Свет чистой души

      Пока мы плутали по лабиринтам шпиля, Инквизитор, представившийся Кальтусом Зарковым, рассказывал так же много, как и курил. Словно благородный отпрыск имперской аристократии, «выгуливающий» подружку. К концу этой прогулки у меня уже начинала пухнуть голова. Обильно справляя разговор пустой болтовнёй и разного рода байками, он говорил и о важных вещах. Не буду отрицать того, что мне это нравилось.       Среди прочего, я выяснила, что Кальтус был санкционированным, но весьма специфическим псайкером: ему невероятно и непременно везло. Если бы не это, то кто-то или что-то его давно тысячу раз убило, раздавило, раздробило, сожгло, прострелило, разрезало, отравило или прикончило более изощрённым способом. Ещё он казался идеалистом, самым искренним и несгибаемым, верящим до последнего в идеалы, о которых говорил Бог-Император. Кальтус недолюбливал методы насилия и жестокости, но принимал их как меньшее зло и использовал «лишь по необходимости». Он же считал, что иногда милосердие — это пуля в лоб. И во многом была с ним согласна. В общем, этот человек впечатлил меня столь сильно, как никто прежде.       В просторном помещении гудели механизмы и слабо дребезжали металлические переборки. Здесь было очень жарко и душно, пахло перегретым пластиком и сталью. К этому моменту инквизитор закончил своё повествование, сделавшись на удивление серьёзным. Таким, каким и полагается быть человеку его должности. Но теперь весь этот лязг и шум горячего воздуха били по ушам, и терпеть это удавалось с трудом.       Перед нами были огромные закрытые створки и терминал. Кальтус возился с ним, и по его напряжённому лицу было видно, что безуспешно. Наконец, он достал из своей инсигнии какой-то ключ и использовал его. Ещё один глухой металлический звук влился в общую какофонию. Так продолжалось несколько минут, прежде чем высоченные двери разъехались, и мы зашли на широкую платформу.       Шахта грузового лифта располагалась не совсем вертикально, а под хорошо заметным углом. Мы поехали вниз с такой ужасающей скоростью, что казалось: если подпрыгнуть, ты зависнешь и ноги больше никогда не коснутся пола. Прошло много времени, прежде чем он начал замедляться и я почувствовала нормальную гравитацию, а перед нами открылся широкий служебный тоннель. Его гладкий каменный свод создавал ощущение пещеры. Удушающая тишина дополняла картину: были слышны лишь наши шаги, дыхание и писк в ушах. Почти сразу из слабой полутьмы показались автоматические турели. Глаза подключённых к ним сервиторов засекли движение, но сразу же отвернулись от нас, продолжая вглядываться в полумрак тоннеля.       Эта часть прогулки была невыносимо долгой. То тут, то там виднелись различные шахты, лестницы, двери и решётки. Из некоторых доносилось гудение или лязг, но большинство не смело вмешиваться в гробовую тишину этого места. В застоявшемся воздухе ощущался запах сырости и плесени. Поначалу туннель показался мне заброшенным, но я всё чаще подмечала признаки того, что его регулярно использовали и обслуживали.       Когда мы ступили на металлические ступени, ведущие наверх, я уже потеряла ход времени и, несмотря на всю физическую подготовку, не чувствовала ног. Но скоро я услышала другой, оживлённый гул, а воздух стал свежим. Кальтус открыл дверь всё тем же ключом, и я, жмурясь от света, увидела огромный вокзал.       Отсюда отправлялись гигантские составы. Они почти не боялись бурь и оставляли позади себя внушительные шлейфы из поднятой в воздух пыли. Я видела такие вживую лишь дважды, но ни разу не бывала на борту. Инквизитора, конечно, эти махины не впечатлили, и он, как ни в чём не бывало, повёл меня дальше. Я заметила, что он спрятал от лишних глаз инсигнию и фуражку. Либо Кальтус не любил внимания, либо неизвестные мне обстоятельства заставляли человека с одними из самых больших полномочий в Империуме действовать скрытно.       Его купе с двумя койками было не особо внушительным и довольно старым, но очень чистым. Похоже, никто из пассажиров не знал, что вместе с ними ехал не абы кто, а имперский инквизитор.       Наш поезд, носивший гордое имя «Повелитель дюн», тронулся. Несколько минут он разгонялся, пока не вышел на нужную скорость. Снаружи свистел ветер, но толстая обшивка почти полностью глушила этот шум.       Мне представили главных и чуть ли не единственных помощников Кальтуса. Ощущая слабый холодок спиной, я вспомнила, что если его истории правдивы, то прочие аколиты погибли там, где Зарков отделался переломами или ожогами.       Один из помощников, коренастый лысый человек по имени Барбоса, долго смотрел на меня, а потом кратко спросил:       — Псайкерский дар есть?       — Нет, — искренне ответила я, стараясь быть как можно более убедительной.       Он усмехнулся, явно нехорошо.       — Вот это мне говорит человек, вкладывая в свои слова волю? — поинтересовался он.       Я онемела от смятения и не знала, что ответить. Ещё со Схолы мне твердили, что в псайкерстве я полный ноль, а уж они-то не ошибаются, тем более на протяжении стольких лет.       — Я н-никогда ничем таким не выделялась… Если бы у меня б-были бы способности, их бы давно обнаружили.       — Хм, она говорит правду, — задумавшись, сказал Барбоса. Похоже, я привела его в лёгкое замешательство.       — В принципе, это можно объяснить, причём довольно просто, учитывая специфику моего последнего расследования, — протянул Кальтус, переведя взгляд на высокого блондина рядом. — Вот ты, дознаватель Митра, хочешь в будущем стать инквизитором. Будь ты на моём месте, твои действия?       — Гуманные или нет? — переспросил тот непривычно высоким голосом.       — Расскажи оба варианта.       — Не гуманно — сжечь, гуманно — пристрелить, — ответил блондин.       Все перевели взгляд на меня. В комнате, казалось, становилось жарко, но меня пробирал озноб.       — Вот поэтому из тебя получится пуританин, — с улыбкой заключил Кальтус, обращаясь к Митре.       Помощник обиженно фыркнул, а Кальтус по-дружески положил руку мне на плечо. Я выдохнула, пытаясь успокоиться, но противные мурашки всё ещё пробегали по спине. Устами Митры мне недвусмысленно намекнули: «Шаг вправо, шаг влево — расстрел». Правда, я всё ещё не могла понять, почему инквизитор-пуританин на месте Кальтуса посчитал бы, что меня нужно сжечь…       — На время поездки жить будешь в моём купе, — сообщил Зарков, когда его аколиты разошлись.       — Мужчина в одном купе с Адепта Сороритас? Это неприемлемо… — начала я, уже подозревая, что мои доводы будут развеяны в прах.       — Моё присутствие будет как-то мешать тебе исполнять свои обеты или читать мотивы? — уточнил он.       — Нет, но…       — Тогда это не обсуждается. Так будет безопасней для всех.       Следующие пол часа я сидела на своей койке и размышляла о событиях предыдущих дней, о Кальтусе и, конечно, об этом глупом споре. В комнате было тихо. Лишь шуршал пергамент в руках инквизитора, он постоянно то читал что-то, то записывал, переводил текст с пергамента в электронный вид и наоборот.       Наконец, я не выдержала. И задала вопрос, который мучил меня весь этот вечер:       — Почему вы были на этом задании в одиночку? Вас ведь чуть не убили.       Он поднял взгляд от бумаг и внимательно посмотрел на меня.       — Но не убили же?       — Если бы не я, то непременно убили!       — А ты так вовремя свалилась на мою голову, это же хорошо, разве нет? Но в следующие пару секунд он, кажется, понял, что нет смысла дальше ломать комедию, и ответил серьёзно: — Ты уже слышала про то, как проявляются мой дар псайкера? Несмотря на то, что подобранная мной госпитальерша стреляет лучше меня, я довольно живуч, потому что мне «везёт». Но проблема в том, что моим аколитам не всегда так хорошо везёт, и их в любой момент может размазать по стене или загрызть ксенос, типа этого вампира Соломона, или убить какой-нибудь ретивый еретик. Поэтому, когда я могу пойти один, я иду один. Я многих потерял. И горестно сожалею об этом. Пусть они и делали работу, которую могли сделать только они, некоторых смертей всё же можно было бы избежать.       Я ещё долго виновато смотрела на него, но вместо каких-либо слов он просто улыбнулся, призывая меня меньше думать обо всём этом.       — Соломон Константин действительно был вампиром или вы так образно говорите? Ну, вроде, это же просто древние легенды Терры? — нерешительно поинтересовалась я, когда прошло ещё некоторое время.       — Ксеносы — это ксеносы. И то, что они описаны в старых сказках, не всегда делает их менее реальными. Просто ещё одна враждебная форма жизни. Они перестраивают свой метаболизм и маскируются под людей или другие гуманоидные расы, среди которых живут. Эти противные Императору твари паразитируют на населении и рвутся вверх по карьерной лестнице, как еретики и гибриды генокрадов, — кратко описал Кальтус.       Когда настало время ложиться спать, сон забрал меня пеленой забывчивых видений. Уже слишком поздно я поняла, что забыла про вечернюю молитву и просто сомкнула глаза под мерное шуршание пергамента. Мне снилась Схола Прогениум, военный госпиталь и что-то ещё, что не отпечаталось в моей памяти.       На утро меня ждал сухпай и тренировки. Кальтус решил, что коли у меня есть псайкерский дар, его необходимо освоить. И Барбоса занялся этим. Из него был не самый лучший учитель, но превосходный телепат.       И вот, совершенно внезапно, я оказалась очень талантлива в этом искусстве. Всё это было слишком ново… но интуитивно просто. Больше напоминало сон или выдумку. Не то, чтобы я всегда мечтала о таких способностях, но всё-таки всю осознанную жизнь я думала, что ни на что не способна, а тут Барбоса хвалит и радуется.       Но кое-что осталось прежним. За пределами этой специализации я всё ещё была абсолютным нулём. И изменить это, казалось бы, было просто невозможно. Что-то внутри меня будто знало, что так оно и будет.       Почти весь день был посвящён упражнениям. Маленьким победам. Еде. И новым упражнениям. Примерно после пары часов голова уже неприятно гудела. А после целого дня, проведённого под чутким руководством Барбосы, я просто дошла до кровати и вырубилась без сновидений.       — Ты слишком сильно её гонял, — донёсся голос Кальтуса будто-бы издалека.       — Да что ж ей будет-то? — вторил ему другой.       — В принципе, ничего. Проспится, восстановится, я надеюсь. Но она потратила очень много сил с непривычки.       — Тяжело в учении, легко в бою. Да и потенциал огромный: всё схватывает на лету…       — Да, она неплоха. Как только очнулась в монастыре после встречи с Соломоном, сразу полезла выяснять, что к чему. Перспективный аколит с чередой сражений за плечами... хотя излишнее любопытство обычно приносит больше вреда, но не в нашей работе.       Дальше снова мрак. Темнота, тишина. И череда коротких снов о прошлом, словно в горячке:       Вокруг меня, в маленькой тёмной комнате лишь лежачие раненые, их повязки почти уже некому менять, бинты пропитались кровью, больше половины из них, скорее всего, уже мертвы. В помещение проламывается космодесантник Хаоса, дверной проём кажется слишком крошечным для такой махины. Его броня перемазана красным и выщерблена следами множества попаданий, на ней красуется грубо вырезанная звезда хаоса. Он снимает шлем и скалится, обнажая острые треугольные зубы. Это уже не сражение, это пир. Я слышу мерзкий хруст рвущихся связок, чудовище подносит ко рту чью-то руку и отрывает кусок плоти. В моём болт-пистолете осталась ещё пара патронов. Один из снарядов взрывает его уродливую голову, в меня летят ошмётки мозгов. Его тело, будто не осознавшее, что уже мертво, всё ещё стоит там некоторое время, а потом с грохотом падает. Здесь должно пахнуть кровью, но… во сне нет запахов...       Часть стены госпиталя отсутствует после попадания из мельты. Вокруг лежат бойцы. Нет, скорее ошмётки людей, брони и оружия. Им уже ничем не поможешь. Откуда-то сверху падают хлопья пепла. Здесь должно пахнуть гарью, но во сне нет…       Стук брони о камень, спину и затылок обдаёт тупой, но жгучей болью. Перед глазами пляшут искры. Огромная когтистая лапища держит меня за горло. Горжет не даёт ему меня придушить. Но я слышу урчание заводящегося пиломеча. Здесь должно пахнуть маслом и керамитовой крошкой, но во сне…       Я вижу улыбку одного из раненых. Он рад, что попал в нежные руки госпитаерш, что он далеко от линии фронта, что пострадал не так уж и сильно. И он не знает, что случится здесь несколькими часами позже.       Во сне нет запахов, но теперь я их ощущала. Я открыла глаза и увидела знакомое купе. Я очнулась невыносимо голодной, когда освещение было переведёно в ночной режим. Неизвестные жуткие чувства пытались скрутить моё тело. Я ужасно хотела есть, но от мысли о сухпае или даже хороших консервах меня начинало тошнить.       — Инквизитор Кальтус, мне плохо, очень плохо, — прошептала я, понимая: то, что грызло меня изнутри, становилось всё сильней.       — Я знаю, — ответил он с соседней койки. В его голосе не было ни капли сна.       Пробуждающиеся во мне чувства словно куда-то тянули меня, ненавязчиво нашёптывали, пока я пыталась понять, чего же так явственно хочет моё тело, чего так сильно я хочу. Острые зубы впивались в нижнюю губу, стремясь прокусить мою собственную кожу. И тогда меня настигла мысль и осознание, в своём безумстве терявшиеся до этого…       Я хочу, безумно желаю, и, кажется, вот-вот умру без этого…       И этим чем-то была кровь. Я хочу крови.       Кальтус спрыгнул с кровати. В сером полумраке я необычайно отчётливо различила лазерный пистолет в его руке, он был направлен мне в голову.