мальчики не плачут

После своей пьянки Донхек весь день лежит в кровати, заворачивается в два одеяла и досматривает тот самый фильм. Утром он был уверен, что умрет, потому что ужасно полоскало, болела голова, трясло все тело и ему в таком состоянии пришлось придумывать оправдание для матери, которая была готова вызывать скорую. Она не убила, если бы узнала правду — она все понимает. Просто Донхеку очень не хотелось её расстраивать. На улице ноябрьский снег, но Донхеку в прокуренной джинсовке, на удивление, совсем не холодно, только иногда в порыве ветра мурашки бегут по спине, но когда ветер заканчивается, то все становится нормально. Рядышком Джисон, у которого нос в огромном сером шарфе, пальто с начесом, теплые носки, и сразу видно — мама одевала. На фоне мистера «огромное пузо из одежды» Донхек в легком почти летнем одеянии и с родительским безразличием чувствует себя немного обделенным. В этот день буквально вся школа гудит о том, что к ним переводится какой-то богатый мальчишка. Донхек раздражается сильно, когда слышит об этом из каждого угла и от каждого встречного. Джисон, с которым Донхек не расстается на минуту, не исключение. — Думаю, он сразу вольется в тусовку Джено, — он восторженно жует шоколад. — А Джено разве еще подпускает к себе кого-то нового? — Донхек его эмоций даже совсем чуть-чуть не разделяет. — Не знаю, но, наверное, он очень крутой. — Наличие денег еще не говорит о его крутости, — пожимает плечами. — В конечном итоге может прийти какой-то застенчивый и зашуганный мальчик с бейби-фейсом, который из книжек не вылезает и не придает никакой ценности деньгам. — А может он на инвалидной коляске, поэтому такой ажиотаж… или сын президента, — Джинсон его вообще не слушает. Это, вообще-то, так привычно: младший без остановки трепещет что-то, а Донхек слушает, бегая глазами и цепляясь за что-то не очень важное. И он, как всегда, цепляется за свое разбитое сердце. Марк — руки в карманы, опущенный задумчивый взгляд, пропитанный сигаретами рюкзак — опирается на стену, а Донхек с какой-то непонятной надеждой смотрит. Рядом Джено смеется своими красивыми глазами, сжимая хрупкую талию своей девушки. Он смотрит на его сияющее лицо, синяки на руках и светло-пшеничные волосы и пытается вспомнить, когда все начало разваливаться. Им было по одиннадцать; у Донхека на щеках еще были веснушки, искренняя улыбка и пятерка по алгебре, когда он радостно закидывал Джено на плечо руку и называл «занудой» с любовью. Они раньше были не разлей вода и счастливые, играли в стоп-землю на площадке, разбивали коленки, когда падали с велика, сбегали к бабушке Джено, бросали клубничную шипучку на язык и в эйфории прикрывали глаза, делясь ощущениями, громко смеясь. И все остальное, что делают обычные одиннадцатилетние мальчики, которые к семнадцати зарабатывают искривление позвоночника и интернетную зависимость. Потом Джено просто от чего-то стал отдаляться. Перестал заходить после школы, перед школой, на уроках отсаживался куда-то, отмазывался от Донхековой компании и нашел себе новых друзей, которые шутят некрасиво, выкрикивают непристойности на улице, и грубят учителям прямо в лицо. Сейчас Донхек просто понимает, что Джено повзрослел раньше, ему вдобавок тогда разбили сердце, и это не было просто что-то неважное, о чем можно было бы забыть на следующий день, или, хотя бы, через неделю. Он не говорил с Донхеком об этом, хотя мог бы; вместо этого он безмолвно поклялся перед собой, что такую же боль, которую ему причинили — он будет причинять другим. Донхек тогда был рядом, и он стал первым, кому Джено вонзил кинжал в грудную клетку, и на прощание даже не посмотрел. А через год появился этот канадец — корявый корейский, очки на половину лица, добрые глаза и смех, как у недоразвитого. У Джено, ищущего нового лучшего друга, не было выбора. У Донхекова сердца тоже. И его стало еще меньше в пятнадцать, когда у Марка пик его подростковой сексуальности, он выглядел супер клишированным бэдбоем со своими лохматыми волосами, в черной косухе и побитыми костяшками (хотя он просто бил стену, чтобы их заработать). Донхеку никогда учеба легко не давалась, но когда такой Марк сидел в паре метров, он учиться вообще перестал. Джисон уходит с последних двух уроков, потому что у него ерунда какая-то (Донхек не то, что бы не слушал, просто не фокусировался), и он так расстраивается, потому что не посмотрит тому самому новенькому в глаза. Донхека это не интересует особо, хотя он обещает рассказать все сразу же, как только увидит, и даже сфоткать возможно. Он до последнего ожидает кого-то маленького и зашуганного, над кем Джено вряд ли будет серьезно издеваться, но обидно подкалывать точно, и мечтает, что они могли бы подружиться, может быть? Но входит парень с огромной уверенностью в глазах и Донхек слышит, как у всех девчонок, которые весь день его ждали, отпадает челюсть, а донхековы надежды на дружбу просто бьются об кафельный пол. Он выше, наверное, сантиметра на три, у него взъерошенные темные волосы и синяя рубашка, рукава которой чуть длиннее, чем нужно, и все нем все кричит «я дороже, чем вы можете себе представить». Донхек не может сказать сразу, окажется он человеком «выбью зуб, если посмотришь на меня так, как мне не понравится», или «я просто хочу выглядеть круто, но перед приходом я плакал сорок минут в ванной и не мог собраться». Но парень немного мечется, и это забавит. — Это Хуан Ренджун, — директриса взволнованно улыбается. Она собственноручно решила представить классу нового ученика, смотрит на него снизу вверх и кланяется при любой удобной возможности, но старается делать это скрытно, опустив затылок, чтобы никто не заметил. Но Донхек замечает, и, кажется, родители этого подозрительного-верви-глаз-Ренджуна очень ценные для школы спонсоры. — Надеюсь, вы будете относиться ко мне хорошо, потому что я не такой плохой, как может показаться. Просто люблю… ну, понимаете, — он сто процентов хотел сказать слово «выебываться». Девчонки хихикают. «Очередной клоун, понятно» После еще пары десятков любезностей Ренджуна садят Донхеку за спину, потому что там единственное свободное место в классе. Донхек думает, что пронесло, и выдыхает спокойно, но новенький подсаживается на парту вперед, когда директриса уходит, и Донхеку самую малость плохеет. — Я Ренджун, — он смело протягивает правую руку. — Я уже услышал, — ему очень хочется повредничать. — Да ладно, я же вижу, что у тебя глаза добрые, — Донхек давится. — Ты мне понравился, хочу с тобой дружить. Как тебя зовут? — Донхек. Ренджун улыбается и тянет руку. Он рассказывает, что прилетел из Китая пять лет назад, что не может ужиться ни в одной школе больше трех месяцев, и за этот учебный год поменял уже вторую, потому что ему невыносимо неприятно, когда люди тянутся не к нему, а к его деньгам. Еще говорит, что много матерится, иногда вспыльчивый и не может терпеть унижений в сторону кого угодно, и Донхек, не задумываясь, проводит параллель с Робином Гудом. И он, наверное, все же удивлен. Когда видишь кого-то на подобии Ренджуна, мозг автоматически думает: «Понятно, очередной Эдвард Каллен со своей загадкой». Но они разговаривают минут пятнадцать от силы, и Ренджун полная противоположность — не смотря на швейцарские часы на руке, дорогую рубашку и весь его образ плохого парня. Донхек лишь надеется, что это не очередная тупая уловка судьбы. Так они пробалтывают всю последнюю физику, потому что она супер бесполезная, а Ренджун оказывается хорошим собеседником. Он, как ожидалось, курит, у него во внешнем кармане пиджака джул, и когда он дает Донхеку попробовать после школы, тот с непривычки кашляет. Еще Ренджун смеется так, как, наверное, смеялись английские принцы в каком-нибудь девятнадцатом веке. — Так, ты же мог просто пойти в какую-нибудь частную школу, где ты был бы обычной посредственностью, и в твоих богатствах не было бы ничего особенного. — Знаю, — Ренджун затягивается своей очень дорогой и крепкой сигаретой. Донхек такую видел на полке у своего отца, и ему всегда очень хотелось попробовать. — Я учился пару раз в подобных. Просто там, знаешь, все такие крутые и смотрят с высока. Того, кто богаче — не любят, кто беднее — над теми издеваются. Физически они не очень бьют, потому что это все видно, и их пресекают. Вот эмоционально — очень. Донхек, завлеченный его болтовней, достает свою пачку — раза в три дешевле точно, и зажигалка работает через раз, потому что самая дешевая из супермаркета, зато с наклейкой полумесяцем. Ренджун смотрит на него и просит дать затянуться. Потом Донхек затягивается Ренджуновой. — Никогда бы не подумал, что мне могут понравиться такие сигареты. Без обид, — Донхек не обижается, но надеется, что Ренджун не считает его бедняком. — Так вот, они с такими глазами всегда стеклянными ходят, будто куклы, и все у них так шаблонно. Делают одно и то же каждую неделю, об одном и том же разговаривают, одинаково фоткаются, и так далее. Это разве ок? — Донхек мотает головой. — Вот и мне тоже с ними скучно. А в подобных школах, как эта — реальные люди, с реальными проблемами, и тут недопонимания не решаются бумажками из отцовских кошельков. Там учат, как распоряжаться родительскими деньгами, а тут реально чему-то полезному. Донхек молчит. Он никогда не считал, что ему школа может как-то помочь в жизни. Но он думает сейчас, и, наверное, это правда; все, чего он так боялся всегда и избегал, всегда делало его сильнее и он, исходя из разных ситуаций, выходил из воды мокрым, но с опытом и воспоминаниями. Когда ему будет пятьдесят, он будет женат на хорошей женщине, у них будут внуки, и он будет рассказывать о таких глупостях, как курил вместо обедов, ходил в туалет только во время уроков, плакал дома под столом, когда ему было шесть, и о том, чему это его научило; еще он рассказал бы, как думал, что он гей, и как глупо и безнадежно был влюблен в парня с горбинкой на носу и красивым английским. Это же все глупости, которые потом не будут иметь значения. — Ладно, за мной приехали, — Ренджун стукается о Донхеково плечо — это что-то на подобии пацанских объятий. — Надеюсь, завтра ты не будешь делать вид, что мы не знакомы, — они оба улыбаются, но Донхек более туманно. Он стоит еще, наверное, минуту, пялится в дырку на асфальте, потом докуривает сигарету и идет в сторону дома.