⚜⚜⚜
Руслан обходит вокруг пространственное искажение, напоминающее трещину, но не испытывает сильного желания касаться его: Бебур понятно объяснил, что ничего хорошего это не несет, а пару часов онемения можно получить и без этого, если тщательно посидеть на руке своей собственной демонической жопой. Руслан хмурится, потому что тоже не может понять, в чем дело, хотя таких искажений по нижнему миру становится все больше. Именно эта мысль и заставила его беспокоиться, как и других королей – если раньше искажения наблюдались только в некоторых поместьях демонов и не причиняли особенных неудобств, кроме плохого настроения, то со временем они начали плодиться, а существующие расти и расширяться; одну из таких трещин и заметил Руслан около одного из гротов, внутри которого, огражденного сотнями ритуалов, однажды были похоронены короны почти всех высших демонов. – Там даже материя как-то изменяется, я не знаю, – вздыхает Марк, снимая корону и устало сжимая пальцами виски. В тронном зале неожиданно тихо – даже мелкие бесы какие-то уж больно мирные. Или напуганные. – Словно эта дрянь ее постепенно зажевывает. – Я видел, – Охра тоже кривится. – Короны надо переносить оттуда, пока мы не знаем, что это такое. Непонятно, как оно может повлиять, но было бы неприятно в один момент понять, что мы проебали их в неизвестном направлении. Или что похуже. Мирон не говорит ничего, потому что нет смысла: и без того ясно, что короны надо забирать оттуда и переносить в другое место, и никто этого, кроме них, сделать не сможет. Только высшие короли знают, где хранятся эти короны, и только они, связанные по рукам и ногам обетом молчания, могут к ним прикасаться. – Я сделаю, – говорит Руслан, поднимаясь с пола на ноги; между мраморных плит проползает едва заметная черная змейка-трещинка. Вот и первое искажение в тронном зале. – Я дам знать, где они будут храниться. Охра вроде хочет что-то сказать, но в итоге лишь провожает Руслана тяжелым взглядом. Никто не в восторге от идеи в принципе прикасаться к чужим коронам, потому что это заведомо дарит массу неприятных ощущений, за которыми не гонится никто. Но Руслан всегда был наименее восприимчив к такому влиянию, а потому и большую часть работы по запечатыванию корон по обоюдному согласию проводил именно он. Руслану это все дается гораздо легче, но вызывается он не только по этой причине – в конце концов, никто не знает, в каком состоянии из-за всех этих изменений находятся сейчас защитные системы этого кладбища корон. В нижнем мире все слишком взаимосвязано, и даже сбитый график шабашей, неравномерное распределение энергии и какие-то внутренние конфликты могут повлиять и на такие вещи – в конце концов, система защиты создавалась королями совместно, а значит она, несмотря на свою объединенную силу, так же легко может дать трещину, потому что изначально не обладает целостностью. И может быть легко обнаружима. Руслан оказывается прав – по дуге обойдя все расширяющееся пространственное искажение, он пригибается и входит в грот, встречающий его влажным затхлым дыханием; внутри он песчаный, и эта песчаная площадка, огороженная десятками заклятий и ритуалов, и являет собой место, куда однажды короли грудой свалили все короны высших. Руслан прав – по самому краю, очерченному заклятиями, он видит цепочку чьих-то следов, будто кто-то кругами ходил, вынюхивал, стараясь понять и проникнуть внутрь. И у Руслана почему-то нет сомнений, кто бы это мог быть – он знает не так много демонов, способных столь виртуозно использовать любую слабость и оплошность. Он прижимает ладонь к невидимой преграде, и она спокойно пускает его внутрь гораздо легче, чем обычно – все приходит в упадок. Руслан вздыхает, делая шаг, и реальность вокруг дрожит, сменяясь и являя его взгляду небрежно сваленные в одну кучу короны, и это напоминает гору черепов, воздвигнутую Тамерланом в Дели. Если еще и на каждый череп надеть корону, в целом получилось бы почти одно и то же – по ощущениям. Хотя Руслан никогда не был сентиментальным, в упадок приходит даже это. Он присаживается на корточки рядом с коронами и прикасается к первой, выкатившейся из общей груды – кажется, это потемневшая невысокая корона маркиза Ронове. Раньше она была красного золота; время и влажность и ее сделали больше похожей на старую ржавую игрушку. Наверху увитая проросшим от влажности плющом корона губернатора Буэра – древесные рога с искусно вплетенными, но уже чуть увядшими цветами. Чуть в стороне корона египетской царицы, тронутая зеленоватой плесенью – то корона маркиза Лерайе. Руслан копирует систему защиты, сотворяя ровно такую же в другом месте, и одну за одной переносит короны туда, где пока еще нет этих странных пространственных искажений – и с каждым таким рейдом все лучше понимает, что их защита очень слаба, и вполне вероятно, что если бы демоны знали, где эти короны хранятся, они бы смогли к ним прикоснуться и снова надеть на головы. Руслану остается совсем немного, когда он вновь заходит в старый грот и наконец улавливает взглядом то, что изначально надеялся там увидеть – на песке тянется черная цепочка с тяжелым металлическим наконечником; она такая не одна – если присмотреться, можно увидеть целое кружево таких же длинных цепей с наконечниками, ведущих к черной короне с острыми краями. Это одна из немногих корон, нетронутых временем; в ней нет ни драгоценных металлов, ни камней – только длинные цепи по ободку, спускающиеся вниз красивыми локонами с металлическими наконечниками. Он берет эту корону в руки только тогда, когда переносит все остальные, и гораздо ярче чувствует ее влияние – она буквально горячая, как если бы он взял в руки меч, весь день пролежавший под лучами палящего солнце. Это корона графа и губернатора Гласеа-Лаболас, что под именем Арсения сейчас в верхнем мире ворует на рынке сигареты и наблюдает, как люди каждый день и каждую минуту ведут войну друг с другом и с самими собой. Руслан знает, что он связан обетом молчания, ключ к которому Арсу так и не удалось отыскать, но он вдруг понимает – если раньше нести ему корону собственноручно было бесполезно (пусть это и обманывало бы обет молчания, ведь он не сдавал место, а просто принес сам), потому что Арс все равно не смог бы ее надеть, то теперь в этом есть определенный смысл. Защита корон настолько ослабла, что Арс, возможно, теперь сможет к ней прикоснуться. Корона же, связанная с сигилом, существенно облегчит Арсению поиски, и тогда, возможно, все встанет на круги своя. Все отобранное вернется к хозяину, и у них появится шанс обрести хотя бы тень прежнего порядка. Покидая старый грот с короной Арсения в руках, Руслан случайно задевает локтем пространственное искажение, и его правая рука немеет – тяжелые цепи короны звенят по камням, когда он едва не роняет ее из пальцев.⚜⚜⚜
Там, где искажается пространство, неизбежно искажается время. Антон делает один шаг, но по ощущениям будто не один десяток тысяч, и пространство вокруг тоже меняется так же, как если бы он прошел одним шагом сотню километров. Вокруг все сжимается, расползается, как в картинах Дали, и циферблаты часов стекают со стола бесформенными лужами. Ему кажется, что это иллюзия, обман зрения, что все это проистекает из его временной слабости – время летит так, что он не успевает поймать его за хвост. Он вроде всего лишь делает привычный шаг в зеркальное отражение, чтобы подняться в верхний мир, но в итоге словно застревает во временной петле, беспомощно наблюдая, как вокруг сменяются часы, дни, фазы знаков зодиака, месяцы и целые годы. Пространственные искажения нижнего мира, пульсируя черными трещинами, растут, зажевывая пространство вокруг себя, и мелкая бесота, не успевшая сбежать, воет, когда ее засасывает внутрь. Внутрь чего? И даже здесь, в этой временной петле, Антон ощущает присутствие Арсения так же, как любая человеческая душа верхнего мира. На пустынную святую землю садятся истребители, а ооновский миротворец на границе Северной Митровицы опускает на глаза голубой козырек, перекладывая винтовку из одной руки в другую. В тропическом вьетнамском лесу словно от дуновения душного ветра срабатывает почти рассохшийся капкан; на тихом поле Хатыни одиноко и невовремя бьет единственный колокол, и высокие деревья содрогаются от этого звука. В башне Адалет, скрипнув, с подсвечника падает давно не зажигавшийся огарок свечи, и от нее с ковра поднимается легкое облачко пыли. В лаборатории военного городка старший научный сотрудник вставляет в штатив последнюю запаянную капсулу зарина. Голоса дельфинов в океане смешиваются со звуковыми волнами авианосца, рождая неповторимый для его слуха звук, и афалины ускоряют ход, стремясь спрятаться от машины в толще океанских волн. Если спросить у старушки, пристраивающей у метро котят в добрые руки, сколько прошло времени, она ответит – прошло два года, а котят все никто не берет.⚜⚜⚜
katerina papadopoulou – nanourisma .mp3
Антон обнаруживает себя в месте, с которым он незнаком – или которого просто не помнит. Он щурится от яркого солнца, почти обжигающего кожу, и вдыхает жаркий воздух; он спускается вниз к легким и растекается там, заполняя каждую клеточку тела, и демон на секунду прикрывает глаза, пытаясь понять, где он находится. Сухая трава шуршит под подошвами ботинок, и иногда там видна какая-то бедная пустынная растительность, забирающаяся под одежду и царапающая ноги, и воздух перед глазами дрожит, наполненный жаром и готовый вот-вот сплестись в мираж или фата моргану. danger mines Антон стискивает зубы, когда чувствует, как колючая проволока рвет плотную ткань штанов и оставляет на ногах неаккуратные рваные полосы, тут же начинающие сочиться темной кровью; переступает через нее и выходит на пыльную дорогу, уходящую на возвышенность – он почему-то знает, что ему именно туда. Вокруг нет ни единой души, ни человеческой, ни демонической; есть одна, конечно, но Шаст и душой-то это называть не хочет. И все же идет наверх, медленно и тяжело, потому что подъем высокий, а его человеческая оболочка так же слаба, как и нутро. Дышать этим воздухом тяжело, словно он оказался еще ниже условного ада, а на небе нет ни единого облака – и солнце в зените; и кровь запекается на коже практически сразу, запечатывает раны и заставляет их ныть и болеть еще сильнее. Ему кажется, что он идет бесконечно долго к этой возвышенности, и что месяцы летят, изменяя вокруг картины – от пустынной дрожи до редкого дождя, от дождя до ночного инея и зимних снегов, от лета до осени и до зимы; а он все идет, спотыкаясь о тут и там попадающиеся почти сгнившие части военных машин и колючую проволоку. danger mines! Арсений сидит на самом краю этой возвышенности, за которой открываются виды гор и низин с зелеными и желтыми квадратами полей, похожих на сшитый лоскутный плед – он обнимает руками колени, уложив на них подбородок, и смотрит вдаль, будто б не видя ничего, но Антон знает, что тот улавливает каждую сухую травинку, движение каждой птицы, треск и шорох каждой проволоки, вьющейся по земле, как змея. Арсений не оборачивается, даже когда Антон подходит совсем близко: надо же, не боится. Не вздрагивает, не смотрит, не вскакивает на ноги, потому что знает, что Антон сейчас не может сделать ему ничего, и что у него самого после уничтожения Иры до сих пор достаточно сил, чтобы держаться в человеческом мире и без печати, и без короны. И без суда, и без следствия. Антон криво улыбается, прижимая руку к груди – печать внутри, будто силком притащившая его сюда, вдруг успокаивается, почуяв Арсения совсем близко, и Антон впервые за долгое время может вдохнуть полной грудью, и жаркий воздух обжигает легкие, и во рту становится сухо. Он выдыхает и подходит ближе, скользя взглядом по расслабленной спине, обтянутой простой черной футболкой; Арс похож сейчас на обычного человеческого подростка, одетый в рваные джинсы, кеды и футболку, и в руках у него глиняный кувшин, из которого он пьет, и капля воды стекает с уголка губ на подбородок и шею, чтобы тут же испариться. Кожа у Арсения такая же горячая, как воздух вокруг, как корпус только что выпустившего полную обойму узиэля. Антон садится совсем близко, практически соприкасаясь боком, и Арсений не смотрит на него – его взгляд все еще направлен вперед и вникуда; на самом деле, одновременно везде, и присутствие его ощущается буквально каждой клеточкой тела. Антону неожиданно спокойно, когда он вот так близко, и он на секунду забывает обо всем, кроме изнуряющей жажды, когда улавливает почти физически ощутимую прохладу глиняного кувшина. Арс молча протягивает кувшин Антону, и Антон пьет, чувствуя, как струи воды прохладой опускаются по всему телу, стекают по губам и подбородку к шее, увлажняют ворот рубашки; он пьет с наслаждением, до этого момента ему неведомым, и не отстраняется до того момента, пока не ощущает полное умиротворение. Антон вытирает губы тыльной стороной ладони, и она окрашивается в алый. – Мир строится на крови и питается ею, – говорит Арсений негромко, и Антон закрывает глаза, чувствуя, как во рту проявляется тошнотворный привкус железа. – И мир не безгрешен. Антон ничего не отвечает, да и Арсений не требует ответа: они просто сидят рядом, совсем близко друг к другу, и смотрят вперед, и молчание это спокойное и умиротворенное, будто встретились два друга за чашкой кофе. Антону спокойно и впервые за долгое время не больно, и он хочет напитаться этим ощущением, отдохнуть хотя бы эти мгновения – Арсений наверняка ощущает близость своей печати, но пока не может понять, почему, и запрет все еще работает, но это только пока. Антон понимает: однажды либо запрет перестанет работать, и Арс поймет все сам, либо Шаст скажет ему прямо. Вопрос только в том, что случится раньше. Сорок лет вроде – а пролетели, как одно мгновение. Только будет ли там, в конце, избавление? Эта долгожданная, выстраданная геулла? Антон устало прикрывает глаза и опускает голову на плечо Арсения, ощущая, как все дальше и дальше отступает боль, как печать в его груди вместо рыка мурлычет котенком, как кровь из рваного шрама перестает сочиться через ткань, как буря внутри сменяется штилем; Арсений легко скользит ладонью по его волосам, гладит по голове, и тяжесть его руки лишает любой возможности двигаться. Да Антон и не хочет, потому что любое существо дома чувствует себя в безопасности. Вокруг тишина, прерываемая только шорохом сухой высокой травы при каждом даже самом слабом порыве ветра, и Арсений гладит Антона по голове, легко сплетая пальцами пряди светлых волос, и если у Антона однажды спросят, сделал бы он это все еще раз, если была бы возможность все изменить, он бы ответил – да. По той же причине, по которой Арсений когда-то раз за разом поднимался в верхний мир. По той же причине, по которой короли всякий раз отворачивались, слыша об этой войне. По той же причине, по которой старушка кормит уличную собаку костями, а женщина в квартире на первом этаже, глядя на это, пересаживает цветок алое в другой горшок. По той же причине, по которой кондуктор выгоняет из трамвая безбилетника. По той же причине, по которой ребенок лжет матери. Он хотел, как лучше.