои очки… – шептал Ховард. – Здесь так ярко. – Но ведь это моя мечта, – убеждал Беллами. – Здесь должно быть так. На секунду Доминик поверил, когда головная боль вновь подкосила его. Он закричал, падая на колени, и Мэттью упал за ним. – Что с вами? – вновь спросил мальчишка. Он обхватил его за плечи. Теперь была очередь Беллами брать мужское лицо в ладони и просить внимания. – Мне страшно, – твердил он. – Все в порядке, – через боль отвечал Доминик. Его мутило, но он держался, приходя в себя после слов. – Просто я… Пустынные дали… – он бормотал невнятно, сильнее пугая Беллами. – Доминик! – просил тот. – Все в порядке, Мэттью, – заверил Ховард, возвращаясь к нему. Они опустились в траву, сморенные головокружением и закатом. Поделив раскол на двоих, они падали вниз, способные ощущать морской ветер в легких, горный песок вместо крови, солнце как единственный источник тепла внутри. Доминик судорожно дышал, схваченный лихорадкой. – Я счастлив, – выдохнул он на остатках. Он больше не увидит треклятый терновник, не коснется ядовитых лепестков берлинской вишни и никогда не услышит аплодисментов, нагнетающих обстановку. Стены клиники никогда не причинят ему боль. Ховард не проснется в ледяном поту посреди ночи, понимая, что не спал как следует уже несколько месяцев. Кошмары не явятся к нему в гости в третьем часу. Наркотик не пройдет по венам. Приступ не схватит его за ногу, вытаскивая из-под шелкового одеяла с заводских простыней. И не приблизится стабильность. – Я счастлив, что смог тебе это подарить, – произнес Доминик. – Я благодарен, – откликнулся Мэттью, ложась рядом с Ховардом, лишь бы тот не терял сознание и оставался с ним. Ведь не будет Доминика – зачем существовать ему? – Но, – твердил Ховард. – Я ведь не способен лю… – Тише, – просил Беллами. Тишина на мгновение окутала Доминика, вырывая из заоблачного состояния. Ее он боялся. К ней он не вернется никогда. – Как вы себя чувствуете? – спросил Мэттью. Голос исказился. Очередной удар свалился на Ховарда, прижимая того к траве. Кисельные луга уже не казались такими мягкими, задержавшаяся краска заката превратилась в мглу, просачивающуюся вовнутрь. – Лучше, – вырвалось из груди Доминика. Он не контролировал себя, но был уверен, что счастлив. Пока он существует, рядом будет Мэттью. Это закон. А законы Ховард любил. Мы приближаемся к стабильности. – Можете рассказать, что вы чувствуете? Не было никаких осколков.