Все идет по единому пути: все произошло из праха и все возвратится в прах
Ира наливает чай и сует в зубы печенье, пытаясь донести до гостиной сразу и чашку, и тарелку, и ручку с блокнотом, где рисует примерный эскиз планера — не очень сложный, но она еще новичок, так что времени занимает немало. Но сейчас отвлекать точно никто не будет, потому что Антон на несколько дней уехал в командировку, а себе одной она даже готовить ничего не собирается. Обойдется доставкой и овощами-фруктиками, а еще можно позвать девочек и пить винцо из огромных бокалов, коробку которых она выторговала у Шаста в прошлый понедельник, пока они ходили по Икее. Впрочем, слишком задумчивый в последнее время Антон купил бы все, что угодно — он словно в другом мире. Кузнецовой вроде и интересно спросить у него, о чем он думает и что за командировки такие, но что-то ее останавливает: буквально через несколько мгновений после любой такой мысли ей резко становится все равно, и она забывает об этом. Не ей жаловаться на жизнь: Антон работает и хорошо зарабатывает, что позволяет ей заниматься тем, что ей нравится, Антон уделяет ей достаточно внимания, пусть в последнее время они все реже ходят на свидания и занимаются сексом. Шаст туманно объясняет это какими-то проблемами с самочувствием, которыми он уже занялся, и Ира снова не задает вопросов — верит. Только иногда, проведя рукой по груди, замечает под пальцами рваные выпуклости и реакцию Антона, поднимает удивленный взгляд и задает вопрос, но Шаст только отмахивается. Она все равно не видит шрама, только может его почувствовать, и то не всегда. Когда Антон говорит, что ему нужно уехать, Ира только кивает и пожимает плечами — надо так надо, не ее дело. У нее в планах еще помочь Дарине закончить уборку в квартире, сходить в несколько новых кафе и записаться на курсы фуд-фотографии; в общем, и без Антона она найдет, чем заняться. Тем же планером — что она, зря взяла у Дарины эту забавную книгу? Ира смотрит на нее еще раз и моргает — она абсолютно уверена, что изначально название было на латыни (или на чем-то таком), потом там почему-то уже по-русски было написано «Малый ключ царя Соломона», а теперь вот непонятное «Сефер Мафтеах Шломо». Наверное, это просто невнимательность, решает она и собирается было включить очередную серию «Черного зеркала», но ее отвлекает мысль. Нужно сходить за кормом Люку, коту очевидно нечего есть. Она идет на кухню, открывает ящик с кормом и цокает — еды действительно нет, думает она, скользя слепым взглядом по ровному ряду разноцветных пакетиков. И как это она могла забыть? Ни одного пакетика, да и сухой корм закончился тоже. Она накидывает на плечи любимую рубашку Антона — мягкую такую, в желто-черную клеточку, и под непонимающим взглядом кота спускается в ближайший круглосуточный магазин; половина одиннадцатого вечера, и ни «Дикси», ни «Перекресток» уже не работают, так что придется что-то решать, иначе Люк съест ее лицо. Едва она выходит из подъезда, как ее взгляд цепляется за темную фигуру на качелях на детской площадке. Там явно парень, и одет он во все черное — и джинсы, и пуловер, и тяжелые ботинки; среди этого всего только светлым пятном выделяются запястья, лицо и тщательно уложенные светлые волосы. Ира приглядывается и замечает в его ухе сережку. Судя по всему, клык. Она хочет было пройти мимо, потому что мало ли какому великовозрастному долбоебу приспичило в ночи покататься, но что-то не дает ей сдвинуться с места. Только потом она замечает, что во дворе на удивление пусто, хотя летом в это время еще гуляют собачники и взбалмошная ребятня; сейчас ни людей, ни собак, ни даже вечно пасущихся у мусорки голубей. Только этот человек, к которому Ира зачем-то подходит и даже не понимает, зачем. − Доброго вечера, − мурлычет человек, и свет фонаря падает так, что становится видно лицо; это молодой мужчина — у Иры язык не поворачивается назвать его парнем, потому что пусть он и выглядит очень молодо, в нем ощущается что−то пугающее на животном уровне. И голос тихий, вкрадчивый, действительно будто мурлычет. — Не найдется ли у вас зажигалки? Ира машинально сует руку в карман рубашки и достает обычную пластиковую зажигалку и початую пачку «винстона», хотя она сама не курит, а Антон эту рубашку не брал уже давно. Не задумывается ни над тем, откуда у нее зажигалка и сигареты, ни почему она подошла, ни почему до сих пор не может отвести взгляда от серо-голубых глаз, правильных красивых черт лица и длинных ресниц — настолько длинных, что они отбрасывают на скулы тени. Ира будто чувствует контроль, и это ее пугает — этот человек пугает ее, но уйти она не может тоже. Человек закуривает, чиркнув зажигалкой, и выдыхает в воздух струю густого дыма, снова глядя на нее и удерживая ее взгляд на себе — протягивает руку, дожидаясь, пока она медленно подойдет к нему; даже не встает с качелей, упершись носком ботинка в землю и едва заметно улыбаясь. Ира двигается медленно и с запозданием, будто пробирается сквозь толщу воды или киселя, но человек терпеливо ждет, пока она подойдет прямо вплотную. И только тогда он встает, глядя сверху вниз и накрывая ладонью ее глаза — рука его пахнет жаром, пеплом и еще чем-то плохо узнаваемым; наверное, разгоряченная кожа после долгих занятий любовью. Света фонаря через ладонь Ира не видит, и ей кажется на секунду, что света она не увидит больше никогда. − Шемхамфораш Гласеа-Лаболас, − шепчет человек ей на ухо, так близко и жарко, что от этого шепота подкашиваются колени и хочется вдохнуть его до спазма легких, чтобы в глазах потемнело, а сердце пропустило удар или вовсе навсегда замолкло. Но уже в следующую секунду тяжесть руки исчезает, как и сам человек, и Ира моргает несколько раз в попытке прогнать наваждение; не понимает, почему в ее руках зажигалка, и зачем она вообще подошла к пустым качелям. Двор медленно наполняется звуками срущих собак и драки голубей за кусок шаурмы, и Ира идет в круглосуточный магазин, чтобы принести Люку пять пакетиков корма, которые даже некуда засунуть, потому что ящичек полон под завязку. Двенадцатый демон Гоэтии принц Ситри не оставляет после себя ни тени, ни следа на песке, и только запах пепла сопровождает Иру почти всю ночь, когда она снова берет в руки «Малый ключ», который опять теперь «Lemegeton Clavicula». А наутро снова превратится в «Сефер Мафтеах».⚜⚜⚜
Шабаш так и не начинается вовремя. Он не начинается вообще. Мелкие бесы, напуганные рычанием Антона, выкатываются из тронного зала, пищат, спотыкаются друг о друга в попытке выскочить первыми, чтобы не попасться под горячую руку, и алое зарево над нижним миром чуть меркнет. Антон сидит на каменном полу, привалившись спиной к холодному трону, и неосознанно прижимает голову Арсения к своей груди, гладит по мягким темным волосам, и Арсений дышит глубоко и размеренно. Закрыл глаза, затих, замер — как мгновение. Арсений пахнет так, как пахла бы война — запах топлива, горящих посевных полей, металла и крови. В любой другой момент Антон бы скривился, но сейчас вдыхает полной грудью, вспоминает «Гернику» в питерской квартире и то, как во снах он раз за разом умирал на войне, и сны эти не кончались, потому что войны никогда не кончаются тоже. Разные; мировые, национальные, гражданские, философские, научные, душевные, моральные − у каждого своя война, и даже у Антона она теперь есть. Арсений прижимается щекой к его груди и обнимает руками за пояс, не двигаясь, и для Антона это первый за долгие годы момент покоя, когда внутри ничего не горит и не толкается, и ему отстраненно горько осознавать, что он ловит этот покой лишь рядом с этим существом. Арсений не человек, Арсений в большей мере порождение ада, чем многие демоны из их семьи; а может, именно это и делает его таким к человеку близким. В его спокойном бледном лице сейчас ни боли, ни ненависти, и тонкие губы даже улыбаются едва заметно и двигаются, шепча что-то — Антон не удивился бы, будь это слова любви. Но Арс шепчет: − Отдай печать. Антон рычит, чувствуя, как момент покоя рушится у него буквально на глазах, и сигил, услышав голос хозяина, рвется у него из груди, как пес с привязи, а Арсений царапает короткими ногтями его грудь неосознанно — сука, вот надо же было так испортить все, думает Антон и сжимает в кулаке волосы Арса, больно дергая наверх и заставляя отстраниться. У Арса половина лица все еще в крови, и он вскрикивает, медленно приходя в себя и одаривая Антона взбешенным взглядом — отвечает болезненной пощечиной и тут же отскакивает, словно обжегшись и успев оказаться на дальнем конце тронного зала до того момента, как там появляются короли и несколько десятков высших демонов, включая Бебура, Диму и Абрамова. Егора нет, и это подозрительно, учитывая, что Выграновский здесь — тусуется за спиной у Паши, тоже, видимо, опасаясь получить по шапке абсолютно по любому поводу, потому что он до сих пор ощущает на себя последствия того, что Арсений однажды спиздил у него печать. − Ты ничего от меня не получишь, − Антон орет так, что своды тронного зала, дрогнув, отзываются гулом. — Ты ничего, сука, от меня не получишь! На что ты еще готов пойти? Продолжать красть чужие печати? Делать их копии? Или, может, умудришься отыскать спрятанные короны и наденешь себе на голову все шестьдесят или сколько их там спрятали? Обязательно не забудь найти самую маленькую и надеть ее на свой хуй! У Антона кончается терпение, нервы и остатки контроля над собой и над ситуацией в целом, потому что в груди снова бушует пламя, а Бебур обнимает трясущегося Арсения за плечи и прячет за собой, и это тоже выводит из себя; короли стоят между ними, как памятник равновесию, и Антон не видит смысла на них бросаться. Боль после минут покоя становится сильнее и мучительнее в разы — сигил, почувствовав хозяина и его прикосновения так близко, теперь просто сходит с ума. Антон чувствует себя больным животным, загнанным в угол — ослабевшим, но черпающим силы в своей ярости. − Продолжайте выгораживать и прятать этого выродка, − взбешенно выплевывает Антон, и Арсений шипит на него из угла, как гиена, сверкая глазами так, что если бы они метали молнии, Антон был бы уже мертв в любом из миров. Или как минимум обнаружил бы у себя вилку в жопе. — Будто вы не знаете, на что он способен, и что он ни перед чем не остановится и наебет вас всех, и однажды из-за этих выходок появится кто-то, кто снова запрет нас здесь, и мы абсолютно все будем сосать лапу. Давайте, утешайте дитя. Антон заставляет себя выдохнуть, проводит руками по лицу и, поправив рубашку, чтобы не было видно шрама, быстрым шагом выходит из тронного зала мимо королей, ловя на себе взгляд Паши. Паши, который знает абсолютно все, но не может сказать ни слова до того момента, пока Антон не снимет с него этот обет молчания. И едва Антон выходит, Арсений снова бросается вслед за ним, и его не успевают удержать ни Андрей, ни Руслан, кинувшийся было следом. Антон краем глаза замечает этот жест, и он отдается у него в груди тягучей болью — блядский рот, теперь печать наверняка будет доставлять ему еще больше неудобств. Антон хотел бы выгнать из своей головы все эти беспокойные мысли, как уличных голубей — но тем хоть можно рявкнуть «пшли нахуй», и их уже нет. Здесь же он раз за разом гоняет в своей голове одну-единственную мысль: на сколько еще хватит его принципиальности? На год, два? Прежде чем он измучается настолько, что собственными руками будет готов вырвать эту печать из своей груди вместе с сердцем? Проблема в том, что он не сможет даже этого. Озлобившаяся напитанная его силой печать ни за что не даст прикоснуться к себе никому, кроме хозяина, а это значит, что Антону срочно нужно придумать что-то, чтобы не доставить Арсению такого удовольствия. Его снова ловят за руку — Антон безошибочно узнает Арса, уже стоя у ворот своего поместья; печать позволяет ему приблизиться и к Антону, и к его дому, но его ощутимо кривит от боли, и это явно ненадолго. Шаст разрывается между желанием вырвать руку или наоборот притянуть Арсения к себе, чтобы хоть на мгновение глотнуть еще раз того пьянящего покоя без боли и мучений, и у него на секунду мелькает мысль: а может, Арсений изменился? Может, если вернуть ему печать, он перестанет расшатывать мир и подвергать всю Гоэтию опасности? Антон встречается взглядом с яркими голубыми глазами, в отражении которых видит выстрелы, взрывы и реки крови, превращающиеся в океаны, и смаргивает наваждение — да ну, бред какой-то. Руку вырывать не хочется, потому что даже такая близость делает легче, но Шаст заставляет себя сделать это, пока этот хитрец не понял, в чем дело. − Уходи, − бросает он, переступая порог умирающего сада в своем поместье, куда Арсению дороги уже нет. − И не смей больше пытаться занять мой трон. Всему свое время и место. Антон оставляет Арсения у ворот, задыхающегося от злых бессильных слез, и видит создатель, что больше всего на свете ему хочется прижать этого беса к груди и провести так оставшиеся века, пока новый Соломон не заточит их в кувшине, окончательно отобрав свободу, чтобы бороться больше было не за что.⚜⚜⚜
Антон проводит шабаш на несколько дней позже, и зодиакальный распорядок из-за этого существенно путается: все идет вкривь и вкось, бесота уходит в неконтролируемый разгул, и у Антона берет какое-то время, чтобы ввернуть все в относительный порядок. Он остается в нижнем мире гораздо дольше планируемого, и в одну из ночей даже приходит к воротам поместья Арсения — долго смотрит на оттиск сигила на замке, почти стершийся, и уходит, так и не решившись войти. И не получилось бы, наверное: все-таки Арсений больше не совсем беззащитный котеночек, чтобы впускать в свои владения всех подряд. Да и Арса в этот момент во дворце нет — он сидит на излюбленном месте у берега Черного моря, вылавливая за хвост чаек из воды. Они здесь зубастые и сварливые, могут обложить древнезаветными проклятиями, но в целом с ними весело; когда же Арс видит, что на горизонте заалело марево перехода в верхний мир, он рычит и отбрасывает чайку обратно в воду. Ушел, опять ушел — бьет набатом в голове единственная мысль, и Арс ненавидит себя за это. Близость к Антону становится идеей фикс, и если катарсис для нее возможен, то только в максимальной физической близости — Арсений уверен, что она даст ему ключ к разгадке. Просто обычная человеческая близость. Взять за руку, ощутить плечо, прижаться к груди. Прижаться к груди особенно хочется. − Катись к хуям, − выплевывает Арсений вслед мареву, когда Антон снова поднимается в верхний мир, и сжимает чайку за хвост так, что она орет и проклинает его на древнеиудейском. Буквально через несколько часов после того, как Антон уходит, в нижний мир возвращается Егор, и он довольный донельзя, как нализавшийся валерьянки кот − вот уж по кому сразу видно, когда сорвал джек-пот. Он выныривает из воды прямо перед Арсением, ничуть не мокрый и с привычно идеальной укладкой, и ложится на живот на мели, подпирая рукой голову. На его поясницу сразу садится обиженная чайка и кусает его за жопу. − Ай, падлюка, − ругается Егор и отвешивает чайке по чайнику. — Короче! Я полагаю, что сделал максимум. Арсений поднимает за него заинтересованный взгляд и перестает перебирать черную гальку; он, если честно, даже не думал, что Крид всерьез займется его просьбой, но старые дела и долги, видимо, имеют для двенадцатого какой-никакой, но вес. Егор обожает сваливать все на позицию «ну мы же брошечки, бротюли, бро», но все дело скорее в том, что в стародавние времена Арс однажды спас его задницу от обезумевшего мага, который перекрестным вызовом попытался принести Егора в жертву Люциферу, чтобы тот хоть как-то ему служил. Арсений сделал просто — будучи в верхнем мире по своему собственному контракту с одной савойской ведьмой, он ненадолго отлучился от капризной мадам и просто сожрал мага, пока тот пытался провести ритуал жертвоприношения. Контракты с людьми вроде и хороши были, пока демоны не научились по собственной воле приходить наверх. Вызывают тебя, выполняешь какую-то мелкую работу и обкашливаешь вопросики вроде «наведи порчу безбрачия на мою соседку», а сам имеешь возможность гулять по человеческому миру и развлекаться, пока действие контракта не кончится. Из минусов — если попался долбоеб, то редкий демон может пойти против своего призывателя. Для этого нужно искать лазейку в контракте, которой вполне может и не быть. Тогда тебе может помочь только собрат извне, что и сделал Арсений, с чистой совестью заколов мужика вилкой для блюд из рыбы. − Что ты сделал? — Спрашивает Арсений и аж подается вперед — вполне можно ткнуть его в нос пальцем, если не боишься, что тебе откусят руку по локоть. Егор вот боится. Крид довольно улыбается — вот уж в чем-чем, а в его преступном типе мышления Арс не сомневается, иначе не просил бы его об этой небольшой услуге. − Антон очень удачно пришел сюда, иначе я бы еще долго искал время подобраться к этой его мадаме. Он живет с обычной человеческой девчонкой, ничего особенного, но энергии у нее ого-го. Поэтому, наверное, он такую и выбрал, она как батарейка работает, на ней можно долго паразитировать наверху. Хату свою защитил не хуже поместья, так что и артефакт пришлось подбрасывать в другое место, но она клюнула и взяла книгу себе. А сейчас я смог выманить мадаму из дома и запрограммировать ее на твое истинное имя. Арсений вскакивает на ноги, поначалу даже не веря в услышанное: использование шемхамфораш в сочетании с гипнозом это практически победа, пусть и скорее всего не в самой краткосрочной перспективе. Потому что мадама, к которой попал в руки «Малый ключ», может посмотреть на какого угодно демона, но Арсению ведь нужно, чтобы она призвала именно его, и Крид сделал для этого уже львиную долю успеха. Оставшуюся долю должно сотворить время и минимальное поддержание влияния, что Егор сможет делать даже на расстоянии. А потом эта мадама захочет призвать графа и губернатора Гоэтии Гласеа-Лаболас и даже не поймет, зачем ей это нужно. В таких случаях демоны мало заботятся о создании причинно-следственных связей для человека и тем более — о сохранении его психики. − Бля, потрясающе, − выпаливает Арсений. — Не буду говорить, что я твой должник, потому что не чувствую себя обязанным, но ты действительно сделал максимум. Без явного имени, вложенного в голову, я бы долго усирался, чтобы она призвала именно меня. А она внушаемая вообще? − Крайне, − пожимает Егор плечами, обтянутыми черным пуловером. И когда он успел стать такой махиной? — С непробиваемым человеком демону рядом не ужиться. Ну реально, не зря же Антон ее выбрал. Ну призовет она тебя, а дальше че ты делать будешь? Арсений вдруг улыбается широко и плюхается в воду рядом с Егором, укладывая голову на его задницу. Мягкая. − Во-первых, я уверен, что призывать меня она будет дома. Значит, не придется искать лазейки, чтобы попасть в это логово говноеда. Во-вторых, в «Малом ключе» русским по белому — он же для нее на русском будет, да? — написано, что меня надо призывать в фазу стрельца. Я буду силен, а лапищи мои будут мощны. В-третьих, у меня будет контракт. Контракт, слышишь? С человеком. И никакой там Антон не сможет погнать меня ссаными тряпками в нижний мир, пока этот контракт действует. Егор долго молчит, а потом выдает глубокомысленно: − Грандиозно, − судя по бульку, в его рот заплывает какая-то рыбка. — А потом? − Буду продолжать искать печать, конечно, − уже тише говорит Арсений, разом как-то возвращаясь с небес на землю; ему бы хоть на землю, какие уж там небеса. После эйфории вновь приходит осознание − если он почти за сорок лет ни на шаг не приблизился к разгадке, то что может произойти за то время, что он выкроит себе в верхнем мире? Сколько времени эта женщина сможет удерживать его наверху? На сколько хватит их контракта, пока Антон не найдет способ расторгнуть его извне? Это почти невозможно, потому что это субъектно-объектные отношения между заклинателем и демоном, но нет правила, в котором не было бы исключения. Хотя Антон в таких вопросах не мастак: для него закон всегда имеет вес, и он не ищет обходных путей. Зато их всегда ищет Арсений.⚜⚜⚜
18 мая 1632 года Стамбул, Османская империя Дворец Топкапы
Придворная площадь замирает в молчании, когда султан встает со своего трона — склоняют головы янычары, сипахи, паши, кадии и улемы; это молчание ощутимо тяготит, как и тяжелая булава, которую держат за спиной повелителя два стражника-бастанджи. Один не в состоянии ее удержать – только двое, и то с трудом. Султан оглядывает подданных и объявляет приговор очередному предателю — сегодня это великий визирь, склонивший голову едва ли не к земле. Арсений и Антон стоят чуть поодаль, рядом друг с другом, и Арсений улыбается чему-то своему, скрестив на груди руки под расшитым золотом черным плащом; на его голову накинут глубокий капюшон, подбитый черным соболиным мехом, и он бросает тень на лицо так, что видно только сверкающие глаза. Антон, стоя по правую руку от него, поднимает взгляд на хмурое небо. И глупцу понятно, что сейчас будет происходить. Это не его дело и не его война, и он здесь наблюдатель. Он сотни раз говорил Арсению, что это не закончится ничем хорошим, но тот всегда лишь улыбался и изящным жестом скрывался под плащом — и так же быстро исчезал. А сейчас у него контракт с султаном, с сильным человеком, и Арс ликует, упиваясь этой силой; кто знает, о чем он ночами нашептывает повелителю, едва тот закрывает глаза. Тебриз, Ереван, Нахичевань, сорокадневная осада Багдада и тысячи уничтоженных мирных жителей; кровавая тирания и тотальный контроль. − Расцвет, − тихо продолжает Арсений, будто Антон что-то из этого озвучил — нет, он вроде молчал. — Развитие и победы. Движение вперед. Султан заносит над головой неподъемную булаву, и сила для этого нужна нечеловеческая — именно поэтому здесь стоит Арсений, именно поэтому он следит за тускло сверкающей позолотой оружия таким внимательным, почти нежным взглядом; повелитель правит империей, а Арсений повелевает им самим. Булава одним точным движением сносит великому визирю голову, и реальность вокруг, дрогнув, замирает. Слышен стук упавшей на мощеные камни разбитой головы, и все фигуры на площади останавливаются — даже рука султана остается в воздухе, хотя с булавы и продолжают стекать капли бурой крови. Мир останавливается, как и время внутри этого отдельно взятого кусочка реальности, и Арсений медленно подходит к трону и берет в руки голову великого визиря, поднимая ее выше и неотрывно глядя Антону в глаза. − Ты несешь только смерть, − тихо говорит Антон, и среди замершего времени и пространства его шепот оглушает. Арсений улыбается уголком губ и склоняет голову к плечу, как птичка — красивая темная птичка с голубыми глазами, да разве могут птицы так спокойно держать человеческие головы, если это не стервятник. — Это смерть. − Это справедливость, − отвечает Арсений спокойно и опускает руки; голова падает к ногам Антона. — Мир не состоит только из черного и белого, ваше высочество. Арсений взмахивает окровавленной рукой, и мир вокруг возвращается к привычному течению: опускается булава, испуганно сжимаются пальцы янычар на рукоятках восточных сабель, стайка птиц вспархивает с куста во дворцовом саду. Арс прикрывает глаза, вдыхая пыльный воздух полной грудью, и спокойно проходит мимо султана, исчезая внутри бесконечных сплетений дворцовых коридоров и покоев. Антон выходит через ворота.⚜⚜⚜
− Ир, зачем Люку столько корма? У него и так жопа уже похожа на дирижабль, − Антон с сомнением оглядывает набитую пакетиками корма полочку и вздыхает. Он вернулся в верхний мир всего несколько дней назад, но даже за это время успел почувствовать слишком много странностей. Например, ощущение чужака в доме, причем некотролируемое и непонятное: Антон рыскал по всех углах, но так и не понял, в чем дело. Больше всего его напряг русско-английский разговорник на письменном столе у Иры, потому что от него несло нижним миром так, что уши в трубочку сворачивались, но опять же — ничего. Да и Кузнецова так с ним обнялась, что Антон пришел к выводу, что у него просто уже шарики за ролики заехали с этим Арсением и его выходками. Потом вечное ощущение, что на качелях сидит кто-то, и сколько бы Антон не выглядывал во двор, на качелях постоянно качаются дети, и только один раз — жирный откормленный голубь. И вот сейчас снова — Ира почему-то раз за разом приносит домой пакетики с кормом, хотя его объективно огромная стопка, и всякий раз ойкает, мол, я забыла, что у него все есть. Люк жрет, пока дают, а Ира ведет себя, как песня на повторе — по единому, будто заложенному кем-то алгоритму. Антон наблюдает за ней и решает, что скорее всего сработала ее чувствительность к потустороннему, да плюс еще его близость и смещенные из-за шабаша зодиакальные фазы, которым тоже нужно время, чтобы прийти в норму. − Перестань постоянно кормить этого шерстяного уебка. Люк дерет обои в спальне и орет так, будто ему отрезают уже давно отрезанные яйца — и после этого демонов называют порождением Сатаны? Люди придумали пиццу с макаронами и отрезать котам яйца — Антон уверен, что даже выходки Арсения по сравнению с этим выглядят детскими играми в песочнице. Кот в принципе в последние дни тоже ведет себя неадекватно, и это уверяет Антона в мысли: что-то не так, но ему пока неподвластно понять, что. Как он и ожидал, печать в груди дает о себе знать гораздо больнее и чувствительнее, чем до этого, и остается только гадать, что будет происходить, когда наступит фаза стрельца. Времени еще много, но если вдуматься, то пролетит оно, как одно мгновение, и до этого момента Антон просто обязан придумать, что с ней делать. Как назло, мыслей в голове никаких, кроме того, что пицца с макаронами — это отвратительно, а в мире отрезанных кошачьих яиц с людьми наверняка поступают еще хуже. И совета попросить не у кого по нескольким понятным причинам: во-первых, кроме Паши никто ничего не знает, а во-вторых — Антон гордый и сам когда-то начал все это, так что жаловаться бесполезно. Он все чаще ловит себя на странных мыслях, когда ночами изучает в галереях военные полотна; у каждого своя война, и эта — его, и он сам когда-то ее начал. Начал войну в попытке войну остановить, и это самая ебаная ирония из всех, что могла с ним случиться. Идут дни, недели, месяцы: Ира наконец перестает килограммами скупать корм коту и начинает изучать английский, а сигил внутри Антона болит с каждым днем все сильнее, и Шаст ночами даже может слышать его шепот, сильно похожий на голос Арсения. Печать шепчет, мурлычет что-то на древних языках, устраивается в мягких тканях легких поудобнее, как смертельно опасный котенок, и Антон иногда гладит себя по груди в самом горячем месте будто в попытке ее успокоить. Каждую ночь долго не может уснуть, пустым взглядом упершись в потолок, и его сны скорее похожи на явь. Ему снятся войны, самые разные, и заканчиваются эти сны всегда одинаково — Арсений его убивает. Антон не приходит в нижний мир, потому что боится, что не сможет сдержаться — в равной степени ему практически жизненно необходима близость к Арсению так же, как и выдерживание дистанции, и он понимает, что измученное болью беспокойное тело заставит его сдаться, только бы боль немного унялась. Антону это не нужно совершенно — он понимает все эти вещи разумом и предпочитает просто не соваться; близость с Ирой его не успокаивает ни на секунду, причиняя только больше дискомфорта. И даже занимаясь с ней сексом и получая огромную долю энергии человеческой души, периодически все, о чем мечтает Антон — это почувствовать на своей груди прохладные руки Арсения. Можно даже больше ничего не делать — этого будет достаточно. Антон ненавидит эту ситуацию осознанной зависимости, с которой он не может сделать ничего, кроме как держаться подальше — да только это невозможно поддерживать постоянно. Им все равно однажды придется встретиться либо здесь, в земном мире, либо там, в мире нижнем, и никто не ведает, что тогда произойдет, потому что все это зашло слишком далеко. Все, что Антон может — это оттягивать неизбежное в надежде найти выход. Кончается лето и вместе с ним душная жара — ближе к четырнадцатому сентября Антон уже может дышать полной грудью, хотя менее больно от этого не становится. Какой глупец придумал, что в аду жарко? Гоэтия ведь тоже своего рода ад, но по сравнению с летней Москвой похожа просто на курорт. Шаст продолжает делать вид, что работает, часто зависает у Матвиенко в автосервисе, хотя с машиной все в порядке, и Сергей, вылезая из-под очередного капота, раз за разом говорит: − Ты его не перехитришь. Тебе равных мало по силе, а ему вообще нет равных по хитровыебанности. Я бы помог, но что я могу? Антон все понимает, но не собирается сдаваться так просто, потому что слишком много пройдено, чтобы поворачивать назад. Он ощущает, как медленно теряет сноровку и чувствительность, слышит, как все чаще человеческие новости говорят о конфликтах; четырнадцатого сентября он ночью выглядывает в окно, гонимый странным предчувствием, и действительно видит на качелях фигуру, которая смотрит прямо в их окна. Подрывается было, но фигура так же быстро исчезает, метнувшись к решетке водостока на асфальте — слышится тихий веселый смех, очень похожий на Егора, и Антон на этот раз уже безошибочно понимает, что к нему в гости действительно приходил его высочество двенадцатый демон Гоэтии. Ира спит спокойно.