часть вторая
− Ир, ты суп пересолила, влюбилась, что ли? Дарина смеется, а из гостиной молча выходит Антон, вытаскивая из-за порога Люка, вцепившегося в его носок мертвой хваткой – если поначалу кот был к Шасту благосклонен, то теперь не переносит просто на дух. В его глазах читается явное намерение стоять насмерть, а Антон в ответ на реплику Дарины только улыбается. Мелкие бесы теперь стороной обходят многоэтажный дом к югу от Ленинградского проспекта, чувствуя в нем постоянное присутствие высшего демона, а легионы Антона исправно несут свою службу, охраняя его нынешнюю территорию снаружи и изнутри. Дарина говорит еще что-то, но Антон уже не слышит – он возвращается в гостиную, где оставил приставку и акулу из Икеи вместо подушки, прикрывает на секунду глаза и снова проваливается в сон, к которому демоническое тело уже привыкло за месяцы существования здесь, в верхнем мире; окончание фразы тонет в эфирных шумах, и Шаст обнаруживает себя в тупиковой крепостной улице древней Акры.⚜⚜⚜
осада Акры, 1291 год
Металлические латы больно давят на плечи и оставляют на шее кровавые следы, саднящие от любого попадания пота и грязи, и Антон дышит тяжело, опираясь спиной на холодный камень стен – там, наверху, с крепостной стены, отделяющей город от моря, слышны крики и свист стрел; их орден почти пал, магистр Гильом де Боже в казарме истекает кровью. − Смотрите, я не бегу, я умираю! Мамлюки чувствуют победу, и рукава их белых сорочек под кольчугами давно уже по локоть окрашены в кровь, а сильные лошади скорее воют – у них, кажется, даже вместо глаз зияют черные провалы, но Антон уже не может быть уверен, потому что его собственные глаза застилает жаркая пелена. Еще мгновение, и он потеряет сознание; он обезвожен, обескровлен, а Акра сдается под копьями и стрелами мамлюкских рыцарей пустынь. Акра встает на колени, а Антон не глазами, но их сутью видит, как на колени встает Иерусалимское королевство. Он запрокидывает голову, упираясь затылком в стену, и поднимает глаза на тихий цокот копыт вороного коня, пыльного от долгой дороги и изнуряющей битвы – всадник на нем высок, статен, а белые рукава по локоть окрашены кровью, как и рукава каждого мамлюка в осажденном оплоте Иерусалимского королевства. На всаднике шлем, но Антон видит, что у него чистые голубые глаза. Всадник поднимает копье, и уже спустя мгновение оно насквозь пронзает грудь Антона.⚜⚜⚜
Долгое пребывание в земном мире приучает ко сну, но Антон спит неспокойно, просыпаясь раз за разом в приступе жара, и обнимает Иру, утыкаясь горячим лбом в ее прохладное плечо – это немного успокаивает, как удивительно всякий раз его способно успокоить нахождение рядом с этим человеком. Ира – обычная человеческая душа, цельная и спокойная, и буйствующее демоническое нутро заряжается от нее, как от батарейки. Шаст совершенно не удивлен, что именно Иру однажды притянуло к нему пазлом из десятков случайных событий – она, сама того не ведая, способна легче других отдавать свою энергию и черпать ее из слоев земного мира. Она даже не подозревает, что Антон питается от нее, одновременно становясь сильнее, потому что демон всегда сильнее в слиянии с человеческой душой. И – в равной степени – уязвимее. Ира тоже просыпается и губами пробует лоб Антона – у него всегда температура выше, чем тридцать шесть и шесть, и она уже привыкла, но все равно переживает по наитию, хотя Шасту еще ни разу от этого не было плохо. Проблема в том, что плохо Антону исключительно в его снах.⚜⚜⚜
Аустерлиц, 20 ноября 1805 года
Антон бежит, задыхаясь, роняет тесак, оставляя его позади – и, споткнувшись, падает на колени, больно сбивая их в кровь; падает с его головы тяжелая гренадерская шапка, и Антон сжимает пальцы в кулаки, загребая ногтями землю и едва ли не рыча от беспомощности. Где-то вдали затихают залпы артиллерийских орудий, и союзная армия трех императоров готовится поднять белый флаг. − Тебе стоит подумать на досуге, − слышится знакомый голос, и на выступающий камень присаживается кто-то. Впрочем, Шасту даже не нужно поднимать голову, чтобы понять, кто это; синий мундир качественного сукна строго по фигуре, золотые эполеты и короткие начищенные сапоги без единой пылинки. На кивере изображение орла, и Арсений смотрит на Антона сверху вниз и улыбается. – Это ведь прогресс, Антуан. Европе пора войти в новую эпоху. Вдали затихают пушки и выстрелы, и Шаст не видит смысла бежать дальше – он не успел, в очередной раз не успел, и ему остается только смотреть, как от места сражения поднимаются в небо клубы черного, как смоль, дыма. Ему бы лечь на горячую землю и смотреть в небо Аустерлица, да только он простой пехотинец, и в его руках нет ничего, кроме горстей земли. Последний тесак – и тот уронил аршинов двадцать назад. Не идти же за ним. Не ползти. Арсений улыбается, сидя на теплом камне, нагретом аустерлицким солнцем, и жмурится на него, вдыхая отдаленный запах гари, принесенный ветром с поля битвы; для него, наверное, это сродни запаху королевских лилий. Я нарцисс Шарона, лилия долин. Антон прикрывает глаза, чувствуя, как по его горлу плавно скользит дуло гладкоствольного ружья, ласкает кожу, и ему уже все равно, потому что вокруг тишина, и в этой тишине все, что он может слышать – это биение Арсеньевского сердца в груди. Антон прикрывает глаза, а Арсений стреляет.⚜⚜⚜
− Серень, че, думаешь реально брать? − А почему нет? Матвиенко обходит еще раз начищенный Блейзер восемнадцатого года – вторые руки, но владелец говорит, что не битая и с комплектом сменки; он не врет, потому что они бы почуяли обман за версту. Демоническое чутье в этом плане идеально, и у Антона нет никаких причин сомневаться в том, что Шевроле прослужит ему долго. Почему продает тогда, раз такая идеальная? Ну вот захотелось. Почему дешево так? А что? Ну захотелось. Человек творит глупости, и ему невдомек, что это не его мысли и порывы – это легионные бесы скачут вокруг и сбивают с толку, заставляя человека служить своему хозяину. Антон пожимает плечами и, наконец, согласно кивает в сторону владельца машины – теперь уже, надо полагать, бывшего. Блейзер черный и блестит, и салон у него достаточно просторный, чтобы вместить два метра одного демона и кичку на голове второго. Это мода человеческая такая, что ли? − Отъебись, − огрызается Серый, хотя Шастун вслух вроде ничего не говорил. – Посмотри вон, ебать, на своих дружков, они разве что хуи на голове не носят. Хотя Выграновский, наверное, уже скоро начнет, ему же достаточно просто печать на лоб прилепить, все равно она похожа на хуй… Антон фыркает и все то время, что они чинно подписывают договор купли-продажи, играясь в простых смертных, отчаянно зевает, едва ли не вывихнув челюсть. Матвиенко посматривает на него с подозрением: на него и на его мешки под глазами, в которых с легкостью уместился бы небольшой бесовской легион. И шабаш там можно было бы устроить по всем правилам, места вполне достаточно. К слову о шабашах. − А ты че такой убитый? − Да не выспался просто. − Мда, вот тебе и принц-хуинц. Они долго подписывают договор, выверяя каждую строчку, и Антон на обратном пути просит Серегу сесть за руль, потому что истощенный организм, привыкший к ритмам земного мира, требует хотя бы на мгновение прикрыть глаза, и Шаст уже знает, чем это все закончится.⚜⚜⚜
Синайский полуостров, 10 июня 1967 года
− Шалом! – Арсений поднимает руку и смеется, глядя, как Антон выбирается из своего «Центуриона» и снимает шлем, спрыгивая на землю на непослушные ноги, готовые вот-вот подкоситься. У Антона ни одной пули в магазине пистолета, ни одной гранаты и ни одного заряда в танке; он выжал из себя все, что мог, глотая пуд за пудом густой горький воздух внутри тяжелой металлической машины. «Центурион» молчит, издав последний стон, и Шаст чувствует, что он тоже к этому последнему стону близок. Арсений сидит на крыле «Дассо Мираж», подогнув под себя ногу, и поднимает на лоб летные очки – голубые глаза смеются, и Антону остается только гадать, как Арс умудрился посадить истребитель в такой местности, где даже «Центурион» встал на дыбы. Голубые глаза смеются, и у Антона внутри раз за разом, война за войной все сгорает, и он уже не представляет, когда это все может закончиться. Антону бы лечь и в небо над Синаем смотреть, как тогда под Аустерлицем, да только у него теперь ни Акры, ни Аустерлица, ничего; небо над Синаем синее-синее, и оно отражается в глазах Арсения, и непонятно, где кончаются его глаза, а где начинается небо. − Поэтому с обдуманностью веди войну твою, − говорит демон кровопролитий, а люди вписывают его слова пером Соломона в притчи, выбивают лозунгами на скрижалях армий и разведок. Арсений поднимает на лоб летные очки, проводит ладонью по крылу истребителя, гладкому и раскаленному от пустынного солнца, и перезаряжает короткоствольный «узиэль». Антон видит грустную иронию в том, что стреляет этот узи патронами для парабеллума, но видит он ее только до того момента, пока способен смотреть на Арсения. Арсений убивает его снова.⚜⚜⚜
Антон встает с постели, кинув взгляд на олвейс-он дисплей на телефоне – два часа ночи, Ира спит, потому что она никогда не просыпается в такие моменты, если Антон не разбудит ее прикосновением. Шаст натягивает мягкие домашние штаны и, схватив с прикроватной тумбочки пачку сигарет, выходит на балкон, не боясь замерзнуть – собственная шкура греет. В горле стоит ком, будто там застрял патрон из парабеллума, и никуда от этого ощущения деться не получается. Антон помнит все эти сны до последней мелочи, до последней детали, и несмотря на то, что здесь, в верхнем мире, когда их с Арсением отделяет друг от друга бездна и небытие, грудь болит меньше, это утешает мало. Пусть ребра и не болят – ну, почти – Антон ощущает, как медленно начинает сходить с ума. Для демона нет ничего страшнее, чем потерять себя самого. Антон раз за разом выдыхает клубы густого дыма, снова ловит их губами и глотает, обжигает легкие, которые невозможно обжечь, и чувствует, как в клетке его ребер бьются сразу два сердца – его собственное и Арсения. И иногда он не может понять, чье биение он слышит четче и громче. За месяцы, проведенные здесь, грудь почти не болит, потому что границы миров существенно ослабляют эту уродливую связь между ними, а душа Иры, цельная и неожиданно сильная, способна питать Антона настолько, чтобы работать как достаточно сильный анальгетик – это еще одна причина, по которой Шаст остается рядом с ней. Провидение было милостиво, сведя их вместе; на всякий яд найдется свое противоядие, и на уродливую связь с Арсением находится Ира. Пусть это – Антон может предполагать – временно. Антон не спускается в нижний мир на шабаш во время встречи весны, и на Масленицу бесы остаются без него – Шастун впервые настолько явно ощущает ярость королей, когда Марк поднимается сюда, в земной мир, вместе с Мироном. Антон чувствует себя ребенком, которого отчитывают в школе, но упорно молчит в ответ на все вопросы, которые и вопросами назвать сложно – рык, обвинения и угрозы расправы, которые Шаста впечатляют не особо. Он молча выслушивает все и обещает к ночи Ивана Купалы спуститься вниз и сделать все в лучшем виде. − Даже срамной поцелуй вам устрою, − фыркает Антон вслед королям, раздраженный и даже не обращающий внимания на степень их взбешенности; Марк взмахивает рукой так, что на пол случайно летит вазочка с конфетками, и Ира в соседней комнате, для которой демоны остаются невидимыми, кричит, чтобы Шаст был аккуратнее. – Прямо заставлю всю бесоту выстроиться в ряд и целовать вам жопы. Пойдет? Разговор продолжать смысла больше нет, потому что короли прекрасно понимают – вступать в конфронтацию с третьим демоном Гоэтии как минимум небезопасно, пусть даже они трижды носят королевские короны. Они чиновники, выбранные Верховным для поддержания баланса и порядка, но это не поднимает ни одного из них выше той ступени, что занимают они в Гоэтии изначально. И ни один из королей не обнаруживает себя на этой лестнице выше Антона. Необходимость спуститься вниз Шаст осознает и без королей, потому что даже один пропущенный шабаш может запросто пошатнуть взаимоотношения покорности и зависимости, и ему это совсем не нужно. С Ирой никаких проблем быть не должно: во-первых, ему справедливо похуй, что она подумает, во-вторых, она безоговорочно верит во всякую ерунду в стиле «я уехал в командировку», а в-третьих, всегда можно просто сделать так, чтобы она не заметила его трехдневного отсутствия. Очень многое становится элементарным, когда ты демон – к тому же, что бы ни делал Шаст, Ира скорее всего никогда не сможет сама от него уйти, потому что случилось так, что провидение соединило их вместе – демона и его идеальную батарейку. Не то чтобы Антон рассматривает Иру исключительно как удобную душу, из которой легко брать подпитку – нет, за эти несколько месяцев он в какой-то относительной для демона степени привязывается к ней, потому что с Ирой спокойно. Просто и спокойно – это то, что для Шаста как демона так важно и чего он собственными руками лишил себя, когда почти сорок лет назад ввязался в авантюру с Арсением. Все эти годы так или иначе Антон не знал, что такое покой, вынужденный следить за Арсом, подавлять печать и каждую минуту быть готовым к очередному долбоебскому сюрпризу от этого говноеда. И теперь, когда – как Антон думал – все более или менее пришло в норму, это оказалось началом конца, и Антон потерял покой и спокойствие уже окончательно. В особенности тогда, когда ощутил Арсения и его тело в своих руках, и спрятанный сигил внутри взвыл позорной псиной. С Ирой Антону спокойно, потому что ее цельная человеческая душа словно была создана для того, чтобы упокоить его суть – с Ирой Антон может хоть немного забыть Арсения, ведь в карих глазах сложно увидеть голубые, а в слабых женских руках сложно почувствовать силу. Руки же Арсения, привыкшие держать мечи и арбалеты, способны в секунду свернуть шею – по крайней мере, были способны сделать это до того, как Антон его растоптал, и он всегда будет этим гордиться. Можно же Шасту хоть чем-то гордиться во всей этой ситуации, раз не получается гордиться предусмотрительностью. Рядом с Ирой Антон может хотя бы на время забыть Арсения, хотя иногда ему кажется, что даже в постели их всегда трое – и что сжимая пальцы на округлых женских бедрах, Антон на самом деле сжимает пальцы на перекатывающихся под кожей сильных мускулах одного сумасбродного демона, не оставляющего его мысли даже в постели с земной женщиной. Шаст старается жить земной жизнью − создает у Иры впечатление того, что он работает каждый день, что отвозит на работу ее саму и потом вечером забирает; завтракает, обедает и ужинает, пьет пиво и курит сигареты, даже заправляет машину дизельным топливом, хотя мог бы заставить ее ездить и без него просто по приказу. Антон живет в человеческой квартире и кормит кота, который постепенно из нейтрального отношения переходит в открытую ненависть – видимо, чует нечистую силу и шипит всякий раз, едва Антон протягивает к нему руку. Ира удивляется всегда – интересно, Люк же ко всем относится хорошо? Да, милая, потому что все эти люди – не третий демон Гоэтии, вот и все, хочется сказать Антону, но он только пожимает плечами. Чем больше времени проходит, тем чаще Антон обнаруживает себя в пустых залах картинных галерей посреди ночи, куда он приходит раз за разом – и долго изучает полотна с видами войны. Обнаруживает себя в пустых читальных залах библиотек посреди ночи, где в темноте читает Клаузевица и «Записки о Галльской войне». Антон читает до изнеможения и засыпает прямо над книгами, и ему снова снятся эти сны, которые ни разу не повторяются ни местом, ни событием, и в них едино лишь одно – в каждом Арсений снова его убивает. И Шаст понимает, что это может длиться бесконечно долго, потому что в запасе у истории войн бесчисленное множество. Вопрос лишь в том, что закончится быстрее – войны или разум Антона. Антон все-таки решает спуститься, потому что помимо прав даже у демонов есть обязательства. Решается, но не меньше необходимости шабаша осознает и другую необходимость – держаться как можно дальше от Арсения, который с вероятность в сто процентов снова попытается подобраться к нему поближе. И Шаст вряд ли сможет этому противиться, когда между ними не будет границы миров, и сигил Арсения в его груди снова начнет бесноваться и дикими воплями звать своего хозяина. Именно так почему-то Антон и представляет эти несуществующие звуки – вой бесов, помноженный на филигранную ненависть. Шаст слишком хорошо помнит взгляд Арсения, когда тот впивался в его губы грубыми ответными поцелуями, имеющими, кажется, лишь одну цель – выпить несуществующую душу и оставить от Антона пустой сосуд. Антон прекрасно понимает: Арсений догадался, что разгадка близка, когда он физически близко, и теперь он сделает все, чтобы этот опыт повторить. Утешает хотя бы то, что больше у этого сукиного сына не получалось пробраться в верхний мир даже с помощью чужих сигилов, но что-то подсказывает, что Арсений упорно работает и над этим вопросом тоже. Шаст, ругаясь под нос, собирает с пола конфеты и одним движением руки возвращает разбитой вазе былую форму, думая лишь о том, что грудь у него не болела очень долго. Наверное, уже месяца четыре.⚜⚜⚜
«Для родины я стал звездой несчастной!» − Вдруг из гробницы голос прозвучал. Я отшатнулся и, во мгле опасной, К учителю прижавшись, замолчал. Но он сказал: «Ты оробел напрасно. Из гроба Фарината храбрый встал, И крепкий торс его нам виден ясно». И тут поймал я Фаринаты взгляд Сквозь пламя, что над ним вздымалось властно. Но как гордец, презревший даже Ад, Он возвышался над своей гробницей. Данте, «Божественная комедия»
Арсений присаживается на корточки, придавливая за шею вырывающегося из рук демоненка, и рассматривает клеймо на его лбу – троечка, как удачно. Снова троечка, и такой слабенький, как будто не принадлежит к легионам Антона: таких бесят Арсений встречает все чаще и не упускает возможности над ними поиздеваться, чтобы хоть как-то привлечь внимание Антона. Выходит не очень – Арсений собственными руками уничтожил уже почти десяток Шастовских демонов, но тот даже ухом не повел. Не явился на шабаш на встречу весны и словно бы задался целью сделать так, чтобы никто в Гоэтии даже не догадался о том, что в ней существует третий демон. Ну так, знаете – первый, второй, четвертый. Двадцать пятый. Арсений сжимает пальцы на шее демоненка, который бьется в его руках, меняя по три обличия в секунду, и душит до того момента, пока тот не затихает совсем. Арс уверен, что и на эту потерю Антон не обратит внимания; ну что ж. У него легионов вон много, демоны в нем послушные и сильные, так что отряд не заметит потери бойца – это Арсений в его нынешнем положении трясется за каждого бесенка и каждый легион, где далеко не каждый демон согласен подчиняться ему без сигила. Хотя – надо признать – они медленно, но верно все равно к Арсению возвращаются, в особенности, когда он в преддверии фазы стрельца набирает силу. Обидно, что это бывает всего лишь раз в год. Как люди в верхнем мире ждут Мессию, так и Арсений в мире нижнем каждый час, каждый день и каждый месяц ждет Антона, потому что буквально физически ощущает, что должен быть рядом. Должен еще раз схватить за руку, должен еще раз вгрызться в него, попробовать на вкус его плоть и кровь, потому что это обещает стать еще одним шагом на пути к цели. К цели вернуть то, что принадлежит ему по праву, дарованному отнюдь не Антоном – и Арс вне категорий добра и зла, неведомых ему, как и любому демону, считает, что отбирать ничего Антон права не имел. Ни сигил, ни что бы то иное, принадлежащее его разуму и его телу. С момента, когда заканчивается колядный шабаш, и Антон, поддавшийся силе момента, отталкивает Арсения от себя − Арс понимает, что подобрался к цели очень близко, да только вот разгадка, такая ощутимая и близкая, все равно ускользает из рук. Арсений неглуп и прекрасно понимает, почему: если демон пророчеств не хочет, чтобы кто-то что-то знал, никто этому противиться не в состоянии. Арс ощущает себя слепым котенком, которого ткнули носом в миску с молоком, а он все равно не может лакать, потому что не умеет – и так и тычется, расплескивает, поскальзывается и падает, по уши в этом чертовом молоке. Только если у котенка после такого опыта вряд ли возникло бы желание вообще пить это молоко, Арсений разгорается еще сильнее. В нижнем мире сменяются зодиакальные фазы, возносятся и слабеют относящиеся к ним демоны, а Арсений крепнет настолько, что теперь сам вправе решать, кто войдет в его владения, а кто отправится восвояси – это ощущение настолько забытое и волнующее, что первое время Арсений упивается им и не пускает на порог даже Бебура, который вроде как всегда стремится помочь. Арсений смеется, падая на разворошенную постель, раскидывает руки и долго смотрит в потолок – на нем зеркало, отражающее верхний мир и то, что в нем происходит, и это лучший подарок, который ему могли сделать. Это зеркало сделал для него Руслан, когда Арсений упал в нижний мир в тысяча девятьсот восемьдесят третьем – и с тех пор его гладь, большая и спокойная, показывает страны и города, моря и океаны, горы и равнины, людей и земных животных, часто похожих на тех, что обитают здесь. Вороны, правда, в земном мире меньше – местные вороны размерами больше напоминают лебедей. А здешние кони смотрят на всадников черными провалами вместо глаз. Арсений, запертый в нижнем мире, часто лежит на постели и изучает зеркальную гладь – только теперь он чаще улыбается, чем стирает злые слезы, как было раньше, потому что чувствует, что все наконец-то начинает меняться. Все проходит, говорил тот царь, что заточил семь десятков демонов в медный кувшин; и это пройдет. Одна мысль о близости [разгадки, ответа, сигила, Антона] возбуждает физически, и Арсений отдал бы многое, чтобы хоть на пару мгновений подняться в верхний мир, где закрылся от него Антон. Арс даже внимает голосу разума и решает спокойно поговорить с Выграновским на тему мирного использования печати – еще раз, только теперь без воровства и по уму, но получает ожидаемый отказ. Эда можно понять: та выходка Арсения с оттиском его печати здорово ударила по нему, и понадобилась даже помощь Бебура, чтобы привести его в порядок и залатать энергетические прорехи, которыми щедро одарила его хитрость опального графа. Арсений кривится и больше этот разговор не продолжает – он должен был попытаться и попытался, а целовать Выграновского в жопу за разрешение еще разок подделать сигил он не подписывался. Чем больше времени проходит, тем лучше Арсений понимает, что ответ на главный вопрос стар, как мир: в верхний мир его должен призвать человек. Человек, находящийся к Антону достаточно близко.⚜⚜⚜
− Опять телик смотришь? Если раньше Арсений почти не ощущал, как кто-то входит в его владения, и тем более не мог этому препятствовать, то теперь чует Руслана еще задолго до физического появления и осознанно его впускает – улыбается, краем глаза замечая фигуру, одетую в привычную черную одежду. Штаны черные, ботинки грубые, простой свитер с круглым горлом – Руслан, наверное, и на демона-то похож не сильно, особенно по сравнению со всеми, кто обитает в нижнем мире. Егор вон обожает красные накидки и вечно носит корону, у Эда из жопы торчат павлиньи перья, у Нурлана вместо короны огромные бараньи рога, Охра носит маску монстра, у Паши перчаток больше, чем демонов в легионах, а Щербак просто долбоеб. У каждого свой аксессуар. Арсений двигается на широкой заправленной постели, на которой лежит уже пару часов, рассматривая зеркало на потолке – там отражается какой-то ночной город, морская вода и огни. Руслан, видимо, не очень помнит, что это такое, потому что всегда плохо разбирался в верхнем мире, а без Арсения стал появляться там гораздо реже. Но сейчас вот поднимался и вернулся назад с подарком – Арс обнаруживает на прикроватном столике маленького глиняного воина из терракотовой армии. − Говорят, их оживлять можно, − Руслан ложится рядом с Арсением и тоже устремляет взгляд в зеркало. – Где ты сегодня гуляешь? − Это старый Стамбул. Арсений улыбается задумчиво, вертит в пальцах глиняную фигурку, и она в его руках действительно оживает: маленький терракотовый воин неуклюжий и смешной, но Арсению ужасно нравятся такие вещи, и он сейчас напоминает ребенка, которому принесли подарок на день рождения. Он смотрит в это зеркало каждый день и может видеть в нем все, что происходит наверху, даже Антона иногда, когда тот совсем расслабляется – и Арсений уже даже знает, что рядом с ним постоянно кто-то есть, даже если не может рассмотреть фигур и лиц. Интересно, кто это? И сможет ли Арсений увидеть четче, когда войдет в свою фазу силы? − Город, который лежит в двух частях света, помнишь? – Арсений вытягивает руку и показывает Руслану шпили Голубой мечети. – Мы там как-то с тобой были. А это Босфор. Говорят, придворные слуги сбрасывали туда трупы неугодных султанату… Босфор очень красивый ночью. Когда я смогу подниматься в верхний мир, сначала я пойду туда. − Если это то самое место, за которое было столько войн, я уже понял, что ты любил там бывать. − В точку. Руслан молчит и любуется тем, как Арсений любуется Стамбулом и Босфором. Он не совсем понимает, что раз за разом заставляет его возвращаться к Арсу и поддерживать его – но, наверное, та самая многим непонятная, но неоценимая услуга, которую когда-то Арс невольно ему оказал, влюбив в верхний мир. Наверное, король Белиал сошел бы с ума от скуки, неспособный понять верхний мир и развеять эту скуку именно в нем, а Арсений земной мир показал ему так, что Руслану захотелось в него возвращаться и изучать. А он, этот мир, настолько богат, что материала для победы над скукой там хватит надолго. − Я почти не вижу Антона, но точно знаю, что он не один, − говорит вдруг Арсений, и картинки Босфора и Гранд-базара меняются на пейзажи московских дворов с бордюрами, выкрашенными в зелено-желтые полосы. – Рядом с ним есть человек, и я уверен, что это человек, причем один и тот же… Достаточно близкий ему. Пока я не могу видеть ни лица, ничего, но я думаю, что это могло бы мне помочь. С Русланом Арсений может быть откровенен, как много раз был откровенен, когда просил его показать, где короли спрятали их короны, отобранные постановлением суда. Руслан всякий раз улыбался, качал головой и говорил, что он, как и другие верховные короли-чиновники, связан обетом молчания – никто не должен знать, где хранятся короны всех герцогов, графов, губернаторов, маркизов и рыцарей. Так было решено для поддержания порядка, и Руслан не вправе разглашать эту тайну, пока не будет решено обратного. Судя по виду, Арсений думает примерно о том же – и хитро улыбается. − Однажды я смогу понять, как снять с тебя обет молчания, − делится он так же откровенно, и Руслан только хмыкает, ладонью смахивая с зеркала изображения московских дворов. Зеркальная гладь запускает тайм-лапс грозового фронта над Калифорнией. – И тогда ты покажешь мне, где наши короны, да? Арсений вдруг вспоминает свою корону, которую он сделал из гильз и ножевых лезвий – Антон сорвал с него и ее тоже, и она, наверное, либо осталась в замке, либо была им поглощена; второе вернее. Не то чтобы это было важно, но Арсений снова вспоминает этот шабаш и все, что на нем происходило – и в его голове вдруг рождается мысль, которая, возможно, и не пришла бы к нему, если бы все не сошлось в одну точку. Если бы Арсений не вспомнил сейчас про шабаш; Если бы Антон не спрятался в верхнем мире; Если бы не корона эта из говна и палок; Если бы Руслан не оказался рядом; Если бы не близилась фаза рака, когда нижний мир воет в ожидании очередного шабаша. − Рус, − Арсений, озаренный и возбужденный, сгорающий буквально снаружи и изнутри, вскакивает в полный рост на постели, и зеркальная гладь над ними идет рябью и покрывается тонкой сеткой трещин. – Если Антон снова не придет, я буду просить королей, чтобы мне позволили провести шабаш вместо него.