мальчики не плачут

Вторник — самый худший день, Донхек готов поклясться. Его ждет незабываемая пара истории на третьем этаже в каком-то глупом углу, где нет камер, и Джено со своими друзьями кидает снюс себе под губу, или просто зажимается со своей девушкой. Джено в те моменты превращался буквально в Сатану, ему всегда было недостаточно пинков Донхеку под ребра, издевок и надуманных усмешек. Удивительно, но лишь тогда Донхек в какой-то крошечной степени видел в нем человека; несчастного еще больше, чем он сам, пытающийся за счет этих самоутверждений стать счастливее. Но на самом деле, Джено, кажется, просто бездушный и неживой. Ренджуна и Джисона предательски оставили в кабинете математики дописывать сложную самостоятельную, над которой даже отличники ломали голову, не то что эти два раздолбая. Донхек лишь вписал какие-то рандомные цифры в бланк с ответами, а в остальное время летал в облаках, предвкушая вкусную столовскую пиццу с сосисками и хрустящей корочкой. Он аккуратно подходит к повороту, за которым скрывается дверь ненавистного историка и вслушивается. Если Джено там, то Донхек решительно и обдуманно уйдет, не думая ни секунды, запрется в каком-нибудь туалете и будет тревожно сидеть, поджав ноги к груди до тех пор, пока в школе останутся только охранники и завуч. Абсолютно плевать на катящуюся по наклонной статистику и море из двоек. — Блять. Голос Джено агрессивно хлопает по стене, когда Донхек, услышав долгую тишину, почти поворачивает, и кажется, что глухой звук гипсокартона и треск обоев разносится по всей школе. — Да ладно тебе, — женский голос. — Осталось всего двадцать тысяч, найдем. — Я все свои деньги вытряс, даже Марк на мели. От упоминания одного его имени сердце мигом замирает, а через секунду пульс начинает биться с несчитанной силой. Донхек бы хотел перестать это чувствовать. — Вытряси с кого-нибудь, — он узнает голос Чеён. Донхек разворачивается и хочет уйти подальше, чтобы не быть этим «кем-то», хватается за воздух впереди и видит историка, что в случае чего мог хотя бы обратить внимание. Но он сворачивает на лестницу, а Джено быстро выныривает из-за угла и прижимает его к стене, кулаком целясь в лицо, но не бьет. — Деньги есть? — Отпусти. Донхек пытается выглядеть смелым и убедить себя в том, что ни капельки не страшно. Что голос не дрожит и сердце не бьется, как бешенное, что он не вжат в стенку и не пытается ухватиться за неё руками, что бы она встала перед наглой мордой Джено, а лучше бы ударила его по челюсти. Но Донхек, скорее, выглядит, как подбитая дворняга, которую запугали злые доберманы и вывихнули ногу. Джено усмехается, а Чеён сзади смотрит на него с таким восхищением. — Если завтра не принесешь двадцатку, то тебя ждет перелом, как минимум, а как максимум сотрясение. — Ничего я тебе не принесу. — Уверен? — Джено бьет по солнечному сплетению не слишком больно, но достаточно, чтобы показать, что завтра будет хуже. — Слабак, — кидает напоследок. Он в полу развороте задерживает взгляд с такой бесчеловечной злобой, кивает Чеён в сторону коридора и шагает громко и уверенно, даже не оглядывается, а на Донхека наплывает жуткая тревога. Она колотит по вискам и косит ноги к полу, но он старается держаться, чтобы казаться не таким жалким. Донхек давится кислородом, нос будто зажат и голова кружится, но он стоит на ногах стойко, сжимая руки в кулаки до побелевших костяшек, даже если это делает ему еще больнее. «Сейчас самое главное не упасть, нужно держаться». Чеён одаривает его высокомерным взглядом, показывает всем своим видом что она — лучше, держится уверенно, хотя сама внутри все же немного боится, что подобные припадки Джено однажды отразятся на ней самой. Она уходит, оставляя его одного со своим помятым рюкзаком и блевотного цвета зелеными стенами, будто в больничной палате, и бежит за Джено, чтобы получить пару страстных поцелуев, пока он такой злой и заведенный. У неё под черными капроновыми колготками виднеются парочка синяков, из-под расстёгнутых пуговиц блузки выглядывают засосы, и Донхек не понимает, почему ей все это так нравится и она с таким рвением к этой боли мчится. Джисон рассказывает сюжет невероятного фильма про супергероев и ужасных злодеев, пока Донхек привычно прожигает дырку в стене и копается в своем обеде; иногда влезает в разговор, но в основном так же — задумчивый, туманный, и будто не здесь. Теперь у захватывающих историй младшего появился слушатель — Ренджун смотрит с интересом и даже задает наводящие вопросы, что настроение обоих поднимает до небес, а у Джисона, наконец, зарождается хоть какое-то чувство собственной важности. Донхек старается не смотреть на Марка, чтобы не быть очевидным настолько, потому что Ренджун уже дал понять, что читает его, как открытую книгу. Но он почему-то чувствует, что если бы признался Ренджуну, то планета не начала бы крутиться в другую сторону, его спутник не поменял бы цвет, и вообще, ничего бы не изменилось. Не смотреть долго не получается, потому что у Марка черная рубашка, заправленная в брюки, а еще такие красивые ягодицы, которые не прикрывает отсутствующий пиджак. Не красиво так открыто смотреть на зад своего одноклассника, при чем Донхек даже не скрывается как-то, и это довольно опасно, учитывая то, насколько, подростки (имеется в виду, в его школе) гомофобны. Но не смотреть на его красивую шею, выпирающий кадык, картинно опущенный взгляд, хмурые брови и подтянутое тело в почти облегающей одежде — преступление. Когда он смотрит на Марка, на языке крутится лишь слово похоть. — Почему ты так пялишься на него? — шепчет Ренджун на ухо. Донхек шарахается, будто от молнии, а Джисон спрашивает, все ли в порядке. Ренджун падает на спинку стула и улыбается хитро и довольно. Он стопроцентно все понял. — Все супер, — улыбается Джисону. — У него просто красивая рубашка, — шепчет Ренджуну. — Может быть, не только рубашка, — все еще шепотом. — Может, он сам в целом ничего такой. Черт. — Скажите мне! Ренджун как-то отшучивается, из-за чего Джисон слишком громко смеется, а Донхек обратно уходит в себя и думает о том, что произошло. Ренджун, без сомнений, понимает. Донхек залетает в комнату шаровой молнией, сносит стопку книг, давно пылящуюся у прохода, и плюхается на черный пуфик, стоящий напротив огромной плазмы. Его потряхивает из-за разговора до сих пор, хотя прошло два урока (с огромной эмоциональной нагрузкой), и двадцатиминутная поездка на машине в сопровождении смешных тиктоков, писклявого смеха Ренджуна и грозных взглядов водителя через зеркало заднего вида. Ренджун входит в комнату следом, скидывает с плеч пиджак, и строит наигранную гримасу удивления, с написанным на лбу «тебе нормально вообще?», бьет Донхека по бедру и сталкивает на пол. Младший прикрывает тело руками и пытается бить его в ответ, но когда Ренджун берет в руки игрушечный меч и колотит им по лохматой макушке, Донхек сдается. — Мне же больно! — А ты руки мыл? Чмо, — поднимается. — Занесешь мне еще какую-нибудь заразу. — Это абьюз, ты знаешь? И единственная зараза в этом доме — ты. Больше не хочу с тобой дружить. Губы Ренджуна расплываются в довольной лисьей улыбке (думает — «никуда ты от меня не денешься»). Он достает из шкафа домашнюю нежно-розовую футболку и начинает расстёгивать пуговицы рубашки, пока Донхек нехотя поднимается и заходит в ванную. Он выходит из туалета, вытирая мокрые руки об школьные брюки, и немеет в дверном проеме, потому что спина Ренджуна до ужаса красивая: по молочной коже рассыпаны родинки и так нежно просвечивает позвоночник, а Донхеку, вообще-то, нравятся парни (не все в мире, конечно, но), особенно с таким красивым телом. Если думать более глобально, то Ренджун красивый, смешной и Донхек ему, как минимум, не неприятен, так что чисто теоретически, словить на него краш — это что-то абсолютно нормальное, наверное, даже если ты гетеро. Ренджун кажется невообразимым. Но в голову врезается силуэт Марка и его хмурые брови, очертаниями напоминающие крылья хищного ястреба, его шелковые (с недавних пор) волосы и до дрожжи бархатный низкий голос. Его части тела в голове сменяются одни за другими, картинки переключаются со скоростью в 0,1 секунду. Он своими смазанными частицами из головы Донхека моментально выталкивает любого, кто пытается туда залезть. — Че пялишь? Ренджун поворачивается в пол-оборота и демонстрирует теперь свой впалый живот, торчащие ребра и родимое пятно у сердца. Донхеку страшно шевелить даже пальцем, но ему приходиться проморгаться, губами прошептать «забей», сесть на противоположный край кровати (подальше от Ренджуна), и зайти в твиттер, чтобы хоть как-то вытащить эту совершенно ненужную картинку из своей головы. Донхек никогда не влюблялся в своих друзей (не то, чтобы их было слишком много), да и вообще он, кажется, вряд ли смотрел на кого-то хотя бы в самую малость так же, как он смотрит на Марка. Но и повода для этого не было: он дружил лишь с Джисоном, который, во-первых, никогда перед ним не раздевался, а во-вторых, он напоминает младенца своим поведением и лицом, и Донхеку представлять его в романтическом плане даже как-то противно. — Давай на чистоту, — Ренджун быстро просовывает голову в футболку и садится напротив, скрещивая ноги. — Ты гей? Этого он точно ожидать не мог. Из головы Донхека разом уходит все желание признаться, он больше не надеется на то, что Ренджун его примет, и теперь кажется лишь, что его друг тот из стрейт стороны тиктока, который всех геев презирает и мечтает убить. Его небольшой жизненный опыт и истории других парней научили, что если ты не живешь в Нью-Йорке или Канаде, или где там еще легализованы однополые браки — тебе ни за что нельзя признаваться в своей ориентации, даже если человек вызывает максимальное доверие, и направил дуло пистолета на тебя. Лучше умереть, чем признаться хоть кому-нибудь — это то, что он понял уже давно. Донхек сглатывает, и к горлу подкатывает паническая атака вперемешку со всем, что он сегодня ел, и теперь вдобавок появляется страх проблеваться на Ренджунову кровать, запачкав все подушки за миллион денег, и оставив на покрывале некрасивое пятно. Ренджун не слепой, и он видит, как у Донхека зеленеет кожа и скачет кадык, вдобавок к трясущимся рукам и потерянному взгляду, который так и ждет удобного момента, чтобы сбежать. — Эй, ты чего трясешься-то так, — он несильно хлопает по плечу. Это не совсем приводит в себя, но все же дает сделать вдох, и выдавить из себя хоть что-нибудь. Все движения даются сложно, будто мышцы атрофировались, или будто они — давно заржавевшие шестеренки. Донхек стыдно опускает голову и еле заметно кивает головой, словно провинился в чем-то серьезном и страшном. Ренджун не бьет, не кидается подушками и даже не испытывает отвращения. От него исходят вайбы тепла и принятия, и он обнимает Донхека своими тонкими и длинными руками. Донхек чувствует на шее ровное дыхание, которое действует, словно успокоительное, что заставляет ком в горле немного отступить и не трястись так сильно. — Все нормально, бро, в этом нет ничего страшного и это абсолютно естественно, я тоже на парнях иногда зависаю, они горячие, — он отдаляется и смотрит добрыми собачьими глазами с отблесками гордости. — Я рад, что ты мне открылся. «Открылся» — Донхек крутит в голове. Ренджун улыбается с привычной перчинкой. То, что он скрывал так долго и не может все еще до конца принять — Хуан принял уже давно и живет с этим прекрасно, и это его жизнь не портит совсем, а наоборот, лишь делает лучше. Ренджун не из видео на ютубе, не из подросткового сериала, и не с ковровой дорожки Лос-Анджелеса (казалось, что геи могут быть лишь там). Он сидит напротив, улыбается и говорит об этом открыто и спокойно, а еще дарит поддержку и не отказывается. Теперь не страшно быть собой в его компании, можно спокойно говорить о красивых мальчиках, что проходят мимо, можно рассказывать о всех душевных переживаниях, и такое злосчастное имя Марк Ли не заменять на неизвестную девушку. Можно наконец-то снять эту глупую маску, и хотя бы на какое-то время побыть собой, настоящим. — Вмаж мне по лицу, — Ренджун смеется и бьет его подушкой по лицу со всей силой. — Так, ты влюбился в капитана Америку, да? Я знал. — А ты в чувака, который за третьей партой сидит рядом с Джено? Донхек так надеялся, что он сможет это упустить, или хотя бы сделать вид, что этого не заметил. Теперь еще больше кажется, что Ренджун умеет читать мысли и видеть людей насквозь. — Я настолько очевиден? — Ну, довольно. Странно, что никто другой этого не заметил. «Наверное, никто другой не пытался» — он не произносит. — Знаешь, Донхек, я не люблю о таком говорить, но, — Ренджун заглядывает глубоко в глаза и выглядит серьезным. — Я могу казаться богатеньким мальчишкой, который вырос в роскоши, и не знает обычных людских проблем но это не так. Я сталкивался со многими трудностями, и далеко не всегда жил в таких хоромах, и, наверное, я во многом могу тебя понять. Ты всегда можешь поговорить со мной о том, что тебя тревожит, ладно? Ренджун сейчас выглядит совершенно иначе, без своего бич-фейса, короны на голове, привычной самоуверенности и гордой осанки. Он сейчас рассказывает о своей прошлой жизни, и Донхек не знает, какими усилиями ему это дается, и что он единственный, с кем Ренджун мог поделиться. В школу они на следующий день возвращаются до жути сонными, потому что разошлись лишь в одиннадцать, но Донхек сияет и даже выпрямляет спину, а не горбится, словно горгулья, как обычно. Он чувствует себя гораздо свободнее, словно цепи, что сковывали его так долго, ослабились и теперь позволяют дышать легче и глубже. На него с добрым удивлением смотрят одноклассницы, но затем, как обычно, переводят взгляд на Ренджуна, у которого при каждом шаге банки энергетика громко бьются друг об друга, и который выглядит, как солнце. Донхеку их взгляды совершенно не нужны, но он находит это приятным. Они валяют дурака весь день, выкидывают пустые жестяные банки в туалете, и им даже удается достать джул на последней парте урока искусства, где преподаватель невнимательный и очень занудный. Донхеку сложно не выдыхать густой туман, когда Ренджун постоянно пускает свои глупые (и очень смешные!) шутки, но он справляется, а Джисон кашляет на весь класс, когда затягивается, и это смешно до одури. На них косятся недовольно отличницы и хихикают такие же девчонки, и по ним видно, что тоже хочется, но они галантно отказываются, потому что боятся. В этот день Донхек получает больше внимания, чем, кажется, за все свои годы в школе, и это странно и непривычно очень, но, вообще-то, прикольно, когда на тебя смотрят не из-за того, что ты странный, а потому что хотят подружиться.